Камилла Уэй
О чем мы солгали
Альберту и Сидни
1
Кембриджшир, 1986
Я поняла не сразу, что это отрубленная голова. И только потом, подойдя вплотную, увидела: это Луси. Брызги желтого на белой подушке показались мне издали то ли скомканным носком, то ли измятым платочком. Но как только я разглядела нежный хохолок, крохотный поникший клювик, то сразу все поняла. Неожиданно для себя догадалась и о большем, в тот миг все стало ясным.
Я прошептала: «Ханна?» В коридоре за дверью в спальню скрипнула половица. Голову словно сдавило обручем. Я позвала громче, все еще дрожащим от страха голосом: «Ханна, это ты?» В ответ – тишина, но я ощущала ее присутствие, чувствовала, что она здесь рядом, выжидает, прислушивается.
Я не хотела дотрагиваться до моей маленькой птички, не могла смотреть на тонкую коричневую линию застывшей крови в том месте, где головку отсекли от тела, на ее полуоткрытые остекленевшие глаза. Меня замутило при мысли о том, была ли она жива или мертва, когда все это произошло.
Войдя в комнату, я увидела Ханну: она стояла у окна и глядела на сад. Я окликнула ее, она повернулась, прекрасные карие глаза смотрели мрачно, на губах блуждала еле заметная улыбка. Она сказала: «Да, мамочка… Что-то случилось?»
2
Лондон, 2017
Клара проснулась от шума дождя, сирены, ревущей где-то далеко на Олд-стрит, и от глубоких ударов баса, равномерно пульсирующего из колонок соседей. Она сразу же поняла, что Люка не было – ни в их кровати, ни дома. Клара просто лежала без движения, глядя в темноту, затем потянулась за телефоном, на экране высветилось время: 04.12. Ни пропущенных звонков, ни сообщений. Через щели в занавесках был виден дождь в ярко-оранжевом свете уличных фонарей. Внезапно под окном ее квартиры на Хокстон-сквер раздался пронзительный женский хохот и через мгновение послышался нестройный цокот каблучков.
Прошел целый час, прежде чем она забылась сном. А за дверью спальни голубой свет уже начал проникать в темные углы квартиры, предметы мебели постепенно обретали форму, их цвета и очертания проступали из сумрака подобно очертаниям кораблей. В клубах и барах на площади затихла жизнь, давно ушли последние посетители. Скоро остатки ночи смоет шуршание щеток и скрип колес уборочных машин, люди покинут свои дома и потянутся к автобусным остановкам и станциям метро, начнется новый день.
Сверху еще доносились монотонные пульсирующие звуки, когда она, усевшись на кровати и завернувшись в одеяло, уставилась в телефон, а в ее измученном мозгу рождались все новые и новые догадки. Вчера в офисе они не смогли перекинуться и парой слов, Клара ушла, ничего не зная о его планах на вечер. После работы она ненадолго встретилась с подругой в баре и потом рано легла спать, полагая, что в скором времени он вернется домой. Стоит ли позвонить ему сейчас? Клара помедлила. Они съехались только шесть месяцев назад, меньше всего ей хотелось быть девушкой, которая вечно ноет, придирается, сует нос в его дела и устанавливает комендантский час, их отношения строились иначе. Наверное, он где-то весело проводил время. Ей не привыкать. Такое случалось и раньше, несколько бокалов подкреплялись еще несколькими бокалами, в итоге он шел отсыпаться к какому-нибудь приятелю.
Но сейчас что-то не давало ей покоя, но что? Он не только не написал, но и вообще не пришел домой.
Лишь в душевой кабинке Клара вспомнила, какое сегодня число. Среда, двадцать шестое. Собеседование Люка. Она застыла с открытым флаконом шампуня в руке. День важного собеседования, после которого можно было рассчитывать на серьезное повышение.
Он готовился к нему задолго; исключено, чтобы Люк гулял где-нибудь всю ночь перед событием, так много значившим для него. Быстрым движением Клара выключила воду и, на ходу заворачиваясь в полотенце, поспешила в комнату за телефоном. Нажала на кнопку вызова, с нетерпением ожидая гудка соединения. Где-то внизу раздался резкий вибрирующий звук. Присев на корточки и заглянув под кровать, Клара увидела его на пыльном полу – забытый, затерянный телефон Люка. «Черт», – выругалась она вслух, и в ответ, словно удивившись звуку голоса, резко оборвалась пульсирующая над ее головой музыка.
Она открыла почту и, конечно же, нашла сообщение от Люка, отправленное вчера вечером в 18.23 с рабочего адреса.
Привет, милая! Снова забыл телефон дома. Останусь на работе часов до восьми, надо уточнить пару вещей к собеседованию, потом домой – хочу выспаться перед завтрашним. Проводишь время с Зои, не так ли? До скорого, Л.
Час спустя, идя по направлению к Олд-стрит, она велела себе собраться. Он наверняка передумал, вот и все. Решил пропустить по пинте с ребятами из его команды, а потом завис с ними на всю ночь. Предупредить не мог, так как телефона под рукой не было – добавить больше нечего. Она вот-вот увидит его в офисе и он – явно смущенный, страдающий от похмелья, – будет рассыпаться в извинениях. Так почему же так щемит сердце? Под сырым и бесцветным, как старая жвачка, апрельским небом Клара шла вдоль уродливой, уже закупоренной транспортом, магистрали, мимо суровых громадных зданий у кольцевой развязки, по широким тротуарам, заполоненным жителями пригородов со стаканчиками кофе в руках, в наушниках, устремленных в телефоны – или же погруженных глубоко в себя, ничего не замечающих вокруг, – все, как один, стекались к выложенному белой плиткой входу в подземку, которая затягивала их вглубь, уносила на огромной скорости и вновь выплевывала в другом конце города.
Издательство, где они оба работали, располагалось в центре Сохо. Они познакомились там три года назад будучи сотрудниками разных журналов – она публиковалась в финансовом вестнике, он возглавлял отдел дизайна в журнале по архитектуре, выходившем раз в квартал, – и вскоре начали встречаться.
Это был ее первый день в Бриндл-Пресс. Желая произвести хорошее впечатление, Клара вызвалась приготовить и разнести утренний чай. Она, пока заливала кипятком чайные пакетики и добавляла молоко и сахар, с волнением пробегала глазами по списку сотрудников и, не осознав, что поставила на поднос слишком много чашек, поспешила из кухни. Когда поднос выскользнул из рук и звучно грохнулся на пол, зрелище было просто неописуемым: разбросанные повсюду осколки фарфора, дымящиеся потоки темной жидкости и промокшее насквозь платье, столь тщательно подобранное для «первого дня».
Черт! Черт, черт, черт. Только тогда она заметила его, высокого симпатичного парня, стоявшего в проеме и весело наблюдавшего за ней. «Ох», – произнес он и нагнулся, чтобы помочь ей. Она простонала:
– Господи, я идиотка!
Он рассмеялся:
– Не переживай, – утешил он и добавил, – я – Люк.
В тот вечер, когда новые коллеги пригласили Клару в паб отметить начало работы, девушка увидела его сидящим за барной стойкой – взгляды встретились, ее сердце бешено забилось, и карие глаза Люка, казалось, приковали ее к месту – как если бы он протянул руку и прикоснулся к ней.
А сейчас, когда она подошла к рабочему столу, раздался телефонный звонок, мигала кнопка внутреннего вызова. Клара рванула трубку телефона: «Люк?»
Но это была его ассистент, Лорен.
– Клара? Куда он, мать его, делся?
Ее щеки залил румянец.
– Я не знаю.
На другом конце повисла неловкая пауза.
– Что, ты не… разве ты не видела его сегодня утром?
– Он вчера не ночевал дома, – призналась Клара.
Последовала еще одна пауза, пока Лорен переваривала новость.
– Хм.
Клара услышала, как Лорен громко сообщила присутствующим: «Он вчера не ночевал дома», – а затем мужской хохот, недвусмысленные комментарии, и хотя она не все отчетливо разобрала, общий тон был понятен – ну и дрянной же мальчишка этот Люк. Они прикалывались, ясное дело, и их беззаботный смех действовал в некотором роде успокаивающе. Она все еще крепко сжимала трубку, когда вновь зазвучал голос Лорен:
– Ладно, не волнуйся. Наверное, сдох засранец в какой-нибудь канаве, – пошутила она. – Увидишь его, передай, что Чарли в ярости: Люк пропустил совещание, а сегодня обсуждали обложку нового номера. До связи! – И Лорен повесила трубку.
Возможно, стоило пройтись по списку его контактов, обзвонить друзей. А что, если он скоро придет? Расстроится, что она подняла такую шумиху. Он просто обязан объявиться рано или поздно, в конце концов, люди именно так и поступают – они возвращаются.
Неожиданно на память пришел Джо Маккензи, лучший друг Люка, и впервые за это время Клара приободрилась. Мак. Уж он-то знает, что делать. Она схватила мобильный, выбежала в коридор, чтобы позвонить ему и, едва услышав столь хорошо знакомый выговор жителя Глазго, почувствовала себя спокойно.
– Клара, как дела?
Она представила себе его бледное серьезное лицо, небольшие карие глаза, рассеянно выглядывающие из-под копны темных растрепанных волос.
– Ты видел Люка? – спросила она.
– Одну секунду. – На заднем плане ревели «The White Stripes», и пока Клара с нетерпением ждала, она мысленно рисовала себе, как он пробирается сквозь хаос своей фотостудии; потом звуки музыки резко оборвались и Мак спросил:
– Люка? Нет. Почему? Что за … – ты разве не..?
Она начала быстро говорить, слова безостановочно слетали с ее губ: про то, как Люк забыл телефон, про его сообщение и несостоявшееся собеседование.
– Да, дела, – сказал Мак, как только она закончила. – Это все странно, тут ты права. Люк никогда бы не пропустил собеседование. – Он задумался. – Я обзвоню всех. Спрошу, не видел ли кто его. Может, он ушел в загул и проспал, ты же его знаешь.
Однако через полчаса Мак прислал эсэмэс: «Никто про него не слышал. Буду держать руку на пульсе, уверен, он найдется».
Клара не могла избавиться от ощущения, что что-то пошло не так. Несмотря на смешки коллег, она не думала всерьез, что он с другой женщиной. Даже если предположить, что была другая женщина, связь на одну ночь, конечно же, не могла так затянуться. Она заставила себя взглянуть правде в глаза: истинная причина ее беспокойства в том, что у Люка завелся «сталкер».
Все началось около года назад, когда Люк стал употреблять это слово в кавычках, относясь к происходившему с долей юмора. И даже окрестил сталкера «Бэрри», смешным безобидным именем, показывая этим, насколько беспечно он ко всему этому относился. «Бэрри снова наносит удар», – говорил Люк после очередного злобного комментария на Фейсбуке или молчаливого телефонного звонка, или непрошеного подарка, присланного по почте.
Но стали происходить более странные вещи. Сначала кто-то подсунул под дверь конверт с фотографиями. На каждой из них был Люк в повседневной обстановке: вот он стоит в очереди в кафе, а вот идет к метро или садится в их машину. Как сказал Мак, кто бы ни сделал снимки, он должен был следовать за Люком по пятам с широкоугольным объективом. Клару до сих пор трясло. Фотографии просунули через прорезь в почтовом ящике, откровенно цинично, как будто хотели сказать: «Смотри, что я могу, это так просто». Хотя она умоляла вызвать полицию, Люк и слышать об этом не хотел. Он словно нарочно решил притвориться, будто ничего не происходит, что это всего лишь назойливое недоразумение, которое пройдет само собой. Сколько бы Клара ни уговаривала его, он оставался непреклонен.
А потом… три месяца назад Клара и Люк поздно вернулись домой после вечеринки и обнаружили, что дверь взломана. Они обошли квартиру в полной тишине, осознавая, что здесь уже побывал чужак и порылся в их вещах; и то чувство отвращения и страха, которое Клара при этом испытала, ей уже не забыть никогда. Но вот странное дело – они нашли квартиру в идеальном порядке: ничего не украдено и, насколько она могла судить, не сдвинуто с места. И только на кухонном столе оставлена записка от руки на страничке, вырванной из блокнота Клары: «Я буду за тобой приглядывать, Люк».
По крайней мере, это напугало Люка достаточно, чтобы разрешить Кларе обратиться в полицию. Полицейские объявились лишь на следующий день и не продвинулись в поисках ни на йоту – соседи ничего не видели, отпечатков пальцев обнаружено не было, а поскольку все вещи целы и на своих местах, так называемое «расследование» тихо сошло на нет.
И что еще более загадочно – после этого незнакомец, кем бы он ни был, потерял, казалось, всякий интерес. Неделя за неделей никаких происшествий… Люк торжествовал. «Видишь? – спрашивал он. – Говорил тебе, когда-нибудь ему наскучит». Хотя Клара пыталась выкинуть эту историю из головы, она была не в состоянии забыть ни угрожающий тон записки, ни то, что преступник бродил где-то рядом, выжидая удобного случая.
И вот теперь Люк исчез. А что, если «Бэрри» приложил к этому руку? Стоило ей только об этом подумать – она тут же мысленно увидела Люка, как он смеется и закатывает глаза: «Господи, Клара, хватит все так драматизировать!» На смену утру пришел день, нарастало дурное предчувствие, и вместо любимого кафе во время обеда Клара направилась прямиком к подземке.
Через полчаса она уже была на Хокстон-сквер. Стоило только увидеть их сквот, здание из желтого кирпича в самом дальнем углу улицы, как Клару наполнило чувство уверенности в том, что Люк ждет ее дома; она пробежала последние несколько сотен ярдов мимо ресторанов и баров, мимо черных оград и утопающих в тени газонов центрального парка, остановилась, тяжело дыша, перед входной дверью, с нетерпением открыла ее ключом и взлетела по лестнице к их квартире. Вошла и не обнаружила там никого.
Клара опустилась в кресло, вокруг было невыносимо тихо и спокойно. Она взяла с кофейного столика фотографию, которую вставила в рамочку, как только они съехались с Люком. Их совместное фото, сделанное знойным июньским днем три года назад в парке Хэмпстед-Хиз – прижавшись к друг другу, Люк и Клара со смехом смотрят в камеру. В то первое лето на них волной нахлынули бесконечные обжигающие дни, город принадлежал лишь им двоим. Это была любовь с первого взгляда, легкая, как дыхание, Клара еще не встречала никого, похожего на Люка – красивого, жизнерадостного, ласкового, полного энергии и очарования молодого человека, считавшего Клару – к ее величайшему изумлению – столь же неотразимой. Она смотрела на фотографию, на пойманное в объектив мгновение счастья, запрятанное под стекло, и водила пальцем по его лицу. «Где ты? – прошептала Клара. – Где ты, черт тебя подери, Люк?»
В эту секунду хлопнула входная дверь на первом этаже и ее сердце ёкнуло. Затаив дыхание, Клара вслушивалась в нарастающий шум шагов на лестнице. Когда шаги замерли на их площадке, Клара вскочила с кресла и бросилась открывать дверь, но с удивлением обнаружила там не Люка, а соседку с верхнего этажа, уставившуюся на нее с не меньшим изумлением.
Клара не знала имени женщины, поселившейся над ними шесть месяцев назад. Ее возраст сложно было угадать, где-то между двадцатью пятью и тридцатью пятью годами. Тощая шатенка с прямыми длинными волосами и тонкими чертами лица под толстым слоем косметики. Случалось, Клара и Люк сталкивались с ней на лестнице, но за все время, пока они здесь жили, она ни разу не ответила на их приветствие, попросту проходила мимо шаркающей походкой, глазами в пол. Когда же один из них поднимался к ней в квартиру, чтобы попросить сделать потише музыку, гремевшую в динамиках сутками, она не открывала дверь, лишь прибавляла звук до тех пор, пока они не уходили.
– Могу чем-нибудь вам… – начала было Клара, но женщина уже направилась к лестнице. Клара молча смотрела ей вслед, однако волнение и стресс дали о себе знать. – Извините! – выпалила она и соседка мгновенно застыла: нога занесена над следующей ступенькой, взгляд отведен в сторону. – Я по поводу музыки. Может, хватит уже? Грохочет всю ночь, а иногда и большую часть дня, нельзя ли время от времени выключать ее совсем?
Сначала Клара решила, что женщина не станет ей отвечать, но та медленно повернула к ней лицо. Прежде чем снова отвести глаза, густо подведенные черным карандашом, она посмотрела на Клару в упор и, с легким намеком на улыбку, тихо спросила:
– Где Люк, Клара?
Клара до того растерялась, что онемела.
– Прошу прощения?
– Где Люк, Клара?
Кто бы мог подумать! Соседке были известны их имена. Возможно, увидела надпись на почтовом ящике, но смущало то, как она это произнесла – обыденным, привычным тоном, с такой странной улыбкой на губах.
– О чем вы говорите? – спросила Клара, но женщина повернулась и продолжила подниматься по лестнице. – Извините! Почему вы интересуетесь Люком? – ответа не последовало.
Клара проводила ее взглядом. Казалось, весь мир сговорился против нее, задумав сыграть с ней какую-то невероятную шутку. Дверь этажом выше открылась и захлопнулась, и Клара, наконец, вернулась домой. Постояла несколько секунд в их маленькой прихожей, прислушиваясь, пока сверху не начал бить по потолку привычный пульсирующий звук баса.
Уже половина второго – самое время возвращаться на работу, иначе коллеги будут волноваться. Но Клара не пошевелилась. Пора начать обзванивать больницы? Надо поискать номера телефонов – так, по крайней мере, она будет что-то делать. Клара направилась в кладовку, которую они использовали как кабинет, оживила ноутбук Люка простым нажатием мышки, и сразу же высветилась страница Gmail и почтовый ящик Люка.
На мгновение палец завис над мышкой, пока она, осознавая, что не следует совать нос куда не просят, смотрела в экран. Но потом взгляд упал на список папок. Среди привычных «входящие», «черновики» и «корзина» была одна, названная просто – «сука». Испытав легкий шок, Клара открыла ее. Там было не менее пятисот сообщений, присланных в течение последнего года с разных аккаунтов, подчас по пять штук за день – тут было отчего разинуть рот. Она начала кликать по ним и читать одно за другим.
Видел меня сегодня, Люк? А я тебя «да». Смотри в оба!
И:
Я тебя знаю, Люк. Я знаю, кто ты и что ты сделал. Тебе удалось одурачить почти всех, но только не меня. Мужчинам, подобным тебе, меня не одурачить.
Как поживают родители, Люк? Как Оливер и Роуз? Они знают правду о тебе – твоя семья, твои друзья, твои коллеги? А твоя маленькая подружка… или она слишком тупа, чтобы что-либо просечь? Долбаная идиотка, но и она скоро обо всем догадается.
Затем:
Женщины для тебя ничто, верно, Люк? Мы здесь для твоего удобства – перепихнуться, поиздеваться, использовать и переступить через нас. Мы для тебя как одноразовая посуда. Ты думаешь, что неприкасаем, что тебе все сойдет с рук? Подумай еще, Люк.
Следующее:
Что они скажут о тебе на твоих похоронах, Люк? Попрощайся со всеми, конец близок.
Последнее сообщение было отправлено несколько дней тому назад.
Иду за тобой, Люк. До скорого.
Так это женщина? Выходит, он знал уже несколько месяцев, знал и ничего ей не сказал, даже словом не обмолвился о сообщениях. Интересно, имел ли Люк представление о том, кто она. Уж ей-то было известно о нем многое – имена родителей, место работы, почти каждый его шаг. Была ли она тем человеком, кто взломал их квартиру, подбросил снимки, письма? В голову закралась совсем уж сумасшедшая мысль, что все происходящее – розыгрыш. Кто-то из его друзей решил сыграть с Люком изощренную шутку. Но тогда где же Люк, где он? Иду за тобой, Люк. До скорого.
Клара пребывала в глубокой задумчивости, когда звонок домофона разрезал тишину; она подскочила от неожиданности и страха.
3
Кембриджшир, 1986
Мы очень долго ждали ребенка. Годы и годы. Врачи не могли нам объяснить. Не находили ни одной причины, почему у нас с Дагом ничего не получалось. «Бесплодие неясного генеза» – единственное, что нам сказали. Кажется, создать семью легко, но если потом тебя лишают ее, крадут будущее, о котором грезил, – это похоже на смерть. Я всегда хотела быть матерью. Когда школьные друзья шли учиться в университет или находили работу в центре Лондона, я знала, что это – не мое. Я не стремилась делать карьеру, покупать большой дом или иметь много денег. Мне хватало нашего коттеджа в деревне, где я выросла, строительного бизнеса Дага. Я лишь мечтала о детях, как и Даг.
Обычно я встречалась со своими бывшими одноклассниками, когда они приезжали в деревню на праздники. Я понимала, что была для них женщиной без амбиций, одетой в вещи, купленных на рынках, видела в их взглядах недоумение – или намек на превосходство, когда они осознавали мое нежелание походить на них. Меня это не волновало. Я знала, что буду счастливой, когда моя мечта осуществится.
Год за годом, женщина за женщиной… ситуация начала меняться. Они начали меняться. К тридцати годам то одна, то другая стали приезжать на выходные с младенцами на руках. К тому времени я пыталась забеременеть в течение нескольких лет, многие, многие месяцы глотала разочарование, но ничего меня так не ранило, как этот бесконечный парад детей девушек, с которыми я когда-то ходила в школу.
Потому что я видела по лицам, как это переменило их. Как буквально за одну ночь все, что определяло смысл их существования – красивые шмотки, карьера, удачливые мужья – вдруг отошло на второй план в сравнении с тем, чем они сейчас обладали. И это были не физические изменения, не пятна молока на одежде и не утомленные лица, не усталость от навалившейся ответственности, не принадлежность к некому новому сообществу и даже не материнская преданность, которую они испытывали. В их глазах читалось новое сознание, и это было тем, я так думаю, что меня особенно ранило. Казалось, они перешли в другое измерение, где жизнь приносила удовлетворение и была наполнена смыслом на непостижимом для меня уровне. Чувства зависти и безысходности, которые я испытывала, опустошали.
Насколько мне известно, многие женщины счастливы и без детей; они ведут вполне полноценную жизнь, в которой нет места ребенку, но я не из таких. Сколько себя помню, я всегда мечтала только об одном – иметь семью.
И когда наконец-то… наконец-то чудо произошло – это было самое удивительное, радостное событие, которое только можно было представить. Меня наполнило редкое чувство невыразимого восторга, когда я впервые взяла Ханну на руки. С самого начала мы с Дагом очень сильно полюбили Ханну. Мы многое принесли в жертву, ждали ее так долго… так бесконечно долго.
Не помню точно, когда появились первые сомнения. В первое время я себе в этом не признавалась. Все списывала на усталость, стресс материнства и сотню других вещей вместо того, чтобы взглянуть правде в глаза. Я никому не рассказывала о своих волнениях. О своих страхах. Я говорила себе, что этот здоровый и красивый ребенок был нашим – вот и все, что имело значение.
А теперь я знаю. Удивительным образом я и тогда знала, что что-то было не в порядке с моей девочкой. Безошибочный природный инстинкт, наподобие того, что помогает животным чувствовать опасность в своей среде. Тайком я сравнивала ее с другими малышами – в клинике, в клубах матери и ребенка, в супермаркете. Я наблюдала за их реакциями, выражением глаз, за тем, как менялись эмоции на их личиках, а потом смотрела в красивые большие карие глаза Ханны и ничего там не находила. Ум – да, за него я никогда не переживала, но эмоции – нет. Никакого проявления чувства с ее стороны. Я расточала любовь, но она словно не доходила до Ханны, струясь и соскальзывая с нее, как капли воды с дождевика.
Когда я рассказала о своих опасениях Дагу, он с легкостью их отмел. «Она просто спокойная, вот и все, – сказал он – позволь ей быть собой, дорогая». И я позволила себе расслабиться, увериться в его правоте, в том, что Ханна была в порядке, а страхи на ее счет существовали только в моем воображении. Но незадолго до ее трехлетия случилось нечто, что уже и Даг не мог игнорировать.
Я готовила завтрак на кухне в то время как Ханна сидела на полу и играла на импровизированной барабанной установке из кастрюль, сковородок и ложек, которые я достала, чтобы как-то занять ее. Она монотонно стучала по одной из сковородок, звук от ударов рикошетом отдавался в моей голове, и когда я уже мысленно отругала себя за неудачную идею, шум внезапно прекратился.
– Ханна хочет печенье, – объявила она.
– Нет, милая, не сейчас – сказала я, улыбаясь. – Я варю овсянку. Вкусную овсянку! Все будет готово через минуту.
Она поднялась с пола и сказала громко:
– Ханна хочет печенье сейчас!
– Нет, солнышко, – ответила я более решительно. – Сначала завтрак, подожди.
Я нагнулась к нижнему ящику, гремела посудой в поисках миски и не услышала, как она подошла ко мне сзади. Когда я обернулась, почувствовала внезапную жгучую боль в глазу и тут же отпрянула в шоке. Мгновением позже я поняла, что произошло – Ханна с размаху ударила концом металлической ложки в мой глаз с такой силой, какую я в ней и не подозревала. Сквозь накативший на меня ужас, всего на долю секунды я увидела реакцию Ханны – на ее лице промелькнуло удовлетворение, прежде чем она повернулась ко мне спиной.
Я была вынуждена взять ее с собой в госпиталь, поскольку до возвращения Дага оставалось еще несколько часов. Не имею представления, поверила ли мне медсестра отделения неотложной помощи или же решила, слушая мои неубедительные оправдания, что я – побитая жена, очередная жертва семейной пьяной ссоры. Если же она, к моему стыду и страху, догадалась, то никак не прокомментировала произошедшее. И все это время Ханна молча, без интереса слушала, как я лгала о том, что налетела на дверь и наблюдала за медсестрой, накладывавшей мне повязку.
Вечером, когда Ханна уже лежала в кровати, мы с Дагом сидели за кухонным столом, уставившись друг на друга.
– Ей еще и трех нет, – сказал мертвенно-бледный Даг. – Ханна лишь маленькая девочка, она не понимала, что творит.
– Нет, понимала, – ответила я ему. – Она отлично осознавала, что делала. А потом даже бровью не повела, села обратно на пол и продолжила барабанить по этим чертовым кастрюлям, как будто ничего не произошло.
После этого случая Ханна становилась все хуже. Все дети делают больно друг другу, это случается сплошь и рядом. В любом детском саду, в любом уголке страны они будут кусаться, бить и колотить друг друга. Потому что раздражены или потому что другой ребенок обидел их, или просто потому что хотят получить игрушку. Но не преднамеренно, не ради удовольствия, в отличие от Ханны. Я следила за ней подобно соколу и видела, как Ханна делала это, замечала выражение ее глаз, когда она быстро оглядывалась по сторонам, прежде чем ущипнуть или шлепнуть. Реакция на боль служила для нее стимулом. И мне это было известно. Я сама все видела.
Мы отвели ее к врачу, настояв на визите к детскому психологу – отправились втроем в Питерборо на встречу с мужчиной в красном джемпере по имени Нил, с искренней улыбкой и мягким голосом. И хотя он делал все возможное, предлагая Ханне нарисовать ее чувства или рассказать какую-нибудь историю при помощи кукол, она категорично отказывалась. «Нет, – говорила она, отшвыривая карандаши и игрушки. – Не хочу».
– Послушайте, – сказал Нил после того, как секретарь увела Ханну в другую комнату. – Она очень маленькая. Дети иногда устраивают сцены. Весьма вероятно, она не осознавала, что может серьезно вас поранить. – Он помолчал, с сочувствием глядя мне в глаза. – Вы отмечали отсутствие в ней привязанности, отсутствие… эмоциональной отдачи. Дети изредка копируют поведенческую модель своих родителей. Маме или папе полезно помнить в этой ситуации, что они – взрослые люди, и что ребенок не обязан удовлетворять их эмоциональные потребности.
Он сказал все это самым доброжелательным тоном, очень деликатно, но я мгновенно пришла в ярость:
– Я нянчусь с этим ребенком дни напролет, – прошипела я, игнорируя успокаивающее прикосновение Дага к моей руке. – Я бесконечно общаюсь с ней, играю, целую, люблю ее и не прекращаю говорить ей, какая она особенная. И я вовсе не жду от своей трехлетней дочери, что она будет «удовлетворять мои эмоциональные потребности». Вы считаете меня идиоткой?
Но он заронил зерно сомнения, намек был очевиден. С какого бока ни посмотри – виновата я. Глубоко в душе я, конечно, волновалась, что Нил прав: мне чего-то не хватало, из-за меня произошло то, что произошло, что бы это ни было. Мы ушли из кабинета психолога и никогда больше к нему не возвращались.
В тот самый день, когда она убила Луси, я стояла и смотрела на свою пятилетнюю дочь сквозь открытую дверь в ее комнату и последняя надежда на то, что я ошибалась, что Ханна выправится, что где-то внутри она нормальный, здоровый ребенок, испарилась. Я прошла через комнату и взяла ее за руку. «Пойдем со мной», – сказала я и повела в мою спальню. Ни протеста, ни особой заинтересованности с ее стороны – это только усилило мой гнев. Я подтащила Ханну к кровати; она стояла рядом, смотрела на голову Луси на подушке и я увидела – клянусь, увидела – выражение удовольствия, промелькнувшее в ее глазах. Когда Ханна повернулась ко мне, взгляд ее был совершенно невинен.
– Мамочка? – сказала она.
– Это ты. – Мой голос дрожал от гнева. – Мне все известно. – Я любила мою птичку. Она перешла ко мне от одной пожилой соседки, с которой мы были когда-то дружны; все эти годы без ребенка в доме мое внимание было сосредоточено на Луси – милом, беззащитном, крошечном существе, нуждавшимся в заботе и во мне. Ханна знала, насколько сильно я любила Луси. Да, знала.
– Нет, – ответила она и наклонила голову набок, продолжая изучать меня. – Нет, мамочка. Это была не я.
Я оставила ее около кровати, а сама бегом спустилась в кухню. Там стояла клетка Луси – дверка распахнута, окоченевшее обезглавленное тельце лежит на полу рядом с клеткой. Скользя взглядом, я быстро осмотрела все вокруг. Как она это сделала? Чем? Разумеется, у нее не было доступа к кухонным ножам. Пронзенная внезапной догадкой, я побежала обратно наверх в ее комнату. И вот она – металлическая линейка из ящика для инструментов Дага, лежавшая на столе. Днем раньше я слышала, как Ханна просила Дага дать ей линейку «для дела», как она объяснила. И теперь линейка валялась рядом с ее поделками, я смотрела на нее, пока тошнота не подступила к горлу.
Я не слышала, как Ханна последовала за мной из кухни наверх, тихо вошла в комнату и очутилась рядом.
– Мамочка? – позвала она.
Душа ушла в пятки.
– В чем дело?
Она посмотрела на мой живот.
– Все в порядке?
Ее манера говорить – чарующим мелодичным голосом, немного пришептывая, – была восхитительна, все это отмечали. Я преодолела отвращение и спросила:
– Что? Что в порядке?
Она изучающе посмотрела на меня.
– Ребенок, мамочка. Малыш в твоем животике. Он в порядке? Или тоже умер?
В защитном жесте я прижала руку к животу, словно обороняясь от удара Ханны. Она сверлила меня взглядом.