Альбер Камю
Записные книжки
* * *
Вечером мир над бухтой ласков. Бывают дни, когда мир лжет, и дни, когда он говорит правду. Сегодня вечером он говорит правду – и как настойчиво, печально и прекрасно.
* * *
Май
Психология, сводящаяся к копанию в мелочах, ошибочна. Люди ищут себя, изучают. Чтобы познать себя, чтобы самоутвердиться. Психология есть действие, а не самокопание. Человек пребывает в поиске в течение всей жизни. Познать себя до конца – значит умереть.
* * *
1) Чарующая поэзия, предвестница любви.
2) Человек, который был лишен всего, даже возможности умереть.
3) В молодости легче сживаешься с пейзажем, чем с человеком. Потому что пейзаж позволяет фантазировать.
* * *
Май
Набросок предисловия к «Изнанке и лицу».
В своем теперешнем виде эти эссе по преимуществу бесформенны.
Что происходит не от удобного для автора презрения к форме, но единственно от недостаточной зрелости. От читателей, которые примут эти страницы за то, чем они являются на самом деле, а именно за эссе, можно требовать лишь одного – чтобы они следили за их постепенным развитием. Быть может, если читать их подряд, удастся заметить подспудное движение мысли, которое их объединяет, я бы сказал – оправдывает, если бы оправдание не казалось мне бессмысленным и если бы я не знал, что люди всегда предпочитают верить не человеку, а представлению, которое о нем сложилось.
* * *
Писать – значит действовать бескорыстно. Некоторая отрешенность в искусстве. Переписывать. Усилие всегда оборачивается большей или меньшей выгодой. Если ты потерпел неудачу, виновата лень.
* * *
Лютер: «В тысячу раз важнее твердо верить в отпущение грехов, чем быть его достойным. Эта вера делает вас достойным и приносит истинное удовлетворение».
(Проповедь об оправдании верой, прочитанная в Лейпциге в 1519 году.)
* * *
Июнь
Священник каждый день навещает осужденного на смерть. При мысли о том, что ему отрежут голову, колени подгибаются, губы пытаются произнести имя, всем существом овладевает безумное желание броситься на землю и укрыться в «Господи, Господи!».
Но каждый раз человек сопротивляется, не хочет этой легкости и хочет подавить весь свой страх. Он умирает молча, с глазами, полными слез.
* * *
Философии значат столько, сколько значат философы. Чем больше величия в человеке, тем больше истины в его философии.
* * *
Цивилизация против культуры.
Империализм есть чистая цивилизация. Ср. Сесил Родс. «Экспансия – это все» – цивилизации суть островки – культура неизбежно превращается в цивилизацию (ср. Шпенглер).
Культура: вопль человека перед лицом судьбы.
Цивилизация, ее упадок: жадность человека перед лицом богатств. Ослепление.
О политической теории касательно Средиземноморья.
«Я говорю о том, что знаю».
* * *
1) Экономические очевидности (марксизм).
2) Духовные очевидности (Священная Римская империя).
* * *
Трагическая борьба страждущего мира. Никчемность проблемы бессмертия. Нас волнует прежде всего наша судьба, да.
Но не «после» – «до».
* * *
Утешительная сила Ада.
1) С одной стороны, бесконечное страдание непостижимо для нас – мы воображаем передышки.
2) Мы нечувствительны к слову вечность. Оно для нас – абстракция. Разве что в той мере, в какой мы говорим о «вечном мгновении».
3) Ад – это жизнь с этим телом, которая все же лучше, чем небытие.
* * *
Логическое правило: единичное имеет значение универсального.
Алогическое: трагическое противоречиво.
Практическое: человек может быть умен в какой-то одной области и глуп в других.
* * *
Быть глубоким благодаря неискренности.
* * *
«Крошка» глазами Марселя. «Ее муж в этом деле не мастак.
Как-то раз она мне говорит: “С мужем все совсем не так”».
* * *
Сражение под Шарлеруа глазами Марселя.
«Нам, зуавам, велели растянуться цепью. Командир говорит: «Вперед!» Мы спустились в какой-то овраг с деревьями. Говорят: «Вперед!» А впереди никого не видать. И мы идем себе, идем. Вдруг пулеметы как начали по нас строчить. Все попадали друг на друга. Столько было раненых и убитых, на дно оврага столько натекло крови, что хоть на лодке плыви. Вот тут кое-кто закричал «Мама!», так было страшно».
* * *
– О Марсель, сколько у тебя медалей, где же ты все это заработал?
– Где заработал? Да на войне.
– Как на войне?
– Тебе что, грамоты принести, где про это написано? Хочешь прочесть своими глазами? Ты что же думаешь?
Приносит «грамоты».
«Грамоты» выписаны на весь полк, в котором служил Марсель.
* * *
Марсель. Мы люди небогатые, но едим вдоволь. Видишь моего внука – ест больше отца. Его отцу хватает фунта хлеба, а этому целый килограмм подавай. И знай себе уплетает за обе щеки, знай себе наворачивает. Как проглотит, отдышится и ест дальше.
* * *
Июль
Вид квартала Мадлен. Красота, пробуждающая любовь к бедности. Я так далек от моего лихорадочного возбуждения – я почти не способен ничем гордиться, кроме своей любви. Держаться поодаль. Надо высказать, и высказать поскорее, что у меня на сердце.
* * *
«Никакого отношения». Настоящий роман. Ревностный поборник веры. Его мать умирает. Он от всего отказывается. Но вера его не пошатнулась. Никакого отношения, в этом-то все и дело.
* * *
Гидросамолет: величие металла, сверкающего в бухте и среди голубого неба.
* * *
Сосны, желтизна пыльцы и зелень листьев.
* * *
Христианство, как и Жид, требует от человека смирения страстей. Но Жид видит в этом лишь удовольствие. Христианство же считает это умерщвлением плоти. В этом смысле оно более «естественно», чем интеллектуал Жид. Но менее естественно, чем народ, который утоляет жажду из источников и знает, что удовольствие кончается пресыщением («Апология пресыщения»).
* * *
Прага. Бегство от себя.
– Я хотел бы комнату.
– Разумеется. На одну ночь?
– Нет. Не знаю.
– У нас есть номера по 18, 25 и 30 крон.
(Никакого ответа.)
– Какой номер вы желаете, месье?
– Любой (смотрит на улицу).
– Портье, отнесите вещи в номер 12.
(Очнувшись.)
– Сколько стоит этот номер?
– Тридцать крон.
– Это слишком дорого. Я хотел бы номер за 18 крон.
– Портье, номер 34.
* * *
1) В поезде, который уносил его в «…», X. рассматривал свои руки.
2) Тип, который постоянно торчит там. Но это просто совпадение.
* * *
Лион.
Форарльберг-Халле.
Купштейн. Часовня и поля вдоль Инна в дождь. Все более и более глухие места.
Зальцбург. Ильдерман. – Кладбище Святого Петра. Сад Мирабель и его гордость. Дожди, флоксы – озеро и горы – поход на плато.
Линц. Дунай и рабочие предместья. Врач.
Бутвайс. Предместье. Маленький готический монастырь. Глушь.
Прага. Первые четыре дня. Монастырь в стиле барокко. Еврейское кладбище. Барочные церкви. Посещение ресторана. Голод. Безденежье. Покойник. Огурец в уксусе. Однорукий человек играет на аккордеоне, подложив его ремень под задницу.
Дрезден. Живопись.
Баутцен. Готическое кладбище. Герань и множество солнц в кирпичных арочках.
Бреслау. Моросящий дождь. Церкви и заводские трубы. Трагический пейзаж.
Равнины Силезии. Безжалостные и неблагодарные – дюны – стая птиц, пролетающая промозглым утром над слякотной землей.
Ольмюц. Ласковые и спокойные равнины Моравии. Кислые сливы и волнующие дали.
Брно. Бедные кварталы.
Вена. Цивилизация – пышные громады в окружении садов. Сокровенная тоска, которая прячется в этих шелковых складках.
* * *
Италия.
Церкви вызывают особое чувство: Ср. Андреа дель Сарто.
Живопись: суровый и застывший мир, доверие и т. д.
Отметить: итальянская живопись и ее упадок.
* * *
Интеллектуал перед выбором: присоединиться или нет (фрагмент).
* * *
Июль
Что невыносимо для женщин в привязанности без любви, которой жалует их мужчина.
Для мужчины – горькая нежность.
* * *
Супружеские пары: мужчина пытается перед кем-нибудь блеснуть. Жена тут же: «А сам-то ты…» – и старается его принизить, выставить такой же посредственностью, как и она сама.
* * *
В поезде. Мать говорит ребенку:
– Не соси пальцы, грязнуля.
Или: – Если не перестанешь, ты у меня получишь.
То же. Супружеские пары: жена в переполненном поезде встает с места.
– Дай, – говорит она.
Муж роется в кармане и протягивает ей клочок бумаги, который она просит.
* * *
Июль 1937 г.
Для Романа об игроке.
Ср. «Плеяды»: захватывающий ритм. Вести игру.
Душа, созданная для роскоши. Искатель приключений.
* * *
Июль 1937 г.
Игрок. Революция, слава, любовь и смерть. Разве стоят они того, что есть во мне, такое важное и неподдельное?
– Что же?
– Груз подступающих слез, – говорит он, – питающих мою любовь к смерти.
* * *
Июль 1937 г.
Искатель приключений. Отчетливо чувствует, что в искусстве делать уже нечего. Ничто великое, ничто новое не возможно – во всяком случае, в западной культуре. Остается только действовать. Но тот, в ком есть величие души, начнет действовать не иначе, как с отчаянием.
* * *
Июль
Когда аскеза добровольна, можно поститься шесть недель, обходясь одной водой. Когда она вынуждена (голод), то не больше десяти дней.
Запас истинной жизненной силы.
* * *
Система дыхания тибетских йогов. Следовало бы привнести в подобные опыты нашу позитивную методологию. Иметь «откровения», в которые сам не веришь. Что мне нравится: сохранять трезвость ума даже в исступлении.
* * *
Женщины на улице. Зверь, сгорающий от желания, уютно расположился в лоне и ступает мягко, как дикое животное.
* * *
Август
Парижское шоссе: кровь стучит в висках, мир и люди внезапно и странно отдаляются. Бороться со своим телом. Я сидел на ветру, опустошенный, выпотрошенный, и все время думал о К. Мэнсфилд, об этой длинной трогательной и горестной истории борьбы с болезнью. В Альпах наряду с одиночеством и с мыслью о том, что я приехал лечиться, меня ждет сознание, что я болен.
* * *
Идти до конца – значит не только сопротивляться, но также дать себе волю. Мне необходимо чувствовать свою личность постольку, поскольку в ней живет ощущение того, что выше меня. Иногда мне необходимо писать вещи, которые от меня ускользают – но именно они и доказывают, что есть во мне что-то сильнее меня.
* * *
Август
Приветливость и волнение Парижа. Кошки, дети, всеобщая непринужденность. Серые тона, небо, большой парад камня и воды.
* * *
Арль.
* * *
Август 1937 г.
Он каждый день уходил в горы и возвращался, не говоря ни слова, с запутавшимися в волосах травинками, весь в царапинах. И каждый раз повторялось одно и то же: покорение без обольщения. Мало-помалу он преодолевал сопротивление этого неприветливого края. Ему удавалось слиться с круглыми белыми облаками, на фоне которых над гребнем возвышалась одинокая пихта, слиться с полями розоватого кипрея, с рябиной и колокольчиками. Он врастал в этот благоуханный каменистый мир. Когда он взбирался на далекую вершину и перед ним внезапно открывался величественный пейзаж, он не чувствовал в душе умиротворения любви, он заключал с этой чужой природой своего рода договор – то было перемирие между двумя заклятыми врагами, столкновение двух противников, а не дружеское общение двух старых знакомых.
* * *
Умиротворенность Савойи.
* * *
Август 1939 г.
Человек, который искал жизнь в том, в чем ее видят обычно (женитьба, положение в обществе и т. д.), и который, листая каталог модных вещей, вдруг обнаруживает, насколько ему чужда эта жизнь (такая, какой она предстает в каталоге модных вещей).
I часть. Его жизнь до этого момента.
II часть. Игра.
III часть. Отказ от компромиссов и правда в природе.
* * *
Август 1937 г.
Последняя глава? Париж – Марсель. Путь к Средиземному морю.
И он вошел в воду и смыл с себя черные уродливые отпечатки, оставленные миром. Вдруг, играя мускулами, он вновь почувствовал запах собственной кожи. Быть может, он никогда так не ощущал своего единения с природой, согласованности своего бега с бегом солнца. В этот час, когда тьма полнилась звездами, движения его явственно вырисовывались на фоне безмолвного лика неба. Шевельнув рукой, он очерчивает пространство, отделяющее это сверкающее светило от того, которое временами исчезает из виду, он увлекает за собой снопы звезд, шлейф облаков. И вот – небесная влага, плещущаяся под его рукой, и город вокруг него, словно плащ с переливчатыми ракушками.
* * *
Два героя. Самоубийство одного из них?
* * *
Август 1937 г.
Игрок.
– Это будет трудно, очень трудно. Но это не повод.
– Конечно, – говорит Катрин, поднимая глаза к солнцу.
* * *
Игрок.
Госпожа X., вообще-то старая дура, была прирожденной музыкантшей.
Для романа.
I часть: передвижной театр. Кино. История большой Любви (коллеж Сент-Шанталь).
* * *
Август 1937 г.
Проект плана. Сочетать игру и жизнь.
I часть.
А – Бегство от себя.
Б – М. и бедность (все в настоящем времени). Главы серии А описывают игрока. Главы серии Б – жизнь до смерти матери (смерть Маргариты – различные занятия: маклерство, автодетали, префектура и т. д.).
Последняя глава: Путь к солнцу и смерть (самоубийство – естественная смерть).
II часть.
Наоборот. А в настоящем: вновь обретенная радость. Дом перед лицом Мира. Связь с Катрин.
Б в прошлом. Обманут. Сексуальная ревность. Бегство.
III часть.
Все в настоящем. Любовь и солнце. Нет, говорит мальчик.
* * *
Август 1937 г.
Всякий раз, как я слышу или читаю политические выступления тех, кто нами руководит, я с ужасом обнаруживаю, что в них нет ни единого человеческого слова. Вечно одни и те же фразы, повторяющие одну и ту же ложь. И если люди к этому привыкают, если народ еще не растерзал марионеток, это, по моему убеждению, доказывает только одно: люди ни в грош не ставят свое правительство и превращают в игру – да-да, именно в игру – немалую часть своей жизни и своих так называемых жизненных интересов.
* * *
А2 или А5 части I.
Я в отчаянии от того, какое огромное значение люди придают душевным порывам. Если вы меланхолик, жизнь вдвоем становится невыносимой. Ибо, если вы родились с благородным сердцем, вам не снести бесчисленных вопросов, которыми вас засыпают. А ведь это может значить для вас почти так же много, как голод или желание…
* * *
Август 1937 г.
План. Три части.
I часть: А в настоящем.
Б в прошлом.
Гл. А1 – день г-на Мерсо, взгляд со стороны.
Гл. Б1 – Бедный квартал Парижа. Лавка, где торгуют кониной. Патрис и его семья. Немой. Бабушка.
Гл. А2 – Беседа и парадоксы. Гренье. Кино.
Гл. Б2 – Болезнь Патриса. Доктор. «Эта высшая точка…»
Гл. A3 – Месяц передвижного театра.
Гл. Б3 – Занятия (маклерство, автодетали, префектура).
Гл. А4 – История великой любви: «С вами такого больше не случалось?» – «Случилось, сударыня, когда я увидел вас». Тема револьвера.
Гл. Б4 – Смерть матери.
Гл. А5 – Встреча с Раймондой.
* * *
Или:
I А – Сексуальная ревность.
Б – Бедный квартал – мать.
II А – Дом перед лицом Мира – звезды.
Б – Бьющая через край жизнь.
III Бегство – Катрин, которую он не любит.
* * *
Сокращать и уплотнять. История сексуальной ревности, которая приводит к отъезду в чужие края. Возвращение к жизни.
«Мудрость, за которой он ездил так далеко, сохраняла, конечно, свою ценность, но только по возвращении в царство света».
Приезд в Прагу – до самого отъезда – болезнь.
Объяснение – Люсиль – Бегство.
* * *
Август
Отсутствие испанских философов.
* * *
Роман: человек, понявший, что для того, чтобы жить, надо быть богатым, всецело предается погоне за деньгами, добивается успеха, живет и умирает счастливым.
* * *
Сентябрь
Тот август был чем-то вроде затишья – глубокий вдох, прежде чем неистовым усилием все разрешить. Прованс и что-то во мне, чему приходит конец. Прованс подобен женщине, которая опирается на вашу руку.
Надо жить и созидать. Жить до слез – как перед этим крытым круглой черепицей домом с синими ставнями, который стоит на поросшем кипарисами склоне.
* * *
Монтерлан: Со мной всегда что-нибудь случается.
* * *
В Марселе, счастье и грусть – я на пределе. Любимый мною живой город. Но в то же время – горечь одиночества.
* * *
8 сентября
Марсель, гостиничный номер. Обои – желтые цветы на сером фоне. География грязных пятен. Загаженные, закопченные углы позади огромного радиатора. Кровать с сеткой, разбитый выключатель… Та свобода, которую чувствуешь при виде чего-то сомнительного и подозрительного.
* * *
М. 8 сентября
Долгий заход ослепительного солнца. Цветущие олеандры в Монако и Генуе. Синие вечера на лигурийском побережье. Моя усталость и подступающие к горлу слезы. Одиночество и жажда любить. Наконец Пиза, живая и строгая, ее зелено-желтые дворцы, ее купола и дивные берега сурового Арно. Сколько благородства в этом отказе распахнуть свою душу. Город стыдливый и чувствительный. На безлюдных ночных улицах он совсем рядом со мной – и, гуляя один, я даю наконец волю слезам. Какая-то незаживающая рана в моей душе начинает зарубцовываться.
* * *
На стенах Пизы: Alberto fa l’amore con la mia sorella [2].
* * *
Четверг 9
Пиза и ее жители, отдыхающие на площади перед Дуомо. Кампо Санто с его прямыми линиями и кипарисами по углам. Становятся понятными распри XV и XVI веков. Каждый город здесь имеет свое лицо и свою сокровенную правду.
Нет другой жизни, кроме той, чье уединение нарушал мерный звук моих шагов по берегу Арно. А также той, что волновала меня в поезде, идущем во Флоренцию. Женщины с такими серьезными лицами вдруг разражались смехом. Особенно хохотала одна, с длинным носом и горделивым ртом. В Пизе я долго предавался лени на поросшей травой Пьяцца дель Дуомо. Я пил из фонтанчиков, и вода была тепловатой, но бежала так быстро. По пути во Флоренцию я подолгу любовался лицами, упивался улыбками. Счастлив я или несчастен? Не важно. Я живу так яростно.
Вещи, живые существа ждут меня, и я, конечно, тоже жду их и тянусь к ним всеми силами моей печальной души. Но здесь я добываю себе средства к существованию, храня молчание и тайну.
Как чудесно, когда не нужно говорить о себе.
* * *
Гоццоли и Ветхий завет (костюмированный).
* * *
Фрески Джотто в церкви Санта Кроче. Потаенная улыбка святого Франциска, любящего природу и жизнь. Он оправдывает тех, кто стремится к счастью. Мягкий нежный свет над Флоренцией. Небо набухает, медля пролиться дождем. «Положение во гроб» Джоттино: Мария скорбит, сжав зубы.
* * *
Флоренция. На углу возле каждой церкви горы цветов с плотными блестящими лепестками, в капельках росы, таких простодушных.
* * *
Mostra Giottesca [3].
Требуется время, чтобы заметить, что ранние флорентийские мастера изображали лица, которые каждый день встречаются на улицах. Потому что мы утратили привычку видеть в лице главное. Мы уже не смотрим на своих современников, мы лишь берем от них то, что помогает нам ориентироваться (во всех смыслах). Раннехристианские мастера не искажают, они «воплощают».
* * *
Над монастырским кладбищем Сантиссима Аннунциата серое небо с нависшими тучами; архитектура строгая, но ничто здесь не напоминает о смерти. Есть надгробные плиты и надписи: этот был нежным отцом и верным мужем, тот был лучшим из супругов и предприимчивым торговцем, молодая женщина, образец всех добродетелей, говорила по-французски и по-английски, si come il nativo [4]. (Все ревностно исполняли свой долг, а сегодня на плитах, призванных увековечить их совершенства, дети играют в чехарду.) Вон там лежит девушка, бывшая единственной надеждой своих родных. Ma la gioia е pellegrina sulla terra [5]. Однако все это меня не убеждает. Почти все, судя по надписям, покорились вышней воле, вероятно, оттого, что ревностно выполняли свой долг в этом, как и во всем прочем. Я не покорюсь. Я буду безмолвно протестовать до конца. Нечего говорить «надо». Я прав в своем бунте, и я буду шаг за шагом идти к радости, этой вечной страннице на земле.
Тучи сгущаются, и ночь постепенно погружает во мрак надгробные плиты, на которых высечена мораль, приписанная мертвым. Если бы я был моралистом и писал книгу, то из сотни страниц девяносто девять оставил бы чистыми. На последней я написал бы: «Я знаю только один долг – любить». Никаких других я не признаю. Решительно не признаю. Плиты утверждают, что это бесполезно и что жизнь идет. Col sol levante, col sol cadente? [6] Но бесполезность нимало не ослабляет моего бунта, наоборот, она его разжигает.
* * *
Я сидел на земле, прислонившись к колонне, и думал об этом, а дети смеялись и резвились. Священник улыбнулся мне. Женщины смотрели на меня с любопытством. В церкви глухо играл орган, и его мягкий звук доносился порой сквозь крики детей. Смерть! Если продолжать в том же духе, я мог бы умереть счастливым. Я растранжирил бы всю свою надежду.
* * *
Сентябрь
Если вы говорите: «Я не понимаю христианства, мне нужны утешения», значит, вы человек ограниченный и пристрастный.
Но если, живя без утешения, вы говорите: «Я понимаю позицию христианства и восхищаюсь ею», значит, вы легкомысленный дилетант. Что до меня, я начинаю утрачивать чувствительность к общественному мнению.
* * *
Монастырь Сан Марко. Солнце среди цветов.
* * *
Раннее Возрождение в Сиене и Флоренции. Художники постоянно изображали здания маленькими, а людей большими, не потому, что не знали законов перспективы, но потому, что упорно верили в человека и святых, которых изображали. Брать с них пример в работе над театральными декорациями.
* * *
Поздние розы в монастыре Санта Мария Новелла и флорентийские женщины в это воскресное утро. Пышные груди, глаза и губы, от которых у вас начинает сильнее биться сердце, пересыхает во рту и по всему телу разливается жар.
* * *
Фьезоле.
Приходится вести трудную жизнь. Не всегда удается поступать так, как того требует мой взгляд на вещи. (И стоит мне только завидеть абрис моей судьбы, как он уже ускользает от моего взгляда.) Приходится упорно трудиться и бороться за то, чтобы вновь обрести одиночество. Но в один прекрасный день земля озаряется своей первозданной и наивной улыбкой. Тогда борьба и жизнь в нас сразу словно бы затихают. Миллионы глаз созерцали этот пейзаж, а для меня он словно первая улыбка мира. Он выводит меня из себя в глубинном смысле слова. Он убеждает меня, что вне моей любви все бесполезно и даже любовь моя, если она утратила невинность и беспредметность, бессильна. Он отказывает мне в индивидуальности и не откликается на мои страдания. Мир прекрасен, и в этом все дело. Он терпеливо разъясняет нам великую истину, состоявшую в том, что ум и даже сердце – ничто. А камень, согретый солнцем, или кипарис, который кажется еще выше на фоне ясного неба, очерчивают единственный мир, где понятие «быть правым» обретает смысл, – природу без человека. Этот мир меня уничтожает. Он стирает меня с лица земли. Он отрицает меня без гнева. А я, смирившийся и побежденный, устремляюсь на поиски мудрости, которой все уже подвластно, – только бы слезы не застилали мне взор и только бы громкое рыдание поэзии, распирающее мне грудь, не заставило меня забыть о правде мира.
* * *
13 сентября
Запах лавра, который растет во Фьезоле на каждом шагу.
* * *
15 сентября
В монастыре Сан Франческо во Фьезоле есть маленький дворик, окруженный аркадами, полный красных цветов, солнца и черно-желтых пчел. В углу стоит зеленая лейка. Повсюду жужжат мухи. Маленький садик тихо курится под палящим солнцем. Я сижу на земле, думаю о францисканцах, чьи кельи только что видел, чьи вдохновенные порывы мне теперь понятны, и отчетливо сознаю, что если они правы, то и я прав. Я знаю, что за стеной, к которой прислоняюсь, есть холм, а у подножия его раскинулась, как дар Божий, вся Флоренция с ее кипарисами. Но великолепие мира словно бы оправдывает этих людей. Я призываю на помощь всю мою гордость, чтобы уверовать, что оно оправдывает и меня, и всех подобных мне – тех, кто знает, что крайняя бедность всегда смыкается с роскошью и богатством мира. Если мы сбрасываем покровы, то лишь для более достойной (а не для иной) жизни. Это единственный смысл, который я вкладываю в слово «голь» (dénuement). «Быть голым» всегда означает физическую свободу, близость руки к цветам, любовное согласие земли и человека, освободившегося от человеческих свойств, – ах, я несомненно уверовал бы во все это теперь, если бы это уже не произошло прежде.
Нынче я чувствую себя свободным по отношению к своему прошлому и к тому, что я утратил. Я жажду лишь этой сосредоточенности да замкнутого пространства – этого ясного и терпеливого горения. Я хочу одного: держать свою жизнь в руках, как тесто, которое изо всех сил мнут и месят, прежде чем посадить хлебы в печь, – и уподобиться людям, сумевшим провести всю жизнь между цветами и колоннами. То же и эти долгие ночи в поезде, когда можно разговаривать с самим собой, наедине с собой строить планы и с восхитительным терпением возвращаться к уже обдуманному, останавливать свои мысли на бегу, затем снова гнать их вперед. Сосать свою жизнь, как леденец, лепить, оттачивать, наконец, любить ее – так подыскивают окончательное слово, образ, фразу, заключительные, западающие в память, те, что мы уносим с собой и что будут отныне определять наш угол зрения. Можно на том и остановиться и положить конец целому году мятежной и изнурительной жизни. Я силюсь довести свое присутствие в себе самом до конца, сохранить его во всей моей многоликой жизни – даже ценой одиночества, нестерпимость которого я теперь узнал. Главное – не поддаваться. Не соглашаться, не предавать. Все мое исступление помогает мне в этом, и в точке, куда оно несет меня, я обретаю мою любовь, а вместе с нею – неистовую страсть жить, которая составляет смысл моего существования.
Всякий раз, когда человек («Я») уступает своему тщеславию, всякий раз, когда человек думает и живет, чтобы «казаться», он совершает предательство. Желание «казаться» – это большое несчастье, которое всегда принижало меня перед лицом истины. Нет необходимости открывать душу всем, откроем ее лишь тем, кого мы любим. Ибо в этом случае мы желаем не казаться, а лишь дарить. Сильный человек – тот, кто умеет казаться только тогда, когда надо. Идти до конца – значит уметь хранить свою тайну. Я страдал от одиночества, но, чтобы сохранить свою тайну, я преодолел страдание, причиняемое одиночеством. И сегодня я убежден, что самая большая заслуга человека в том, чтобы жить в одиночестве и безвестности. Писать – вот что приносит мне глубокую радость! Жить в согласии с миром и наслаждаться – но только быть при этом голым и босым. Я не был бы достоин любить наготу пляжей, если бы не умел оставаться нагим наедине с собой. Впервые слово «счастье» не кажется мне двусмысленным. Пожалуй, я понимаю под ним не совсем то, что обычно имеют в виду люди, говорящие: «Я счастлив».
Некоторое постоянство в отчаянии рано или поздно рождает радость. И у каждого из тех, кто в монастыре Сан Франческо окружили себя красными цветами, стоит в келье череп, дающий пищу для размышлений. За окном Флоренция, а на столе смерть. Что до меня, то если я чувствую, что в жизни моей происходит перелом, то не благодаря тому, что я приобрел, а благодаря тому, что утратил. Я чувствую в себе необъятные, глубокие силы. Именно они позволяют мне жить так, как я считаю нужным. Если сегодня я так далек от всего, то вот почему: у меня есть силы только на любовь и восхищение. Мне кажется, я готов приложить все силы любви и отчаяния, чтобы лелеять жизнь с ее залитым слезами или сияющим лицом, жизнь без соли и раскаленного камня, жизнь, как я ее люблю и понимаю. Сегодня не похоже на перевалочный пункт между «да» и «нет». Оно – и «да», и «нет». «Нет» – и бунт против всего, что не есть слезы и солнце. «Да» – моей жизни, которая впервые сулит мне что-то хорошее впереди. Кончаются бурный, мятежный год и Италия; грядущее неопределенно, но я совершенно свободен по отношению к прошлому и к себе самому. Вот моя бедность и мое единственное богатство. Я как бы начинаю все сначала – не более и не менее. Но с сознанием собственных сил, с презрением к собственному тщеславию, с ясным, хоть и возбужденным умом, который торопит меня навстречу судьбе.
15 сентября 1937 г.
