Карина Демина
Ведьмина ночь
Спасибо.
В жизни бы не догадалась.
Пару тянущемуся к знаниям упырю составлял крепкий коренастый молодчик с обнаженным и как по мне слегка перекачанным торсом. На физии его застыло сосредоточенное выражение, будто тип этот отчаянно пытался понять, что ж ему понадобилось у поселковой библиотеки.
Или он к портнихе шел?
– А это?
– Это символизирует путь к телесному совершенству. Или чего-то вроде. У них брошюра есть. Почитаешь.
Справа упырь. Слева оборотень.
А между ними – поселковая библиотека. И портниха, что куда важнее. Чудесно… нет, и вправду.
– Вообще Сипухин, скульптор это, на диво плодовит. Туточки каменоломни есть, неподалеку, оттуда ему мрамор и доставляют по повелению старого князя. Тот вроде как заказал статуи всех членов рода, включая и ныне почивших…
Так что на ближайшие пару десятков лет неизвестный мне скульптор Сипухин работой обеспечен. То ли князь искусством проникся, то ли опасается, что в ином случае это искусство вырвется на свободу.
– Не отставай, – Афанасьев бодро двинулся к дому мэра. Не поздновато ли для визитов? Я бы, может, предпочла гостиницу какую. Должны же в Упыревке гостиницы иметься-то.
Или что-то вроде?
Но Афанасьев удалялся, и мне ничего не оставалось, кроме как поспешить за ним.
Глава 7
– Ведьма? – мэр сдвинул брови.
Оказался он невысоким пухлым – чуялось в нем некое весьма отдаленное сходство с горгульями на портике – человечком, облаченным в вельветовый спортивный костюм и кожаные шлепки без задников. Голову мэра прикрывала нейлоновая сетка, под которой, сквозь тонкую пленку, проглядывали характерные продолговатые бобинки бигуди.
– Зачем нам ведьма?
Причем поинтересовался так… робко словно бы, с недоумением.
– Надо, – сказал Афанасьев строго.
Я же постаралась сделать вид, что не слышу. И вообще всецело увлечена созерцанием очередного шедевра. Шедевр располагался там, где то ли сходились, то ли расходились лестницы, что вели на второй этаж резиденции, и представлял собой весьма корпулентную деву, облаченную в львиную шкуру. Причем судя по выражению лица, льва этого дева добыла сама, несмотря на то, что в левой вытянутой руке она держала чудовищных размеров иглу, а в правой – моток ниток.
– Но…
– По штату. Положено.
– Д-да, но… не представляю, чем…
Они перешли на шепот, а я чуть придвинулась к деве, чтобы разглядеть уже не льва, но змею, которая явно пыталась выбраться из-под беломраморных девичьих стоп.
– …однако же…
– Распоряжение…
Слова доносились отдельные, и я старалась не слушать. Ну… почти старалась, все одно говорили тихо, а силу, чую, применять не след.
– Конечно… безусловно…
Змеиный хвост обвивал тонкую щиколотку. Гад явно надеялся выбраться, но я скорее поставила бы на деву. Ко львиной шкуре явно подошел бы змеиный поясок.
– …если на то будет… да, стоит, куда ему… да… оплачено! Да за кого ты меня принимаешь, Сашка! Чтоб я да… – мэр даже голос повысил от искреннего возмущения. – Крышу вон в том году наново… из металлочерепицы! И двор…
Два подбородка.
Щеки налитые… вот интересно, кто прообразом стал.
– Ласточкина! – крик Афанасьева отвлек меня от девы. – Иди сюда… знакомься, это Марк Иванович.
Мэр неловко поклонился и пробормотал, что счастлив меня видеть. Вот прямо с утра к этой встрече готовился.
Для того и бигуди.
– Он у нас тут за главного, и ежели что, то к нему иди…
Мэр подавил вздох. И во взгляде его мелькнула надежда, что «ежели чего» не случится. Я тоже ответила что-то этакое, согласно моменту.
– Туточки переночуешь. А завтра тебя и проводят.
– А…
Что-то мысль оставаться одной в доме мэра мне не понравилось. То есть, не одной, а с мэром, он-то из своего дома никуда не денется.
– Может, лучше в гостиницу? – предложила я робко. – Раз уж так…
– Занято все, – теперь мэр вздоха удержать не сумел. – Невест понаехало… маменьки опять же.
– Я и забыл! – Афанасьев хлопнул себя по лбу. – Тут же ж… точно! Как из головы вылетело…
– Две недели еще продержаться.
– А чьи маменьки? – поинтересовалась я.
– Невестины. Маменьки, папеньки, тетки двоюродные и троюродные… да и просто туристы. Они это дело очень жалуют.
Какое?
Я поглядела на Афанасьева, ожидая пояснений.
– Княжич невесту ищет, – пояснил Марк Иванович. – У нас тут князь имеется… и стало быть, правнук у него есть. Внуки-то женатые давно. Почти все. И прочие правнуки тоже ж. А вот Горушка что-то никак не определится. Да пойдем, что ли, поснедаем, раз уж дело такое. Вы ж с дороги, голодные, небось…
Мэр махнул рукой.
– Иди, иди, – подтолкнул меня Афанасьев в спину.
– Да как-то неудобно… заявились…
– Удобно все. Марк – славный мужик, мы с ним еще когда… его отец не одну розгу о нас сломал, дурь выбивая, – произнес Афанасьев, мечтательно прищуриваясь. – А уж крапивы сколько извел… градоправителем был тутошним. Свешниковы не одну сотню лет градоправителями состоят. Это их теперь переименовали. Вот только у Марка дочка. Но ничего, сейчас времена просвященные, и бабе мэром можно.
– Рано ей еще, – отмахнулся Марк Иванович. – Да и не хочет она в градоправители… в невесты вон записалась.
– Опять?
– А то. Я говорил ей, чтоб не позорилась. А она мне в ответ, мол, все одно моим будет! Упретая! В маменьку все… но что толку-то?
Он вел нас какими-то сумрачными коридорами, мимо роскошных покоев, просто-напросто обязывавших обзавестись сотнею-другой слуг. И уводил все дальше и дальше. И я уже не была уверена, что сумею выход отыскать, если вдруг понадобится.
– Гор-то что? Покажется в финале, рученьки поцелует, отбудет ужин положенный и снова сгинет до следующего года…
– Не понимаю, – шепотом призналась я Афанасьеву.
– А чего понимать-то? Обычай старый, от испокон веков, почитай. Когда князю приходила пора жениться, он клич объявлял. И девки с округи съезжались. Он и глядел, чтоб и хорошая, и пригожая, и нравом ласковая… нрав-то у Марковны материн.
Начинаю догадываться, с кого ваяли скульптуру в холле.
– Испытания всякие опять же… ну и после уж князь отбирал, когда трех, когда дюжину, и с кажною беседовал. Ну и женился. Или нет, – отозвался Марк Иванович, толкая массивную дверь.
Такую только в подземелья ставить, чтоб всякое не полезло.
И засов пудовый аккурат в тему. Но с засовом мэр справился играючи, да и дверь отворил легонько, будто вовсе в ней весу не имелось.
– Если нет, то через год снова клич кидал. И так пока не женится… правда, обычно двух-трех созывов хватало, но Гор…
– Это правнук нашего князя, – пояснил Афанасьев.
Я догадалась. Но молчу.
А за дверью обнаружились вовсе не подземелья с уютной домашней пыточной, но самая обыкновенная кухню. Вру. Не обыкновенная. Во-первых, она была огромною, с бальную залу. Во-вторых стену одну у кухни занимала печь. А вдоль второй вытянулись полки.
Холодильников я насчитала четыре штуки.
– Святочка готовить любит, – словно оправдываясь, произнес Марк Иванович. – Это для молочных продуктов, там для рыбы… для сыров опять же. Еще в подвалах есть. Чайку?
– Я бы и съел чего.
Мэр кивнул.
Интересно, как он без кухарки управится. Правда, чайник оказался вполне современным, электрическим, с несколькими режимами подогрева воды.
– Гор уже двенадцатый год… наши-то чего, радые… придумали вон ежегодный фестиваль невест. Сперва случайно получилось. С одной из финалисток Бер сошелся. И женился. После младший братец его тоже. И вроде как удачно. Ну, что девицы оказались толковыми. На это поглядевши, наступным годом дружки его приехали, из Москвы, стало быть, невест искать… а средь девок слух пошел, что у нас женихи водятся. Ну и год от года непотребство крепнет.
– А Гор?
– Ай… он это все и возглавляет. Вон, стадион отремонтировал, концертную залу. Спонсоров каких-то отыскал. Салоны… эту, чтоб его… рекламу проплатил. Контекстную.
Я рот открыла.
И закрыла.
– Сам-то вроде как и не при делах. В финале появится со скорбною миной, да с дедом, который его своею волей притащит. Слово скажет. Украшения благодарственные вручит. Ну и все, до следующего года… знаю, купчишки наши к нему на поклон ходили. Очень просили еще пару лет не жениться.
Я осторожно опустилась на стул.
Хороший. Крепкий такой с виду. И стол тоже. Из дерева настоящего, гладкий да прямо к руке ласкается. Мэр поставил доску.
Буженину поручили резать мне. Афанасьеву – зелень и темный плотный хлеб с темными зернышками тмина на горбушке.
– Чтоб фестиваль окреп… реклама очень уж зашла… мол, шанс для всех влюбленных и все такое. Амулетов заказали. На жениха.
– А такие есть? – удивилась я. – Привороты запрещены…
– Привороты – это да. А это так, мелочевка. Местечковые кузнецы без продыху ваяют. И парням на невесту, стало быть. Браслеты парные. Именные. Ложечки. Кружечки, кепочки, платочки, колечки, брелочки на удачу и на любовь… оно-то городу в казну пополнение, конечно, но и беспокойство. Народец-то разный. Иные буянят. Пытаются.
К буженине добавились нарядные ярко-красные помидоры.
И зеленые перья лука.
А там и чай подоспел. И… клянусь, не пила чая вкуснее, а уж про буженину и говорить нечего.
– Я своей-то говорил, мол, любовь любовью, но приглядись… парней-то и вправду хороших приезжает. А она ж у меня девка видная.
– И чего?
– Ничего, – Марк Иванович подвинул ко мне кружку и поглядел этак, задумчиво. – А может, вы глянете, а? Поговорите там… по-женски.
Киваю.
Поговорить мне не сложно. Только, подозреваю, смысла в том немного. Уж больно характерным было выражение лица той мраморной девы. И если её и вправду с натуры ваяли, то, чую, жениху надобно быть осторожнее.
– От и славненько! – Марк Иванович обрадовался. – Тогда завтра и познакомитесь… а вы ешьте, ешьте… не стесняйтесь. И ты, Сашка, ты тоже…
– Назад поеду, – покачал головой Афанасьев.
– Ночь на дворе…
– Ничего, как-нибудь.
– И вправду, – оно, конечно, мнения моего никто не спрашивал, но и молчать показалось неправильным. – И ночь на дворе, и целый день за рулем. Это просто небезопасно.
Сомневаюсь, что он так уж боится выговора от Гришеньки.
Афанасьев вздохнул и потер переносицу.
– Надо, – уперто повторил он. – Я… проверить кой-чего хочу, Марк. А это в рощу заглянуть… сам понимаешь, поутру никак.
– Так загляни.
Что за роща-то?
– А потом возвращайся. Поспишь и с утреца отправишься, – Марк Иванович впился в бутерброд. – Или не с утреца. Вон, ведьму свою проводишь и езжай себе, куда глаза глядят… а в рощу да, в рощу…
И замолчал.
И Афанасьев замолчал. Я тоже спрашивать не стала, но сделала вид, что жую вот. Жую себе, жую… чайком запиваю.
– Тогда я пойду, что ли, – Афанасьев поднялся. – А то полночь скоро…
– Иди, иди…
И я поднялась.
– А ты оставайся, – Марк Иванович подвинул еще один бутерброд. – Сейчас он провожу куда… места, сама видишь, хватает. При бабке моей пяток горничных было, да тройка лакеев, и кухонная прислуга опять же, а супруга моя покойная как-то от сама управлялась, даром, что ведьма… и я от привык. Тихо, спокойно… слушай, может, вовсе останешься?
Идея явно пришлась ему по душе.
– Не стоит, – покачал головой Афанасьев и поглядел на меня. Взгляд у него был тяжелым. – А ты, Ласточкина, смотри… шанс у тебя есть. Не сглупи только.
– Ага, – выдавила я и-таки подавилась, то ли крошкою хлебной, то ли бужениной, то ли суровым этим наставлением. Главное, закашлялась так, что, думала, все, душу отдам. А как откашлялась, то и обнаружила, что Афанасьев сгинул.
Как не было.
– А вещи? А… холодильник? – я посмотрела на мэра, а тот лишь руками развел.
– Вернется, – сказал он, но как-то без особой убежденности. – Или вернет… на кой ему твой холодильник?
Вот… тоже хотелось бы знать.
Комнату мне выделили на втором этаже. Просторную и светлую, пусть даже слегка запыленную. И по запаху ясно, что давно уж тут никто не жил.
Но я не привиредливая.
– Вот, – мэр самолично принес белье, белое и в махонькие незабудочки. – Вы уж тут сами… но если помочь надо, то…
– Не надо, – я белье забрала. – Спасибо. Можно, я окно открою, проветрю?
– Отчего ж нет.
– Мало ли… новое место, новые порядки.
Он улыбнулся и подошел к окну, сам распахнувши створки. А лунный свет, перебравшись через подоконник, коснулся его лица. И то изменилось, на долю мгновенья всего, я и понять-то толком не успела, кроме разве что…
– Воздух у нас хороший. Свежий… места вот заповедные.
– Упыревка…
– А то, первое упоминание о ней восходит к тысяча сто двадцатому году, – сказал Марк Иванович, не скрывая гордости. – Когда предок мой славный… впрочем, вам оно вряд ли интересно.
– Отчего же. Очень. Если уж я жить тут собираюсь, – я осторожно присела на край кровати.
Ветхою она не выглядела, скорее наоборот, мебель в комнате отличалась той тяжеловесной добротностью, которая на века.
– Тогда уж лучше завтра. А то время позднее…
– Извините, что побеспокоили.
– Ничего.
Странный разговор. И не уходит, будто… ждет чего? Нет, не того, чего порой мужчины ждут от молодых и красивых женщин. Ладно, не буду врать, что сильно молода, да и с красотой у меня дела так себе обстоят. Но тут явно не наш случай.
Будто… что-то я спросить должна.
– Что за роща? – спрашиваю. И понимаю, что угадала правильно.
Морщинки на лице Марка Ивановича разгладились.
– Место это… особое… для таких, как вы… – и снова смотрит.
– Силы? – тихо спрашиваю я. – Здесь?
Слышала…
Читала. Ладно, читала я о местах силы, особых, где эта самая сила из земли изливается. И взять её можно вот так, с легкостью, и столько, сколько в себе удержишь.
Нас даже возили к Ипатьевскому роднику.
И пить позволяли.
И наставница долго читала лекцию о том, что регулярные посещения подобных мест весьма способствуют развитию дара. Только вот посетить их непросто. Не всякого пустят хранители, не всякому дорогу откроют. И почему-то, если слухам верить, открывают все больше родовитым, признавая за ними право…
Обидно было.
Горько.
Но все-то места известны да учтены. И подлежат особому контролю, а еще к ним тянутся вереницы… паломников? Ходоков? Просто жаждущих прикоснуться к силе, ибо даже простого человека способна она исцелить.
Или наоборот.
Но вот…
– Как?
Марк Иванович руками развел.
– Так… вышло. Давно… говорят, что во времена незапамятные, еще до того, как земли сии князю отошли, были тут болота.
На подоконник опустилась толстая ночная бабочка.
– А на болотах тех змей жил, цмок, преогромный и прелютый. Спал во глубинах. А коль просыпался, то начинал грабить да изничтожать все живое, до чего дотянется.
Сказка.
Из тех, кому самое место на страницах «Краткого курса народного фольклора».
– Особенно человечину жаловал… – Марк Иванович бабочку аккуратно на ладонь поднял да к окну поднес, руку тряхнул и пробормотал: – Лети уже, бестолковая… тоже не разумеете, что не всякий свет – есть жизнь. Так вот, многие ходили цмока воевать. Не за людей, само собою, за сокровища, которые тот в логове подземном собрал. Очень уж любил злато-серебро тот цмок, да каменья всякие.
Цмоки…
Цмоки – суть один из образов дракона, а по некоторым версиям – Великого Змея, правда, если последнего легенды наделяли не только силой, но и мудростью, то Цмоки были тварями не слишком умными, но весьма и весьма жадными.
– Но цмок был силен. И многие дружины полегли близ логова его. И богатыри. И маги. И просто хитрецы, которые норовили обманом одолеть. Отравою там или зельем каким. Но нет… огненная кровь текла в жилах того цмока, вот и не брали его яды.
– Так как же одолели?
– А так… случилось ему однажды разорить деревеньку. И люд он угнал с собой…
…а еще наш наставник по фольклору говорил, что цмок, как и многая иная фольклорная нежить, – суть образ собирательный. Времена тяжкие, то набеги, то войны, то чума какая. Вот и воплощались все эти беды неодолимые в воображении людском, преобразовывались, порождая чудовищ.
И героев.
Ибо не бывает такого, чтобы чудовище да без героя, его повергшего, существовало.
– …только одна женщина спасла сына своего. Укрыла в подполе да взмолилась богине, просила о защите. И так молилась, что сердце отдала свое.
И жертвы добровольные оттуда же.
Правда, про жертвы на курсе прикладной ритуалистики совсем-совсем другое говорили, но тут уж понятно, в науке без разночтений никак.
– И богиня отозвалась?
– Само собой. Спустилась она. И коснулась чела детского, наделив мальчика особою светлою силой. Стал он расти и вырос в богатыря, равных которому не было… за три дня…
– И три ночи.
– Верно, – согласился Марк Иванович. – И отправился он по следу цмокову. А по пути находил многих людей мертвых да пожранных. Гневом переполнялось сердце его. И когда увидел он гору посеред болота, то и шагом болото преодолел. Кулаком ударил да и расколол камень. А цмока, который сунулся было из норы, за глотку схватил. И шею ему свернул.
Вот так оно обычно и бывает.
– Да только и цмок силен был. Обвил он молодца хвостом да и вонзил в руку его зубы свои.
– Ядовитые.
– Именно… так и упали они, вдвоем. И кровь пролилась.
Откуда кровь, если одному шею свернули, а другого отравили, уточнять не стану. Легенды с преданиями – они такие… легенды.
И предания.
Сказано, что упали и кровь пролилась, значит, так оно и есть.
– Ушла кровь в землю и смешалась. Так и возник наш источник, который и силой одарить может, а может и наоборот… – Марк Иванович отступил от окна. – Он ночным часом открывается, но… тут уж как кому повезет. Можно и не вернутся из лесу. А можно…
Замолчал.
– Как освоишься, свожу к роще, покажу.
И поклонился.
– Спокойной ночи.
Спокойной, чтоб ему… какая тут теперь спокойная ночь?
Глава 8
Как ни странно, уснула я сразу, кажется, только и успела, что прилечь, глаза закрыть, как провалилась в сон. Будто и не продремала всю дорогу. А может, дело не в дреме, но в силе? Она в теле обживается и…
…и дальше додумать не успела.
Уснула.
И понимала же, что сплю.
Что дорожка эта вот, вглубь леса ведущая, она ненастоящая. Как и сам лес. Но все одно жутковато. Тропка узенькая, а лес – темною стеной стоит. Высятся ели, растопырили черные лапищи, небо закрывая. И шуршит под ногами темный ковер иглицы. Сквозь него то тут, то там прорываются яркие шляпки мухоморов. Пахнет плесенью и тленом.
Но тропинка идет.
И я по ней.
И приводит к тыну, какие я только на картинках и видывала. Неошкуренные бревна жмутся друг к другу, скалятся в небо заостренными вершинами, и на зубы похожи, неровные, желтоватые.
Ворота открыты.
А на них – череп бычий слева, справа – медвежий. И в глазницах огоньки болотные.
…баба Яга – тоже элемент фольклорный, воплощение…
– Смех один, – скрипуче произнесла старуха, выходя мне на встречу. – Напридумывают тут… наобъясняют то, чего объяснять не надобно. Что стоишь? Пришла? Заходи.
– Я… сплю.
– Спишь, – согласилась она.
И вовсе не неопрятная старуха. Немолода, конечно. И волосы седы, но не космами свисают, а аккуратно в косу заплетены да вокруг головы уложены. А что на шее бусы из зубов оленьих…
– Тогда-то красивым было, – сказала старуха. – Заходи, чай, времени немного. Пока луна над землею стоит, дорога отворена. А как уйдет, так и все.
– Я… доброго дня вам, матушка, – вспомнила я и поклонилась до земли. – Прошу простить, что побеспокоила.
Сон, который не сон.
И явь, что не совсем явь.
– Вежливая.
Платье в пол, простое, явно из грубой ткани шито, пусть и украшено красными да белыми нитками. Узор сложный, и видится в нем мне буквенная вязь, будто слова сокрытые.
На ногах – кожаные туфли, ремешками вокруг щиколотки обмотанные.
Я сделала шаг.
И еще.
– Это все сила, верно? – догадка так себе. Может, конечно, оказаться, что сон – это всего-навсего сон. И мало ли, что может привидится. Тем более после таких от рассказов на ночь. Мозг обрабатывает информацию и все такое…
Только врать себе – дело глупое.
– Идем, поможешь, раз явилась, – женщина повернулась. И я увидела, что седая коса её, короной уложенная, сзади спускается едва ли не до пояса. А в ней поблескивают разные фигурки. И до того красивые, что прям залюбовалась.
И зачаровалась.
И очнулась уже перед колодцем. Ну, то есть мне кажется, что эта яма, каменьями обложенная, колодец и есть. Вон, ведро тоже рядышком, на веревку подвязано.
– Достань водицы, будь добра, – попросила женщина. – А то сама я стара уж стала, спина болит…
Ни на мгновенье не поверила, но за ведро взялась. И спускала осторожно. Главное, веревка по ладоням скользит, и чую я, что шершавая она.
Разве во сне такое бывает?
– Расскажите… – попросила я. – Пожалуйста… кто вы? Если не имя, то… от вас род пошел, верно? Афанасьева?
– Афанасьев сын… мертвая ветка. И глупостей натворил изрядно, но что уж тут. Все вы, дети, их творите, – она покачала головой, и фигурки в косе зазвенели. А ведь золотые?
Серебряные?
И ведро ниже, ниже. Веревка и вовсе бесконечною кажется. Этак я до середины земли опущу.
– Другое дело, что за одни глупости плата будет посильная, а за другие… – она поджала губы.
А кожа у нее темная, смуглая.
И оттого волос кажется вовсе белым. Но ведро, чую, коснулось дна… нет, воды, потянуло вниз характерной тяжестью. Я перекинула петлю из веревки через ладонь, чтобы не упустить ненароком.
Нехорошо ведь получится.
– За другие такая, что один человек всяк не потянет.
Я вот тяну.
Ведро.
А по ощущениям, что его не водою, ртутью нагрузили. Но тяну. Зубы сцепила. Пытаюсь сперва намотать веревку на плечо, и сдерживаю стон, потому как волос грубый, из которого та свита, впивается в кожу, сдирает её.
Ведьма же смотрит.
Нет, не смеется. Просто смотрит. Чуть голову склонила, и в глазах – тоска.
– Род, как и человек, живет… молодой когда, сил полон, силы эти и бурлят, на свершения тянут. А чем дальше, тем оно спокойнее, тише… и родник сперва ручьем становится, потом рекою полноводной.
Красиво, мать же ж твою, говорит.
Только ведро это.
Тяну.
Сон, но… все одно тяну. Уже не наматывая, но пятясь от дыры, молясь лишь о том, чтобы веревка эта под тяжестью о камни не перетерлась. Спину выгнуло, по шее пот градом катится.
– А река сворачивается озером…
– Озеро – болотом? – выдаю, пусть и до крайности невежливо.
– Именно.
А над краем показывается ведро, которое я чудом, не иначе, успеваю перехватить. И едва не падаю за ним в черную бездну колодца. Но как-то же не падаю. И главное, стоит взяться за ведро, как становится ясно, что нисколько оно не тяжелое.
Вполне себе обыкновенное.
А что я задыхаюсь и руки трясутся, так это сама виновата. Надо зарядку по утрам делать. И по вечерам.
– Вот, – говорю. – Твоя вода…
– Спасибо, – отвечает ведьма и заглядывает в глаза. – Пойдешь в род? Приемною?
Стискиваю зубы.
Пойти…
Почему бы и нет? Тогда, чую, и сила меня признает. И… и все-то наладится. Обрету мощь, которой не всякая родовая ведьма обладает. Эта вот, женщина, когда она жила? Сотни лет? Тысячи? И за эти тысячи накопилось силы преизрядно. Вся-то моею станет, по праву рода, до последней капельки. Стану… завидною невестой стану, чего уж тут. Маги со всей страны сбегутся, потому как чем ведьма сильнее, тем дети от нее одаренней. А магов бедных не бывает.
И забуду я конуру дворницкую.
Службу.
Буду жить в доме-дворце, наподобие мэрского. Прислугой обзаведусь. Стану просыпаться к полудню да развлекаться шопингом.
На массажи ездить. В спа. Всегда мечтала в спа побывать.
И надо-то всего малость. Согласиться. Что тут такого? Приемышем? Стало быть, сиротою, стало быть, от имени своего отказаться, того, старого. Только…
…маму я почти не помню.
Бабку и прабабку и вовсе не знала. Да и не осталось у меня живой родни. Мертвые же… поймут.
– Нет, – я покачала головой и поклонилась ниже прежнего. – Благодарю за ласку, прародительница… рода Афанасьева.
Спина ныла.
Руки.
Плечи.
И сила внутри… сожжет ведь. Такое тоже случается. Не совладаю и все. Глупо это. Нерационально. Но… правильно.
– Прости уж, только… не могу я.
Пусть и помню маму слабо, пусть не осталось даже снимка. Я ведь искала, спрашивала… а она фотографироваться не любила. Или может, просто дорого? И к чему на такое баловство, как портрет, тратиться? Даже на кладбище, на кресте фотография старая, полуразмытая, и молоденькая девушка на ней мне совершенно не знакома…
Все одно.
Не могу.
От нее отказаться. От того яблочного духа. От рук её шершавых. От… запаха, ласки. От того малого, чем владела по праву.
– Я… отдам тебе силу, если так надо, – говорю, глядя в глаза той, что стояла передо мной. Глаза у нее ясные, седые, как и волосы. – Я не знала, что… будет так. И он найдет кого-нибудь другого. Ту, которая…
– От рода своего и памяти отречется по-за ради чужой силы? – усмехнулась женщина. И головой тряхнула, и снова зазвенели, зашептались фигурки в волосах её. – Толку-то с такой… пей он воду.
– Я?
Что-то не тянуло.
Вода была темною, черною почти. И главное, я в ней не отражалась. Ничего не отражалось. Плохая идея… и ведьма смотрит так, выжидающе.
А я… я поднимаю ведро к себе.
И делаю глоток.
Сперва один. От холода сжимает горло и зубы отзываются ноющей болью. Но я продолжаю пить. Еще глоток. И еще. Вода эта проваливается внутрь, а я вдруг ощущаю невероятную жажду, такую, которой никогда-то в жизни не чувствовала.
И пью.
И не способна остановиться. И кажется, я вот-вот лопну, но продолжаю пить. Пока ведро не опустело.
– От и ладно, – ведьма улыбается теперь ласково, а потом подходит ко мне и сжимает голову руками. – Хорошая девочка… всем хорошая… а что глупость сотворила, так оно бывает. Это глупость малая. Иные мои дети куда серьезней творили. А эту мы поправим.
Она притягивает лицо к себе. И оказывается, что вовсе эта женщина не высока. Наоборот, она чуть выше моего плеча. И я наклоняюсь.
– Признаю… выбор признаю… – этот шепот раздается в ушах. И следом я слышу, как он множится.
– Признаем… признаем…
– Одобряю.
– Одобряем, одобряем…
– Беру…
– Берем, берем…
– И имя тебе будет… – ведьма задумывается на мгновенье. – Ладомира…
Имя?
В груди что-то вспыхивает жаром, так, что с трудом сдерживаю стон. Имя? У меня уже есть…
– Второе. Одно – от первой матери, – ведьма разжимает руки. – Второе – от второй… первая была человеком, но дала тебе жизнь.
И я благодарна за дар.
Только дочь я не самая лучшая. На кладбище только пару раз и была. Памятник вот поставить собиралась… да руки все не доходили.
И тяжело.
Там тяжело. Будто сердце из груди вытаскивают.
– Ничего, девонька, бывает. Дети часто забывают о том, откуда родом, – она провела пальцем по лбу и переносице. – Но вернуться туда надобно будет. В родном доме – истоки силы.
От того дома две стены и крыша остались. Там после маминой смерти и не жил-то никто. Да и сама деревня, почитай, вымершая.
– Все одно, – ведьма чуть нахмурилась.
– Я… съезжу.
– Хорошо, – она чуть склонила голову. – А остальное – поправишь. Имя человеческое – для людей. В нем сила есть, но мало. А вот то, которое ныне дадено, береги его.
– И никому не говорить?
Как в сказках?
– Отчего же. Говори. Да только уточняй, что даешь право называть. И только.
Она отпустила меня и повернулась спиною.
– Выбирай, – сказала. – Будет тебе подарок на наречение…
Что?
Фигурки?
А их тут… золотые? Серебряные? Какая разница. Главное, что хорошие, гладенькие и такие, прямо сами в руки и просятся. Вон, пальцы дрожат, до того коснуться хочется.
Эта на кота похожа.
На пташку будто бы. Синицу? Снегиря? Не знаю. А вот еще птица, но уже хищная, с плеч разворотом… и змея. Колечком на палец села, и снять её, расстаться с ним сил моих нет.
– Надо же… – женщина явно удивилась. – Но так тому и быть… может, и выйдет тот узел развязать, наконец. Иди.
– Погодите! – я вдруг поняла, что если уйду, то вернуться не выйдет. – Что мне делать-то теперь?
– Жить.
– А сила… с силой что?
– И с нею жить.
– Но… если забрать захотят?
– Не отдавай.
Как все просто. Будто моего мнения спрашивать станут.
– Жизнь – сама по себе непростая, – ведьма улыбнулась ласково. – Но ты теперь не одна, девонька. Так что не бойся. Что бы ни случилось, не бойся…
Легко сказать.
Я… я вообще по жизни трусиха! И боюсь, наверное, всего и сразу. Особенно стоматологов. Хотя у ведьм обычно с зубами проблем нет, но все одно боюсь. А тут все куда как хуже!
– А вода? Это же не просто вода, это…
– Всякая вода – не просто вода, а кровь земли. Только не каждому сил хватает от самого сердца взять…
И снова понимай, как хочешь.
Вздыхаю.
– А… источник, он тут и вправду? От цмока, от…
Ведьма рассмеялась.
– Цмок? Придумают тоже… хотя, может, и так… Змеева кровь в нем есть, не без того. И не одна она. Коль пойдешь к нему, помни, что любой источник – это тоже вода.
Она взмахнула рукой.
И я…
Я проснулась.
Взяла и проснулась. Резко так, как бывает порой, когда сон вдруг обрывается. И несколько секунд я просто лежала, широко раскрыв глаза, вперившись взглядом в потолок и пытаясь понять, где я и как меня вообще зовут.
Любомира.
Любая миру.
Любящая мир? Толкуй, как хочешь… руки ноют. И плечи, будто я на самом деле ведро тянула. Воду от сердца мира… на воде многие старые заговоры читают, только с научной точки зрения они слабосильные.
Как раз для таких, как я.
Как я была.
А… теперь? Я прислушалась к себе, но изменений не ощутила. Только мышцы ныть стали сильнее. Психосоматика, точно. Я и о таком читала. Мозг убеждает мышцы, что они и вправду работали. Лучше бы наоборот. Убедил бы, что мы отдыхали. Все вместе.
Я со стоном поднялась.
И уставилась на руку.
Психосоматика? Кольцо на пальце можно было объяснить чем угодно, но только не психосоматикой. Чтоб вас… золотая змейка обвила указательный палец правой руки. И была она вполне настоящей.
Я кольцо потрогала.
Подвигала.
Попыталась снять, убеждаясь, что оно сидит крепко. И вот жать не жмет, двигается по пальцу свободно, но стоит дотянуть до сустава, как стопорится.
Точно не хочет, чтобы дальше.
Вот же ж.
И как это понимать?
Ладно, позже подумаем. А сейчас… на часах половина одиннадцатого. Ничего себе! И главное, будильник на телефоне должен был бы сработать, а он не сработал. И что дальше-то?
Я почесала всклоченные волосы, почти без удивления вытащила застрявшую в них сухую иголку и решила, что начинать день лучше всего с кофе.
