Карина Володина
Сколько волка ни корми
Падает кровь на нижнюю палочку, Вран удовлетворённо кивает сам себе.
– Волк-братец, волчица-сестрица… – начинает он, пристраивая верхнюю палочку стоймя к нижней и прокручивая её в первый раз.
И вдруг всплывает в памяти образ лютицы ночной, когда он к волчице-сестрице обращается.
Не в волчьем обличье – в человеческом. Глаза её тёмные и лукавые, волосы её распущенные, густые, мягкие, должно быть, на ощупь; ключицы её точёные, улыбка её смешливая – и сам смех, Врану чудится, что снова слышит он его, далёким-далёким эхом.
И сидит напротив волка деревянного, к которому он прислонился, на другом конце холма такая же деревянная волчица – и замирает что-то внутри Врана, и уже ни огонь живой разводить ему не хочется, ни хозяев звать – только смотреть.
И гадать: а человеческими ли глаза у лютицы в облике зверином были, как у этой волчицы? Вран-то только спину её разглядеть успел.
– Бабка вот-вот проснётся, – сердито шипит Латута. – Увидит, что меня нет, и сюда придёт. У бабки чуйка хорошая, враз на нужное место скачет. И что я ей скажу? Уже Чомор знает сколько здесь мёрзн…
– Заткнись, – просто говорит ей Вран. – Я тебя сюда не звал. Из-за бабки беспокоишься – так домой иди, а горшок я тебе утром принесу.
– Уже утром? – фыркает Войко. – Что, до рассвета с нечисткой гулять собрался? Или, может, сам с собой?
– Уж точно не с тобой, – отвечает Вран. – С тобой лишний миг постоишь – удавиться хочется.
– Холодно, – говорит Деян.
– Так согрейся, – пожимает плечами Вран. – Сам знаешь, где тепло сейчас: в постели. Туда тебе и дорога.
Сумасшедшие эти действительно от него не отвязались, и приходится Врану с ними под звёздами ночными стоять да лютицу ждать.
Которая всё не приходит и не приходит.
– А точный час она тебе не сказала? – не унимается Деян. – Закат, может, или…
– Да, закат, Деян, отличная затея, – кивает Вран. – На закате ей только сюда и бегать, чтобы уж точно все её разглядели. Что же ты не полдень предложил? А то, может, спать она хочет ночью, поудобнее ей было бы засветло?
– Уже час мы здесь стоим, – негромко говорит Ратко. – Я по луне смотрел.
Вран ему не отвечает. Ответить, в общем-то, нечего: ну да, затягивается ожидание. Вран бы сам безропотно хоть всю ночь простоял, но с этими каждый час за пять идёт. И дело даже не в том, что так уж противно ему их общество, просто…
…просто рассуждения их и его на нехорошие мысли наводят: а почему всё-таки нет да нет лютицы? Может, и правда, если хотела бы, то давно пришла? Может, передумала с ним водиться, повеселилась – и хватит, дела у неё свои, лесные, волчьи? Может, кто из лютов о её похождениях ночных узнал, сказал: ты обезумела, что ли, милая? Забудь про одежду свою и про горшочек забудь – не нужны нам такие знакомства, не нужны нам никакие Враны из Сухолесья, ты зачем вообще к нему человеком вышла?
Или, может, на самом деле нечистка это была? На чуров ей наплевать было, а сейчас рядом с Враном зелейница стоит – какая-никакая, а сила у неё есть, раз ведунья её в ученицы взяла.
– Ну, видимо, час стоим – и ещё один простоим, так ведь, Вран? – цедит Латута.
– …и до конца зимы простоим, пока Вран в серого не обратится, – весело подхватывает Войко. – Ты не стесняйся, Вран, честно скажи: понял, что одного тебя лютый не слушает, решил себе подмогу собрать? Я не против, в общем-то, меня лютый любит – попрошу за тебя, так и быть, если… если штаны мне эти кожаные отдашь, например. Нравятся они мне, у меня и плащ осенний к ним в цвет.
– Девичьи штаны носить хочешь? – хмыкает Вран. – В самый раз тебе будут, конечно, но нет, спасибо. Лютый как твой голос услышит, так не то, что от меня сбежит, а от деревни целой.
– Ну на твой-то голос он бодро прибегает, – отбивает Войко. – Наверное, только тебе и виден, избранному нашему. И лютица твоя тоже нам не видна, потому что…
Войко замолкает, словно языком подавившись.
На лесной опушке, на границе между полем и взлетающими вверх деревьями, появляется чёрный силуэт. Не человеческий – волчий.
– Волк-братец, волчица-сестрица, – мигом идёт на попятную Войко. – Вижу я то, чего сам не понимаю, что пришло ко мне, сам не знаю; луна мне светит да нечистому путь освещает, вы луну на меня направьте, а от нечистого уберите, вы мне с дорогой помогите, а нечистого другой тропой пустите, вы…
– Это на дорогу заговор, а не на отвод, дубина, – говорит Вран, расплываясь в улыбке. – Ты бы хоть подумал, прежде чем… А, неважно.
– Вран, оно из леса не выходит, – испуганно бормочет Деян. – Так там и стоит. Чуров почуяло, как пить дать. Волк-братец, волчица-сестрица…
Начинает бубнить что-то про волка-братца и волчицу-сестрицу и Латута, торопливо пятясь к дыре в ограде; один Ратко молчит, но тоже на глазах бледнеет. Давненько Вран такого набора совершенно неуместных заговоров не слышал – хоть детей малых приводи да показывай, как к волкам точно обращаться не стоит, чтобы себе не навредить. Что ж, удачи им всем – а Вран пошёл.
– Вран! – срывающимся голосом его Деян окликает. – Вран, сгинешь с ней! Это то чудовище, что к капищу бегало – я его сразу узнал! А ну ст…
Деян пытается Врана за рукав поймать – только медлительный Деян, всё в силу ушло, а не в ловкость. Вран вмиг от него отпрыгивает – и видит, что уже и Ратко рот открывает, чтобы его остановить, и Латута уже готова в деревню броситься, между кольями проскользнув…
…и понимает: нет, медлить нельзя, а то не отпустят его уже отсюда никуда и никогда. Ни к капищу, ни в лес, ни днём, ни ночью; закричит сейчас Латута, всю общину на ноги поднимет, и схватятся за голову отец и другие старейшины, и потускнеет навсегда взгляд матери: совсем из ума со своими волками выжил, знала же, что зря с самого рождения ребёнка тревожат, вот и дотревожились. И запрут Врана навечно за деревенским частоколом, и дыру в нём заделают, и заставят до конца жизни за скотом ухаживать, навоз разгребать да роды коровьи принимать, или ещё хуже, как Яшку полоумного, с женщинами на одной лавке одежду шить… Очень живо всё это себе Вран представляет – так, как даже обращения своего в волка не представлял.
А если представляешь что-то, оно обязательно где-то есть – в прошлом ли, в будущем, это всем известно. Ничто из ниоткуда не берётся. Было, есть или будет. У Врана будет. В жизни его будет.
Вран срывается с места так стремительно, как никогда не бегал. Брызжет снег из-под его сапог, в лицо Деяну летит, на тулуп Ратко попадает.
– Нечистка! – визжит Латута отчаянно, не выдержав. – Нечистка у ворот! Нечистка Врана забирает!
И не у ворот, и никто Врана не забирает – сам он забирается, опять врёт Латутка.
– Нечистка! – мигом следом Войко завывает. – Нечистка пришла! Помогите! Нечистка!
Летит Вран вперёд со всех сил, не оглядываясь, только слыша, как не прекращаются вопли, как и голос Деяна к ним присоединяется. Но не бежит никто за Враном, не ступает никто на поле якобы защищённое, не пытается его за руку схватить да на землю общинную оттащить. Конечно, дураков нет, больно надо за Врана с нечистками сражаться, пусть другие как-нибудь с этим разбираются.
Вран проносится через половину поля, даже не запыхавшись. Слышит снова голос чей-то, далеко позади его зовущий; взрослый голос, зрелый, мужской и звучный. На отцовский похожий – да только напрасно отец надеется, что Вран к его крикам прислушается. Вран своего отца знает: не верит в него больше отец. Ни в лютицу не поверит, ни в обмен одежды на горшочек. Вран даже думать не хочет о том, что ждёт его, если он вернётся.
И не будет.
Потому что до лютицы уже чуть-чуть осталось.
И глаза её впрямь совсем как человеческие. Какие и были, когда она человеком к нему вышла. Тёмные, раскосые – только встревоженные сейчас немного. Словно не понимает она, что это Вран тут устроил. Словно не на такой переполох лютица рассчитывала.
Да Вран тоже на другое совсем рассчитывал – но что же теперь?
– Не стой, не стой, – выдыхает он, наконец к волчице подбежав. – Нельзя здесь стоять, они же сейчас за нами побегут! В лесу надо укрыться! Ну?
Тёмные глаза смотрят в его. Нет, не просто взволнована лютица – ошеломлена совершенно. С растерянностью на него смотрит вперемешку с испугом: чем ты вообще занимаешься, что тебе вообще от меня нужно?
Вран бросает быстрый взгляд через плечо на деревню. Так он и думал: уже и огни из сторожки наружу поплыли, уже несколько человек в одних рубахах из ворот выбежали, кто-то и вовсе сапоги поверх онучей торопливо на ходу натягивает. Да какое там «на ходу» – на бегу. Ломанутся сейчас все за Враном через поле, чуров по пути сшибая, и на этом всё и закончится.
– Убьют они меня, – находится Вран, умоляюще на волчицу глядя. – Жизни лишат за то, что беду на деревню накликал – этого хочешь? Посмотреть, как в последний путь меня потащат? А они потащат, если не побежим! И тебя с собой захватят – думают, что ты нечистка, а с ними у нас разговор короткий!
Не знает Вран, верит ли хоть одному его слову лютица – да и нет в этих словах ни капли правды, но щёлкает она вдруг зубами досадливо, словно смирившись.
И действительно с места быстрой трусцой трогается.
И тут доходит до Врана: следы. Каким вихрем здесь ни проносись, в какую чащу ни забирайся – по следам найдут, четыре волчьих на снегу непротоптанном останутся, два – человеческих. Вран оглядывается по сторонам лихорадочно, притормаживает, пытаясь хоть куст подходящий найти, чтобы ветку отломить и следы замести, хоть руками голыми цепочку эту скрыть, но оглядывается на него и волчица – и кажется Врану, что говорит она ему одними глазами: шевелись побыстрее, времени не теряй.
Может, и права она. Может, далеко никто ночью уходить и не будет – мало ли, сколько у нечистки подружек между деревьями прячется, вдруг план это их хитрый, чтобы всю деревню за собой увести? Может, и отец родной за Враном не пойдёт – побоится.
Вран не успевает решить, рад ли этому или нет. Волчица вдруг хвостом резко взмахивает у самой земли – и начинается.
Ветер поднимается, крепкий, сильный; деревья под этим ветром стонут, кусты трещат, снег мигом Врану за шиворот задувается – и на следы тоже, как будто и не было их. Волчица вновь на Врана смотрит, уже нетерпеливо: долго ты ещё стоять будешь?
Вран намёк понимает – и больше не стоит.
Ведёт его волчица через лес тропами странными, тропами несуществующими – между самых густых деревьев, между кустов, через которые продираться приходится, по оврагам заснеженным, по которым скатываться надо, а метель внезапная за ними следует, на пятки наступая, но не догоняя – чётко вымерена эта метель, лишнего не захватывает. Вран сразу догадывается: лютица её и призвала. Видимо, не выдумывали деревенские, и люты правда с природой на короткой ноге – но Вран никогда бы не подумал, что настолько.
Они скатываются в ещё один овраг – глубокий, в несколько изб высотой; вернее, это Вран в него скатывается, а волчица изящно по склону спускается, как по ступенькам невысоким. Голосов уже давно не слышно, только ветер подвывает, прямо на краю оврага замерев. Останавливается волчица, что-то в снегу быстро разрывая; останавливается и Вран, ладонями в колени упираясь, чтобы дух перевести.
Блестит что-то в снегу: ножик. Тот самый, узорчатый, с камнями.
Отходит от него на несколько шагов волчица, спиной поворачивается – и, совсем по-человечески через голову перекувыркнувшись, уже девушкой на снег приземляется.
Очень недовольной и очень обнажённой девушкой.
– Ты что творишь, Вран из Сухолесья? – рявкает она на него. – Ты что за выкрутасы мне тут выделываешь? Жизни тебя лишат, говоришь? А может, и я захочу, за всё хорошее-то?
И Вран замечает: стоит у стены овражной треклятый горшочек.
Не обманула его девушка. И точно, вот теперь уже – железно точно это лютица, а не нечистка хитроумная.
– А что плохого, красавица? – спрашивает Вран, едва сдерживая непрошеную улыбку: не к месту она будет, только девушку ещё больше разозлит. – Ну пробежались немного… Я тебе одежду твою принёс, кстати. Вот, держи.
Он протягивает девушке сумку; девушка её брать почему-то не спешит.
– «Что плохого»? – передразнивает она его. – Ну даже не знаю. Я тебе что сказала? Отдай мне ночью одежду, а я тебе горшок отдам – вроде бы несложно, правда? А говорила ли я тебе: ты, пожалуйста, Вран из Сухолесья, только не забудь всех своих друзей привести, да чтобы они при моём появлении погромче кричать начали и на помощь всю деревню звать? Чтобы непременно за нечистку меня приняли, чтобы вместо встречи с тобой я со всей вашей общиной встретилась?
– А что, – спрашивает Вран как бы невзначай, – так уж со мной встретиться хотела?
Девушка хмурится.
– Ты дурачком не прикидывайся – не об этом я говорю.
– Давай начнём с простого, – предлагает Вран. – Ты оденься сначала, а потом уже меня отчитывай. Я, между прочим, свою часть уговора выполнил, а то, что у меня в общине люди странные, так это не новость.
– Да, и самый странный из них – ты, – фыркает девушка.
Но сумку у него из рук всё-таки выхватывает. Открывает, содержимое внимательно осматривая. Морщится внезапно:
– Что, и вещи мои всей деревне показал?
– Как ты… То есть – нет, конечно, зачем мне…
– По запаху, Вран из Сухолесья, – отвечает девушка, рубаху из сумки вытаскивая. – Всё чужим духом пропахло, и это не сумка твоя пахнет. Жена с детьми твоими изучали, скажешь? Больно взрослый у детишек запах – как будто они тебя старше.
– Рано выросли, – говорит Вран, сам не зная зачем.
Девушка лишь плечами передёргивает – и наконец одеваться начинает.
Вран задумчиво смотрит вверх: не утихает метель, но и дальше не идёт. Что ещё девушка умеет? Может ли, например, дождь призвать?
– Как ты это сделала? – спрашивает он, возвращая взгляд к девушке: она как раз в штаны свои кожаные влезает, и лицо у неё по-прежнему очень недовольное. Неужели и впрямь так сильно на них запах Войко какого-нибудь отпечатался?
– Как сделала, так ты в жизни не научишься, – отбивает девушка.
– Ну почему же не научусь, – говорит Вран, и всё внутри него на миг от наглости собственной замирает. – Ты меня и научишь, нет разве?
– Я? – Девушка поднимает на него глаза. – И с чего бы мне хоть чему-то тебя учить, Вран из Сухолесья?
– С того, что я с тобой пойти хочу, – заявляет Вран. – В племя твоё лесное, в племя волчье. Нет мне дороги назад, сказал же. Серый всё сделал так, чтобы я своих оставил да к вам попал.
Девушка молчит. Молчит, и смотрит на Врана… так, словно что угодно он скажи, хоть Чомором назовись, хоть бером, – и то меньше бы её это поразило.
И почему-то больше не смеётся, не улыбается весело, не искрятся лукавством её глаза, не спешит она с остроумными ответами.
Так и стоит, долго-долго, на Врана смотрит, будто впервые его видит, а потом выдыхает резко:
– Ну уж нет.
Глава 3
Граница
– Нет уж, – повторяет девушка и как от заразного от него пятится. – Повеселились, и хватит. Ты давай горшочек свой бери, в себя приходи да домой иди, к жене своей, детям, кто там у тебя ещё…
– Да нет у меня никакой жены с детьми, – говорит Вран. – Я тебе так сказал, когда нечисткой тебя считал, чтобы…
– Да поняла я, – огрызается девушка. – Всё равно – домой иди. Доведу я тебя, так уж и быть, на этом и распрощаемся.
И стихает ветер вдруг, и звонко, напряжённо её голос на весь лес, кажется, разносится. И стоит она перед Враном, снова простоволосая, локоны тёмные до пояса струятся, глаза, что ночь безлунная, недобро уже на него смотрят, без прежней весёлости. Так и говорит всем видом своим: хватит, заканчивай, уходи.
– Пойду, – соглашается Вран. – Доведи. До дома моего вдвоём и пойдём – нового.
Снова зубами девушка щёлкает – быстро, неуловимо почти, но очень раздражённо.
– Успокойся, Вран из Сухолесья, – говорит она строго. – Вижу, переволновался ты, со своими рассорился, не поняли вы друг друга – просто вернуться тебе нужно и всё им объяснить.
– Убьют…
– Кто тебя убьёт? – фыркает девушка. – Что-то не слышала я, чтобы в вашей деревне кого-то убивали.
– Первым буду, – пожимает плечами Вран.
Девушка выдыхает через нос; сердитый этот выдох, сильный, пар от него до лица Врана долетает.
– Нет, так дело не пойдёт, – говорит она. – Ещё чего мне не хватало – людей в свой дом тащить? За тобой из-за нечистки погнались, а за мной так же из-за человека погонятся. Я свою работу сделала, я тебе помогла? Отвечай, ну же – помогла я тебе?
– С горшочком – помогла, – говорит Вран. – Но не о горшочке я тебя…
– А не собираюсь я твои новые просьбы слушать, – мигом перебивает его девушка. – Ни времени у меня на них нет, ни желания. Хочешь – к деревне тебя выведу, не хочешь – сам дорогу ищи, но в мой дом ты не сунешься, не приглашала я тебя.
Вран прищуривается.
– Как зовут-то тебя, помощница? Напоследок-то хоть скажешь?
Девушка смотрит на него недоверчиво, задумчиво. Явно уже никак лишний раз с ним связываться не хочет, ни имя своё называть, ни стоять даже рядом, но всё же говорит коротко:
– Бая.
«Бая»…
– Красивое имя, – говорит Вран. – И о чем баешь, Бая?
– А ты о чём врёшь, Вран? – сужает глаза Бая. – А, погоди… Сама ведь знаю.
– А скажи мне, Бая, – невозмутимо продолжает Вран, – правда ли, что люты с хозяевами лесными, с серыми да с Чомором тоже сделку когда-то заключили в обмен на силу свою? Что пообещали они кое-что хозяевам и выполняют это обещание до сих…
– Неправда, – быстро прерывает его Бая.
Но видит Вран по её глазам: заволновалась.
– Что-то, кажется, не я сейчас вру, – замечает он. – Слышал я о лютах такую вещь: не просто так вы людям в лесу помогаете, обязательства у вас свои есть, и отступиться вы от них боитесь. Как почуете, что кому худо будет, так сразу на помощь спешите – потому что не можете иначе, правило у вас такое уже много веков. Скажешь, это тоже неправда?
Бая молчит.
А Вран готов сейчас и ведунью старую расцеловать, и менялам из других общин все их выдумки простить – потому что эта выдумка и не выдумкой вовсе оказалась, потому что попал Вран пальцем в небо, потому что подловил всё-таки лютицу на крупице знания очередного потерянного, в сказку превратившегося.
– Так вот, в беду я попал, Бая, – произносит Вран торжественно. – И о помощи тебя сейчас прошу. Нет мне жизни в общине моей, не для неё я рождён и жить в ней не могу. Нужно мне, чтобы ты меня к своим отвела – иначе пропаду я, пусть и не в лесу заблужусь, а в судьбе собственной. Только на тебя надежда и осталась, только на тебя положиться могу, только за тобой следом пойду, а уж куда вести меня, это тебе решать. К смерти ли духа моего или к его перерождению – это твоё дело уже, твоей совести разбираться.
Вран заканчивает свою тираду, переводит дух, довольно улыбается – а Бая продолжает молчать.
И смотреть на него так, как никто на Врана в жизни не смотрел. Даже отец, когда узнал, что Вран его шкурой обрядовой весь лес подмёл, даже Латута, когда Вран к ней на солнцевороте летнем присоединиться отказался; Вран и не подозревал, что столько всего нехорошего способен в себе взгляд человеческий уместить.
Может, дело в том, что и не человеческий он вовсе?
– Да пошёл ты в реку глубокую, Вран из Сухолесья, – говорит Бая вдруг.
Нож из земли вырывает, сумку охотничью Врану в лицо швыряет – и в два прыжка из оврага выбирается.
Вран ошеломлённо моргает.
– Чт… эй, погоди!
Не этого он ожидал. Во всех быличках существа нечеловеческие совсем иначе себя ведут, когда их на тонкостях каких-то ловишь, – не злятся, наоборот, уважением неким к тебе проникаются, за своего, умного, хитрого тебя признают.
Эта почему-то не признала.
– Погоди! – окликает её Вран растерянно: Бая уже почти из виду скрылась. – Бая! Так нечестно! Ты что, не слышала, что я тебе сказал?
Нет ответа – и Вран поспешно по оврагу сам карабкаться начинает. Не так быстро, как у Баи, у него это получается, – он уже и испугаться успевает, что взберётся он наверх, а Баи и след простыл, – но видит всё-таки между деревьями белый размах её рубахи и шагу прибавляет.
– Бая! – повторяет он упрямо, еле её догоняя: и не бежит она вроде бы, а всё равно с такой скоростью идёт, что поспеть за ней нелегко. – К чему всё это? Ты же сама меня до дома проводить обещала – а я просто попросил…
– Вчера попроси, – цедит Бая, и снова колдовство какое-то твориться начинает: Вран, как ни старается, толком нагнать её не может, всегда на несколько шагов от неё отстаёт, словно сама земля его замедляет, самые глубокие сугробы посылая.
А идёт Бая исключительно по сугробам.
– Я тебе что, нечистка какая, чтобы от меня так отговариваться? – озадаченно спрашивает Вран.
– Да уж лучше бы нечистка, – бросает Бая вперёд рассерженно. – Нечистки почище вас будут – лишнего не попросят, просто так не полезут.
– Кого это – «нас»?
– Людей.
Вран даже лица её не видит, только волосы тёмные, за спину откинутые, только рубаху белую с рукавами широкими, как крылья птичьи, только штаны узкие, только пояс широкий и кожаный – раньше думал Вран, что люты такие пояса носят, чтобы облик человеческий сохранить да волка внутреннего сдержать, но и без пояса она прекрасно человеком перед ним ходила. Без ничего вообще.
– Не хотел я тебя обидеть, – говорит Вран искренне. – Даже мысли такой не было! Может, выразился я не так? Ты мне скажи – я вмиг исправлюсь! Ничего же у тебя особенного не прошу, не требую себя волком сделать, всего лишь…
– Не требуешь себя волком сделать? – сверкает глазами Бая, наконец останавливаясь и разворачиваясь. Но лицо её так сурово, что Вран не осмеливается к ней поближе подойти, хотя и может теперь. – Ну спасибо и на этом, какой ты благородный! И ничего особенного, конечно, тоже не просишь – «всего лишь» к себе забрать, от общины «спасти» – мало ль чего хочется, да не всё можется, слышал, наверное, такую поговорку?
– Не слышал, – качает головой Вран.
– Оно и видно, – припечатывает его Бая. – Хорошо ты, Вран, придумал: в своей общине, значит, места не нашёл и ко мне в племя просишься – а почему я тебя брать-то с собой должна, неприкаянного? Подвигом ты каким, может, место среди нас завоевал? Поступком каким хорошим? Жизнью, может, достойной? Что-то сомневаюсь я: из-за достойно живущих такой шум не поднимают, да и не хотят они дом свой покидать, уважают их там и так, никто со свету не сживает.
– А что сделать я должен был, например? – мигом цепляется за слова Вран. – Поступок хороший – это какой? Если сделаю то, что понравится тебе, то шансы… – он припоминает словечко одного из иноземных торговцев, заходивших недавно в деревню, – увеличатся мои?
Странным взглядом его Бая окидывает. С головы до ног осматривает, бегло, но придирчиво – словно «шанс» этот загадочный прямо на нём ищет.
– Нет у тебя никаких… шансов. И увеличивать нечего, – мотает она наконец головой. – И вообще – не я это…
Она быстро замолкает – но Вран не дурак, Вран всё на лету схватывает.
– …решаю, – заканчивает он за неё. Не знай он, что миролюбива Бая, то по её глазам решил бы, что убить она его хочет. – Не ты – а кто? Пожалуйста, лесом тебя заклинаю, отведи меня к тому, кто за это отвечает. Просто отведи – а дальше я сам разберусь.
Бая снова сердито выдыхает.
– Что ты всё заладил – «пожалуйста», «прошу тебя»? Правда думаешь, что отказать тебе не могу? Могу, Вран, и ещё как могу. Раз таким находчивым себя считаешь – вот тебе новая задачка, попробуй из неё выход найти: помогаю я всем в этом лесу, кто в помощи моей нуждается, это правда, да только уберегли меня предки от таких плутов пронырливых, как ты. Поверить я должна, что нужна тебе моя помощь, сама тебе помочь должна захотеть – а ты сейчас всё дальше и дальше от того, чтобы я даже до опушки тебя довести желала.
– Ну это ты, положим, преувеличиваешь, – замечает Вран. – Неужто хочешь, чтобы я насмерть здесь замёрз?
– Ну раз жизни тебе в деревне не будет, так что мучить тебя? – в тон ему отвечает Бая. – Волка-братца своего позови да волчицу-сестрицу, может, они тебя до рассвета погреют или сразу к себе в леса вечные заберут, если милосердны будут.
«В леса вечные». А говорит-то совсем как деревенские.
– Я уже звал их сегодня, – отвечает Вран. – Думаешь, не по их воле мы встретились?
– По моей воле мы встретились, – закатывает глаза Бая. – По моей и разойдёмся.
– Хорошо, – пожимает плечами Вран. – Разойтись хочешь – так иди. Оставь меня здесь, в лесу холодном, среди нечисток заблудших. Только не удивляйся, если сам к тебе следующей ночью нечисткой приду – потому что не сдвинусь я с места этого, не пойду ни в какую деревню. На твоей совести это будет.
– Хорошо, – пожимает плечами и Бая. – На этом и сойдёмся.
Разворачивается – и прочь идти начинает. Так же быстро, так же уверенно – ни капли сомнения в этой лёгкой походке нет.
Так просто?..
Вран, честно говоря, надеялся, что тронут её его слова, что не решится она его на произвол судьбы бросить. Может, притворяется, на испуг его берёт? Что ж, Вран тоже не пальцем деланный – это Вран её на испуг возьмёт.
И остаётся Вран стоять на месте своём, в одном из сугробов глубоких, между двумя деревьями корявыми, голыми, высоко над его головой мощными стволами переплетающимися. Звёзд на небе даже не видно, облака их все закрыли, и луну тоже. Неуютно очень Вран себя чувствует. О холоде он уже и не говорит.
А Бая всё идёт и идёт. И даже не оглядывается.
Трещит что-то в кустарнике ближайшем, Вран всем телом вздрагивает. Присмотреться хочет, да тут же передумывает: а вдруг правда увидит что?
Ладно. Дерьмовый был план, пора новый придумывать. Вран поспешно от кустов отворачивается – и за Баей припускает.
– И что же ты за мной идёшь, а не на месте стоишь, как хотел? – спрашивает Бая, по-прежнему не оборачиваясь. – Или ты в место своё весь лес записал, кругами по нему бегать будешь?
– Пока рано записывать, но надеюсь в ближайшее время это исправить, – пыхтит Вран, вновь с трудом огромным её догоняя – и вновь застревая в этих проклятых нескольких шагах от неё. – А за тобой иду, потому что… жалко мне тебя, Бая. Не хочу, чтобы ты ошибку роковую совершила, за которую всю жизнь винить себя будешь. Если сгину здесь я, кому от этого лучше будет? Ни хозяева нового люта не увидят, ни племя твоё – часть рода своего нового, великого самого, может.
Бая внезапно замирает. Многое бы Вран сейчас отдал, чтобы в лицо ей заглянуть – но не позволяет она ему этого сделать, всё спиной к нему держится.
– В первый раз я такие речи самонадеянные слышу, – говорит она, и не ошибся Вран: дрожит её голос от смеха явно сдерживаемого. А смех – это уже хорошо. Успех. – Даже братца моего переплюнул, а он у меня за такой чушью в карман не полезет.
– Да я много кого переплюнуть могу, красавица, – заверяет Вран, очень удачно про это обращение вспоминая. – Это ты меня ещё толком не узнала. Все же выиграют только, если ты меня с собой возьмёшь, поворчат, может, на тебя – но потом поймут, какая ты умница. Этого ведь ты боишься? Что ругать тебя будут? Так ты скажи: привязался сумасшедший, вздохнуть не давал, вперёд не пускал, хвостом вторым снег подметал, что я сделать с ним могла?
– Вперёд не пускал? – переспрашивает Бая со всё теми же отголосками смеха в голосе. – Как же мне хвост мой вперёд пройти мешает?.. Впрочем, ладно, давай, попробуй. Потом и поговорим.
Понимает Вран, что подвох какой-то в её предложении есть – да что там, вполне определённый подвох, уже не раз им опробованный.
Но и отступать не хочет.
– Ну… – говорит он, резкий шаг вправо делая, – хвосты – они разные бывают… – Бая стремительно туда же перемещается – и опять спиной к нему оказывается, – …длинный, может, я хвост… – два быстрых шага влево, а потом вперёд – тот же результат, чутко Бая каждое его движение предугадывает, как мысли его читая, – …а может, и вовсе волшебный…
– Волшебный хв…
Вран быстро руку вперёд выбрасывает – и за кусочек рукава её на мгновение хватает; неудачный у её рубахи покрой, словно для таких ухищрений созданный.
И только Вран думает, что удача на его стороне, как делает Бая движение резвое, проворное, для глаза неуловимое – и метко Врану прямо в лицо горсть снега прилетает. Ледяная, колкая.
Разжимает Вран от неожиданности пальцы, рукав отпускает, назад отшатывается – а Бая смеётся в голос, глядя, как он снег с лица стряхивает.
– Не сработало что-то волшебство твоё, – говорит она весело – так же весело, как и ночью прошлой.
И смех этот. Не думал Вран, что может так по смеху какому-то девичьему соскучиться, – а почему-то от одного его звука на душе тепло становится.
– Ну как сказать, – говорит он, холод с губ на землю сплёвывая, – не будет он на этот раз перед Чомором за это извиняться, нет у него на это времени, Чомор понять должен. – Сработало вообще-то. Я же теперь перед тобой стою.
Бая поднимает брови. Открывает было рот – и закрывает его, недоумевая.
– Это как посмотреть, – наконец говорит она.
– Уж не знаю, чем вы смотреть ещё умеете, красавица, – отвечает Вран, улыбаясь. – Но если глазам своим доверишься, это они тебе и скажут. Я же говорил: не разочарую я тебя.
– Зачем меня всё красавицей кличешь? – спрашивает Бая. – Узнал же ты уже имя моё, почему им не называешь?
– А тебе и так и так подходит, – отвечает Вран. – И так ты красивая, а когда смеяться начинаешь, и вовсе расцветаешь. Идёт тебе улыбка, Бая. И разговор с ней по-другому идёт. Давай так и дальше продолжать.
– Да уж, – говорит Бая. – Впервые такую похвалу в свою сторону слышу.
– Почему это? – выгибает бровь Вран. – Не приняты у вас любезности, что ли?
И замечает: Бая с дюжим любопытством на его бровь приподнятую смотрит.
– Не умеешь так? – спрашивает он. – Хочешь, научу? А ты меня за это…
Бая снова хохотать начинает.
Ну да, бровь научить вздёргивать за сопровождение в племя лютов – обмен, конечно, неравноценный, но попробовать стоило.
– Вижу, весело тебе со мной, – меняет подход Вран. – А с глупым или плохим человеком разве по-настоящему весело будет? Может, не замечают твоей улыбки, потому что улыбаешься ты мало со своими, Бая? Ты возьми меня с собой, я тебе каждый день смехом раскрашу, с утра до ночи смеяться будешь.
– Как будто правда с душой неупокоенной повелась, – говорит Бая, отсмеявшись. – Те же приёмы, то же зубов заговаривание. Ничего мне рассказать не хочешь, Вран из Сухолесья?
– Второй раз уже меня с нечисткой сравниваешь, – отвечает Вран. – Может, нравятся тебе просто нечистки?
– Может, и нравятся, – отвечает Бая вдруг. – В тех, кого вы нечистками кличете, ничего плохого на самом деле нет. Если ты к ним хорошо относишься, то и они вреда тебе никакого не причинят.
– В разных мирах мы с тобой как будто живём, красавица, – тянет Вран. – Впервые такие вещи о нечистках слышу… Впрочем, я для всего открыт – и для мира твоего особенного тоже. Возьми меня туда, а? Видишь же, уступчивый я, понятливый, никого не обижу, ни люта, ни нечистку. Даже когда тебя за нечистку принял, ни словом, ни делом тебе не навредил. Лесной я по духу…