bannerbannerbanner
О войне. Важнейшие принципы войны

Карл фон Клаузевиц
О войне. Важнейшие принципы войны

Полная версия

Глава III
Моральные величины

Снова мы должны вернуться к тому предмету, который мы затронули в III главе 2-й части[46] этого труда, потому что моральные величины на войне занимают самое важное место. Эти моральные силы насквозь пропитывают всю военную стихию; у них величайшее сродство с волей, ибо воля есть величина моральная, и они заранее смыкаются с ней, сливаются с ней воедино, а воля – это то, что приводит в движение и руководит всей массой материальных сил. К сожалению, моральные силы неуловимы для книжной мудрости, ибо их нельзя подвести ни под числа, ни под разряды; их можно лишь наблюдать и чувствовать.

Дух и прочие моральные свойства армии, полководца, правительства, настроение провинций, в которых протекает война, моральное воздействие победы или поражения – все это данные, которые сами по себе весьма разнородны; в своем отношении к преследуемой нами цели и к обстановке, в которой мы находились, они могут опять-таки оказывать самое различное влияние.

Хотя в книгах об этом мало или даже ничего не говорится, все же эти данные относятся к теории военного искусства в такой же степени, как и все прочее, образующее войну. Я должен еще раз повторить: жалка та философия, которая, согласно старым образцам, замыкает все свои правила и принципы по сю сторону рубежа, за которым начинается область моральных величин и которая, как только последние появляются на сцене, тотчас начинает перечислять исключения; пожалуй, тем самым «исключения» организуются по-научному, т. е. обращаются в правило; иногда ищут опоры в ссылке на гений, который выше всех правил, чем, собственно говоря, дается понять, что правила не только пишутся для глупцов, но и сами по себе должны быть глупыми.

Если бы даже теория военного искусства не могла сделать ничего другого, как только напомнить об этих явлениях и доказать необходимость достойно ценить все значение моральных величин и учитывать их, то она уже расширила бы свои пределы на царство явлений морального порядка и установлением этой точки зрения заранее осудила бы тех, кто будет пытаться предстать перед ее судилищем с анализом одних лишь физических сил.

И во всех своих так называемых правилах теория не может отмежевываться от моральных величин, ибо действие физических сил полностью сплавляется с действием моральных, и они не могут быть выделены порознь из этого сплава, как выделяются отдельные металлы путем химического процесса из металлического сплава. Во всяком правиле, относящемся к физическим силам, теория должна руководствоваться учетом той доли, которая при этом может выпасть на величины моральные; иначе теория опустится до категорических положений, которые будут то слишком робки и ограниченны, то слишком притязательны и обширны. Даже самые бездушные теории оказались – правда, совершенно несознательно – вынужденными перенестись в это царство духа, ибо, например, невозможно объяснить действие какой-нибудь победы сколько-нибудь удовлетворительно, не принимая во внимание ее морального впечатления. Поэтому большинство явлений, которые мы бегло исследуем в этом труде, состоит наполовину из физических, наполовину из моральных причин и следствий. Можно было бы сказать: физические явления подобны деревянной рукоятке, в то время как моральные представляют подлинный отточенный клинок, выкованный из благородного металла.

История лучше всего свидетельствует о ценности моральных величин, и в ней всего ярче обнаруживается их порой невероятное влияние; и это – то благородное и совершенное в уроках истории, на чем может воспитаться дух полководца. При этом надо заметить, что доказательства, критические исследования и ученые трактаты в этом отношении не имеют такого значения, как ощущения, общие впечатления и одиноко падающие искры ума, сеющие те семена мудрости, которые должны оплодотворить душу.

Мы могли бы перебрать важнейшие на войне моральные явления и с усердием прилежного доцента попытаться выяснить, что можно сказать хорошего или худого о каждом из них. Но такой метод ведет к чересчур избитым местам и повседневным истинам; при таком анализе подлинные явления духа быстро скрываются и анализ незаметно доходит до повествования о том, что всякому известно. В силу того мы предпочитаем, в данном случае более, чем когда-либо, сохранить нашу эскизную, рапсодическую форму изложения; мы будем довольны, если нам удастся вообще подчеркнуть значение этой стороны военного дела и сделать понятным тот дух, которым проникнуты взгляды настоящего труда.

Глава IV
Основные моральные потенции

Это – таланты полководца, воинская доблесть армии и дух комплектующего ее народа. Никто не может сказать, какая из этих сил в общем имеет наибольшее значение, ибо если нелегко что-либо высказать о значении их порознь, то еще труднее взвесить значение одной по отношению к другой. Лучше всего не пренебрегать ни одной из них. Между тем человеческое суждение уст в своем капризном переходе из одной крайности в другую чрезвычайно склонно игнорировать то одну, то другую из основных моральных величин. Лучше всего представить достаточно убедительные свидетельства истории, говорящие о неоспоримом влиянии этих трех факторов.

Несомненно, за последнее время армии европейских государств дошли приблизительно до одного уровня обучения и боевой готовности; ведение войны, по выражению одного философа, получило столь естественную форму и воплотилось в своего рода метод, одинаково присущий всем армиям, что уже не приходится рассчитывать на применение полководцами особых, в полном смысле слова искусственных приемов (вроде косого боевого порядка Фридриха II). Таким образом, при современном положении дела более широкая область влияния бесспорно принадлежит народному духу и боевому опыту войск. Продолжительный мир мог бы вновь изменить это соотношение.

Дух народа, отражающийся в войсках (энтузиазм, фанатизм, вера, убеждения), ярче всего проявляется в горной войне, где каждый предоставлен самому себе, вплоть до единичного солдата. Уже по одной этой причине горы являются наиболее выгодной ареной борьбы для народного ополчения.

Искусная боевая подготовка войска и закаленное мужество, спаивающие отдельные отряды как бы в один слиток, ярче всего проявляются в открытом поле.

Таланту полководца открывается наибольший простор на пересеченной, всхолмленной местности. В горах он не в достаточной мере может управлять отдельными колоннами, и руководство ими всеми превышает его силы; в открытом поле оно проще и не истощает его сил.

Предположения полководца должны ориентироваться на эти неоспоримые, близко между собою соприкасающиеся моменты.

Глава V
Воинская добродетель (доблесть) армии

Воинская доблесть существенно отличается от простой храбрости и еще более от воодушевления делом, за которое ведется война. Правда, храбрость – необходимая составная ее часть, но так как она, хотя и является естественным свойством человеческой природы, может также воспитаться на войне у каждого бойца армии благодаря привычке и упражнению, то она у него принимает иное направление, чем у других людей. Она утрачивает в нем характер влечения к необузданной деятельности и проявлению силы, присущей ей в отдельной личности, и подчиняется добровольно высшим требованиям: послушанию, порядку, правилу и методу. Воодушевление делом, за которое ведется война, оживляет воинскую доблесть армии и усиливает ее пыл, но не является необходимым ее элементом.

Война есть определенное дело (и таковым война всегда останется, сколь широкие интересы она ни затрагивала бы, и даже в том случае, когда на войну призваны все способные носить оружие мужчины данного народа) – дело, отличное и обособленное от прочих видов человеческой деятельности. Быть проникнутым духом и сущностью этого дела, развивать и пробуждать в себе способность воспринимать силы, имеющие в нем значение, полностью охватить это дело разумом, добиться путем упражнений уверенности и быстроты, всецело в нем раствориться, из человека превратиться в исполнителя той роли, которая нам в этом деле отведена, – так проявляется в каждом индивидууме воинская доблесть армии.

Как бы старательно мы ни стремились подготовить в лице одного и того же индивидуума гражданина и воина, какой бы общенациональный характер ни приобрела война и как бы далеко она ни зашла в направлении, противоположном прежним войнам кондотьеров, – все же никогда нельзя будет устранить профессионального своеобразия военного дела. А раз это так, то те, которые занимаются военным делом и пока они им занимаются, будут рассматривать себя как своего рода корпорацию, в порядках, законах и обычаях которой по преимуществу и фиксируется дух войны. Так это и есть на самом деле. Поэтому при всем стремлении рассматривать войну с высшей точки зрения было бы неправильно недооценивать этот корпоративный дух (Esprit de Corps), который в большей или меньшей степени может и должен быть свойственным войскам. В том, что мы называем воинской доблестью армии, корпоративный дух является в известной степени связующим средством, спаивающим образующие ее природные силы. На корпоративном духе легче нарастают кристаллы воинской доблести.

Армия, сохраняющая свой привычный порядок под губительным огнем, никогда не поддающаяся панике перед воображаемой опасностью, а перед лицом действительной оспаривающая каждую пядь поля сражения, армия, гордая сознанием одержанных побед, которая и на краю гибели, после поражения, сохраняет силу послушания и не утрачивает уважения и доверия к своим начальникам, армия, физические силы которой закалились среди лишений и трудов, как мускулы атлета, и которая смотрит на эти напряжения как на средство, ведущее к победе, а не как на проклятие, тяготеющее на ее знаменах, армия, которой о всех этих обязанностях и добродетелях напоминает короткий катехизис, состоящий всего из одного лозунга – лозунга о чести ее оружия, – такая армия действительно проникнута воинским духом.

 

Можно превосходно сражаться, как вандейцы, и совершать великие дела, как швейцарцы, американцы и испанцы, не проявляя этой воинской доблести; можно даже с успехом подвизаться во главе регулярной армии, как то делали принц Евгений Савойский и Мальборо, не пользуясь особенно ее поддержкой. Поэтому мы не вправе сказать, что без воинской доблести не может быть удачной войны, и это мы с особенной настойчивостью подчеркиваем, дабы с большей яркостью индивидуализировать понятие, которое мы здесь выдвигаем, чтобы представления не расплывались в общих формах и не составилось мнение, будто воинская доблесть в конце концов есть все и вся. Это не так. Воинская доблесть армии является определенной моральной величиной; военные действия можно мыслить и помимо нее и таким образом подойти к оценке влияния ее как орудия, производительность которого можно учесть.

Охарактеризовав ее таким образом, посмотрим, что можно сказать об ее влиянии и о тех средствах, которыми можно ее приобрести.

Воинская доблесть является для войсковых частей всем тем, чем гений полководца является для целого. Полководец может руководить лишь целым, а не каждой отдельной частью, а там, где он не может руководить таковою, там ее вождем должен стать воинский дух. Полководца избирают, руководствуясь молвой о его выдающихся качествах; старших начальников более крупных частей назначают по тщательной их оценке; но эта оценка все более и более ослабляется по мере того, как мы спускаемся по ступеням иерархической лестницы, и на низах мы не можем базировать свой расчет на индивидуальных способностях. Индивидуальные пробелы здесь должна восполнить воинская доблесть. Точно такую же роль играют природные качества собравшегося воевать народа: храбрость, находчивость, закаленность в трудах и лишениях и воодушевление. Таким образом, эти качества могут заменить воинский дух, и наоборот. Отсюда вытекает следующее:

1. Воинская доблесть присуща лишь постоянным армиям; они в ней более всего и нуждаются. В народном ополчении в течение войны ее могут заменять природные качества, которые тогда быстрее развиваются.

2. Постоянная армия, сражаясь с постоянной же армией, меньше нуждается в воинской доблести, чем постоянная армия в борьбе с народным ополчением, ибо в этом последнем случае силы раздробляются и отдельные части представляются сами себе. Там же, где армию можно держать сосредоточенно, гений полководца играет выдающуюся роль и восполняет то, чего недостает армии в моральном отношении. Вообще воинская доблесть бывает тем нужнее, чем театр войны и другие обстоятельства делают войну более сложной и чем силы более раздроблены.

Единственный вывод, который можно сделать из этих истин, – это тот, что в случае, когда у армии не хватает этой потенции в виде воинской доблести, надо организовать войну на возможно более простых началах или удвоить заботы об остальных сторонах военной организации, но не ожидать от голого названия постоянной армии того, что может дать лишь армия, заслуживающая это название.

Итак, воинская доблесть армии – одна из важнейших моральных потенций на войне, и там, где ее не хватает, мы наблюдаем или замену ее другими силами, как, например, превосходством дарований полководца, воодушевлением народа, или мы находим, что результаты не соответствуют затраченным усилиям. Как много великого вершит этот дух, эти высокие качества войск, это облагорожение руды, обращенной в блестящий металл, мы видим на македонянах, предводимых Александром, на римских легионах под начальством Цезаря, на испанской пехоте Александра Фарнезе, на шведах Густава-Адольфа и Карла XII, на пруссаках Фридриха Великого и французах Бонапарта. Надо умышленно закрывать глаза на все свидетельства истории, чтобы не признавать, что удивительные успехи этих полководцев и их величие в самых затруднительных положениях были возможны лишь с войсками, обладавшими этой моральной потенцией.

Этот дух может развиваться только из двух источников, которые могут его породить лишь совместно. Первый – это ряд войн и успехов, второй – это деятельность армий, доведенная порою до высшей степени напряжения. Лишь в такой деятельности боец познает свои силы. Полководец, имеющий обыкновение возможно больше требовать от своих солдат, может питать и большую уверенность в том, что эти требования будут выполнены. Солдат столь же гордится перенесенными невзгодами, как и преодоленными опасностями. Лишь на почве постоянной деятельности и напряжения создается зародыш доблести при условии, что его согревают солнечные лучи победы. Когда же из этого зародыша вырастет могучее дерево, то оно сможет противостоять самым сильным бурям неудач и поражений и даже в течение известного периода также и инертному покою мирного времени. Следовательно, воинская доблесть может зародиться лишь на войне и при великом полководце, но сохраняться она может в течение нескольких поколений даже при полководцах посредственных и в длительные промежутки мирного времени.

С этим широким и облагороженным корпоративным духом закаленной боевой дружины, покрытой шрамами, не следует сравнивать самомнение и тщеславие, присущие постоянным армиям, склеенным воедино лишь воинскими уставами. Известная тяжеловесная серьезность и строгий служебный порядок могут содействовать более долгому сохранению воинской доблести, но породить ее они не могут; они имеют свое значение, но переоценивать их не следует. Порядок, навыки, добрая воля, а также известного рода гордость и прекрасное настроение составляют качества воспитанной в мирное время армии, которые следует в ней ценить, но которые самостоятельного значения не имеют. В такой армии все цепляется за целое, и одна трещина может раскрошить всю массу, как это бывает со стеклом, охлажденным слишком быстро. Особенно легко превращается самое лучшее настроение в мире в малодушие при первой неудаче и, если можно так выразиться, в раздувание опасности – французское sauve qui peut[47]. Такая армия способна на что-нибудь лишь благодаря своему полководцу и ни на что – сама по себе. Ею надо руководить с удвоенной осторожностью до тех пор, пока победы и напряжения постепенно не взрастят в тяжеловесных доспехах нужную силу. Остережемся поэтому смешивать дух войска с его настроением.

Глава VI
Смелость

Какое место занимает и какую роль играет смелость в динамической системе сил, в которой она противополагается осторожности и предусмотрительности, мы уже выяснили в главе об обеспеченности успеха[48] и показали, что теория не вправе выдвигать какие-либо законы, ставящие предел дерзанию.

Эта благородная сила порыва, с которым человеческая душа поднимается над самой грозной опасностью, должна на войне рассматриваться как своеобразный действенный принцип. В самом деле, в какой же области человеческой деятельности смелость должна пользоваться столь неоспоримыми правами гражданства, как не на войне?

Начиная от обозного и барабанщика и кончая главнокомандующим, она является благороднейшей добродетелью, той настоящей сталью, от которой зависят вся острота и блеск оружия.

Мы должны признать: на войне у смелости особые привилегии. Сверх учета пространства, времени и сил надо накинуть несколько процентов и на нее; при превосходстве в смелости над противником эти проценты всегда будут добыты за счет упущений противной стороны. Смелость, таким образом, является творческой силой. Это нетрудно доказать и философским методом. Всякий раз, как смелость сталкивается с робостью, она имеет значительные шансы на успех, ибо робость является уже потерей равновесия. Лишь в тех случаях, когда смелость встречается с разумной осмотрительностью, которая, мы готовы сказать, столь же отважна и, во всяком случае, столь же сильна, как и смелость, последняя окажется в убытке; но это бывает редко. Во всей массе осторожных людей находится значительное большинство, которое является таковым из трусости.

В массах смелость представляет силу, преимущественное развитие которой никогда не может принести ущерба другим силам, ибо масса связана рамками и структурой боевого порядка и службы с волей командования, и, следовательно, ею руководит постороннее разумение. Здесь смелость остается лишь силой натянутой пружины, всегда готовой к спуску.

Чем выше мы будем подниматься по ступеням служебной иерархии, тем большая необходимость явится в размышляющем уме, который находился бы рядом со смелостью, дабы последняя не оказалась бесцельной, не обратилась в слепой импульс страсти, ибо чем выше ранг, тем меньше значения имеет личное самопожертвование, тем большую роль играют сохранение других и общее благополучие в целом. Таким образом, то, что упорядочивается в массе порядком службы, вошедшим в плоть и кровь, то у вождя должно упорядочивать размышление, и здесь смелость отдельного поступка может легко превратиться в ошибку. Но все же это будет красивая ошибка, на которую нельзя смотреть теми же глазами, как на всякую другую ошибку. Благо той армии, в которой часто проявляется несвоевременная отвага, – эта буйная растительность, – она признак могучей почвы. Даже безрассудную смелость, т. е. смелость бесцельную, нельзя недооценивать. В основе своей она является той же самой душевной силой, только проявляющейся в виде особого рода страсти, без всякого участия рассудка. Только там, где безрассудная смелость восстает против повиновения, где она с пренебрежением отклоняет требования высшей воли, к ней надо относиться как к опасному злу, но не ради нее самой, а учитывая факт неповиновения, ибо на войне нет более важного начала, чем послушание.

Что при одной и той же степени знания дела в войне в тысячу раз больше может быть испорчено нерешительностью, чем смелостью, – достаточно это высказать, чтобы быть уверенным в одобрении со стороны наших читателей.

Казалось бы, выдвижение разумной цели должно облегчить проявление смелости, а следовательно, понизить ей внутреннюю цену; однако на деле происходит как раз обратное.

Все душевные силы теряют значительную часть своей мощи, когда на передний план выступают трезвые размышления или же когда начинает преобладать рассудок. Поэтому смелость мы находим тем реже, чем мы выше поднимаемся по рангу; ведь если бы даже уровень понимания и ума не поднимался бы вместе с рангом, то все же военным вождям на их различных постах объективные величины, обстоятельства и расчеты навязываются извне в таком большом числе и с такой силой, что они отягощены ими тем больше, чем меньше они в состоянии судить о них самостоятельно. В этом на войне и заключается главное основание того вывода из жизненного опыта, который нашел себе выражение во французской поговорке: «Tel brille au second, qui s’esclipse au premier» («Часто блистает на вторых ролях тот, кто меркнет на первых»). Почти все генералы, которых история нам изображает как посредственных и даже нерешительных полководцев, отличались на низших постах смелостью и решительностью.

Между мотивами отважного поступка, вызванного давлением необходимости, надо делать различие. Эта необходимость имеет разные степени. Если она настоятельна, если начальник, стремясь к своей цели, борется среди крупных опасностей и принимает отважное решение, чтобы уклониться от другой столь же крупной опасности, то здесь можно изумляться разве только его решимости, которая все же сохраняет свою цену. Если юноша, чтобы показать свое искусство наездника, перескакивает через глубокую пропасть, то он отважен; когда же он делает тот же прыжок, спасаясь от преследующей толпы головорезов-янычар, то он только решителен. Но чем больше удалена необходимость и чем большее число отношений наш разум должен пробежать, чтобы познать ее, тем меньше такая необходимость нарушает права смелости. Когда Фридрих Великий в 1756 г. осознал неизбежность войны и мог спастись от гибели, лишь предупредив своих врагов наступлением, ему было необходимо самому начать войну, но это было в то же время и крайне смелым решением; только немногие люди в его положении решились бы на это.

 

Хотя стратегия есть сфера деятельности одних лишь полководцев или вождей, занимающих высшие посты, все же смелость, как и прочие воинские доблести, остальных членов армии для нее не безразлична. С армией, вышедшей из среды смелого народа, среди которого всегда поддерживалось чувство отваги, можно решиться на совершенно иные предприятия, чем с такой, которой эта воинская доблесть чужда; поэтому, говоря о смелости, мы имели в виду и армию. Но нашей темой, собственно, является смелость полководца, хотя нам мало что остается сказать по этому поводу после того, как мы, по крайнему своему разумению, уже характеризовали эту воинскую доблесть.

Чем выше мы поднимаемся по ступеням руководства, тем больше преобладания в деятельности получают мысль, рассудок и благоразумие; тем больше отодвигается на второй смелость, являющаяся свойством темперамента. Поэтому мы так редко находим ее на высших постах, но зато тем более достойной восхищения является она тогда. Смелость, руководимая выдающимся умом, является печатью героя; эта смелость заключается не в том, чтобы дерзать против природы вещей, грубо нарушая законы вероятности, но в энергичной поддержке того высшего расчета, который производится с молниеносной быстротой и лишь наполовину сознательно гением и интуицией, когда они делают свой выбор. Чем более смелость окрыляет ум и проницательность, тем дальше реют они в своем полете, тем более всеобъемлющим становится взгляд и тем вернее будет результат; но, конечно, всегда сохраняет свою силу положение, что чем выше цель, тем значительнее сопряженные с нею опасности. Заурядный человек, не говоря уже о человеке слабом и нерешительном, дойдет, пожалуй, в сфере воображаемого действия, сидя спокойно в своей комнате далеко от опасности, до правильных заключений, поскольку, конечно, это возможно без живого непосредственного созерцания, но если его всюду будут подстерегать опасности и ответственность, он утратит ясный взгляд, а если бы таковой у него и сохранился под влиянием окружающих, то, во всяком случае, он утратил бы решимость, ибо в этом уже никто ему помочь не может.

Поэтому мы полагаем, что без смелости выдающийся полководец немыслим, т. е. таковым никогда не будет человек, у которого эта сила темперамента не была прирожденной; поэтому мы считаем ее первым условием полководческой карьеры. Другой вопрос – сколько останется в человеке этой природной силы, развитой и видоизмененной воспитанием и последующей жизнью, когда он достигнет своего высокого поста? Чем больше сохранится в нем этой силы, тем могучее будут взмахи крыльев гения, тем выше направится его полет. Риск все растет, но и цели становятся все крупнее. Исходят ли при этом направляющие линии из отдельной необходимости или же они тянутся к вершине здания, построенного честолюбием, выступает ли Фридрих или Александр, – большой разницы для критического рассмотрения в этом не будет. Если последнего больше увлекает фантазия, так как он еще отважнее, то первого более удовлетворяет разум, ибо в его действиях больше внутренней необходимости. Теперь нам нужно упомянуть еще об одном важном обстоятельстве.

Дух отваги может войти в плоть и кровь армии или потому, что он присущ ее народу, или потому, что он порожден счастливой войной под водительством смелых полководцев; в последнем случае его вначале не будет.

Но в наши времена почти нет другой возможности воспитать его в народе, как при помощи войны, и притом при помощи отважного ее ведения. Лишь война может противодействовать той жизненности, той погоне за приятными ощущениями, которые понижают дух народа, охваченного растущим благосостоянием и увлеченного деятельностью в сфере усилившихся мирных отношений.

Лишь тогда, когда народный характер и втянутость в войну постоянно взаимно поддерживают друг друга, народ может надеяться занять прочную позицию в политическом мире.

46Фактически в III главе 1-й части. – Ред.
47Спасайся, кто может. – Перев.
48Такой отдельной главы в труде нет. – Ред.
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34  35  36  37  38  39  40  41  42  43  44  45  46  47  48  49  50  51  52  53  54  55  56  57  58  59  60  61  62  63  64  65  66 
Рейтинг@Mail.ru