Карл Густав Юнг
Реальное и сверхреальное
© Walter Verlag AG, Olten, 1971 © Foundation of the Works of C.G. Jung, Zürich, 2007 © Издание на русском языке AST Publishers, 2023
Общие вопросы психологии сновидений
Впервые опубликовано на английском языке под названием «The Psychology of Dreams» в коллективном сборнике «Работы по аналитической психологии» (Лондон, 1916). Немецкий текст в переработанном и дополненном виде увидел свет в авторском сборнике «О психической энергии» (Цюрих, 1928), а затем, снова дополненный, появился в сборнике «О психической энергии и сущности сновидений» (Цюрих, 1948).
Общие вопросы психологии сновидений
Сновидения обладают психической структурой, которая отличает их от прочих элементов сознания, потому что, насколько мы можем судить по их форме и значению, они не отражают непрерывности развития, в отличие от других осознаваемых элементов. Как правило, они не воспринимаются в качестве неотъемлемых составляющих нашей сознательной психической жизни, выглядят скорее посторонними, внешними, случайными событиями. Причина такого исключительного положения сновидений кроется в их особенном способе возникновения: они появляются вовсе не из отчетливо опознаваемой, логически и эмоционально непрерывной связности опыта, подобно другим элементам сознания, но представляют собой следы особой психической деятельности, протекающей во сне. Одного только способа возникновения сновидений уже достаточно, чтобы отличать их от прочих элементов сознания; а ведь имеется еще содержание снов, которое разительно контрастирует с нашим сознательным мышлением.
Впрочем, внимательный наблюдатель нисколько не затруднится установить, что сновидения все-таки не полностью выпадают из непрерывности сознания, ибо почти в каждом сновидении можно обнаружить подробности, порожденные впечатлениями, мыслями, настроениями текущего или предыдущих дней. В этом отношении сновидениям свойственна некоторая непрерывность, пусть на первый взгляд она как бы обращена вспять. Но всякому, кто сколько-нибудь глубоко интересуется сновидениями, совершенно очевидно, что сновидения также характеризуются устремлением вперед – если позволительно такое выражение, – ведь время от времени сны оказывают заметное влияние на сознательную умственную жизнь, даже у тех людей, кого никак не назовешь суеверными, тем более ненормальными. Эти следы сновидений проявляются главным образом в более или менее выраженных перепадах настроения.
Не исключено, что именно вследствие такой слабой связи с прочими элементами сознания сновидения предстают предельно нестабильными с точки зрения их запоминания. Многие сны ускользают от всех попыток их пересказать, даже тотчас после пробуждения; другие припоминаются разве что с сомнительной достоверностью; лишь сравнительно немногие сновидения оказываются вполне ясными и четко воспроизводимыми. Эту специфическую особенность возможно объяснить, исходя из характеристик различных элементов, составляющих сны. Комбинация идей в сновидениях по сути своей фантастична; они сочетаются друг с другом в последовательности, которая, как правило, совершенно чужда нашему «реальному мышлению» и составляет разительный контраст логической последовательности идей, привычно воспринимаемой как специфическая характеристика сознательных умственных процессов.
Именно этим признакам сновидения обязаны появлением вульгарного определения «бессмысленные». Прежде чем выносить такой вердикт, нужно вспомнить, что сновидение и его содержание есть нечто такое, чего мы не понимаем. То есть подобным вердиктом мы попросту проецируем на объект свое непонимание. Это ничуть не означает, будто сновидениям не присущ собственный смысл.
Оставляя в стороне многовековые усилия по вычленению из сновидений пророческих смыслов, можно утверждать, что Фрейд первым предпринял успешную практическую попытку понять реальное значение снов. Его труды достойны именоваться «научными», поскольку он разработал методику, благодаря которой и он сам, и многие другие исследователи вслед за ним постигали объект, то есть раскрывали истинное значение сновидений. Важно отметить, что это значение не тождественно фрагментарным смыслам, извлекаемым из явного содержания снов.
Не будем здесь критически разбирать фрейдовскую психологию сновидений. Скорее я постараюсь кратко изложить факты, которые мы сегодня вправе трактовать как более или менее достоверно установленные в психологии сновидений.
Первый вопрос из тех, что будут обсуждаться, звучит так: на каком основании мы приписываем сновидениям какое-то иное значение, нежели то, какое возможно почерпнуть из неудовлетворительных и фрагментарных обрывков явного его содержания? В этом отношении особенно убедительным выглядит тот факт, что Фрейд выявил скрытое значение сновидения эмпирически, а не теоретически. Следующий довод в пользу того, что сновидения имеют некое скрытое значение, проистекает из сравнения сюжетов сновидения с фантазиями в состоянии бодрствования у одного и того же индивидуума. Не составляет труда заметить, что фантазиям наяву присущи не только поверхностные и конкретизирующие значения, но также и более глубокие психологические значения. Существует очень древний и широко распространенный тип фантастического повествования, ярким образцом которого являются басни Эзопа, и этот тип наглядно иллюстрирует все слова, которые можно произнести относительно значения фантазий как такового. Например, рассказывается некая фантастическая история о поступках льва и осла. Если рассуждать поверхностно и конкретно, это повествование есть бессмысленная фантазия, но мораль, которая в нем заложена, доступна пониманию всякого, кто задумывается над этой историей. Показательно, что дети охотно довольствуются явным значением этой басни.
Пожалуй, наилучшим доводом в пользу существования у сновидений скрытого смысла будет добросовестное применение технической процедуры по истолкованию проявленного содержания снов. Тем самым мы переходим ко второму важному вопросу в наших рассуждениях, или к вопросу об аналитической процедуре. Здесь я тоже не стремлюсь ни защищать, ни критиковать взгляды и открытия Фрейда; удовлетворюсь тем, что изложу твердо установленные, по моему мнению, факты. Если мы исходим из того, что сновидение является плодом работы психического, то у нас нет ни малейших оснований предполагать, будто конституция и функционирование сна подчиняются каким-то иным законам, а само сновидение по своему предназначению отлично от любого другого плода деятельности психического. Согласно изречению: «Principia explicandi praeter necessitatem non sunt multiplicanda» [1], мы должны рассматривать сновидения аналитически, в точности как любой другой психический феномен, если опыт не заставит нас изменить свой подход.
Мы знаем, что всякая психическая структура, рассмотренная с каузальной точки зрения, является результатом предшествующего взаимодействия психических элементов. Еще мы знаем, что всякая психическая структура, рассмотренная с финалистской точки зрения, обладает собственными значением и целью в текущем психическом процессе. Данный критерий должен быть приложим и к сновидениям. Потому, подыскивая психологические объяснения для сновидений, мы должны сначала установить, какие именно предыдущие состояния в них отражаются. Нам придется проследить истоки каждого фрагмента в общем сновидения. Приведу всего один пример: пусть кому-то снится, что он идет по улице, но вдруг перед ним выскакивает ребенок, которого тут же сбивает автомобиль.
Мы редуцируем общую картину сновидения с помощью воспоминаний сновидца. Он опознает улицу как ту, по которой проходил накануне. В ребенке он узнает своего племянника, которого видел минувшим вечером, когда навещал брата. Несчастный случай напомнил ему аварию, которая случилась несколькими днями ранее и о которой он читал в газете. Как известно, большинство людей довольствуются редукцией такого рода: «Ага, – говорят они, – вот почему мне это приснилось».
Естественно, что подобная редукция с научной точки зрения совершенно неудовлетворительна. Ведь сновидец накануне ходил по многим улицам, но почему в сновидении появилась именно эта? Он прочел в газете о нескольких несчастных случаях, но почему выбрал именно этот? Если коротко, выявления какого-то одного события в прошлом явно недостаточно, поскольку убедительное объяснение образов сновидения возможно лишь через соперничество нескольких сюжетов. Накопление материала продолжается в соответствии с тем же принципом воспоминания, который называется методом свободных ассоциаций. Как следствие (это нетрудно понять), у нас накапливается обширный и крайне разнообразный материал, который, по всей видимости, не имеет между собой ничего общего, но ассоциативно связан с содержанием сновидения, иначе он никогда не проявился бы в этом содержании.
Насколько далеко нужно заходить в накоплении подобного материала – это важное техническое уточнение. Поскольку целостное психическое содержание жизни в конечном счете можно вывести из какой-то одной отправной точки, теоретически весь предшествующий жизненный опыт индивидуума возможно обнаружить в каждом сновидении. Но нам необходимо собрать ровно столько материала, сколько необходимо для понимания смысла сновидения. При этом ограничение количества, безусловно, должно производиться произвольно, в соответствии с кантовским принципом, который гласит, что «постигать» нечто – значит «познавать в той степени, в какой это нужно для нашей цели» [2]. Например, предпринимая изложение причин французской революции, можно накапливать материал и включить в него не только историю средневековой Франции, но также греческую и римскую истории, что, конечно же, не является насущным «для поставленной цели», поскольку революционную предысторию вполне можно понять из куда менее обильного материала. Следовательно, для сновидений мы должны собирать материал лишь до тех пор, пока нам кажется необходимым это делать для извлечения из сна его истинного значения.
За пределами указанного выше произвольного ограничения материала исследователь не может действовать по собственной воле. Накопленный материал необходимо теперь просеять и изучить в соответствии с принципами, которые всегда применяются при работе с историческим и вообще любым эмпирическим материалом. По сути, это сравнительный метод, и он, разумеется, не прилагается к материалу автоматически: в значительной степени все обусловливается умениями исследователя и стоящими перед ним задачами.
Когда объяснению подлежит какой-либо психологический факт, нельзя забывать о том, что все психологические данные требуют рассмотрения с двух точек зрения – с каузальной и с финалистской. Я намеренно употребляю слово «финалистский», чтобы избежать путаницы с телеологией. Под «финальностью» я подразумеваю имманентное психологическое стремление к цели. Вместо «стремления к цели» можно было бы сказать «ощущение цели». Все психологические явления обладают таким стремлением, даже простейшие реакции наподобие эмоциональных. Гнев, вызванный оскорблением, имеет своей целью месть, а цель показной скорби состоит в возбуждении у окружающих сострадания, и т. д.
Применяя каузальную точку зрения к материалу, связанному со сновидениями, мы редуцируем явное содержание сна до каких-то основополагающих мотивов или идей, присутствующих в этом материале. Как и следовало ожидать, такие мотивы и идеи по своей природе элементарны и носят обобщенный характер. Например, одному юноше снилось следующее: «Я стою в чужом саду и срываю с дерева яблоко. Я осторожно оглядываюсь и проверяю, что меня никто не видит».
Ассоциативный материал сновидения – это воспоминание о том, как однажды в детстве наш юноша сорвал без позволения несколько груш в соседском саду. Угрызения совести – важная черта сновидения – напоминают ему о ситуации, пережитой накануне. Он встретил на улице молодую даму, свою случайную знакомую, и перекинулся с нею парой слов. В тот миг мимо проходил один его знакомый, и юношу внезапно настигло странное смущение, как если бы он сделал что-то запретное. Яблоки из сна он ассоциировал с искушением в Эдемском саду и с тем фактом, что сам никогда не понимал, почему вкушение запретного плода повлекло за собой столь печальные последствия для наших прародителей. Он всегда злился, всегда думал, что Бог поступил несправедливо, ведь люди созданы Им по Своему подобию, а любопытство и жадность присущи человеку изначально.
Другая ассоциация – это наказание от отца, поведение которого тоже казалось нашему юноше необъяснимым. Суровее всего его наказали, когда застигли за подглядыванием за девушками во время купания. Дальше последовало признание в том, что недавно у этого юноши случился роман с одной горничной, но он еще не довел любовную историю до естественного завершения. Вечером накануне того сновидения у него было свидание с этой девушкой.
Изучая этот материал, нетрудно заметить, что сон содержит практически прямую отсылку к событию, случившемуся накануне вечером. Ассоциативный материал показывает, что эпизод с яблоками надлежит трактовать как эротическую сцену. По ряду других причин можно также счесть вполне правдоподобным, что в сновидение проник опыт минувшего дня. Во сне молодой человек срывает райское яблоко, которое в реальности он пока сорвать не успел. Остаток материала, связанного со сновидением, затрагивает другой опыт прожитого дня, а именно угрызения совести, которые охватили юношу, когда он беседовал со случайно встреченной дамой. Перед нами также отсылка к грехопадению в раю и вместе с тем – к эротическому проступку, совершенному в детстве, за который отец его строго наказал. Все эти ассоциации объединяет ощущение вины.
Сначала рассмотрим этот материал с каузальной точки зрения Фрейда, то есть, используя выражение самого Фрейда, «истолкуем» это сновидение. Желание осталось неутоленным со дня накануне сновидения. Во сне желание исполняется символически в эпизоде со срыванием яблока. Но почему это исполнение желания маскируется и прячется за символической формой, а не выражается в облике прямой фантазии сексуального содержания? Фрейд бы указал на очевидное чувство вины, присутствующее в материале, и отметил бы, что мораль, которая навязывалась этому молодому человеку с самого детства, направлена на подавление подобных желаний, а потому она преобразила естественный порыв в нечто постыдное и недостойное. В результате вытесненная болезненная мысль может выражаться только «символически». Раз такие мысли несовместимы с моральным содержанием сознания, то некий психический авторитет – Фрейд назвал его цензором – мешает этому желанию предстать в сознании в явной, откровенной форме.
Рассмотрения сновидения с финалистской точки зрения, которую я противопоставляю каузальной точке зрения Фрейда, не означает – и это обстоятельство необходимо всемерно подчеркнуть – отрицания причин сновидения; скорее здесь предлагается иное истолкование связанных со сновидением ассоциативных материалов. Факты остаются теми же самыми, но меняется критерий, по которому они оцениваются. Вопрос можно сформулировать следующим простым образом: какова цель этого сновидения? Какое следствие оно должно иметь? Такая постановка вопроса нисколько не произвольна, подобные вопросы можно задать по поводу любой психической активности. Спрашивать, почему и зачем, можно всегда, ведь любая органическая структура есть сложная сеть целенаправленных функций, каждая из которых, в свою очередь, может быть разложена на ряд индивидуальных проявлений, ориентированных целесообразно.
Ясно, что материал, добавленный сновидением к эротическому переживанию предшествующего дня, подчеркивает преимущественно чувство вины в эротическом действе. Та же самая ассоциация уже была воспроизведена в другом событии предшествующего дня – в случайной встрече с молодой дамой, когда у юноши вдруг и сами собою возникли угрызения совести, как если бы он в тот миг совершил нечто предосудительное. Это чувство отразилось в сновидении, причем оно было усилено ассоциациями с дополнительным материалом, а эротическое переживание предшествующего дня предстало в облике истории грехопадения, которое обернулось наисуровейшим наказанием.
Я утверждаю, что у сновидца проявилась бессознательная склонность или стремление представлять свое эротическое переживание как проступок. Показательно, что за сновидением пришла ассоциация с грехопадением и что молодой человек, по его словам, никогда не понимал тяжести наказания, назначенного нашим прародителям. Эта ассоциация проливает свет на причину, по которой он не мог просто подумать: «То, что я делаю, неправильно». Очевидно, он и не подозревал, что хотел бы осудить свое поведение как морально неприемлемое. На самом деле так оно и было. Сознательно же он считал, что его поведение в моральном отношении вполне безупречно, ведь все его друзья вели себя таким же образом; в остальном он попросту не понимал, с какой стати нужно вокруг всего этого поднимать такой шум.
Считать это сновидение осмысленным или бессмысленным – зависит от ответа на очень важный вопрос: осмысленна или бессмысленна моральная точка зрения, унаследованная нами из глубины столетий? Я не намерен вдаваться здесь в философскую дискуссию по этому поводу; замечу лишь, что человечество наверняка имело достаточно веские основания для того, чтобы придумать именно такую мораль, ведь иначе было бы поистине непостижимо, почему наложены столь строгие путы на одно из сильнейших человеческих желаний. Учтя сей факт, мы попросту обязаны объявить наше сновидение осмысленным, поскольку оно показало молодому человеку необходимость взглянуть на свое эротическое поведение с точки зрения морали. Первобытные племена располагают, в некоторых отношениях, чрезвычайно строгими правилами относительно сексуальности. Это доказывает, что сексуальной моралью нельзя пренебрегать, рассматривая высшие функции психического; наоборот, ее следует непременно принимать в расчет. Что касается нашего случая, можно, пожалуй, сказать, что молодой человек, словно загипнотизированный примерами своих друзей, несколько необдуманно поддался собственным эротическим желаниям, упустив из вида тот факт, что человек есть морально ответственное существо, которое, добровольно или принудительно, подчиняется морали, придуманной им самим.
В этом сновидении мы можем распознать и некую восполняющую функцию бессознательного, посредством которой те помыслы, наклонности и устремления человеческой личности, что в сознательной жизни почти не ценятся, внезапно вступают в действие во время сна, когда сознательные процессы во многом прекращаются.
Здесь поневоле напрашивается вопрос: какая в том польза сновидцу, если он все равно не понимает смысла своего сновидения?
На это я должен ответить, что понимание не является сугубо интеллектуальным процессом, так как опыт показывает, что человек подвержен (и постоянно поддается внушению) множеству влияний, о которых он ни в коей степени не осведомлен интеллектуально. Позволю себе в этой связи напомнить читателю о действенности религиозных символов.
Приведенный выше пример может привести к предположению, что функция сновидений является выраженно «моральной». Такой она выглядит в случае нашего юноши, однако если припомнить формулу, по которой сновидения содержат сублиминальные материалы текущего момента, то станет понятно, что рассуждать просто о «моральной» функции нельзя. Следует отметить, что сновидения тех людей, чьи поступки морально безупречны, предлагают нам материал, который вполне заслуженно определять как «аморальный» в обыденном смысле этого слова. Примечательна радость святого Августина по поводу того, что Бог не покарал его за греховные сны. Бессознательное есть неведомое сиюминутно, и потому нисколько не удивительно, что сновидение привносит в текущую сознательную психологическую ситуацию все те проявления, которые существенны для принципиально иной точки зрения. Ясно, что эта функция сновидения обеспечивает психологическую настройку, компенсацию, совершенно необходимую для правильно сбалансированного действия. Для сознательного процесса размышления важно, чтобы мы, насколько это возможно, четко представляли себе проявления и последствия конкретной ситуации, дабы суметь найти правильное решение. Этот процесс автоматически продолжается в более или менее бессознательных состояниях сна, где, как будто свидетельствует наш опыт, сновидца посещают все те же проявления (хотя бы опосредованно), которые наяву не были достаточно учтены или вовсе проигнорированы; другими словами, очутились в сравнительно бессознательном состоянии.
Что касается многократно обсуждавшегося символизма сновидений, то его оценка варьируется в зависимости от того, рассматривается ли он с каузальной или с финалистской точки зрения. Каузальный подход Фрейда опирался на желание или влечение, то есть на подавленное «сновидческое» стремление. Это влечение всегда оказывается относительно простым, элементарным, но может прятаться под множеством обличий. Так, юноша в нашем примере с равным успехом мог бы увидеть во сне, что он открывает ключом дверь, летит на аэроплане, целует свою мать и т. д. Под этим углом рассмотрения все перечисленное имело бы одно и то же значение. Налицо узость позиции представителей наиболее строгих последователей Фрейда, которые пришли к толкованию – если обобщить известные примеры – почти всех удлиненных предметов в сновидении как фаллических символов, а всех округлых или полых – как символов женственности.
С финалистской точки зрения образы сновидения могут иметь внутреннюю значимость сами по себе. Если, к примеру, нашему юноше вместо сцены с яблоком приснилось бы, что он открывает ключом дверь, то этот образ сновидения охватывал бы существенно иной ассоциативный материал, дополняющий сознательную ситуацию способом, принципиально отличным от того, каким ее дополнял материал, связанный со срыванием яблок. С этой точки зрения вся полнота смысла кроется в разнообразии символических выражений сновидения, а не в единообразии их значения. Каузальный подход в силу самой своей природы тяготеет к однозначности, то есть к жесткой фиксации значения символа. Финалистская же точка зрения, с другой стороны, усматривает в измененных образах сновидения выражение изменений в психологической ситуации. Она не признает за символами жесткого значения. С этой точки зрения все образы сновидения важны сами по себе, каждый обладает собственной значимостью, которой и обязан появлением в сновидении. Если вернуться к нашему примеру с яблоками, мы увидим, что с финалистской точки зрения символ сновидения имеет скорее ценность притчи, он не прячет, а наставляет. Сцена с яблоком живо рисует нам чувство вины и одновременно скрывает деяние наших прародителей.
Совершенно ясно, что точка зрения, нами принятая, обеспечивает принципиально разные толкования сновидений. Отсюда естественным образом возникает вопрос: какое именно толкование будет лучше или правильнее? В конце концов, для нас, психотерапевтов, наличие хоть какого-то истолкования смысла сновидений является практической, а не только теоретической необходимостью. Если мы хотим лечить наших пациентов, то должны – по вполне конкретным причинам – стремиться освоить любые инструменты, которые позволяли бы нам успешно их обучать. Из примера выше недвусмысленно следует, что накопление материала к сновидению открыло возможность просветить молодого человека относительно многих ощущений, которые он прежде благополучно и беззаботно не замечал. При этом, отмахиваясь от таких ощущений, он фактически упускал нечто в самом себе, поскольку у него, как у всякого другого человека, имелись моральные нормы и моральные же потребности. Из-за того что он пытался жить, не принимая во внимание эти обстоятельства, его жизнь была односторонней и несовершенной, словно бы раскоординированной, и для психологического функционирования это было чревато теми же последствиями, какие сулит телу односторонняя, непродуманная диета. Чтобы приучить личность к полноте и самостоятельности, нужно взрастить в ней все те функции, которые до сих пор либо получали малую толику психического развития, либо не развивались вовсе. Ради этого надлежит, по терапевтическим причинам, изучать все те бессознательные элементы, которые поставляет материал сновидений. То есть не подлежит сомнению, что финалистская точка зрения оказывается намного важнее для развития личности.
Обыденный взгляд на мир куда ближе, разумеется, научному мировоззрению нашего времени с его сугубо каузальным мышлением. В защиту фрейдовского подхода в качестве научного объяснения психологии сновидений можно было бы сказать многое. Но я вынужден оспаривать его полноту, ведь психическое недопустимо трактовать исключительно каузально, оно требует и финалистского рассмотрения. Лишь сочетание точек зрения (чего мы пока не добились в удовлетворяющей науку мере из-за значительных затруднений как теоретического, так и практического свойства) способно дать нам более полную картину природы сновидений.
Далее мне хотелось бы кратко обсудить остальные проблемы и задачи психологии сновидений, как бы дополняющие общую теорию. Начнем с классификации сновидений, и отмечу сразу, что лично я не придавал бы чрезмерной ценности, практической или теоретической, этому вопросу. Ежегодно я анализирую в среднем от полутора до двух тысяч сновидений и, располагая таким опытом, смею утверждать, что типичные сновидения и вправду существуют. Однако встречаются они не то чтобы часто и с финалистской точки зрения во многом лишены той значимости, которую им придает каузальное истолкование, придерживаясь фиксированного значения символов. Мне кажется, что типичные мотивы в сновидениях куда важнее самих типов снов, поскольку на их основе мы можем проводить сравнения с мифологическими мотивами. Многие мифологические мотивы, в выявлении которых несомненная заслуга принадлежит, в частности, Фробениусу, также обнаруживают себя в сновидениях, где нередко обладают именно исходным своим значением. У меня нет возможности уделить этому факту больше внимания, но я хотел бы подчеркнуть, что сравнение типичных мотивов сновидений с типичными мифологическими мотивами наводит на предположение (уже высказанное Ницше), «сновидческое» мышление следует воспринимать как филогенетически более древний способ мышления вообще. Не стану множить примеры и поясню, что я, собственно, имею в виду, вновь обратившись к сновидению, которое обсуждалось выше. Напомню, что этот сон представлял сцену с яблоками в качестве типичного выражения эротической вины. Посыл, извлекаемый из этого сновидения, должен был бы, по-видимому, звучать так: «Я поступаю неправильно, действуя подобным образом». Показательно, что сновидения никогда не выражают себя в столь логичной, столь абстрактной манере; они всегда общаются с нами на языке притч и аналогий. То же самое свойственно языкам первобытных народов, где преобладают цветистые речевые обороты. Если вспомнить памятники древней литературы, нам станет ясно: то, что сегодня выражается с помощью абстракций, ранее выражалось преимущественно через уподобления. Даже философы вроде Платона не стеснялись излагать таким способом свои основополагающие идеи.
Наше тело несет в себе следы своего филогенетического развития, и точно так же обстоит дело с человеческим разумом. Поэтому нет ничего удивительного в той возможности, что образный язык наших сновидений может быть пережитком архаического образа мышления.
Кража яблок из нашего примера есть в действительности типичный мотив сновидений, который встречается в разнообразии вариантов в многочисленных снах. Также это хорошо известный мифологический мотив, который обнаруживается не только в библейской истории об Эдемском саде, но и во множестве мифов и сказок всех времен и народов. Перед нами один из тех универсальных человеческих символов, которые воспроизводятся автохтонно снова и снова. Получается, что психология сновидений открывает путь к общей сравнительной психологии, благодаря которой мы вправе надеяться на понимание развития и структуры человеческой психики, сходное с тем, каким применительно к человеческому телу нас одарила сравнительная анатомия.
Итак, сновидения сообщают нам образным языком, то есть посредством чувственных, конкретных образов, те мысли, суждения, воззрения, указания и позывы, которые относятся к бессознательному – либо потому, что были вытеснены, либо из-за невозможности их воплощения. Именно в силу того, что они суть элементы бессознательного, а само сновидение является производным бессознательных процессов, в снах отражаются эти бессознательные элементы. Причем речь не об отражении бессознательных элементов в целом, а только об отражении определенных элементов, тех, что связаны между собой ассоциативно и отбираются через осознаваемую ситуацию текущего момента. Это наблюдение представляется мне чрезвычайно важным в практическом отношении. Если мы хотим правильно истолковать сновидение, то нам потребуется полное постижение сознательной ситуации текущего момента, потому что сон содержит ее бессознательное дополнение, то есть материал, который эта сознательная ситуация сгруппировала в бессознательном. Без такого знания сон возможно истолковать правильно лишь по воле счастливого случая. Проиллюстрирую сказанное новым примером.
Однажды ко мне обратился за советом один мужчина. Он рассказал, что предается различным ученым занятиям, а психоанализом интересуется с точки зрения литературы. По его словам, он был совершенно здоров, и потому его не следовало принимать за пациента. Психоанализ его просто сильно занимал. Он был довольно состоятелен и в избытке располагал свободным временем, которое тратил на свои занятия. Со мною он желал познакомиться для того, чтоб я посвятил его в теоретические тайны психоанализа. При этом он признавал, что мне может быть крайне скучно общаться с нормальным человеком, ведь я наверняка нахожу «чокнутых» людей гораздо более интересными для себя. За несколько дней до встречи он написал мне с просьбой назначить дату консультации. В ходе нашего разговора мы вскоре затронули тему сновидений. Я решил уточнить, не снилось ли ему что-либо накануне визита ко мне. Он ответил утвердительно и поведал следующее: «Я нахожусь в пустой комнате. Выходит медсестра, говорит, чтобы я сел за стол, на котором стоит бутылка с простоквашей, и мне полагается ее выпить. Я говорю, что хочу увидеть доктора Юнга, но сестра сообщает, что я в клинике и что у доктора Юнга нет времени меня принять».
