Карл Ольсберг
Черный Дождь
– Я ничего такого не говорил! – вскричал Бенц, и лицо его налилось кровью. Он обернулся к жене.
– Разве я сказал что-то подобное?..
– Мой муж имеет в виду… – начала она, но Бенц тут же ее перебил.
– Я имею в виду, что турки, румыны или албанцы могут жить в Германии, сколько им заблагорассудится. Но они должны уважать нашу культуру и в какой-то степени признавать ее приоритет. Я не имею ничего против того, чтобы они придерживались своей религии здесь, и я не против мечетей в Германии. Но у жителей немецкого города должно быть право решать, хотят они видеть у себя под носом мечеть или нет! В конце концов, Федеральный конституционный суд не заявлял, что там нельзя строить мечеть. Судьи лишь дали понять, что жители города «имеют право решать». К этому мне нечего добавить! Если после этого некоторые мусульмане решат, что не хотят жить в этом городе, это – их выбор. Так или иначе, это закон спроса и предложения. То есть жители сами должны определить, хотят ли они с помощью мечети привлекать мигрантов в качестве дешевой рабочей силы.
Выходило довольно цинично, и в душе Фаллер зазвучали победные фанфары: это заявление – уже кое-что.
– А как же мусульмане, которые уже давно живут в Майзенхайме? – с самым невинным видом поинтересовалась она. – Вы и их собираетесь отправить домой?
– Конечно, нет. Но до сих пор они обходились без мечети. Почему бы им не обходиться без нее и дальше?
– Как мне известно, старую мечеть снесли, поскольку при строительстве здания, в котором она располагалась, использовались асбестосодержащие материалы.
– Что ж, значит, им придется придумать решение, которое будет вписываться в архитектурный облик Майзенхайма и за которое проголосует большинство в городском совете.
Фаллер мысленно поздравила себя: она наткнулась на золотую жилу!
– По моей информации, исламское сообщество представило несколько проектов, включая даже такой, который снаружи вообще нельзя было бы распознать как мечеть, без минаретов или других внешних признаков, но все они были отвергнуты.
Ева Бенц поспешила вмешаться, пока супруг совсем не вышел из себя. Ее изумрудные глаза вспыхнули, словно она разгадала замысел Фаллер.
– Я уверена, что Федеральный конституционный суд тщательно изучил факты. Нет никакого сомнения, что у судей были веские причины согласиться с городским советом.
Фаллер кивнула.
– Федеральный конституционный суд в обосновании прямо говорит, что это решение не означает справедливость отказа городского совета с точки зрения строительного права или морали. Они просто отклоняют конституционную жалобу исламской общины и ссылаются на местное строительное законодательство.
– Ну вот видите! – воскликнул Хайнер Бенц.
– Мы оба очень мало знаем об этом случае, – продолжила его супруга, – уверена, что ваших читателей вряд ли заинтересует наша позиция по политическим вопросам!
Тон ее голоса оставался дружелюбным, но в нем безошибочно угадывалась скрытая угроза: если Фаллер тотчас не сменит тему, интервью будет окончено.
– Конечно, – согласилась журналистка, хотя знала, что ее читатели «съедят» это за милую душу и с большим интересом, особенно если в своей статье она немного заострит высказывания Бенца.
– Давайте вернемся к личной жизни. Герр Бенц, вас никогда не волновало, что ваша жена снималась в эротическом видео?
…Не прошло и двух минут, как они с фотографом снова очутились на улице перед домом. От ее последнего вопроса Хайнер Бенц буквально взорвался. Красный от возмущения, он наорал на журналистку, приказал выметаться из дома и пригрозил судебным иском, если она посмеет написать хоть слово на эту тему. Ева Бенц сидела с каменным лицом и глазами, полными слез. В тот момент ей было почти жаль Фаллер.
Сама Фаллер даже не знала, правдивы ли слухи об эротическом видео. Она просто выстрелила наугад. Да и тема, положа руку на сердце, яйца выеденного не стоила. Никаких компрометирующих крупных планов не было, а без них в лучшем случае можно было рассчитывать на вялый скандальчик, который вряд ли вызовет отклик у широкого читателя. В одном из гулявших в интернете роликов женщина, похожая на Еву Бенц, занималась сексом, но лица ее было не разглядеть. Оригинальные DVD-диски больше не продавались даже на черном рынке. Если они действительно существовали, Бенц, должно быть, скупил их. Этим вопросом она только вывела его из себя. Но как же здорово это сработало! На мгновение Фаллер увидела истинное лицо миллиардера – лицо человека, который привык расправляться с врагами беспощадно и жестоко.
– Как думаешь, мы сможем напечатать эту историю? – спросил Андреас, когда они уже сидели в машине.
– Конечно! – усмехнулась Фаллер.
– Но ведь он совершенно определенно запретил нам использовать слова и фотографии из интервью.
– И что дальше? И он, и его женушка – публичные персоны. С каких пор мы позволяем нашим информантам указывать нам, что можно печатать, а что нет!
– Ты знаешь, Дирк сказал…
– С ним я поговорю, не бери в голову.
Новый главный редактор был сущим слюнтяем. Он явно хотел превратить «Шик» в светский журнал, на страницах которого фоторепортажи из идеального мира богатых и знаменитых соседствовали бы с модой, советами на все случаи жизни и подборкой головоломок. «Больше никаких провокаций, – сказал он. – Если мы не перестанем дразнить знаменитостей, то скоро они вообще откажутся давать нам интервью». Что за чушь! «Шик» всегда жил за счет скандальных историй, а Фаллер поставила их изготовление на поток. Знаменитости боялись их, но при этом жаждали внимания прессы. Многие предпочли бы, чтобы о них писали плохо, чем не писали вообще. Некоторые даже специально устраивали скандалы, чтобы попасть в заголовки газет и таким образом лучше продать свои диски или книги. Фаллер играла в эту игру более десяти лет, и никогда не было никаких проблем с тем, чтобы получить согласие на интервью. С чем у журнала точно были проблемы, так это с текучкой руководящих кадров: редакторы в нем менялись с периодичностью раз в год. Имя Дирка Брауна покроется пылью и паутиной, а она все так же будет возглавлять отдел «Слухи, скандалы, расследования». Возможно, однажды она даже займет его место.
В конце концов, она была «лучшей лошадью в конюшне», как однажды выразился глава их издательского холдинга. Все, что ей действительно было нужно, это большой успех, одна история, которая попадет в вечерние новости. Тогда она достигнет своей цели. Сегодняшнее интервью, конечно, не было таким уж большим событием. Правда, Хайнер Бенц вышел из себя и сделал несколько заявлений, которые при определенной сноровке можно было бы преподнести как ксенофобские. Но на настоящий скандал это не тянуло. Впрочем, дорогу осилит идущий. Что-то ей подсказывало, что их встреча с Хайнером Бенцем не последняя.
3
Фабьен Бергер изо всех сил старалась не давать воли эмоциям, чтобы еще больше не расстраивать Нору. Но внутри у нее все бурлило. Только две недели назад на берегу Эльбы, недалеко от Гестхахта[2] было найдено тело восьмилетней девочки. Ее изнасиловали, задушили, а потом просто сбросили в реку. Полиция до сих пор не вышла на след преступника. Мысль, что с малышкой Иви могло что-то случиться, ужасала. Девочка была всего на полгода старше Макса. Они, знакомые почти с рождения, играли вместе практически каждый день.
Фабьен оставила сына с фрау Крёгер, проверенной пенсионеркой, которая присматривала за некоторыми детьми из их двора, и теперь, стоя на коленях перед комодом в спальне, рылась в его нижнем ящике. Старые фотоальбомы, письма и рамочки с фотографиями остались на память о счастливом, как ей некогда казалось, браке. Руки слегка дрожали. Это должно быть где-то здесь. Наконец она отыскала старую, ничем не украшенную деревянную шкатулочку и со смешанным чувством благоговения и тревоги извлекла ее на свет. Не открывая крышку, Фабьен вернулась в квартиру Норы. Нора стояла на кухне с опухшими глазами, в одной руке – телефон, в другой – сигарета (непонятно, откуда она ее взяла – подруга бросила курить много лет назад). Перед ней на серванте лежал список телефонных номеров одноклассников Ивонны.
– …Нет, просто проверяю… Да, спасибо. До свидания.
Нора сбросила вызов.
– Что это? – спросила она, увидев, как Фабьен ставит шкатулку на кухонный стол и открывает ее. Внутри оказались потертые, пожелтевшие карты.
– Колода Таро. Очень старая. Досталась мне от бабушки, а она в молодости якобы получила ее в подарок от цыганки.
– Ты же не собираешься всерьез…
– Просто позволь мне попытаться, ладно? Раньше у меня это неплохо получалось. Я давно не брала в руки карты, но…
– И ты думаешь, что это поможет найти Иви?
– Я не знаю. Иногда карты дают дельный совет.
Нора бросила на подругу подозрительный взгляд, так будто сомневалась, в здравом ли та рассудке, но все же кивнула.
– Ладно, валяй. Это точно не повредит.
И вернулась к звонкам по телефонному списку.
Фабьен достала карты из шкатулки. Они были гладкими и мягкими. Ей показалось, что она чувствует прикосновение тысячи рук, через которые они прошли. Она протянула карты Норе.
– Нужно их перетасовать.
– Секунду, – отозвалась Нора и снова припала к трубке.
– Здравствуйте, это Нора Линден, я бы хотела узнать, не у вас ли случайно моя дочь Ивонна. Пожалуйста, перезвоните мне как можно скорее, если вы знаете, где она.
Продиктовав номер, Нора повесила трубку.
– Больше никого не осталось. Черт побери!
Она смотрела на карты, будто не понимала, что именно хочет от нее Фабьен. Наконец она взяла колоду и перетасовала ее, но так неловко, что Фабьен забеспокоилась, как бы подруга не сломала одну из драгоценных карт. Она взяла у Норы колоду, сняла пять верхних карт и выложила из них «крест судьбы». Карта по центру означала исходную ситуацию, левая карта – прошлое, а правая – будущее. Карта снизу указывала на причину или корень проблемы, а верхняя – корону или возможность. Пробежав взглядом по рубашкам карт, Фабьен поймала странное ощущение. Ей показалось, что карты долго ждали, когда же она обратится к ним за советом. В ушах отозвался далеким эхом скрипучий голос бабушки, надломленный раком легких:
– Тебе стоит доверять картам, малышка. Они твои друзья. Они тебя никогда не обманут. Но если не прислушаться к ним должным образом, они могут сбить с пути, показать не то, что есть или будет на самом деле, а то, что ты хочешь увидеть. Будь осторожна: правда может быть опасной!
Она вложила шкатулку в руку Фабьен и сомкнула слабые морщинистые ладони вокруг ее пальцев.
– Вот, возьми!
– Нет, бабушка, не надо, – попыталась возразить Фабьен, глотая слезы. – Эти карты – твои! Они должны быть у тебя!
Бабушка улыбнулась мягкой светлой улыбкой.
– Я уже видела, что мне уготовано. Там, куда я направляюсь, они мне не понадобятся.
– Но… но я не смогу гадать на них без тебя!
– Сможешь, милая. Тебе этот дар перешел от меня так же, как я унаследовала его от своего деда. У твоего отца он тоже есть, но он ничего не хочет об этом слышать. Истина – это цветок с шипами, но его нужно сорвать, иначе быть большой беде.
С самых ранних лет бабушка учила Фабьен всему, что сама знала о Таро. Сначала это была просто игра, но, когда девочке исполнилось четырнадцать, она почувствовала, что карты действительно пытаются что-то ей сказать. Ее отец, высокопоставленный чиновник в Берлине во времена ГДР, познакомился с матерью во время дипломатической миссии в Центральной Америке и увез ее в Восточную Германию, где она сделала блестящую карьеру танцовщицы и певицы.
Когда ГДР уже дышала на ладан, он сумел сколотить небольшое состояние (как именно – для всех так и осталось загадкой) и после падения Берлинской стены вложил деньги в торговлю автомобилями. В тот день – а Фабьен тогда всего лишь собиралась узнать, останется ли ее бойфренд верен ей – карты предсказали ей резкий поворот в жизни. Каким-то седьмым чувством она и так знала, что произойдет: мать расстанется с разорившимся отцом, он погрязнет в алкоголе и покатится в пропасть, из которой никогда уже не сможет выбраться.
Так и случилось. Фабьен гнала прочь всплывавшие у нее в голове картины, пыталась не обращать на них внимания. Но два дня спустя, когда она почувствовала, как напряжен отец, только что вернувшийся с работы, выложила ему все, что смогла увидеть. Он посмеялся над ней, позвонил матери и стал корить ее за то, что она забивает голову дочери всякими эзотерическими бреднями, а Фабьен запретил впредь раскладывать Таро. Вероятно, он догадался, что карты оказались правы. Десять лет спустя отец скончался в одиночестве, напившись до смерти в своей крохотной социальной квартире. Фабьен не могла простить ни матери, ни себе, что они оставили его одного.
С тех пор она относилась к картам с большим уважением и редко пользовалась ими. Однажды Таро сообщили, что ее парень ей изменяет – в результате они расстались. Когда она встретила будущего мужа Ганса, карты предупредили ее о разочаровании, но она проигнорировала предупреждение. Ганс всегда смеялся над картами, и вскоре она перестала их раскладывать. В самой болезненной фазе их разрыва она так боялась голоса карт, что глубоко запрятала коробочку в нижний ящик комода в спальне и в конце концов забыла о ней. До сегодняшнего дня. Когда Фабьен дрожащими пальцами переворачивала среднюю карту, на нее нахлынули тягостные воспоминания. Смерть. Мрачный всадник в черных доспехах на белом коне ступал по трупам прошлого, а люди в смирении преклоняли перед ним колени. Среди 78 карт Таро ни одна другая не подходила бы лучше к исчезновению Иви.
На лице у Норы отразилось смятение.
– Что это значит? Значит ли это, что… Иви мертва?
Фабьен улыбнулась.
– Нет, нет. Смерть означает утрату, какой-то радикальный поворот в жизни, а еще – разрыв существующих связей. Это не обязательно что-то плохое. Карта посередине символизирует настоящее, отправную точку. Все, о чем она нам сообщает, так это то, что Иви пропала.
Нору ее объяснение мало успокоило.
– Давай дальше.
Фабьен открыла левую карту, прошлое. Дурак. Одетый в разноцветное странник беспечно шагал к пропасти, подняв лицо к небу и не обращая внимания на предупреждающий лай собаки. Легкомыслие и жизнерадостность. Безрассудство. Ее рука потянулась к правой карте – будущему, но, вздрогнув, все же схватилась за нижнюю – исток, причину ситуации. Дьявол. Опять же – один из 22 основных арканов и, возможно, самая недоброжелательная карта во всей колоде. Дьявол олицетворял иллюзии, ложь, обман, привязанность к порокам и негативным привычкам. В этой карте было довольно трудно увидеть что-то хорошее. Однако в паре со Смертью она могла означать избавление от иллюзий. И все же Фабьен совсем не обрадовалась тому, что ей открылось. Она колебалась, прежде чем открыть верхнюю карту – корону, символизирующую возможность и надежду. Она молилась, чтобы это была сильная карта. Отшельник. Одиночество, уединение, зрелость. Но одиночка с посохом и светильником также символизировал мудрость – возможно, что-то или кто-то мог помочь им в этой сложной ситуации.
– Давай же, переворачивай пятую карту.
Весь скептицизм Норы куда-то улетучился. По дрожи в голосе можно было понять, как она напряжена.
Фабьен колебалась. Она боялась, что уже знает, какая там карта. Сглотнув, она раскрыла карту Будущее. Башня. Крах существующего порядка. Фабьен почувствовала себя так, словно ее саму поразила молния, ударявшая в башню на карте. Пламя вырывалось из окон, горящие люди бросались вниз. В голове внезапно возникли ужасающие образы 11 сентября 2001 года. Сердце сжалось от страха. Пять карт. Пять основных арканов. Бабушка, обожавшая замысловатые комбинации, однажды сказала ей, что если у нее когда-нибудь выпадут пять основных арканов, то это будет нечто особенное. По ее словам, шанс, что такое случится, равен одному к восьмистам.
– Что это значит? – всхлипнула Нора. – Что-то плохое, да?
Решительным движением руки Фабьен сгребла карты, сложила их в коробку, закрыла ее и с трудом улыбнулась.
– Нет, совсем нет. Карты Таро иногда выглядят довольно мрачно, но все не так. Они просто показали то, что мы уже знали: произошло нечто серьезное, возникла проблема, но мы собираемся ее решить!
Нора смотрела на нее ледяными глазами.
– Нет. Ты говоришь мне не всю правду.
– Эй, это просто кусочки картона с картинками! Слушай, давай ты продолжишь обзванивать родителей, а я еще раз пробегусь по жильцам. Может, кто-то что-нибудь видел. Дашь мне фотографию Иви?
– Ладно.
Спустя полчаса она, расстроенная и разочарованная, звонила уже в сотую дверь. Прошла минута, прежде чем ей открыла сварливая старуха.
– Да?
– Прошу прощения, фрау Леманн. Я ищу эту девочку.
Она показала фотографию, которую дала ей Нора.
– И что? – отозвалась старуха. – Я-то здесь при чем?
Фабьен уже не удивляло подобное безразличие. Почти никто не проявлял ни интереса, ни беспокойства.
– Она сегодня не вернулась из школы. Возможно, она доехала сюда на школьном автобусе, а потом по пути от остановки до дома… заблудилась. Тут всего-то 200 метров. Может быть, вы ее видели?
Женщина покачала головой.
– Никого я не видела. И у меня сейчас забот полон рот.
Не сказав больше ни слова, старуха захлопнула дверь перед носом у Фабьен, которая чуть не крикнула с досады: «Тупая сука!» Однако она взяла себя в руки и направилась к соседней двери.
Позвонила несколько раз, но тщетно: никто не открыл. И в двух следующих квартирах – тоже. Она записала на клочке бумаги фамилии жильцов. Нужно будет попробовать позже.
– Одну минуту, я сейчас, – раздался за одной из дверей мужской голос. Спустя некоторое время ей открыл мужчина, шатен, на пару лет старше ее, невысокого роста, жилистый, с темными глазами, над которыми нависали кустистые брови. Она видела его несколько раз, но ни разу не обменялась с ним ни единым словом.
– Чем я могу вам помочь?
Что-то в его тоне ее насторожило, но она не могла сказать, что именно.
– Вы видели эту девочку?
Она протянула ему снимок. Он внимательно посмотрел на фото и ответил:
– Да, а в чем дело?
Сердце Фабьен учащенно забилось.
– Когда? И где?
– Вчера. Она была внизу на детской площадке. Но одета она была иначе, в такое, знаете, синее платьице.
Фабьен захотелось отвесить себе пощечину. Только сейчас она осознала, что ни разу не упомянула, что было надето сегодня на Ивонне. Она и сама этого не знала, так как забыла спросить Нору.
– А сегодня не видели?
– К сожалению, нет.
– Хорошо, спасибо.
– Без проблем. Жаль, что не смог помочь. Уверен, вы ее найдете.
Он ободряюще улыбнулся. Фабьен попыталась улыбнуться в ответ. Он закрыл дверь, а она в задумчивости направилась к лестнице, чтобы подняться на следующий этаж.
У нее не шли из головы эти прокля́тые карты. Пять основных арканов. Казалось, они хотят сообщить что-то важное. Но что именно? Что Иви убита? Нет. Не зная почему, но она была уверена, что послание было не таким. И у нее по-прежнему стояла перед глазами карта Башня, молнии, горящие люди. Сходство этой карты с телевизионными картинками горящего Всемирного торгового центра было пугающе точным. Как будто художник, нарисовавший колоду почти сто лет назад, уже предвидел катастрофу. Но что все это значило, о чем карты хотели предупредить ее?
Она прогнала мысли о Таро и вспомнила состоявшийся пару минут назад разговор. Странно. После отказов во всех предыдущих квартирах этот мужчина оказался на удивление дружелюбным. Другие отнеслись к Фабьен настороженно, видимо, заподозрив в ней мошенницу или попрошайку, а он нет. Казалось, будто он ждал ее. И эта его наблюдательность! Он точно знал, во что вчера была одета Иви. И говорил об этом совершенно уверенно. Видимо, хорошо успел ее запомнить. Слишком хорошо. Холодная дрожь пробежала по позвоночнику, когда Фабьен поняла, что, возможно, только что разговаривала с похитителем Ивонны.
4
Мастер полиции[3] Эвальд Сикорски взглянул на часы. До конца рабочего дня оставалось всего пятнадцать минут. Каждую среду по вечерам он играл в скат[4] с двумя приятелями, готовясь к осеннему чемпионату, который должен был пройти во Франкфурте, однако считал, что им там ничего не светит. Лотарь еще не научился толком играть, а Клаус постоянно терял голову, потому что рвался выиграть, какими бы мизерными ни были шансы на победу. Единственным из них, кто действительно разбирался в скате, был сам Сикорски. Может быть, стоило бы собрать более компетентную команду…
Дверь в участок открылась, и вошел мужчина весьма помятого вида с длинными грязными волосами и свалявшейся бородой. Грязная зеленая футболка мешком висела на его тощем теле. Серые глаза горели пугающим огнем. Сикорски сразу понял, что с этим типом придется повозиться. Черт, ну почему именно сейчас!
– Я хочу подать заявление.
– Имя? – спросил Сикорски.
– Что?
Сикорски вздохнул.
– Ваши имя и фамилия, будьте добры.
– А, Ланген. Фридхельм Ланген.
Полицейский вбил имя и фамилию в соответствующую графу.
– Проживаете?
– Клаудиусштрассе, 17. Третий этаж.
– Дата рождения?
– Семнадцатое декабря тысяча девятьсот семидесятого года.
– О чем вы хотите заявить?
Сикорски заподозрил, что речь идет о какой-то сущей чепухе: супружеской ссоре или безобидной детской шалости. Может быть, этот парень слегка не в себе и слышит голоса в голове, которые мешают ему спать. Он не мог себе представить, что у человека, который выглядит подобным образом, есть, что украсть.
– Должно произойти нечто! – заявил Ланген.
Сикорски посмотрел на стоявшего перед ним человека более внимательно. Ему не понравилось то, как это было сказано. В глазах посетителя вспыхивал огонь. Этот парень явно был чем-то обеспокоен. Возможно, он пытался предупредить полицию о том, что бушевало у него глубоко внутри. На семинаре по психологии правонарушителей Сикорски усвоил: к сигналам, которые подают люди, на первый взгляд кажущиеся безобидными городскими сумасшедшими, стоит относиться особенно серьезно.
– Что именно должно произойти?
– Точно не знаю. Ужасная катастрофа. Взрыв атомной электростанции или террористическая атака.
Боже, что он несет?! Он что, обдолбался? Сикорски не хотелось задерживать этого человека для медицинского освидетельствования и связанной с этим бюрократической волокиты, но так просто отпустить его он не мог. А что, если его подозрения верны? Если нет, значит, ему крупно повезло и у парня действительно «прохудилась крыша».
– Что значит, вы не знаете точно? Как вы хотите заявить о том, чего не знаете?
– У меня есть… зацепки, – ответил Ланген с таким взглядом, что у Сикорски по коже побежали мурашки. Либо этот человек был действительно совершенно безумен, либо смертельно напуган, и у него имелись на то веские основания.
– Какие зацепки?
– Я математик. Я все тщательно проанализировал.
– Проанализировали что?
– Текст.
Мастер полиции начинал выходить из себя.
– Что за текст? Не могли бы вы выражаться яснее, что именно имеете в виду?
Вместо ответа Ланген положил на стойку скомканную бумагу. На ней было напечатано какое-то стихотворение:
Хитрость, заговор и коварная атака:
Большой город подвергся стремительному и неожиданному нападению.
Человеческая плоть, превращенная в пепел,
Замок и дворец в море пламени.
Сверкающий огонь узришь в небесах,
Из-за облаков выйдут два солнца.
Тут же вспыхнет огромное пламя
И гром сотрясет небесную твердь.
И повсюду в окрестностях большого города
У швабов и во всех близлежащих краях
Останутся лишь живой огонь и смерть,
Сокрытая в ужасных шарах.
Впечатляющая смерть, гордец убежит.
Скрытым пламенем, жаром выжжет большие пространства,
Большой город будет опустошен и надолго останется безлюдным.
– Вот видите? Тут же все ясно сказано! И это при том, что тексту – около 400 лет!
– Откуда он у вас?
– Как я уже сказал, я анализировал. Вы, наверное, знаете, что Нострадамус написал более тысячи четверостиший, пророчеств, которые он объединил в центурии («столетия»). На протяжении веков люди пытались понять смысл этих строк. Но текст всегда оставался для них загадкой, потому что Нострадамус закодировал его. Это было известно давно, но никому еще не удавалось разгадать код. У меня на это ушли годы, а оказалось, все довольно просто. Нужно только переставить строки в соответствии с определенным математическим правилом. Строки, которые вы читаете, изначально были расположены в совершенно другом порядке. Лишь после того, как я их поменял местами, я понял, что много лет назад хотел сказать Нострадамус. И самое удивительное, что то же математическое правило можно использовать, чтобы выяснить точную дату, когда сбудутся предсказания. Я проверил на некоторых событиях, и это действительно потрясает. Стихи предсказали с точностью до дня Французскую революцию, Версальский мирный договор, начало Второй мировой войны. А теперь – это. День, когда произойдет катастрофа, описанная здесь Нострадамусом, наступит ровно через три недели!
Слова этого человека обрушились на Сикорски, как ливень. Он испытал нечто вроде облегчения!
– Нострадамус! Так вы говорите о пророке?
– Конечно! Видите ли, он совершенно точно указывает на то, где случится катастрофа: «большой город», «у швабов», «замок и дворец в море пламени», это не что иное, как Штутгарт.
– Послушайте, милейший, здесь полицейский участок, а не клуб гадания на кофейной гуще. Мы не занимаемся всякой эзотерической чепухой, – сказал мастер полиции тоном, который, по его мнению, еще оставался относительно дружелюбным. – Почему бы вам не залезть в интернет? Наверняка вы найдете там единомышленников, с которым сможете поделиться своими теориями.
Ланген уставился на него, словно не мог поверить в то, что услышал.
– Но вы обязаны что-то сделать! Разве вы не прочли это? «Сверкающий огонь узришь в небесах, Из-за облаков выйдут два солнца», и еще: «Останутся лишь живой огонь и смерть, сокрытая в ужасных шарах». Это почти фотографическое описание атомного взрыва и радиоактивного заражения. Именно радиацию Нострадамус называл «смертью, скрытой в ужасных шарах». Разумеется, на языке XVI века нельзя было выразиться точнее. Разве вы не понимаете? Нужно эвакуировать Штутгарт! Осталось всего три недели!
Теперь пришел черед Сикорски удивленно воззриться на стоящего перед ним чудака.
– Вы серьезно ожидаете, что мы эвакуируем целый город, потому что какой-то псих предсказал четыреста лет назад скорое наступление конца света? Вы, должно быть, шутите!
Он резко рассмеялся. Ланген взъерошил свои сальные волосы.
– Вы должны мне поверить! Это не шутка! Мои расчеты точны! И Нострадамус во многом был прав…
Сикорски посмотрел на часы.
– Извините, но мой рабочий день закончен. Вам лучше вернуться через три недели, когда произойдет катастрофа. Тогда вы поможете нам прояснить причины, правда?
Он усмехнулся.
Ланген направил в его сторону тонкий палец.
– Я вас предупредил! – крикнул он. – Кровь сотен тысяч людей будет на вашей совести! Попомните мои слова!
Он повернулся и, комично перебирая худыми ногами, покинул участок. Мастер полиции проводил его взглядом и покачал головой. Вносить этот эпизод в журнал было пустой тратой времени. Он удалил данные Лангена и подготовил рабочее место к передаче вечерней смене.
