Карл Ренц
Просто глоток кофе, или Беспощадная Милость
ВВЕДЕНИЕ
Бесшабашная адвайта
«Больше никакого Карла Ренца!» Этими словами начинается введение к книге «Das Buch Karl»[1] – первому сборнику бесед Карла, опубликованному в Германии. Данное издание – первая публикация его бесед на английском языке, и, будьте уверены, Карл по-прежнему сводит с ума в той же степени, что и восхищает, но люди возвращаются снова и снова, потому что он чертовски прав и с ним так весело. Для Карла всякая идея, всякая теория, всякий неприкосновенный идол ума становится объектом нападения. Рано или поздно он направит свою атаку на ваши самые лелеемые убеждения, и укус его причинит острую боль, однако позднее, посреди веселья и смеха, в расслабленной атмосфере приятия и позитива, которую он генерирует, вы начнете смеяться над собой, а затвердевшие представления, которыми вы увековечивали свои страдания, отпадут.
Карл не обучает системе; он не пропагандирует никакую философию. Он противоречит сам себе, перескакивает с одного на другое или просто впадает в неразрешимые парадоксы. Помещение забито людьми, намеренными понять его учение, силящимися раз и навсегда «врубиться», записать, запомнить его и затем удалиться просветленными, однако о понимании не может быть и речи, потому что просветление, которое можно «понять», остается всего лишь идеей, которую так же легко потерять, как и обрести. Карл всегда указывает на нечто за пределом представлений и концепций и ведет вас туда.
По ходу чтения вы, возможно, сумеете разглядеть идейную канву, но не пытайтесь умничать. Просветление не является делом ума. Важность того, что происходит, когда вы читаете Карла, заключается не в значении его идей, а в чем-то гораздо более глубоком и непостижимом. Карл, с которым мы сталкиваемся в этой книге, полностью уничтожил идею «личностности» в себе и в своем восприятии других. Он смотрит на тех, кто задает вопросы, и отвечает им, но для него – некому видеть и некого видеть, некому говорить и некому слушать; есть только То, которым он является, которым являетесь и вы. Он говорит только с Тем, а не с личностью, которой вы себя мните, и при чтении его слов его видение, возможно, станет и вашим.
Акцент на «возможно». Карл настаивает на том, что ни один метод не сможет привести вас к просветлению. Он говорит, что ни он, ни кто-либо еще не может ничего сделать для того, чтобы просветлить вас, и утверждает, что ему абсолютно нечего вам предложить. В своем истинном состоянии, согласно Карлу, вы всегда пребываете вопреки тому, что вы сделали, и никогда благодаря сделанному. Он подчеркивает, что всякое просветление, которое кто-то может вам дать или которого вы можете достичь, будет просветлением, не стоящим обладания, ибо то, что может быть получено или достигнуто, может быть утрачено. Любое достигнутое просветление было бы лишь умственной концепцией, и только ваш ум, а не вы, испытывает потребность в подобных вещах. Это ум, никак не вы, создает представления о «непросветлении». Это ум затем предлагает идею просветления в качестве решения проблемы и потом, после надлежащей борьбы, достигает этого просветления. И в конце концов подвергает сомнению то просветление, которого он достиг, ибо оно целиком зиждилось на преходящих концепциях. С этой отправной позиции Карл разрушает все идеи религиозности, добродетельности и святости, столь милые тому или иному сердцу.
Категоризаторы религиозных философий, возможно, поместили бы Карла в школу мысли, известную как адвайта-веданта. Адвайта означает «недвойственность», а философия адвайты утверждает, что подлинного различия между знающим и знанием не существует; само переживание является тем, кто переживает переживание, в то время как вечный центр остается неподвластным любым проявленным изменениям. Адвайта коренится в замысловатой мысли Упанишад, индуистской философской квинтэссенции древней ведической мифологии, и поэтому называется ведантой, что означает «конец Вед». Некоторые ученые полагают, что адвайта-веданта возникла в качестве одной из ответных реакций индуизма на буддизм, зачастую идеи буддизма идут параллельно ей, однако адвайта, которой учит Карл, не является ни религией, ни системой, поскольку только когда ты готов пожертвовать сокровенными убеждениями, возложив их на алтарь Истины, ты можешь приблизиться к высочайшему. Как и не является учение Карла лишь постмодернистским цинизмом или интеллектуальными измышлениями зачерствевшего сердца. Подлинная адвайта есть чистая любовь – любовь, которая ведает истину о том, что ничто не отлично от твоего собственного глубочайшего Я. Одним из самых известных классических учителей адвайты был Шанкара (686–718), а в наши дни философия адвайты получила новое мощное дыхание и популярность благодаря Рамане Махарши (1879–1950).
У подножия священной горы Аруначала, в южноиндийском храмовом городе Тируваннамалай наследие Раманы Махарши продолжает привлекать тысячи учеников и искателей, и вся прилегающая местность напоминает агору в Афинах времен Сократа. Под теплым тропическим солнцем, в тени деревьев, на храмовых террасах и в чайных сидят толпы учителей, предлагающих неформальным собраниям соперничающие друг с другом версии просветления, передаваемые лишь изустно. Искатели представляют собой мпкс из туристов и пилигримов, экспатриантов и коренных индусов. Многие из них – прожженные ветераны поиска духовной истины, посвятившие преданному исканию целую жизнь. Они познали весь спектр устремлений, тягот, прозрений и экстазов, темных ночей души, скуки и новых откровений, надежд и сомнений духовного искания, чтобы однажды услышать учение адвайты и понять, что они уже есть то, что они ищут, поскольку адвайта учит, что в пучине всех поисков и достижений, ты – истинный ты – всегда пребывал в удовлетворенности, пребывал абсолютной удовлетворенностью, не знающей относительных представлений об удовлетворенности и неудовлетворенности, спасении и вечных муках.
В Южной Индии январь. Что ни день – безоблачное небо сияет голубизной. Повсюду цветут лианы, кусты и деревья. Теплый воздух наполнен голосами поющих птиц, орущих рабочих и торговцев, предлагающих свой товар. На крышах, под навесом из пальмовых листьев, на фоне величественной священной горы, Карл болтает и шутит, отвечает на вопросы новичков и поклонников со стажем и то и дело направляет внимание каждого на нечто запредельное, продолжая уверять, что он совершенно не в силах что-либо сделать, чтобы помочь вам…
Примечания английского редактора
В этой книге предпринимается попытка передать восторг и накал страстей одной недели сатсангов с Карлом. Это непосредственная транскрипция, максимально близкая к самой беседе, включающая все прибаутки, пусть даже не самого высокого пошиба. Ведь все это – часть опыта, и кто-нибудь даже скажет, что неожиданные повороты и юмор важны в той же степени, что и философия.
Несмотря на то что я проставил названия глав и подзаголовков ради читабельности, в ходе бесед на самих сатсангах разрывов не было. Первая фраза каждой новой части является, собственно, следующим высказыванием. Так же в интересах читабельности я убрал некоторые повторы и внес некоторые грамматические исправления[2]. За исключением этих незначительных изменений, транскрипция беседы полностью сохранена.
Горячее участие в этих сатсангах приняли люди из множества стран, и некоторые постоянные участники идентифицированы по имени. Однако, за исключением Карла, все имена в этой книге изменены. В некоторых случаях отмечены национальности участников. Основываясь на диктофонных записях сатсангов, издателю порой приходилось угадывать личность или национальность говорящего, и он приносит свои извинения за возможные ошибки.
Об одной особенности, возможно, нелишне упомянуть. Единственный реквизит Карла – его собственная ладонь, которую он использует в качестве символа Сердца и трех аспектов, или состояний, переживания. Когда Карл заводит речь о Я, или о том, что он называет «Сердце», он выставляет сжатую в кулак руку. Когда он говорит о «я», или чистой осознанности, то поднимает вверх большой палец. Когда речь идет о «я есть», или бесформенном, неотождествленном сознании, он поднимает большой и указательный пальцы. А когда он заводит речь о «я есть такой-то и такой-то», или о сознании, отождествленном с формой, то поднимает большой, указательный и безымянный пальцы.
Сатсанги проводились с десяти утра до полудня на крыше частного дома, одновременно являющегося закусочной «Рагини», недалеко от ашрама Раманы Махарши (Шри Раманашрамам) в городе Тируваннамалае в Тамил Наду[3].
Узкая лестница ведет на крышу Несмотря на тент, натянутый над ней, по бокам она открыта ветрам и яркому солнечному свету Пространство крыши полностью лишено декора. На бетонном полу лежат несколько матов, а позади стоят пять или шесть стульев для тех, кому сидение на полу может показаться неудобным. Обычный стул красуется впереди в ожидании Карла.
Собирается группа от тридцати до пятидесяти человек – весьма интернациональный замес. Многие знакомы друг с другом, годами пересекаясь в ашрамах и духовных ретритах. В помещении царит атмосфера расслабленности, пока люди болтают друг с другом на нескольких языках. Точно в условленное время входит Карл и присоединяется к болтовне, приветствуя собравшихся и справляясь об их здоровье. Но вскоре группа затихает в ожидании начала беседы, проходящей в форме вопросов и ответов. Близость несмолкающего уличного шума на заднем плане проступает вперед – моторикши и мотоциклы, звонки велосипедов, играющие и плачущие дети, разносчики, выкрикивающие свой товар, орущие рабочие, орудующие молотками и дрелью, птицы, коровы, собаки, обезьяны…
С первым же вопросом Карл говорит только с Тем, которым вы являетесь, – с убойной логикой, безжалостным состраданием, непочтительностью и неуместностью, запутывая то, что можно запутать, – и комната превращается в сбивалку для души. Сатсанг Карла – это не простая выработка концепций, но переживание танца Шивы, самого создателя, хранителя и разрушителя. Но прежде всего, говоря словами Карла, «это Само-развлечение, всю дорогу».
ИЗ ЕДИНСТВА ВСЕ ВОЗВРАЩАЮТСЯ, ИЛИ КОНЕЦ «БОЖЕСТВЕННОЙ ЛЮБВИ»
Январь 15, 2004
Разбивая ум, разбивая сердце
Карл: Доброе утро!
Маттиас: Доброе утро, Мастер.
Карл: Мастер? И тебе «доброе утро, Мастер»! Столярной мастерской. Сейчас с нас снимут стружку. (другим присутствующим) Привет! Как Мехико? Хорошо. Привет, с Францией все в порядке?
Вики: (о французе) Да. Он возвращается. Операция не нужна.
Карл: Вероятно, один вид больничной палаты заставил его передумать! (смех)
Вики: И доктор, который рассказывает обо всем, что может пойти не так.
Карл: Ага, прямо как стоматолог. Хорошо. О, Франческо, после вчерашнего ты выглядишь начищенным до блеска! Он побывал у парикмахера.
Франческо: Когда он меня постриг, то спрашивает: «Нравится?»
Карл: (дразнит) А ты решил, что лучше уж промолчать, да? Ну вот опять. Если не будет вопросов, то я продолжу говорить о перипетиях Франческо. (смех) Думаете, теперь получится?
Француженка: Я не знаю. Я жду вопроса. А потом посмотрю. (смех)
Карл: Хорошо, посмотрим. Выглядит многообещающе. Джеймс, звук был такой, как будто у тебя что-то есть.
Джеймс: У меня простуда! (смех)
Немка: У нас сегодня эмоциональная карусель.
Карл: Кружение по кругу. Эмоциональное кружение!
Мексиканка: У меня вопрос. В чем смысл слов Раманы о том, что когда ум разбит, то мы попадаем в сердце? Я много раз пыталась понять, что это значит. Это что-то вроде коана, который решают монахи? В чем разница между «убить ум» и «разбить ум»? Что означает «разбить ум»?
Карл: У тебя разбито сердце.
Мексиканка: А какое отношение это имеет к «расщепленной секунде», о которой ты говоришь? Разбитый ум подобен расщепленной секунде?
Карл: Это когда разбивается сердце.
Мексиканка: Ты всегда говоришь «сердце».
Карл: Когда сердце разбито, у тебя начинается существование с разбитым сердцем. Ты больше ни во что не влюблена. Когда сердце полностью разбито, в эту самую расщепленную секунду исчезает ум. Ум существует только пока есть сердце – любящий и нечто любимое. Однако с разбитым сердцем больше нет ума, потому что ты больше ни к чему не привязана.
Поэтому разбитый ум по сути означает разбитое сердце. Сердце полностью разбито в тот момент, когда любящего больше нет и нет объекта любви. Когда объект любви исчезает, исчезает любящий, а с разбитым сердцем исчезает и ум. Ум существует только потому, что есть любящий и нечто любимое, что-то, что тебя волнует. Это одно и то же.
В эту расщепленную секунду ты утрачиваешь всю склейку. Ты больше не имеешь понятия о чем-либо. Твое сердце разбито, больше нет любящего и любимого, и исчезла даже сама идея «любви».
Мексиканка: Это все то, о чем ты постоянно говоришь.
Карл: Да, всегда указывая на То.
Мексиканка: Ну так и что это за «расщепленная секунда»?
Карл: Оно разбивается в расщепленную секунду. Ты можешь вдавливать его какое-то время, но позже оно снова выскочит. Когда оно разбивается, то разбивается мгновенно, а не в замедленном режиме. Поэтому это называется «разбивание сердца». Момент, когда оно разбивается, – это расщепленная секунда. Время отсутствует. Все остальное, вроде медитации, может прогнуть его, но ты не сможешь его разрушить. Оно разбивается мгновенно, потому что мгновенно разбиваются все идеи взаимоотношений. Это означает быть с разбитым сердцем.
Когда ты утрачиваешь ту абсолютную любовь к себе, то больше никого не остается. Это расщепленная секунда. Ты выпадаешь из того существования. Это не что-то, к чему можно прийти путем понимания или еще как-то. Это просто возникает путем отказа от любви к самой любви.
Аико: Тогда что значит «открыть сердце»?
Карл: Это хирургическое вмешательство, но оно не разобьет сердце. Оно просто его откроет.
Аико: Оно должно быть открыто, прежде чем разбиться?
Карл: Нет. «Открытое сердце» подобно «сердцу единства», благодати или чувству единства. Оно больше не может разбиться. Оно разбивается здесь – будучи влюбленным в мир и затем утрачивая эту любовь. Но не путем движения к тому единству или другому месту, куда можно приземлиться. Оно должно разбиться здесь, сейчас, а не в каком-то особом состоянии.
(слышен отдаленный звук взрыва)
Аико: Можно ли раствориться в единстве? Это другой способ избавиться от ума?
Карл: Нет. Из единства все возвращаются обратно. То, что является любовью, является единством, и оно всегда возвращается к разделению любящего и любимого. Многие люди от относительной любви приходят к единой любви, но затем прекрасная девушка или молодой человек встречается им на пути, и они снова возвращаются к тому, с чего начали. В любом случае, это не имеет никакой ценности. Это блаженство единства мимолетно. Оно многое обещает, но ничего не дает.
Аико: У меня есть гуру, и он – сама любовь.
Карл: Кто так говорит?
Аико: Я это вижу.
Карл: Кто это видит? Кто определяет это? Кто устанавливает критерии любви? Ты.
Аико: Это моя надежда.
Карл: Это твое мнение.
Аико: Это моя проекция.
Карл: Это твое страстное желание, это твоя преданность, все, что угодно. Именно ты порождаешь их. Это твое представление о том, каким все должно быть. Потому что ты жаждешь То, ты рисуешь себе образ, а затем проецируешь его на того гуру. Но это по-прежнему относительная любовь. Какую бы любовь ты ни испытывала, она относительна. Подчеркиваю, в этом нет ничего плохого. Я просто обращаю внимание на то, что ты можешь идти к тому месту единства и любви, но куда бы ты ни пришла, тебе снова придется уйти.
То, которое есть ты, при любых обстоятельствах останется Тем, что оно есть. Все, чему требуются особые обстоятельства, вроде определения любви, – зависимость. Любовь, которая делает тебя зависимой, конечно же, не есть свобода, которую ты ищешь. Поэтому ты вновь облекаешь ее в форму, выбирая для этого некого возлюбленного гуру. Это нормально, пойми только, что это не свобода.
Роза: Ум существует?
Карл: Существует, как существуют облака. Облака существуют? На какое-то время да; потом прошел дождь – и они исчезли.
Роза: Значит, это просто пучок мыслей?
Карл: Одна мысль, окруженная другими мыслями. Но когда ты хочешь, чтобы они исчезли, ты делаешь их реальными. В один прекрасный день облако проливается дождем, а затем исчезает. Таков ум. Он снова становится облаком, затем снова идет дождь, а затем опять появляется облако. То, что является водой, всегда вновь создает облако.
Роза: Что значит, когда говорят «ум падает в сердце» или «ум растворяется в сердце»?
Карл: Это когда сердце разбито. Тогда это пустое Сердце. И только эта пустота может вместить в себя полноту существования. В этой полноте существования больше нет места уму, потому что ума не существует в полноте Того, что есть. В этом разбитом сердце, в котором Сердце абсолютно свободно ото всякой идеи любви или свободы, может содержаться тотальность.
Но как только появляется определение любви, или тот, кто определяет любовь как «единство», или «божественность», или еще как-нибудь, оно оккупировано. Начинается захват и обладание. Появляется кто-то, дающий определение чему-то. Определяющий – это ум. Но в пустоте Сердца нет места для определяющего. Поэтому эта пустота Сердца содержит абсолютную тотальность существования, а не какую-то идею. То первое представление обо «мне», «я»-мысль, идея обладания захватывает все.
Роза: А наиболее близкое слово – хотя всякое слово будет ограничением – это «недвижи́мость»?
Карл: Само То есть недвижи́мость, но эта недвижи́мость не знает недвижи́мости. Это просто указатель на То, с которым никогда ничего не случалось. В нем нет возникновения и ухода. Оно недвижимо в себе. Оно никогда не пребывает во времени или вне времени. У него вообще нет никакого определения. Оно настолько совершенно в себе, что ему даже не надо существовать, чтобы существовать. Оно далеко за пределами запредельного!
Клара: Карл, это что-то вроде сатори?
Карл: Да, хотя и нет. Что пробуждается, по-прежнему спит. Сама идея «пробуждения» усыпляет тебя, и то, что может проснуться, по-прежнему спит. Никогда не было того, кто бы не был пробужден, и никогда не будет того, кто пробужден. Обе идеи заставляют тебя спать. Обе появляются одновременно и одновременно исчезают. Для того, что ты есть, никогда не будет никакого сатори, но для того, кто испытывает потребность в сатори, существует сатори. Хотя его не существует.
Тереза: Карл, для того, чем ты являешься, эта расщепленная секунда тоже не имеет значения?
Карл: Нет. Ты жаждешь этого. Это имеет абсолютную важность. Важно только это: избавиться от любви к себе. Более ничего. Все остальное блекнет перед твоим желанием прийти к той бессердечности, которой ты являешься. Эта бессердечность есть свобода от идей, от того, кто любит или не любит, от того, кто беспокоится. Эта беззаботность – вот чего ты так страстно жаждешь. То самое Я сидит здесь в жажде этой беззаботности. Вот и все.
Тереза: И с этим ничего не поделать?
Карл: В ту долю секунды твое сердце разбивается полностью. Не остается никого, потому что в разбитом сердце больше нет никаких представлений. Поэтому у тебя больше нет привязки к чему-либо. У тебя нет взаимоотношений, потому что больше нет второго. Ты в абсолютном одиночестве. Ты больше не можешь его избежать.
Ты – это абсолютный провал
Тереза: То есть, если я буду лежать на смертном одре, а расщепленная секунда так и не случилась, значит, я потерпела провал?
Карл: Ты всегда терпишь провал! Это провал, что ты всегда будешь терпеть провал. Ты понимаешь, что нечего приобретать, нечего терять. Ты – это тотальный провал, потому что все, что ты делала, ничего не дало. Ты – это абсолютный провал, прямо здесь и сейчас, не волнуйся! (смех) Ты всегда будешь проваливать себя.
Георг: Как может Я желать чего-либо? Если существует недвойственность, как может Я жаждать беззаботности?
Карл: Просто принимая призрачный образ за реальный. Оно создает образ себя, а затем оказывается в ловушке этого образа, принимая его за реальный. Что еще может принимать нечто за реальность? Являясь Источником воображения, только Я может вообразить себе что-то, а затем шагнуть из этого Абсолюта в относительный опыт. Любое возможное переживание – это всегда Я.
Георг: Все это делает Я?
Карл: Что бы ни делалось, делается Тем, которое ничего не делает. Это сродни сновидению, поэтому оно ничего не делает, и, тем не менее, это Я переживает опыт Я в сновидении о себе.
Георг: Когда нет разницы между сном и реальностью, сон – это только слово. Если в нем происходит переживание, значит, переживается что-то.
Карл: Что бы ни переживалось, переживается этим Я, переживающим аспект Себя. Нет ничего, кроме Того.
Георг: (со смехом) Ну ладно!
Карл: Спасибо большое. (смех) Часть опыта заключается в том, что ты становишься дживой, маленьким «я», для того чтобы пройти через переживание отделенности, той сновидческой отделенности, и затем выйти из нее.
Георг: Звучит несколько заковыристо – вся эта дуальность внутри недуальности.
Карл: Ага, все сводится воедино, когда ты реализуешь себя. Все это является частью твоей абсолютной реализации. В абсолютной реализации присутствуют отделенность, единственность и осознанность – как триединство твоего бесконечного тела или какого-либо проявления. Ты не можешь не реализовать себя, и часть этого – отделенность. Так что же? Для пребывания Тем это не имеет значения. Это то, чем ты являешься.
Георг: Тогда какого черта То так напрягается? Почему оно испытывает это желание?
Карл: А почему бы нет?
Георг: Да, почему бы нет?
Карл: Если терять нечего, бог ты мой, можно и напрячься, но оно не напрягается совершенно. Оно может дать все, ничего не давая. Ему нечего терять, бог ты мой!
Георг: Ну а как насчет всей этой заморочки с желанием?
Карл: Ага, почему бы и нет?
Георг: (со смехом) Почему бы нет!
Карл: А какие проблемы с желанием?
Тереза: Потому что оно продолжает создавать ощущение провала.
Карл: Прекрасно. Почему бы нет? Прекрасный опыт неудачника. Что плохого в том, чтобы быть неудачником? Будь счастливым. Счастливым неудачником. Кого это волнует? (смех)
Женщина: А с другой стороны, это желание отражает представление о том, что ты можешь что-то получить.
Карл: Да, почему бы и нет? Тебе нечего терять. Даже в отсутствии желания нет преимущества. Почему бы не желать? Ты – это беспомощность. Ты не можешь решить, желать тебе или не желать, вот и все. Так почему бы нет?
Вики: Желание приносит боль!
Карл: Уф! Я тебе говорю, что эта боль, как и любое твое переживание, – абсолютное наслаждение для Того, которым ты являешься.
Вики: Но не для меня!
Карл: «Я» – это часть наслаждения. «Я» никогда ничем не наслаждалось! Оно – часть наслаждения Того. «Я» – это идея, и оно не может ничем наслаждаться. Все, что переживается, переживается самим переживанием, тем Абсолютом. Этот Абсолют не может не наслаждаться собой. Он есть сама радость, потому что в нем – тотальное отсутствие всего, всякой идеи о радости или безрадостности.
Томас: Тогда какая в этом может быть радость?
Карл: А как в этом может не быть радости? Это только название для того, что является радостью, потому что в ней – полное отсутствие всего. Ты – это тотальное отсутствие всякой идеи о том, кто испытывает или не испытывает радость, и это – Абсолют, наслаждающийся, не зная радости. Так что эта радость не знает радости.
Томас: И не испытывает ее. Если она не знает ее, тогда как…
Карл: Быть Тем – это сама радость.
Томас: Но сама радость так или иначе определяется путем переживания.
Карл: Разницы нет. Оно определяет себя во всем, но само не поддается определению. Оно определяет себя как «радость» или «безрадостность», как «война» или «мир», но что бы ты ни определял, это возникает из того абсолютного Источника, и этот абсолютный Источник определить невозможно. Этот абсолютный определяющий не может быть определен, но он определяет себя во всем, что только можно себе вообразить.
Поэтому воображение – это определение того определяющего в процессе постижения того, что это, но постижением оно не является. Это по-прежнему То, постигающее себя. Оно никогда не было частью постижения. Оно здесь, сейчас – То, постигающее себя, а не его отражение. Разве это не прикольно? (смех)
Давайте же! Наслаждайтесь, а то насладятся вами. Это все, что я хочу сказать. Радость никуда не денется, нравится вам это или нет. (смех) Поэтому вы можете быть Тем, которое наслаждается собой, абсолютно, или вы можете стать его наслаждением. В чем проблема? И то, и другое – не проблема.
Томас: То есть, это своего рода «да» всему.
Карл: Никто не говорит «да».
Томас: Никто не говорит «да», но присутствует приятие.
Карл: Кому это надо? Кому нужно это приятие? Забудь. Забудь это слово. Самому приятию не требуется приятие.
Если чему-то требуется приятие, то не Тому, которое есть приятие. Что делать?
Это не твое приятие, поверь. В том-то вся проблема! Ты не можешь положить приятие себе в карман и взять с собой до конца твоего так называемого бытия. Это личность – «я» – все время пытается быть счастливой и принять, что есть. Но ты никогда не сможешь принять То, которое есть.
Тереза: Но даже с этой попыткой я ничего не могу сделать?
Карл: О Господи!
Тереза: Нет, я спрашиваю.
Карл: О да, «я спрашиваю»! Тебе нужна освободительная грамота или что-то в этом духе? Вечное освобождение от ответственности. «Я ничего не могу сделать. Я не деятель. Я не могу помочь себе». Ну так в этом тоже нет ничего страшного. «Я не виновен!» Но Тереза всегда виновна. Она – это сама вина. (смех) Вот подтверждение!
Тереза: (со смехом) Счастливая вина и счастливый провал!
Карл: Постоянно подкалывает сама себя. Своим мечом. «Я не виновата!» (смех)
Тереза: Знаешь, когда мы ездили в Португалию, мы никогда не заводили там подобного рода разговоры; как только я вижу тебя, словно что-то исчезает. Четыре месяца не было никаких внутренних дискуссий, никаких настроений, эмоций, то поднимающихся, то утихающих…
Карл: Ой, да брось! Никаких дискуссий с собой, любимой? (смех) Как я всегда говорю, я могу только сидеть здесь и разводить «ля-ля», чтобы ты могла видеть, что разницы нет. Нет проблем, ля-ля-ля.
Франческо: Тогда почему ты не расскажешь нам всем о чем-нибудь прекрасном?
Карл: О Господи. Я поговорю с твоим парикмахером. (смех)
Франческо: Это только «ля-ля-ля»! Разговоры, разговоры, разговоры. Да уж, это тебе нравится.
Карл: Ага, мне нравится.
Франческо: (дразнит) Это по-немецки! (смех)
Карл: (дразнит) Стаккато. Это то, как говорят итальянцы.
Франческо: Это скучно.
Карл: Особенно вчера. Ты больше не мог думать. Я видел. (смех) Целиком там. Я видел это в отражении их глаз.
Франческо: Что делать?
Карл: (группе) Вам следует знать, что здесь клуб брахмачариев. (указывает на несколько человек, сидящих сбоку, включая Франческо) Семь лет, девять лет, десять лет без секса. А тут однажды молодая женщина сидела без нижнего белья, и они все заметили. (смех)
Франческо: Не только я. Многие видели.
Карл: О да, другой парень даже пошел и пересел с этой стороны на другую. (смех) Я же говорю, бытие – это такой режиссер!
Франческо: Это ничего не меняет. Кого это волнует?
Карл: О, разве это не было мило, Франческо? Ты увидел ее и сразу же отправился к парикмахеру.
Франческо: Может быть, она вернется. (смех)
Карл: Ты был выбрит, полностью. О'кей. (смех) Делать вот так – опасно.
Лиз: (со смехом) Иногда, когда ты тянешься, это вызывает беспокойство. Ты – само растяжение!
