bannerbannerbanner
Мальтийские рыцари в России

Е. П. Карнович
Мальтийские рыцари в России

Полная версия

XXV

При Павле Петровиче Петербург во многих отношениях представлялся совершенно иным городом в сравнении с тем, чем он был в царствование Екатерины. Хотя в последние годы своей жизни императрица начала стараться о том, чтобы искоренить у себя в государстве дух свободомыслия и вольнодумства, но клонившиеся к этому меры не проглядывали вовсе во внешней жизни столицы. В Петербурге, как казалось, все шло по-старому, и город не имел того вида, какой он получил при Павле Петровиче. При императрице дисциплина в гвардейских полках соблюдалась очень слабо: изнеженные гвардейские офицеры в ее времена не носили вне службы мундиров. Они являлись на улицах летом во французских кафтанах, а в зимнее время с муфтами в руках, разъезжая в каретах. Как они, так и вообще все тогдашние петербургские щеголи внимательно следили за парижскими модами, а когда, под влиянием французской революции, были выведены из употребления прежние костюмы, то и в Петербурге оставили пудру и стали носить фраки и круглые шляпы, шнурованные сапожки, суковатые палки и огромнейшие кисейные жабо, так что смиренные петербургские горожане усвоили себе подобие свирепых и отчаянных французских революционеров.

Со вступлением на престол Павла Петровича во всем этом произошла быстрая и резкая перемена. Он повелел офицерам являться всюду в нововведенных им мундирах на прусский образец и запретил им ездить по городу иначе, как только: летом в дрожках, а зимою – в одноконных санях. Впрочем, в отношении одежды подошли под строгие требования государя не одни только военнослужащие, но и вообще все мужское население Петербурга. Так, в январе 1798 года было объявлено от полиции, чтобы «торгующие фраками, жилетами, стянутыми шнурками и с отворотами сапогами или башмаками с лентами, их отнюдь не продавали, под опасением жестокого наказания». Вместе с этою угрозою для того, чтобы вернее обеспечить сделанное по городу распоряжение, приказано было: «Все упомянутые вещи, находящиеся у торговцев, представить в полицию». Вдобавок к этому полицейские мушкетеры стали ходить по улицам с палками и ими сшибали круглые шляпы с тех дерзновенных, которые после такого запрета отважились показываться в недозволенном головном уборе. Дозволено было носить только «немецкое платье с одинаковым стоячим воротником»; запрещены были «всякого рода жилеты», а разрешены были только «немецкие камзолы»; предписывалось не носить «башмаков с лентами, а только с пряжками»; не дозволялось «увертывать шею безмерно платками, галстуками и косынками, но повязывать оные приличным образом, без излишней толстоты». Вид тогдашних больших жабо, вошедших в моду, которые Павел Петрович называл «хомутинами», приводил его в страшный гнев. Приказано было также, чтобы «никто тупеев, опущенных на лоб, не имел». Все офицеры, гражданские чины, дворяне и люди, носящие немецкое платье, обязаны были пудриться. Вообще Павел Петрович терпеть не мог модных французских нарядов и говорил, что терпит в Петербурге семь модных французских магазинов только по числу семи смертных грехов.

Требования императора не ограничивались только этим.

Известно, что Петр I запретил при встрече с ним падать ниц на землю, объявив, что такое поклонение подобает воздавать единому только Богу. Император Павел хотя и не восстановил старинного поклонения, но потребовал изъявления знаков особого уважения к его особе. При представлении ему следовало не просто стать на колено, но стукнуть при этом коленом об пол так сильно, как будто ружейным прикладом. Поданную государем руку следовало целовать так громко, чтобы чмоканье было слышно на всю залу. Несоблюдение этого правила нередко навлекало его опалу. На улицах не только мужчины, но и дамы, встречавшиеся с ними, должны были, несмотря на дождь, снег, слякоть и грязь, выходить из экипажей, причем дамы из страха делали ему глубокий реверанс, остановившись среди улицы, хотя им, в виде снисхождения, и дозволено было исполнять это на подножке кареты. От такой обязанности не была освобождена и императрица, которой, впрочем, августейший супруг оказывал то особенное внимание, что, в ответ на отданную ему императрицей почесть, сходил с коня или высаживался из экипажа и подавал ей руку, чтобы помочь ее величеству сесть опять в карету или в сани. Полиция бдительно следила за каждым выездом государя из дворца, полицейские конные драгуны скакали, а пешие мушкетеры бежали во всю прыть, приказывая встречным на пути снимать не только шляпы, но перчатки и рукавицы. Мимо дворца государева позволялось проходить не иначе как сняв шляпы, а гулявшие в Летнем саду, считавшемся дворцовым, должны были все время прогулки ходить с непокрытыми головами. Следить за обязанностью петербургских жителей – отдавать государю на улицах почесть, сделалось еще затруднительнее, когда Павел Петрович, так сказать, раздвоил свою особу на личность великого магистра. Если государь появлялся на улице в сопровождении свиты или прислуги, одетой в красный цвет – цвет Мальтийского ордена, то он почитался как бы только великим магистром, и тогда никто не должен был замечать его присутствия в столице, а мчавшиеся и пешие, и конно-полицейские чины, в противность обыкновенному порядку, то грозно кричали встречным, то убедительно просили их, чтобы они не снимали шляп при проезде императора.

Понятно, что при таких условиях улицы Петербурга бывали большею частью пусты, все избегали встречи, которая могла навлечь страшные неприятности, а однажды в течение нескольких дней в Петербурге почти вовсе не показывалось экипажей. Как-то в присутствии генерал-губернатора Архарова император, взглянув в окно, увидел экипаж с лошадьми в немецкой упряжке. Государь похвалил эту упряжь, и в тот же день вышло распоряжение, чтобы все жители столицы завели немецкую упряжь, так как с 1 сентября 1798 года никому не позволено будет «ездить по городу в дрожках, а также цугами в хомутах».

Случились и другие еще внешние преобразования в Петербурге. Так, например, запрещено было иметь на магазинах и лавках вывески на французском языке, а вслед за тем не дозволено было называть торговые заведения магазинами, ввиду того что только правительство может иметь магазины провиантские и комиссариатские. Частные постройки в Петербурге чрезвычайно замедлялись в царствование Павла Петровича, так как вследствие желания его окончить сколь возможно скорее постройку Михайловского замка не дозволено было продавать кирпич никуда, как только для этой постройки.

Часть текста отсутствует (стр. 477—484)

развод. Грубер, остававшийся в предкабинетной зале, волновался и злился, с нетерпением ожидая выхода Палена.

– Ну, все ли ты кончил и нет ли еще чего-нибудь у тебя? – спросил государь с явным выражением нетерпения и в движениях, и в голосе.

– Я кончил все, но патер Грубер желает войти к вашему величеству… – доложил Пален.

– Что ему нужно? – отрывисто спросил император.

– Говорит, что пришел с проектом о соединении церквей, – с легкой усмешкой заметил генерал-губернатор.

– Знаю я его проекты, это старая погудка на новый лад. Ну его! Пусть убирается; скажи ему, что мне теперь некогда; может прийти в другой раз, – с заметною досадою проговорил император.

Пален, крепко недолюбливавший Грубера, не без удовольствия передал ему отказ императора в сегодняшнем приеме. Точно громовым ударом поразили иезуита слова генерал-губернатора. Он побледнел и растерялся, полагая, что лишился милостивого расположения государя, что теперь пропала вся его долголетняя, неутомимая работа и что борьба, которую он вел со своими противниками так упорно, не привела его ни к чему. Подавленный и расстроенный, он нетвердыми шагами вышел из приемной государя.

Резкое обращение Палена с Грубером, считавшимся в ту пору едва ли не всемогущим лицом у государя, произвело на присутствующих сильное впечатление. Пален обвел их глазами с торжествующей улыбкой и насмешливо посмотрел вслед иезуиту, уходившему с понуренною головой.

– Должно быть, отец Грубер недосмотрел, откуда сегодня дует ветер, – ухмыляясь, проговорил бывший в приемной генерал Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов, обращаясь к стоявшему подле него князю Лопухину. – Ведь, кажись, как хитер, а, должно быть, еще не подметил, что у нас делаются теперь дела, смотря по тому, откуда дует ветер.

– Да, странная особенность в природе государя, – отозвался шепотом Лопухин. – Он становится особенно мрачен и недоволен, когда дует северный ветер. Граф Иван Павлович давно уже заприметил и говорил мне, что это случается с его величеством с самых ранних лет.

– Оттого-то, видно, Иван Павлович и умеет так сохранить к себе неизменную благосклонность государя. Он знает, откуда дует ветер и о чем в какую пору можно докладывать его величеству, – подсмеиваясь, заметил Кутузов, желавший, чтобы император, который был сегодня не в духе, не потребовал его к себе или не заговорил бы с ним.

Желание Кутузова на этот раз исполнилось. Государь, выйдя из кабинета, не обратил внимания ни на кого из находившихся в приемной и отправился прямо на развод, происходивший, по обыкновению, на плац-параде, перед Михайловским замком.

После обеда императрица с фрейлиною Протасавою поехала в Смольный монастырь, а государь отправился с графом Кутайсовым верхом на обычную прогулку. В воздухе в этот день веяло весенним теплом. Государь, объехав аллеи сада, повернул домой и медленно, в глубокой задумчивости, въехал в ворота недавно занятого им Михайловского замка. На фронтоне этого замка, выглядывавшего грозною недоступною твердыней среди мрамора и гранита, ярко блестела при лучах склонявшегося к закату солнца начертанная золотыми буквами надпись: «Дому твоему подобает святыня Господня в долготу дней».

В 9 часов вечера император сел по обыкновению за ужин. Из семейства государя за столом находились великие князья Александр и Константин Павловичи с их супругами и великая княжна Мария Павловна; а из посторонних лиц статс-дамы: графиня Пален с дочерью, баронесса Ренне и графиня Ливен, камер-фрейлина Протасова, генерал М. И. Голенищев-Кутузов с дочерью, обер-камергеры граф Строганов и граф Шереметев, обер-гофмаршал Нарышкин, шталмейстер Муханов и сенатор князь Юсупов. За ужином император был мрачен и неразговорчив.

 

В десять часов с четвертью государь, встав из-за стола, пошел в свои покои, с ним побежала, ласкаясь к нему и как будто задерживая его на ходу, любимая его собачка Шпиц.

Еще не занималась на небе утренняя заря, когда в городе началось какое-то суетливое, необыкновенное движение. Гвардейским полкам был отдан приказ тотчас собраться на полковые дворы, и там принесли они присягу на верность вновь воцарившемуся Александру Павловичу, а высшие военные и гражданские чины безотлагательно созывались особыми повестками в Зимний дворец. Между тем в Михайловском замке дежурный гоф-курьер записывал следующее: «Сей ночи, в первом часу с 11-го на 12-е число, скончался скоропостижно в Михайловском замке государь император Павел Петрович».

Кончина императора застала Грубера среди обширных замыслов и приготовлений. Хотя влияние его на политические дела при новом государе тотчас же прекратилось, но орден иезуитов утвердился в России. Император Павел отправил к избранному под его влиянием в 1799 году папе Пию VII собственноручное письмо, прося его святейшество о восстановлении в пределах России иезуитского ордена на прежних основаниях. Ответ папы на это письмо не застал уже в живых государя. «Возлюбленный мой сын, – писал Пий VII Павлу, – мера сия полезна. Она будет противодействовать стремлениям, направленным к ниспровержению религии и общественных порядков». Император Александр Павлович привел в исполнение желание своего родителя, и вскоре деятельный поборник иезуитизма Грубер был избран генералом, или «шефом» восстановленного ордена, но недолго пришлось ему стоять во главе общества Иисуса.

В ночь на 26 марта 1805 года показалось над Петербургом зарево. По улицам загремели трещотки, поскакали пожарные, помчались полицейские драгуны и повалил народ к месту пожара, который вспыхнул на Невском проспекте в доме католической церкви. В одном из окон охваченного пламенем здания вдруг сильно зазвенели стекла, я в разбитой раме показалось искаженное ужасом лицо Грубера. Он пытался, но не мог пролезть в раму, чтобы броситься на улицу, а между тем из окна выбились густые клубы черного дыма и рванулось красное пламя. Грубер исчез. Когда же пожар окончился, то найдены были обуглившиеся останки патера в том помещении, из которого он вытеснил митрополита Сестренцевича.

Судьба Мальтийского ордена после кончины его пылкого защитника была печальна. Около этого воинственно-монашеского учреждения сосредоточивались в царствование Павла все главные нити нашей внешней политики, и дела ордена вовлекли Россию в войну сперва с Франциею, а потом с Англиею. Император Александр Павлович нашел необходимым устранить те затруднения, в которые ставило его соединение сана великого магистра с саном русского государя. На четвертый же день по вступлении своем на престол он объявил, что «в знак доброжелательства и особого благоволения» принимает орден св. Иоанна Иерусалимского под свое покровительство, но что вместе с тем он будет оказывать свое содействие к избранию великого магистра, достойного предводительствовать орденом, когда с согласия прочих дворов можно будет назначить место и средства к созыву генерального капитула. Вслед за тем он приказал отменить изображение мальтийского креста в русском государственном гербе и вовсе не намеревался отнимать у англичан Мальту ни в пользу ордена, ни в пользу России. Хотя, по Амьенскому договору, англичане обязались возвратить остров мальтийскому рыцарству, но они и не думали исполнить свое обещание, а в 1814 году Мальта была окончательно оставлена за ними. Покровительствуемые императором Павлом мальтийские кавалеры обратились после его кончины в странствующих рыцарей, отыскивая себе пристанища при разных европейских дворах, а сан великого магистра, так высоко поднятый могущественным русским государем, достался после него мало кому известному командору Томази.

Несмотря на все бедствия, постигшие Мальтийский орден, он доныне существует, но только не в России. Главною его резиденцией считается, с 1844 года, Рим, а упрямый «Almanach de Gotha» продолжает показывать по-прежнему державный орден святого Иоанна Иерусалимского в числе самостоятельных европейских государств.

В России, где водворение Мальтийского ордена возбудило всеобщее недоразумение и породило ропот среди православного духовенства, остались слишком слабые следы «сего древнего, знаменитого и почтительного учреждения». В Петербурге, в католической церкви при пажеском корпусе – в бывшей капелле при «замке мальтийских рыцарей», – можно видеть еще и теперь осененное бархатным с изящным золотым шитьем балдахином царское место, предназначенное для императора Павла как для великого магистра. В московской Оружейной палате хранятся вынесенные гоф-курьерами, без всякого церемониала, из бриллиантовой комнаты Зимнего дворца регалии великого магистра: корона и «кинжал веры». В Романовской галерее того же дворца висит портрет императора Павла, изображенного искусным живописцем Боровиковским в одеянии верховного вождя мальтийских рыцарей; а в домах некоторых наших дворян смотрят со стен закоптевшие и потрескавшиеся портреты их дедов и прадедов, украшенных при императоре Павле знаками державного ордена святого Иоанна Иерусалимского, да еще кое-где в дворцовых залах и на зданиях времен Павла Петровича мелькают осьмиконечные кресты этого ордена, под сенью которых мечтательный владыка русской земли думал совершить в своем государстве коренные преобразования на основах совершенно чуждого нам рыцарства.

Александр I, снимая опалу с лиц, подвергнувшихся ей при его предшественнике, тотчас же позволил графу Литте приехать из его изгнания в Петербург. Возвратившийся Литта и его супруга были одними из самых блестящих представителей высшего петербургского общества. Графиня Екатерина Васильевна скончалась 7 февраля 1827 года, а граф Юлий Помпеевич Литта кончил жизнь 24 января 1839 года. После Венского конгресса ему, как командору Мальтийского ордена, возвратили его огромное состояние в Италии, конфискованное директориею Французской республики. В России были у него обширные имения и большие капиталы, и все его богатства – за выделом, по его завещанию, весьма значительных сумм на разные благотворительные цели – достались его племянникам, графам Литтам, жившим постоянно в Милане.

Сестренцевич был возвращен императором Александром из ссылки и, управляя деятельно церковью, сделался известен своими учеными трудами. Обворожительная Генриетта Шевалье оставалась долгое время предметом нежной страсти Кутайсова, но бенефисы не были уже для нее такою обильною жатвою, какою были прежде, а сожитель ее навсегда остался в майорском ранге, добытом ему Кутайсовым.

Горячее участие императора Павла Петровича к судьбе мальтийских рыцарей готовило события, грозившие в Европе сильными потрясениями. Такое участие государя происходило из его рыцарских чувств, религиозной восторженности и великодушных порывов. Если, однако, попристальнее всмотреться во все, что тогда происходило, то окажется, что главным двигателем дел в России были несколько слов, случайно сказанных очаровательною женщиною влюбленному в нее до безумия мужчине…

КРАТКИЙ СЛОВАРЬ ИНОСТРАННЫХ И ЗАБЫТЫХ СЛОВ

Б а л ь и – см. гл. XX.

Б а с о н – плетенные изделия из нитей, предназначенные в основном для украшения.

Б р е к ч и я – горная порода, состоящая из сцементированных обломков различных пород.

Г а л л и к а н с т в о – религиозно-политическое движение (XIII в.), сторонники которого добивались автономии французской католической церкви от папства.

Ж у п е л – по христианским представлениям, горящая сера, смола для грешников в аду.

З а у ш и т ь – ударить рукой по щеке, дать оплеуху.

«И ф и г е н и я в А в л и д е» (1774), «Ифигения в Тавриде» (1784)

– оперы Глюка.

К а з и м и р – вышедшая из употребления шерстяная ткань, легкое сукно, полусукно с косой ниткой.

К у т т е р, или т е н д е р, – морское парусное одномачтовое судно с косыми парусами; в парусном военном флоте – самый малый корабль.

Н е д о т ы к а – недотрога.

Н е д у г о в а т ь – болеть, хворать.

О с т р о ж с к а я о р д и н а ц и я – см. гл. VIII.

П о е з ж а н е – здесь: участники торжественной процессии, поезда.

П р и т о н – пристанище, прибежище, убежище, приют, пристань, привал.

С х и з м а – церковный раскол; схизматик – раскольник.

С у п е р в е с т – кафтанчик без рукавов.

С у ф ф р а г (и) а н – в католической церкви то же, что викарий в православной. В древнерусской церкви – наместник при епископах.

Т у п е й – взбитый хохол.

У н и ч т о ж е н и е – здесь: унижение, уничижение.

Ф у х т е л ь – удар по спине плашмя обнаженной шпагой, саблей.

Щ и к о л о д (т) к а – здесь: то же, что щеколда.

Э м и н е н ц и я – титул католических священников и кардиналов; до XVII в. также титул духовных курфюрстов и гроссмейстеров ордена иоаннитов.

Э с п а н т о н – небольшая пика с плоским наконечником и поперечным упором. Была на вооружении в русской армии до 1807 г.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13 
Рейтинг@Mail.ru