Леонид Андреев
Царь голод
Картина четвертая
Бунт голодных и предательство Царя Голода
Ночь великого бунта. Великолепная, чрезвычайно богатая зала. Статуи, картины старых и новых мастеров, мозаика, мрамор, тропические цветы.
Направо, сквозь широкую арку, спуск вниз по белой мраморной лестнице.
Налево, также сквозь арку, видна библиотека – ряды шкафов, уставленных книгами в богатых переплетах. Из предосторожности горят не все огни, и освещена зала тускло; всю заднюю стену занимают большие, почти до полу, окна, за которыми клубится ярко огненно-красное зарево пожаров. Когда в зале темнеет, на пол от окон ложатся широкие багровые полосы, и люди, стоящие у окон, бросают длинные черные тени. В том, как беспорядочно расставлена мебель, и в том, что хозяев трудно отличить от гостей, в движении танцующих, в забвении некоторых приличий чувствуется страх и ожидание. Музыка, помещающаяся на хорах, то начинает играть громко и бравурно, то беспорядочно замолкает; и одна какая-нибудь труба нелепо долбит свою ноту и сразу испуганно обрывается – точно охнув.
Дворец, охраняемый внизу стражею, считается местом относительно безопасным, и бунт загнал сюда почти всех, кому он враждебен и кто его боится. Так же, как и Зрители в суде, пышно разодетые декольтированные дамы и девицы, осыпанные драгоценностями, красивые, породистые; такие же мужчины, во фраках. Но есть и в сюртуках и даже в блузах: так, группа Художников и Писателей одета с несколько искусственной небрежностью.
Ученые почти все в сюртуках и пиджаках, некоторые довольно грязны. Тут же, в толпе, несколько священнослужителей со скромными, заискивающими лицами; к ним остальные относятся невнимательно и даже грубо.
Движения собравшихся суетливы. Быстро образуются группы и так же быстро распадаются, потому что все ищут нового и успокоительного; почти никто не сидит. Часто с осторожностью подходят к окнам и заглядывают на улицу, иногда безуспешно пытаются задернуть прозрачные гардины. И во все время картины где-то недалеко бухает набатный колокол голодными призывными звуками; и кажется после каждого особенно сильного удара, что ярче стало зарево и беспокойнее движения гостей. Удары колокола то учащаются, и тогда в них чувствуется надежда, радость, почти торжество, то становятся медленными, тяжелыми, печальными – точно устали и руки и сердце старого Звонаря. Так же непрерывно слышится хриплый рог Смерти. То далекий, то до ужаса близкий, он минутами заглушает все остальные живые и мертвые голоса; и тогда как бы сами гаснут многие огни, и все замирает в неподвижности, и по полу ложатся длинные черные тени от ярко багровеющих окон.
Занавес открывается при смешении всех этих звуков: бравурной, но растерянной музыки, хриплого рога и частых ударов колокола.
Разговор гостей
– Я все еще не могу поверить, что бунт вспыхнул. Какой ужас!
– Да и многие не хотят верить. Это произошло так внезапно. Еще только вчера все было спокойно и мирно.
– Но послушайте, что делается там. Эта смерть…
– Каждый удар колокола обрушивается на голову, как молот!
– Ведь это значит, что через минуту могут прийти сюда и убить всех: мужчин, женщин, детей.
– Нас охраняют.
– Ах, оставьте! Неужели вы верите в стойкость этой наемной сволочи, что внизу? Стоит перейти силе на ту сторону, и все будет кончено. Где Царь Голод?
– Там!
– Боже! Неужели он изменяет? Я всегда говорил, что не нужно доверяться этому подлому лакею, этому пройдохе, провокатору!
– Погодите бранить его. Еще неизвестно, с кем он, с нами или с мятежниками!
– Зачем играет музыка? Крикните ей, чтобы замолчала.
– С музыкою легче.
– Оставьте! Нас могут услыхать с улицы.
– Там не слышно. Там своя музыка. Послушайте!
Прислушиваются.
– Боже мой, какой ужас! Не нужно привлекать внимания. Эй вы, музыканты, замолчите!
– Неудобно без хозяев.
– Ах, разве теперь не все равно! Да замолчите же вы, там!
Музыка беспорядочно затихает. Ужас гостей.
– Что случилось?
– Почему музыка молчит? Что случилось?
– Сюда идут!
Громкий дрожащий голос:
– Господа, сюда идут! Господа, господа!
Все мечутся. Истерический плач.
– Да нет же, успокойтесь, ничего не случилось.
– Баррикадируйте двери!
Голос Хозяина дома:
– Что случилось? В чем дело?
– Кто-то приказал музыке молчать, и вот все в ужасе.
– Кто приказал? Как он смел? Музыканты, играйте. Господа, ничего не случилось. Сейчас будем танцевать. Кавалеры, приглашайте дам на котильон.
Некоторое успокоение. Кое-где даже слышен смех.
– Позвольте вас просить.
– Вы наступили на платье.
– Pardon!
Разговор ученых
– Конечно, бояться нечего. Раз Царь Голод с нами…
– А вы уверены в этом?
– Но, по крайней мере, история…
– Ах, это так шатко: история. Разве мы знаем настоящую историю?
– И это говорите вы, историк?
Сдержанный смех и улыбки.
– Я знаю только одно, что это ужасно. Как можете вы измерить энергию, которую накопил Царь Голод в этих темных, несчастных массах. Быть может, ее достаточно только для короткой вспышки, а быть может, она опрокинет все, всю нашу культуру. (Указывает на окна.) Вы знаете, что это горит? Хорошо, если дом. А если это уже горят музеи? Библиотеки?
– Огонь не разбирает ничего!
– Боже мой!
– Неужели все погибнет!
Кто-то гасит часть огней. Становится темнее, и окна ярко багровеют. И снова ужас.
– Что это?
– Почему темно? Что случилось?
– Господа, господа!
– Прекратился ток!
– Сейчас наступит тьма!
– Зажигайте свечи! Где свечи? Скорее!
– Да нет же, успокойтесь. Какие трусы!
– Позвольте вас просить?
– Вы с ума сошли? Танцевать?
Музыка играет вальс.
– Почему же вальс? Говорили, что котильон?
– Ах, не все ли равно: вальс, котильон, дьявол!
– Как вы грубы!
– Pardon!
В полутемноте кружится одиноко какая-то пара и вскоре куда-то исчезает.
– Господа, новости! Новости!
– Что такое?
– Новости! Слушайте!
Музыка беспорядочно затихает. На середину выходит Молодой человек.
Костюм в беспорядке, лицо бледно, на лбу кровавое пятно. Его окружают.
– Я оттуда.
– Боже мой!
– Говорите! Говорите!
– Это ужас! Я точно вырвался из другого мира, который может пригрезиться только во сне. Пустынные улицы, над которыми в воздухе проносится рев. Откуда он – я не знаю. Кровавая мгла. Черные тени. Трупы под ногами. Молчаливые раскаленные пожарища, около которых нет никого. Где люди?
– Вас ранили?
– И вдруг – толпа. Вихрь криков, тел, оскаленных зубов. Кто это? Я никогда не видал их раньше. Они разрушают все. Они убивают друг друга. Они убивают детей. Я видел: они сожгли большой дом, полный спасавшихся женщин и детей!
– Какой ужас!
Кто-то истерически плачет.
– Замолчите!
– Это голодные!
– Это чернь! Они придут сюда.
– Какие-то косматые, полуголые чудовища. Кто это? Я никогда не видала их раньше. И еще говорят, что двинулась деревня, что все деревни идут в город.
– Это конец!
– Мы погибли!
– Это революция!
– Не оскорбляйте революцию. Это бунт. Вы слыхали: они жгут женщин и детей.
– Звери вышли из лесов!
– Леса идут на нас!
– Мы погибли!
– Говорят: уже слышно скрипение их телег. На них они хотят увезти все, что останется от нашего города.
– Орда варваров идет на нас!
– Звери вышли из лесов!
– Я слышу скрипение колес. Мы погибли!
– Гасите огни!
Гаснет еще несколько огней. Рог Смерти слышится где-то совсем близко.
– И я видел, как жгли женщин и детей. И я не хочу после этого жить. Я пришел только рассказать – предупредить. Там где-то мой отец, мать…
Скажите им, что я умер. (Быстро выхватывает револьвер, стреляется.)
Ужас. Все мечутся. Труп быстро подхватывают и уносят.
– Что это?
– Сюда пришли. Господа!
– Нет, это застрелился кто-то.
– Зачем же он всех пугает?
– Подотрите кровь!
– Музыка! Музыка!
– Он сказал, что горит Национальная галерея.
– Что?
– Горит Национальная галерея.
– Господа! Новость. Горит Национальная галерея.
Многие бросаются к окнам.
– Где? Где?
– Вот.
– Это правда!
– Осторожнее, господа, осторожнее!
– Задерните занавеси!
– Горит Национальная галерея!
– Послушайте, вы наступили мне на ногу.
– Какой огонь!
– Что? Что? Что?
Крайне взволнованный, выбегает из библиотеки Художник в большом белом галстуке и бархатной блузе. За ним выходят другие Художники.
– Это правда? Горит галерея?
– Да. Да. Смотрите.
– Горит галерея? Горит Мурильо? Горит Веласкес? Рубенс? Джорджоне?
– Да. Да. Смотрите, какое зарево.
– Еще бы. Масляные краски!
Художник (рыдает, закрыв лицо руками. И вдруг кричит исступленно). Я не позволю! Я не позволю жечь картины. Я не позволю! (Бежит к двери.)
– Куда он?!
– Он с ума сошел!
– Держите его!
– Убежал!
– Хотел бы я посмотреть, как он не позволит. Удивительные фантазеры эти артисты!
Художники группою
– Горит Мурильо!
– Горит Веласкес!
– Горит Джорджоне!
– Боже, боже!
Некоторые из Художников преклоняют колени перед старинною черною картиною и говорят, молитвенно опустив голову:
– Ты, бессмертная Картина!
– Ты, дивное создание человеческого гения!
– На тебе покоится божественная красота. И ты умрешь!
– Ты оправдание всей жизни нашей. И ты умрешь!
– Люди погибнут с тобою.
– И погибнет красота. Кто захочет жить, когда погибнет красота?
– Прости нас, великая, божественная Картина. Мы бессильны защитить тебя.
– Нам самим остается только умереть!
Злой, отрывистый смех Гостей.
Голоса. Тут гибнут люди, а они о Картинах!
– Фанатики, они знают только свои картины. Что такое их картины! Тут можем погибнуть мы, вот что важно.
– Картины хороши в спокойное время.
– Нас не спасут их картины! Картины!
– Но все-таки жалко.
– Оставьте! Только бы мы уцелели – для нас напишут новые картины.
– Еще лучше!
– Сколько угодно. Мы можем погибнуть – вот что важно!
– Но господь не допустит, чтобы погибло столько невинных.
– Ах, оставьте, святой отец. Вы бы лучше раньше учили этих мерзавцев, что голод – путь к блаженству, а не к бунту!
– Учили, но… (Аббат разводит руками.)
– Не верят!
– Верят, но… (Продолжает стыдливо.) Сегодня они повесили одного аббата. Страшно подумать, что ответят они богу?
– Что же? Разве веревка оборвалась?
Аббат стыдливо отходит.
Старичок в мундире. Я всегда утверждал, что необходимы реформы. Нельзя доводить до крайности. Вовремя брошенный кусок хлеба, даже просто ласковая улыбка… (Изображает старческим ртом ласковую улыбку.)
– Ах, пожалуйста, реформы, все что угодно. Мы можем погибнуть, вот что важно. Вы понимаете это: мы!
Все с яростью наступают на Старичка и бьют себя кулаками в грудь.
– Мы можем погибнуть, вот что важно. Мы!
– Мы!
– Вы понимаете это: мы!
– Мы! Мы!
Яростными криками «Мы! Мы! Мы!», двигаясь толпою, загоняют Старичка куда-то в угол. Зарево, звук рога и колокола сильнее.
Тоскливые голоса. Боже! Неужели умирать!
– Жить так приятно. Если они придут сюда, я стану на колени, я буду умолять их: не убивайте меня, жить так приятно.
– Боже, а я только что заказала новое платье. Боже, я только что заказала новое платье!
– Неужели умирать!
– Я не хочу умирать! Я хочу жить! Меня не имеют права убивать, если я хочу жить!
– Жить! Жить!
Толкаясь, с тоскливыми воплями «Жить! Жить!» беспомощно мечутся по залу. Что-то дикое, нелепое начинает играть музыка и, точно сама себя испугавшись, с воплем умолкает. Входит Профессор, сильно расстроенный. На него не обращают внимания. Толкают.
– Позвольте! Позвольте! Да позвольте же! (Почти плачет.) Я должен вам сказать! Я должен сказать!
– Что такое?
– Чего ему надо?
– Кто это? Чего ему надо?
– Господа, новости!
Собираются расстроенной кучкой вокруг Профессора.
– Господа! Я сейчас проходил по улице – они жгут книги!
– Какие книги?
– Что он говорит?
– Жгут какие-то книги!
– Ну так что же! Что ему надо!
Профессор. Наше сокровище – нашу человеческую гордость – нашу великую святыню – они жгут книги, господа. Безумная чернь, что ты делаешь? Что ты делаешь?! Ах, друзья мои, друзья мои, – и когда я… когда я бросился отнимать… один маленький in octavo… [[2] ] он, негодяй, ударил меня.
(Плачет, протягивает, шатаясь, руки, но встречает пустоту.) За что он ударил меня? Разве я отнимал у него хлеб? Я работал честно, у меня только и есть что вот этот черный… черный сюртук. И больше ничего. Даже другого сюртука нету! Негодяй! (Плачет; обводит близорукими, заплаканными глазами комнату.) И когда я подумаю, что все это должно погибнуть – эти красивые статуи, эти дивные шкафы с книгами – в таких переплетах, – эти милые, прелестные, одухотворенные лица… Друзья мои! (Протягивает руки. всматривается. Молчат. Глядят на него откровенно. И вдруг он говорит тихо, с недоумением.) Где же лица? Где же лица? Что это? Кто это? (Громко.) Кто это?
Ищет дрожащими руками очки, надевает, смотрит – пренебрежительно, с улыбками, не удостаивая ответа, как сумасшедшего или ребенка, отходят.
Молча, продолжая недоуменно оглядываться, идет за ними разбитой старческой походкой и скрывается в библиотеке. А вопли уже начались. Но теперь в них звучит подавленность, тоска, полная беспомощность, почти покорность.
– Мы должны умереть.
– Приближается гибель!
– Кто спасет нас? Мы погибаем.
– Уже нет надежды. Мы погибаем.
– Бог отступился от нас.
– Смерть! – Смерть! – Смерть!
Появляется Девушка в черном. Говорит громко:
– Что с вами? Отчего вы не танцуете? Где музыка? Музыканты, играйте!
(Молчание. Девушка в недоумении, потом в гневе.) Что же вы? Вы боитесь?
Почему горят не все огни? Вы боитесь? О, трусы! Мне стыдно быть с вами! Да танцуйте же! (Топает ногою.)
Тихие, злые, хитрые голоса:
– Она сумасшедшая.
– Танцевать – теперь!
– Уйдем от нее.
– Она сумасшедшая. Ее нужно посадить в сумасшедший дом.
– Уйдем!
– Уйдем. С ней опасно. Она – кричит.
– Там могут услыхать. Уйдем! Уйдем!
Девушка в черном. Не в темноте, а в ярком свете нашей жизни должны мы их встретить. Вы слышите, трусы! Мы должны их встретить – танцуя – танцуя – танцуя! Пусть красотою будет наша смерть! Вы слышите!
Все обернули к ней спины и потихоньку уходят, на цыпочках, согнувшись.
Одни только спины, трусливые, съежившиеся, хитрые. И тихий, злорадный, испуганный шепот:
– Она сумасшедшая.
– Уйдем от нее.
– Уйдем!
– Тише! Тише!
– Обманем ее! Уйдем потихоньку!
– Тише! Тише!
– Обманем!
– Тише!
Девушка в черном. О, трусы! Боже мой, что же это! Да танцуйте же, танцуйте! (В бешенстве плачет, топая ногами.)
– Тише! Тише! Уйдем! Тише!
– Не хотите! Так смотрите, я буду танцевать одна!
Хочет кружиться. К ней подходит Молодой человек, до сих пор молча стоявший у колонны, и говорит с изысканной нежностью:
– Позвольте вас просить.
Без музыки, в пустом пространстве некоторое время кружатся. А те, продолжая стоять к ним спинами, согнувшись, смотрят на них через плечи и шепчут, наполняя зал шипением:
– Сумасшедшие! Сумасшедшие! Сумасшедшие! Сумасшедшие!
Молодой человек (останавливаясь). Идемте отсюда. Вам здесь не место.
Проводит Девушку среди поспешно расступающихся Гостей. Как только они скрываются, все с хохотом высыпают на середину.
Ликующие голоса. Ушла!
– Ха-ха-ха! Ушла!
– Мы ее обманули!
– Как они танцевали!
– Ха-ха!
Сердитый голос. Ее нужно посадить в сумасшедший дом. Своим криком она может поднять на нас весь город.
– Связать!
– Заткнуть ей рот.
– Еще немного – и я бы схватил ее за горло.
– Танцевать? Мы погибаем – вот что важно!
– Нужно молиться богу.
– Оставьте. Бог лучше вас знает, в чем тут дело. Нам нужно молиться дьяволу!.. Дьяволу!..
– Что они говорят? Это кощунство! Бог за нас!
– Я не хочу умирать. Я хочу жить – жить! А кто мне даст жизнь, бог или дьявол, – мне все равно!
– Он сошел с ума!
– Нет, он прав! Мы должны молиться дьяволу!
Шум. Почти вбегает Лакей и говорит Хозяину дома.
– Сюда идут! Уже близко!
– Что?
– Сюда идут!
Хозяин дома (задыхаясь, громко). Господа, внимание. Они идут сюда. Гасите огни. Гасите огни. Скорее! Есть еще надежда, что нас не заметят в темноте. Гасите огни!
Общий переполох, но голосов не слышно. Охваченные паническим страхом, молча, точно слепые, все движутся в разные стороны и натыкаются друг на друга, пока гасят огни. И отовсюду, из всех дверей являются такие же смятенные, растерянные фигуры. Приходят и Художники. Погасла последняя лампочка, и наступает полная темнота, в которой со зловещей яркостью выступают красные четырехугольники окон. Теперь в среднем большом окне с цельным стеклом можно рассмотреть черный силуэт старинной колокольни, за которым клубится красный дым и даже как будто показываются языки огня. И оттуда идет непрерывный звон. Недалеко и хриплый рог Смерти. И в темноте протяжные плачущие голоса:
– Приближается гибель.
– Они идут, уже слышны их жестокие шаги!
– Погибнут картины! Погибнет Веласкес, Мурильо, Джорджоне!
– Погибнем и мы! И мы! И мы!
– Приближается гибель!
– Пощадите нас, голодные.
– Простите нас, голодные. Мы все сделаем для вас.
– Погибнет Веласкес!
– Боже, сжалься над нами!
– Он не услышит! Он отступился от нас.
– Он никогда и не был с нами. Молитесь дьяволу!
– Дьявол! Дьявол!
– Боже! Боже!
– Приди, о дьявол!
– Защити нас, о дьявол!
– Боже! Боже!
– Дьявол! Дьявол!
– Приближается гибель!
Стоны. Внезапно в темноте, с той стороны, где лестница, раздается мелкий, но спокойный, самоуверенный и громкий голос:
– Что здесь такое? Отчего у вас темно? Разве ток прекратился?
Одновременно испуганные и радостные голоса:
– Дьявол! Дьявол!
У входа зажигаются несколько лампочек и освещают маленькую фигурку Инженера. Это низенький, лысый, грязновато одетый, но чрезвычайно самоуверенный человечек. Некрасив, – хорош только большой выпуклый лоб.
Говорит что-то с улыбкой Лакею – он демократичен и не считается с приличиями, – и тот отвечает, разводя почтительно руками.
Инженер. Ага, понимаю! Пустяки, господа, пустяки. Можете зажечь все огни. Зажги-ка, любезный, они сами сейчас едва ли…
Вынимает грязный носовой платок и громко сморкается. Общая радость, крики «Инженер! Инженер!». Зажигаются все огни. Хозяин дома обнимает Инженера.
– Новости, дорогой мой, новости!
– Господа! Новости! Инженер принес новости!
– Пусть говорит!
– Слушайте, слушайте!
Инженер. Ничего особенного, господа. Должен вам сказать…
Вынимает платок и громко сморкается. Возмущенные нетерпеливые голоса:
– Что это?
– Тут ждут, а он…
– Он еще сморкается…
Инженер. Господа, если бы мой нос строил я, он, конечно, не нуждался бы в платке. Но насморк…
– Новости! Новости!
– Особенных новостей нет. Бунт еще продолжается. Эти господа зажгли что-то там еще, кажется, Национальную галерею. Такие идиоты! Впрочем, очень возможно, что галерея зажжена нашими же снарядами.
– Так это правда! Дальше! К делу!
– Могу добавить, что бунт захватывает, по-видимому, некоторые новые районы. Но мы, инженеры, приняли некоторые меры…
– С кем Царь Голод? Вы не видали?
– Виноват, этим вопросом не интересовался. Так вот, осмелюсь доложить, мы приняли некоторые меры… Боюсь, однако, что здесь нет людей, которые хорошо знали бы математику.
– Говорите без математики.
– Хорошо-с. Так вот, я и мои товарищи сделали несколько снарядов особенной, так сказать, разрушительной силы, размеры которой, сударыня, я затрудняюсь определить. Представим, например, обычную городскую площадь, полную народа, – и достаточно одного-двух таких снарядов…
Голоса. Ого!
– Славно! Так, так. На кусочки!
– Какой ужас!
– Оставьте. Я говорил, что нужно молиться дьяволу. Браво!
– Браво! Браво!
Аплодисменты. Инженер кланяется и снова вынимает платок.
– Извините, господа, но, право, такой ужасный насморк…
