Леонид Андреев
К звездам
Действие третье
Большая темная комната, нечто вроде гостиной. Мебели мало, ничего мягкого, два книжных шкафа, пианино. Задняя стена: дверь и два большие итальянские окна выходят на веранду. Окна и дверь открыты, и видно темное, почти черное небо, усеянное необыкновенно яркими мигающими звездами. В уму у стены, ближе к авансцене, стол, на нем под темным абажуром лампа. За столом Инна Александровна читает газеты. Анна что-то шьет. Лунц ходит взад и вперед. У одного из шкапов Верховцев на костылях, достает книгу. Глубокая тишина, какая бывает только в горах.
Молчание продолжается некоторое время после открытия занавеса.
Верховцев (бормочет). А, черт!
Инна Александровна Валя, ты читал, что президент отказал Кассовскому в помиловании?
Верховцев Читал.
Инна Александровна. Что же это такое, а?
Верховцев Расстреляют.
Инна Александровна Докуда же это будет, господи? Неужели и так мало жертв?
Верховцев (несет книгу под мышкой, роняет). А, чтоб тебя черт… Анна, подними.
Анна (медленно встает). Сейчас.
Лунц молча поднимает книгу, кладет на стол и продолжает ходить.
Верховцев (медленно садится, перелистывает книгу; Анне). Неужели тебе не надоест ковырять?
Анна. Нужно же что-нибудь делать.
Верховцев Читала бы.
Анна не отвечает. Молчание.
Нет, не могу. Какая дьявольская тишина, как в гробу! Еще неделя такая, и я брошусь в пропасть, запью, побью Поллака.
Лунц (нервно). Ужасная тишина! Точно осуществился сон Байрона: солнце погасло, все уже умерло на земле, и мы – последние люди. Ужасная тишина!
Верховцев Житов, вы что там делаете?
Житов. (с веранды). Смотрю.
Верховцев (презрительно). «Смотрю»!
Молчание.
Не могу я без работы!
Анна. Что же поделаешь, надо терпеть.
Верховцев Терпи ты, если хочешь, а я… Черт! (Читает.)
Инна Александровна (сидит, задумавшись). Сереженьке теперь было бы двадцать один год уж… Красивый он был мальчик, на Колю похож был… Анюта, ты его помнишь?
Анна. Нет.
Инна Александровна А я так помню… Ты, Анюта, била его, ты злая была маленькая. И как скрутило быстро – в три дня. Воспаление слепой кишки – у такого-то крошки! Как стали резать ему животик, так, поверите ли, Иосиф Абрамович…
Верховцев. Да ну вас, ей-богу! Весь вечер сегодня все о покойниках. Ну, умер и умер, и хорошо сделал, что умер. Житов, идите сюда разговаривать!
Житов. Сейчас.
Лунц. Какая тоска!
Верховцев А что Маруся-то пишет, Инна Александровна?
Инна Александровна (со вздохом). Пишет много, да толку не добьешься. Обещает через неделю, а там опять что-нибудь задержало, а там опять через неделю. Вот и во вчерашнем письме то же…
Верховцев Знаю, знаю, я думал, нет ли чего нового.
Инна Александровна. Уж не заболел ли Колюшка?
Верховцев Так и заболел уж! Скажите еще: умер.
Лунц. Она тогда мертвого его украдет и привезет.
Инна Александровна Да что вы? Что вы говорите-то, подумайте!
Житов. (входит). Ну, о чем говорить?
Верховцев Садитесь. Вы что там делаете?
Житов. На звезды смотрел. Какие они сегодня красивые и беспокойные.
Входит Петя. Вообще в течение действия он несколько раз проходит сцену.
Лунц. А я сегодня не могу смотреть на звезды. Я не знаю, куда бы от них ушел, я спрятался бы в подвал, но и там я буду их чувствовать. Понимаете: как будто нет расстояний. Как будто все эти громады, живые и мертвые, столпились над землей и приближаются к ней, и что-то такое в них есть… Я не знаю. (Ходит, продолжая жестикулировать.)
Житов. Атмосфера тут очень чистая. Вот в Калифорнии…
Верховцев А вы были в Калифорнии?
Житов. Был. Вот в Калифорнии, на обсерватории Лика, так, правда, иногда жутко смотреть.
Петя. Мама, откуда у вас в кухне эта старуха?
Инна Александровна Какая? А, эта-то? Пришла, я и велела ее приютить. Снизу она, из долины. Нищенка, что ли, глухая, у нее не поймешь.
Петя. Как же она взошла на гору? Как она могла?
Верховцев Вам бы тут, теща, богадельню устроить.
Инна Александровна А что ты думаешь? Может быть, и устрою, если Сергей Николаевич согласится. Ты почитал бы…
Петя. (настойчиво). Мама, как она взошла?
Инна Александровна Да не знаю, голубчик. Ты почитал бы, что Марусечка о голодных детках пишет: Мамочка, хлебца хочу, – ну и пошла мать за хлебом, и уж как она его там достала – и говорить не стоит… Пришла, а девочка-то уже мертвая.
Анна. Благотворительностью ничего не сделаешь.
Инна Александровна. Что же, так пусть и умирают?
Петя. Пусть умирают. Иосиф, вы что-то грустны сегодня?
Лунц Да, Петя, у меня очень тяжелые мысли. Это такая ночь, я не знаю, какая это ночь. Это ночь призраков. Вы смотрели сегодня на звезды?
Петя. А мне вот весело! (Бренчит что-то дикое на рояле.)
Верховцев Оставь!
Петя. (играет и поет). Как мне весело!
Инна Александровна. Да ну, Петечка, оставь же!
Петя громко захлопывает крышку рояля и выходит на веранду. Молчание.
Лунц. А Трейч скоро вернется?
Верховцев. Не вышло… значит, сегодня или завтра. Житов, что вы все молчите?
Житов. Так. Не хочется говорить что-то.
Лунц У меня такие тяжелые мысли! Такие тяжелые мысли! Так можно убить себя.
Верховцев Пустое. Среди астрономов нет самоубийц.
Лунц. Я плохой астроном. Очень, очень плохой.
Анна. Тем и лучше, вот и займитесь чем-нибудь дельным.
Лунц. Я сегодня боюсь звезд. Я думаю: какие они огромные, какие они равнодушные и как им нет никакого дела до меня, и я становлюсь такой маленький, такой жалкий – как, знаете, цыпленок, который во время еврейского погрома спрятался куда-нибудь, сидит и ничего не понимает.
Петя входит.
Верховцев Звезды – и еврейский погром… Странная комбинация.
Инна Александровна (предостерегающе кивает головой Верховцеву). Это оттого, Иосиф Абрамович, что у всех нас нервы развинтились. Ведь подумать только: уже полтора месяца, как уехала Маруся, а ничего нет. Я сама, на что ко всему привычный человек, а и то вздрагивать начала.
Лунц. Летает пух, звенят стекла, а он сидит – и что он думает?
Верховцев Ничего не думает. Думает, что снег идет.
Лунц Меня пугает бесконечность. Какая бесконечность? Зачем бесконечность? Вот я смотрю на звезды: одна, десять, миллион – и все нет конца. Боже мой, кому же я жаловаться буду?
Верховцев А зачем жаловаться?
Лунц. Вот я, маленький еврей… (Ходит, продолжая жестикулировать.)
Поллак (входит). Добрый вечер. Я могу, господа, посидеть с вами? Я не помешаю?
Инна Александровна. Конечно, нет. Пожалуйста.
Поллак. Магнитная стрелка очень колеблется, Лунц. Завтра нужно наблюдать солнце.
Лунц что-то бормочет.
Вам я уж не говорю, Житов, – вы, по-видимому, окончательно бросили занятия. Вы уезжаете?
Житов. Да. Послезавтра.
Инна Александровна. Что это? Ведь вы же, Василий Васильевич, хотели подождать Колюшку? Как же это вы так? сразу?
Житов. Да нет же. Надо ехать. Засиделся.
Верховцев. Вот будет тощища, как вы уедете. Пошлите вы к черту эту Зеландию.
Житов. Нет, надо.
Анна. А вы что же не работаете, господин Поллак?
Поллак. Сегодня я мечтаю, уважаемая Анна Сергеевна. Сегодня мне исполнилось тридцать два года, и именно в эту минуту. Я родился вечером, в десять часов тридцать семь минут. Вычитая разницу во времени, получается (смотрит на часы) как раз десять часов шестнадцать минут.
Верховцев Поздравляю.
Поллак. Благодарю вас. И я сегодня немного мечтаю. В мои тридцать два года я уже сделал довольно много для науки, и мое имя… Впрочем, я не буду входить в подробности. И я уже имею право устраивать личную жизнь.
Верховцев Да неужели вы женитесь? Вот так штука!
Поллак. Да, вы угадали. Я женюсь.
Инна Александровна И хорошо делаете, голубчик. Только бы жена попалась хорошая.
Поллак. Моя невеста в этом году оканчивает курс в университете, и скоро, уважаемая Инна Александровна, ваше уютное жилище перестанет считать меня своим членом.
Инна Александровна Вот какой тихоня! И как-то вы ни разу не проговорились.
Петя. (резко). Я тоже женюсь. У меня тоже есть невеста. Красавица!
Поллак. Да? Вы шутите?
Инна Александровна. Петя!
Петя хохочет и уходит на веранду.
Анна. Что это с ним? Как распустился!
Инна Александровна И не знаю. С того дня, как вы приехали, прямо узнать нельзя. Иосиф Абрамович, вы ближе с Петей, не знаете, что с ним такое? Беспокоюсь я.
Лунц С Петей? Он хороший мальчик, честный мальчик. И у него тоже тяжелые мысли.
Поллак. Итак, продолжайте, господа… Я сегодня немного нервно настроен и с удовольствием послушаю вашу беседу.
Лунц (бормочет). Звезды, звезды…
Поллак. Что вы хотите рассказать нам о звездах, дорогой Лунц?
Лунц. Вот и тогда они светили где-то над тучами, когда мы сидели, и ждали, и думали, что там уже полная победа, и теперь они светят… Можно с ума сойти…
Верховцев. Работать, работать надо, а тут сидишь как на цепи, в этом чертовом гробу. Эх! (Ковыляет по комнате к окну, смотрит некоторое время и возвращается обратно.) Кажется, Трейч вернулся.
Поллак. Мне очень нравится господин Трейч. Это очень серьезный человек.
Инна Александровна. Значит, опять ничего?
Верховцев (грубо). А вы чего ждали? Ведь вам уже писали, что ничего.
Инна Александровна Господи, господи! Колюшка мой, Колюшка! Не дождусь я тебя, голубчика, чует мое сердце. (Тихо плачет.)
Трейч (входит, здоровается со всеми и усаживается). Добрый вечер!
Инна Александровна. Устали, голубчик. Поесть не хотите?
Трейч. Благодарю вас, я кушал дорогой.
Верховцев Что нового?
Трейч. Много арестов. О том, что Занько повешен, вы, конечно, знаете?
Голоса. Разве?
– Занько?
– Нет. Когда же это?
Верховцев Бедный малый! Ну, как он?.
Инна Александровна Такой молодой!. Ведь это он был здесь с Колюшкой в прошлом году? Такой черненький, с усиками.
Анна. Да, он.
Инна Александровна Руку мне поцеловал… Такой молодой… Мать у него есть?
Анна. Ах, мама!. Не знаете, Трейч, не проговорился он?
Трейч. Он храбро встретил смерть, хотя с ним поступили подло. Он просил, чтобы при казни присутствовал его защитник: у него нет родных, и он имел на это право. Ему обещали и обманули его, и в последнюю минуту он видел только лица палачей и звезды. Его казнили вечером.
Лунц. Звезды, звезды!
Молчание.
Трейч. В Тернахе солдаты убили около двухсот рабочих. Много женщин и детей. В Штернбергском округе голод. Утверждают, что были случаи поедания трупов.
Верховцев Вы черный вестник, Трейч.
Трейч. В Польше начались еврейские погромы.
Лунц. Что? Опять?
Поллак. Какое варварство! Какие глупые люди!
Инна Александровна Ну, может быть, еще только слухи.
Много говорят…
Верховцев Ну, а наши? А наши?
Трейч (пожимает плечами). Завтра я иду туда.
Анна. Ну, и вас повесят. Больше ничего. Нужно выждать.
Верховцев. И я с вами! К черту!
Анна. Куда же ты с такими ногами пойдешь? Одумайся, Валентин, ты не ребенок.
Верховцев А!.
Трейч. А как ваши ноги, Валентин?
Верховцев машет рукой.
Анна. Плохо.
Инна Александровна. А про Колюшку – ничего?
Трейч. В назначенный час на месте никого не было, и я понял, что дело отложено. Я сам теряюсь в догадках. Завтра я иду туда.
Инна Александровна. Бог вам в помощь, голубчик. Благословляю вас, как сына.
Трейч целует у нее руку.
Поллак (Житову). Скажите пожалуйста-рабочий, а как воспитан. Я удивлен.
Житов. М-да.
Поллак. И мне очень нравится, что он рассказывает так ясно и коротко.
Лунц (кричит). Вы слышали?
Анна. Что с вами? Как вы кричите! Испугали…
Лунц Опять! Опять убивают отцов и матерей, опять рвут детей на части. О, я почувствовал это, я понял это сегодня, когда взглянул на эти проклятые звезды!
Поллак. Дорогой Лунц, успокойтесь.
Инна Александровна. Зачем вы сказали это, Трейч!
Трейч. Это ничего.
Лунц. Нет, я не успокоюсь, я не хочу успокаиваться! Я довольно был спокоен. Я был спокоен, когда убили мать, и отца, и сестру. Я был спокоен, когда там, на баррикадах, убивали моих братьев. О, я долго был спокоен! Я и теперь спокоен. Разве я не спокоен? Трейч!. Значит, все… напрасно?
Трейч. Нет. Мы победим.
Лунц. Трейч, я любил науку. Поллак, я любил науку. Когда еще был маленький, такой маленький, что меня били все мальчики на улице, я уже тогда любил науку. Меня били, а я думал: вот я вырасту и стану знаменитым ученым, и буду честью своей семьи – моего дорогого отца, который отдавал мне последние гроши, моей дорогой мамы, которая плакала надо мной… О, как я любил науку!
Поллак. Мне очень жаль вас, Лунц. Я уважаю вас.
Лунц. Когда я не ел, когда я не пил, когда я, как собака, бродил по улицам, ища корки хлеба, – я думал о науке. И тогда, когда убили моего отца, и мать, и сестру, я плакал, рвал волосы и думал о науке. Вот как я любил науку! А теперь… (Тихо.) Я ненавижу науку. (Кричит.) Не надо науки!
Долой науку!
Поллак. Лунц, Лунц, как мне жаль…
Анна. Лунц, возьмите себя в руки. Нельзя же так, ведь это истерия.
Лунц Ага, истерия! Пусть истерия, и я спокоен, и вы напрасно думаете, что я не спокоен. Я не хочу науки. Я уйду отсюда. Я уйду отсюда.
Вы слышите?
Трейч. Пойдемте со мной.
Лунц. Да, я пойду с вами. Я не хочу науки. Проклятые звезды. Опять, опять! Ведь я слышу, как они там кричат! Вы не слышите, а я слышу! И я вижу – всех, всех, кого жгли, убивали, рвали на части. Били за то, что среди нас родился Христос, что среди нас были пророки и Маркс. Я вижу их. Они смотрят на меня в окно, холодные, истерзанные трупы, они стоят над моей головой, когда я сплю, они спрашивают меня: и ты будешь заниматься наукой, Лунц? Нет! Нет!
Инна Александровна. Голубчик ты мой, помоги тебе бог.
Лунц Да, бог. Я еврей, и я зову еврейского бога! Боже отмщений, господи боже отмщений! Яви себя! Восстань! Судия земли, воздай возмездие гордым! Боже отмщений! Господи боже отмщений! Яви себя!
Верховцев Месть палачам!
Лунц молча грозит кулаком и выходит.
Трейч. Каков?
Поллак. Какой несчастный юноша! Это так тяжело, если человек любит науку и ему нельзя ей служить. Мне было так весело, а когда он говорил, я заплакал, уважаемая Инна Александровна.
Инна Александровна. И не говорите. Сердце у меня разрывается. Когда этому конец будет, господи! Проживешь, а светлых дней так и не увидишь. Жизнь!
Житов. Да, тяжело.
Трейч отводит Верховцев а в сторону и, предостерегающе показав на Инну Александровну, шепчет ему что-то. При первых словах Верховцев отдергивает голову и громко говорит.
Верховцев Не может быть! Нико…
Трейч. Тсс!
Шепчутся.
Поллак. Нужно уповать на бога, уважаемая Инна Александровна, но не бога отмщения, о котором говорил этот несчастный юноша, а бога милосердия и любви.
Житов. Да, боги бывают разные, какой кому нужен.
Инна Александровна Ах, дети, дети! Горе с вами великое!
Входит Сергей Николаевич, здоровается.
Сергей Николаевич. И вы здесь, Поллак?
Поллак. Сегодня день моего рождения, уважаемый Сергей Николаевич.
Сергей Николаевич. Поздравляю вас. (Жмет руку.)
Поллак. И сегодня я имел честь объявить собравшимся господам о моей помолвке с девицей Фанни Эрстрем.
Сергей Николаевич. Так вот вы какой счастливец!
Поллак. Да. Теперь у меня будет спутник, уважаемый Сергей Николаевич. (Хохочет.)
Сергей Николаевич. Еще раз поздравляю. А скажите, относительно Николая нет ничего нового?
Трейч. По-видимому, бегство отложено.
Верховцев. А что на земле делается, почтенный звездочет, если б вы слыхали!
Сергей Николаевич. А что? Опять какие-нибудь несчастья?
Верховцев. Да – суетные заботы. (Склонив голову набок.) Вот смотрю я так на вас и думаю: есть у вас хоть какие-нибудь друзья или вы так – один и один?
Сергей Николаевич. (показывает на Инну Александровну). Вот мой друг.
Инна Александровна Не конфузь меня, Сергей Николаевич. Разве тебе такой друг нужен?
Верховцев Ну, положим. А еще?
Сергей Николаевич. Есть и еще. Но, представьте, я их никогда не видал. Один живет в Южной Африке, у него обсерватория, другой – в Бразилии, а третий – не знаю где.
Верховцев Пропал?
Сергей Николаевич. Он умер лет полтораста назад. А еще один есть, того я совсем не знаю, хотя очень люблю, – так этот еще не родился. Он должен родиться приблизительно через семьсот пятьдесят лет, и я уже поручил ему проверить кое-какие мои наблюдения.
Верховцев И уверены, что он сделает?
Сергей Николаевич. Да.
Верховцев. Странная коллекция. Вам бы ее в какой-нибудь музей пожертвовать! Не правда ли, Трейч?
Трейч. Мне нравятся друзья господина Терновского.
Быстро входит Петя и оглядывается.
Петя. А Лунц где? Все тут? Хорошо. А Лунц?
Инна Александровна. Он у себя, Петя, пойди к нему, поговори, он так взволнован сегодня.
Петя. Пожалуйста, господа, посидите здесь. Я хочу устроить маленькое празднество, сегодня такой день.
Поллак. Уж не фейерверк ли? О, хитрый Петя. Но это уж слишком, хотя, конечно, день такой…
Петя. Я сейчас. (Уходит.)
Сергей Николаевич (прохаживается медленно). Вы не знаете, Поллак, каков барометр сегодня?
Поллак. Довольно низко, уважаемый Сергей Николаевич.
Сергей Николаевич. Это чувствуется.
Поллак. В связи с колебанием стрелки надо думать, что в южных широтах – циклон.
