Катерина Сапьян
Нарочно не придумаешь!
Предисловие
Сибирь – это огромное пространство, протянувшееся от Урала до Дальнего Востока, от Северного Ледовитого океана до степей и гор Казахстана, Монголии и Китая. На этой территории живут разные народы, и каждый из них оказался здесь по своим причинам. Кто-то шёл в Сибирь, спасаясь от набегов воинственных соседей, кто-то – в поисках новых охотничьих угодий, а кто-то – за новой землёй и свободой.
Заселение степной части Западной Сибири активно началось в конце XIX века и, особенно, после строительства Транссибирской железной дороги. Тогда многие крестьяне из Центральной России, Беларуси и Украины целыми семьями переселялись на свободные сибирские земли, строили здесь свои деревни, приспосабливались к местному климату и сохраняли свою культуру и свой язык. Так на юге Сибири сформировался своеобразный котёл, где культуры и языки славянских народов перемешивались, и из этого получалось что-то своё, новое и уникальное.
Перед Вами книга, в которой собраны несколько рассказов о сельской жизни в 50-е-70-е гг. прошлого века в юго-западном углу Новосибирской области, там, где рядом сходятся Новосибирская и Омская области, Алтайский край и Республика Казахстан. Тут по плоским степям, поросшим ковылём и полынью, гуляют сухие ветры. Здесь зимой случаются сильнейшие метели, а летом часты засухи. И всё же, земли здесь плодородные, весна ранняя, озёра богаты рыбой, а звёзды по ночам такие яркие и близкие, что, кажется, залезешь на крышу – и рукой до них дотянешься.
Деревенька Ильичёво Краснозёрского района не какая-то конкретная деревня, а, скорее, собирательный образ, в котором местные жители найдут знакомые черты нескольких населённых пунктов. Сейчас и не разберёшь, что в этих рассказах быль, а что – вымысел автора. В одном можете быть уверены – эта книга про огромную любовь к Краснозёрскому району и людям, населяющим его.
Цоб-цобэ
Вэдьке скоро должно было семнадцать исполниться. Крепкая, с уже оформившейся фигуркой, она славилась среди подруг своим весёлым нравом, умением плясать до упаду и одинаково хорошо петь как русские, так и украинские песни. Вэдька была старшей в семье и единственной девкой. Мать одна воспитывала четверых детей – отца убили на войне. Хотя, воспитывала – это громко сказано. Воспитывать было некогда – просыпалась мать до восхода солнца, управлялась с домашней скотиной и уходила на работу в совхоз. Возвращалась оттуда поздно, едва поспевая к вечерней дойке, кормила скотину, и только после этого принималась за домашние дела. Дети большую часть дня были предоставлены сами себе, исправно исполняя возложенные на них обязанности – Вэдька ведала уборкой в доме и готовкой пищи, а братья её чинили заборы, мастерили корыта, огород вскапывали. Даже самый младший Ванятка был при деле – пас десяток гусят возле пруда.
Летом работы в совхозе было много, людей не хватало, и дети вместе с родителями уходили на посевную, потом на сенокос, а ближе к осени – на уборку урожая. В этом году Вэдьку весной отрядили работать на молоканку – возить бидоны с молоком от молоканки до сепараторной. Путь был не близкий, километров пять по степи. Коней на такое дело, конечно, никто не выделял. Кони были в большом дефиците и на вес золота, так что Вэдьке выдали бычью упряжку.
– Не буду я на быках ездить! – заупрямилась было Вэдька, – не справлюсь я с ними!
– Ещё чего удумала! – возмутилась баба Дуня, поправляя льняной платок на голове, – возьми Тишку с Мишкой, они спокойные. Ты, главно, следи, чтоб они коров не видели, а то упрут к стаду.
– Да где ж я коров-то найду, на молоканке-то, – буркнула себе под нос Вэдька.
Предполагалось, что баба Дуня её не услышит, но баба Дуня только называлась бабой, поскольку внуков уже имела штук пять, но слух в свои сорок пять лет не потеряла.
– Тю! Умная какая! – баба Дуня с усмешкой посмотрела на Вэдьку, – Иди, иди к Сорочихе, она тебе ярмо выдаст.
Спорить с бабой Дуней было бесполезно, так что Вэдька пошлёпала по грязи скотного двора к коровнику.
Коровник, дощатое длинное, серое и унылое сооружение, пах как и положено коровнику – навозом и мухами. Сорочиха, тощая и высокая баба, отыскалась не сразу, Вэдька обошла коровник на три раза, прежде чем высмотрела её в загоне.
– Чего тебе? – спросила Сорочиха.
– Меня баба Дуня послала молоко возить от молоканки. Сказала, взять Тишку и Мишку.
– Так бери!
– Ярмо дайте-то!
Сорочиха подобрала юбки, перелезла через забор и вместе с Вэдькой отправилась к коровнику.
Низкое утреннее солнце било им прямо в глаза. Пучки молодой майской травы не способны были прикрыть собой грязищу. На калоши налипло по килограмму влажной солёной глины.
Тишку Вэдька знала с глубокого детства. Бык был стар и меланхоличен, его всегда запрягали слева. Его прошлого напарника съели года три тому назад, и с тех пор в паре с Тишкой ходил бурый с белым пятном на морде Мишка. Сорочиха помогла выгнать быков во двор, и там в правое ярмо они с Вэдькой загнали упрямого Мишку, а потом безо всякого труда, в левое ярмо впрягся Тишка.
– Ты к Мишке сзади не подходи, – напутствовала Вэдьку Сорочиха, – он лягается. На хворостину.
Вэдька взяла длинный ивовый прут, залезла в повозку и гаркнула:
– Цоб-цобе!
Быки помялись, лениво шагнули и повозка, скрипя колёсами и оглоблей, покатилась.
– Цобе-цобе-цобе-цобе, – затараторила Вэдька, Мишка повернул вправо, увлекая за собой Тишку и повозку.
Сорочиха посмотрела, как Вэдька лихо развернула повозку, махнула рукой, то ли прощаясь, то ли благословляя, и вернулась к своей работе.
Вэдька тем временем тряслась в повозке, медленно двигающейся к сепараторной. У сепараторной она остановилась, вбежала в открытые настежь двери и принялась таскать в повозку пустые бидоны.
– Вэдька, а ты чего тут делаешь? – спросила её пробегавшая мимо Зинка.
– Молоко теперь я возить буду, – отозвалась Вэдька, волочившая к повозке последний бидон.
– Здорово!
Зинка убежала, а Вэдька снова взобралась на повозку. С Зинкой можно было бы и не согласиться. С быками Вэдьке связываться не хотелось – уж больно своенравные и сильные животные. Таскать бидоны с молоком тоже лёгкой работой не назовёшь. Не очень приятно даже просто трястись в повозке в любую погоду, то стуча зубами от холода, то кутаясь в старенькую накидку при дожде, то отмахиваясь от комаров в жару. С другой стороны, лёгкой работы в деревне не бывает, так что Вэдька не унывала.
– Цоб-цобе! – крикнула она, и для пущей убедительности огрела хворостиной и Мишку, и Тишку.
Быки тронулись, бидоны загромыхали.
– Цоб-цоб-цоб, – поворачивала Вэдька повозку налево. В бычьих упряжках вожжи не предусмотрены. Быки с детства обучаются поворачивать налево или направо, повинуясь окрику погонщика.
Перед быками расстилалась необъятная Кулундинская степь, испещрённая веером полевых дорог, по-весеннему зеленовато-бурая, пахнущая влагой и прелой травой. Вэдька напевала песню, быки плелись знакомой дорогой. Через полчаса они въехали в Спасское – небольшую деревушку. Дорога проходила по правому краю Спасского, а потом снова убегала в степь. До молоканки от Спасского оставалось совсем недалеко – километра полтора.
Вэдька перестала петь, закрутила головой в разные стороны. В Спасском она бывала редко, так что рассматривала белёные домики за низкими заборами палисадников с неподдельным интересом. Домики в Спасском были все, как один – камышовые, обмазанные глиной и побеленные, крыши крытые камышом. Каждый год после схода снега стены домов подмазывали свежей глиной и заново белили. Крыши тоже раз в год приходилось перекрывать. Заборчики тут ставили чисто символические – в метр высотой. Дворы просматривались насквозь. Осенью в палисадниках расцветали мальвы и "барышни кучерявые", а домики увивал плющ, но сейчас, весной, палисадники были голыми, а возле свежевыбеленных стен на земле виднелись светлые пятна белой глины, оставшиеся после побелки. Быки повернули из проулка на улицу, в самом конце которой виднелся до сих пор не обмазанный и не побеленный дом. Вокруг него не было заборчика, а дорога проходила почти вплотную к его стене.
"Что за лентяйка тут живёт, – подумала Вэдька, – хоть бы забор поставила, а то весь палисадник колёсами измесили! Проучу-ка я её!"
В голубых Вэдькиных глазах заплясали чёртики, она приподняла хворостину и тихо так забормотала Тишке:
– Цоб-цоб-цоб-цоб!
Послушный старый Тишка повернул влево, Мишка за ним. Повозка вылезла из колеи, быки прошли совсем близко к неухоженному дому, и тут:
– Вжжжум!
Повозка левым бортом стесала угол дома.
– Цобе! Цобе! – ухмыляясь крикнула Вэдька, – Цоб-цобе!
Быки вернулись в колею, и поехали дальше.
Вэдька оглянулась. Угол дома коричневел свежим сколом.
Надо ли говорить, что возвращаясь с молоканки в повозке, полной бидонов с молоком, Вэдька вновь опасно приблизилась к дому без ограды.
– Цобе-цобе-цобе! – скомандовала она, и Мишка послушно дотащил повозку до угла дома. Снова раздался звук "Вжжжжум!", повозку тряхнуло, а на стене дома царапина заметно углубилась.
Всё лето Вэдька ездила на молоканку, и каждый раз не забывала шаркнуть повозкой по углу так не понравившегося ей дома.
Наступила осень, урожай сняли. Дни стали короче, а Вэдьку готовили к свадьбе.
В день сватовства Вэдьку нарядили, соседка одолжила ей свои туфли – настоящие туфли с небольшим каблучком. Вэдька чувствовала себя практически принцессой в таких туфлях, хотя они и были на два размера больше, чем требовалось.
Сваты пришли, мать приняла их, усадила за стол. Вэдька посмотрела в щёлку между шторками, отделяющими спальню от комнаты, где собрались гости.
Жених был худой, невысокий, зато уж пригожий – тёмные кудри, синие глаза, тонкий прямой нос. К тому же он отлично играл на гармошке. Степан был не из местных, райцентровский. Его недавно приняли в совхоз на работу. Вэдька встречала его в клубе несколько раз, и даже была с ним знакома. Познакомила их Зинка. Дело было так.
В клубе были танцы. После вечерней дойки молодёжь собралась в холле. Вэдька сразу заметила новенького, игравшего на гармошке.
– Это кто? – спросила она у Зинки.
– Это Степан, он из райцентра. Техникум закончил, и его к нам распределили. Технологом теперь в нашем совхозе работать будет. Хочешь, я тебя с ним познакомлю?
И познакомила. Вэдька со Степаном поздоровались и разошлись в разные стороны. Зинка тут же донесла до Вэдьки, что у Степана с Томкой роман, и что Томка со дня на день сватов ждёт. Зная Томкин характер, Вэдька даже посочувствовала приезжему – надо же было сразу так влипнуть! Томка своего не упустит, не удивительно, что она сразу к рукам прибрала симпатичного и образованного Степана.
Но шло время, а сваты к Томке не приходили. И вот неделю тому назад на танцах к Вэдьке подошёл Степан, и без всяких экивоков спросил:
– Пойдёшь за меня замуж?
Вэдька, хоть от неожиданности и растерялась немного, но своего шанса упускать не пожелала.
– Пойду, – кивнула она.
– Тогда на той неделе в субботу жди сватов.
Сказал так Степан и ушёл.
А Вэдька пришла домой сама не своя. Не верилось ей, что такой завидный жених её, Вэдьку, замуж брать будет. Мать тоже сперва не поверила, а на следующий день провела целое расследование. Посоветовавшись с десятком баб, она пришла домой немного раньше обычного и кликнула Вэдьку.
– Евдокия! Подь сюда!
Вэдька сразу смекнула, что разговор будет серьёзный. Мать редко называла её полным именем.
– У женишка-то твоего рыльце в пушку! Бабы говорят, беременная Томка-то от него!
Вэдька сглотнула, села рядом с матерью на крыльцо, задумалась.
– Всё равно за него замуж пойду, – сказала, наконец, Вэдька, – Томка, небось, брешет, что от него ребёнок. Нагуляла где-то, да на приезжего свалить всё пытается.
Мать посмотрела внимательно на Вэдьку и медленно кивнула. Хоть обеим и было понятно, что Томка не брешет, но образованного жениха терять было нельзя. Вэдька голодать с таким мужем никогда не будет. Правда, помощницы мать лишалась, но лучше уж вовремя отпустить дочь, чем продержать у себя. За Вэдькой ничего, кроме двух подушек мать дать не могла, так что, отказав этому жениху, следующего можно было и не дождаться.
– Ему дом в Спасском дали, – сказала мать.
Вэдька молча кивнула.
Вэдька страшно волновалась, всё боялась, что сваты от Степана не придут. Но сваты приехали – два дядьки Степана да Степанов старший брат с женой. Родителей у Степана в живых уже не было.
Посидели, поугощались. Вэдька сидела в своём укрытии тихо, как мышка. Наконец, мать позвала её убирать со стола. Вэдька выплыла на своих каблуках, принялась сноровисто собирать посуду. Разговоры за столом утихли. Сваты присматривались к невесте.
Свадьбу решили играть через неделю. Ох, и хлопотная выдалась неделька! Наконец, Вэдьку нарядили, усадили в доме в красный угол, а за двором ребятня верещала:
– За красную девицу дай нам мёду напиться! За невестины глаза дай нам два сапога!
Слышался смех, пели песни, а Вэдька сидела и думала только об одном – скорее бы всё закончилось! Тогда никакая Томка Степана у неё не уведёт, будь у неё хоть тройня!
Наконец, жених вошёл к невесте. Вэдька раскраснелась от смущения.
Гостей было довольно много для Вэдькиного родного дома. Гуляли допоздна, пили допьяна, ели, пели.
На ночь молодых отвели ночевать к старой бабе Гане. Вэдька, хоть и стеснялась, но рядом с новоиспечённым супругом легла. А Степан, приобняв молодую жену, уснул богатырским сном. Оказалось, что он ещё и храпит. Вэдька поёрзала, поёрзала, да и уснула сама.
На утро их разбудила баба Ганя. Не выспавшиеся, зевающие молодые отправились к Вэдькиному дому, возле которого уже стояли две запряжённые в телеги лошади. Опохмелившиеся гости расселись по телегам, молодых посадили в центр, и все дружно с песнями и шутками отправились в Спасское.
Вот въехали в село. Едут по улице, народ выходит к калиткам, поздравляют, улыбаются, а кто-то и присоединяется к свадебному кортежу. Вэдька всё ждёт, когда же лошади остановятся, гадает, который же из домов теперь её, Вэдькин.
Вот половина деревни позади, вот и три четверти. В конце улицы показался дом, который Вэдька так старательно ежедневно подтачивала своей бычьей повозкой.
«Не может быть!», – мелькнуло в Вэдькиной голове.
Но рок в этот раз решил явить миру своё незамысловатое чувство юмора. Лошади привезли молодожёнов к этому самому дому.
Первое, что Вэдька сделала на следующий же день после свадьбы – начала возводить вокруг дома плетень. И замазала свежей глиной глубокую дыру в углу дома.
