Кира Измайлова
Чудовища из Норвуда
– А что же фея? – спросила я, поудобнее устроившись теперь уже на его колене.
– После смерти матушки отец сильно охладел к так называемой покровительнице, – помолчав, ответил он. – Конечно, она все равно являлась на празднества, да и без повода могла заглянуть, и обращались с ней подчеркнуто вежливо, я бы даже сказал, оскорбительно вежливо, отец это умел. Думаю, она прекрасно это осознавала, а потому появлялась все реже и реже.
– А вы…
– А я после смерти отца – он еще успел справить мое двадцатилетие – вовсе забыл страх и совесть. У меня был отличный управляющий – Хаммонд не всю жизнь служил дворецким, да будет тебе известно, – дела шли хорошо, и я считал, что на мой век всяко хватит, а там хоть трава не расти! Как ты понимаешь, – усмехнулся Грегори, – обременять себя семьей я вовсе не собирался, разве что на склоне лет. Фея пыталась образумить меня, но куда там!
– Вы же наверняка были завидным женихом, – сказала я. – Молоды, красивы, богаты, без толпы родственников, которые только и думают о своей доле пирога в наследстве! Ведь так?
– Конечно, – кивнул он, – все это знали. И я знал и использовал напропалую… Крестьянки к тому времени мне окончательно опостылели, и я занялся знатными девицами. Иногда это было даже слишком легко: ну что проку во взятии крепости, если та сама распахивает перед тобой ворота? Та же крестьянка, только пахнет не сеном, а духами… Другое дело – неприступные красавицы, обычно богатые невесты на выданье, которые знали себе цену! Очаровать такую, влюбить в себя, добиться желаемого, да неоднократно, а потом забыть о ней – вот это было развлечение!
– Надеюсь, хотя бы свите своей вы этих девушек не отдавали? – мрачно спросила я.
– Ну что ты, – ухмыльнулся Грегори, – это дурной тон. Им хватало служанок. Что до прочего… случались скандалы, как же без этого, и чуть ли не каждая первая требовала, чтобы я женился на ней, и уверяла, что я обманом сорвал цветок ее добродетели. Как бы не так!
– У вас, очевидно, имелись какие-то козыри в рукаве?
– Разумеется. Например, любовные письма и подарки от этих девиц. Я никогда их не возвращал, хотя и обещал, и у меня скопилась целая коллекция. Свидетели, опять же мои доверенные люди, служанки девиц или вовсе случайные очевидцы… Правда, – добавил Грегори, – вскоре родители попросту начали прятать от меня дочерей, да и мне надоело это развлечение. Я года полтора провел в путешествии, а когда вернулся в Норвуд, встретил Лизбет…
Он помолчал, потом продолжил:
– Когда я убыл в столицу, а потом и в дальние края, она, должно быть, была еще подростком, так что я ее и не замечал. Вдобавок она была черноволосой, как ты, а я любил белокурых девиц. Но, видно, они мне прискучили… Лизбет знать не знала, кто я такой и чем опасен. Она была дочкой одного из арендаторов, самой младшей, и витала в облаках. Вечно вспоминала какие-то легенды, а на меня смотрела как на прекрасного принца…
– Почему «как»? – спросила я, невольно припомнив Летти. – Вы родовиты, были красивы, если не привираете, богаты, так отчего бедняжке было не посчитать вас принцем?
– Оттого, что я представлялся ей собственным слугой и рассказывал всяческие небылицы о зверствах хозяина. Меня в этих краях прозвали Черным чудовищем, в масть, и пугали мной девиц!
– Вы не совсем черный, а с рыжиной, – напомнила я.
– Поверь, когда я был человеком, рыжих волос у меня не было, – мрачно ответил он.
– Так что же Лизбет?
– Ничего. Завоевать ее оказалось проще простого, и я сразу потерял к ней интерес.
– Но это не конец истории, ведь так? – спросила я, когда он встал, по-прежнему держа меня на руках.
– Это конец истории Грегори из Норвуда и начало истории Норвудского чудовища, – поправил он, шагая сквозь сугробы. – То ли я был беспечен, то ли фея решила проучить меня, да только Лизбет понесла. Наверняка от меня: вряд ли она встречалась с кем-то еще…
– Ее отец потребовал жениться на Лизбет?
– Потребовал?! У меня?! – Грегори хрипло рассмеялся. – Конечно, нет. Он прекрасно знал, что я щедро заплачу за поруганную невинность, его успели просветить. Ребенка можно было отдать кому-нибудь на воспитание, а Лизбет отослать в обитель или даже выдать замуж куда-нибудь в другие места. Уж Хаммонд подыскал бы ей достойного мужа! Это здесь было обычным делом.
– А что же тогда случилось? – с большим интересом спросила я.
– Лизбет сбежала из дому и пришла к моим дверям, – неохотно ответил он. – Она умоляла не губить ее и ребенка, избавить от позора, словом, несла всю ту пафосную чушь, которой полным-полно в романах. И нет, сердце у меня не дрогнуло: Хаммонд как раз накануне договорился с отцом Лизбет о плате за эту неприятность, и я вовсе не собирался выслушивать бредни влюбленной девицы!
– Вам даже не было ее жаль? – спросила я, и он покачал головой. Меня вдруг осенило: – Постойте… так это о вас говорится в балладе? Вы – тот самый Грегори, не сжалившийся над несчастной девушкой?
– Откуда мне знать, тот ли, не тот? – резонно возразил он. – Мало ли у меня в роду было мужчин с таким именем! Я уж молчу о других семьях… Да и опозоренная девица, надо думать, не одна на свете. Не перебивай, будь добра! Осталось уже немного.
– Ну так продолжайте! Вы выгнали бедняжку на мороз, и она…
– Стояло лето, – мрачно сказал Грегори. – Замерзнуть до смерти Лизбет никак не могла. Правда, она причитала о том, что отец выгнал ее, и она теперь умрет с голоду, но, повторюсь, Хаммонд уже обо всем договорился, и остаться без крыши над головой ей не грозило. Однако она и слышать ни о чем не желала, и тогда я приказал ей убираться вон и не мешать мне ужинать. И швырнул ей в лицо ломоть хлеба, который был у меня в руке… Как нарочно, тот упал в грязь…
«Вот так угораздило!» – подумала я, припомнив все истории о таких случайностях.
– Лизбет разрыдалась, выкрикнула что-то вроде «чтоб вам всем подавиться этим вашим хлебом, нелюди!» да убежала прочь. Я не стал ее догонять, – закончил Грегори. – С тех пор я не могу взять в рот ни крошки хлеба – боюсь в самом деле подавиться насмерть. Пару раз едва отдышался, с тех пор не рискую. Жить-то хочется, даже в таком вот зверском облике…
– Понятно… – протянула я. – А слугам вы почему запретили есть хлеб?
– Я не запретил, – терпеливо сказал он. – Лизбет ведь сказала «вам всем», вот и они опасаются теперь.
– Но они ели хлеб, который я привезла с собой!
– А как они это делали, ты видела?
– Да… – припомнила я. – Крошечными кусочками, крошечками, как самое вкусное пирожное! Тоже боялись подавиться и задохнуться?
– Конечно. Но им это не так опасно, хотя поостеречься все равно стоит, – серьезно сказал Грегори и умолк.
– А что же Лизбет? – спросила я после паузы.
– Бросилась в реку, – мрачно ответил он. – Но не сообразила, что та обмелела по летнему времени, и глубины там курице по колено. Ударилась, конечно, о дно, но осталась жива, а вот ребенка потеряла. Ну да это и к лучшему… Замуж ее все же выдали, поди, уж правнуков нянчит, если еще жива!
– Сударь, я все-таки не поняла, как же вы приобрели этот облик, – сказала я.
– А это уже совсем просто, – произнес Грегори. – Когда стало известно, что Лизбет пыталась покончить с собой, ко мне явилась фея. И заявила, что мои прегрешения уже столь велики, что у нее нет больше сил терпеть мою злобу, жестокие забавы, надругательство над девицами и прочая, и прочая… Дескать, она рассчитывала, что я, зная о том, какой характер мне достался, постараюсь укротить его, как дрессировщики укрощают диких зверей, а не выпущу на волю!
– А не она ли наградила вас этаким нравом?
– То же спросил и я. А заодно и поинтересовался, не проще ли было ограничиться одним лишь даром, например, здоровьем? Или, раз уж просчиталась, попросту отвязаться от меня со своими назидательными беседами! На это фея заявила, что в самом деле ошиблась во мне, но зато благодаря подаренной мне удаче у меня есть еще один шанс…
– Дайте угадаю, – попросила я и соскользнула с его руки в снег, глядя снизу вверх. – Расколдовать вас может прекрасная девушка, которая полюбит вас вот в этом, как вы изволили выразиться, зверском облике, со всеми вашими недостатками и…
– Не угадала, – перебил он и отвернулся. – Любить меня не нужно. Я обязан вымолить прощение.
– У кого, у Лизбет? – не поняла я.
– Я не знаю, – сказал Грегори, по-прежнему не глядя на меня. – Фея не сказала, а я не видел ее с тех пор. Она сказала лишь, что Лизбет просто прокляла меня и слуг, скорее всего даже не подумав, что делает, и как снять это проклятие, неизвестно. У него нет условия, и только счастливый случай поможет от него избавиться. А вот у ее заклятия условие есть… – Он помолчал и добавил: – Если я не выполню его, не вымолю прощения… повторяю, не знаю, за что именно и у кого, до тех пор, пока на розовом кусте не отцветет последняя роза, я умру. Твой брат сорвал предпоследний цветок.
«Не для тебя моя розочка цвела», – вспомнилось мне почему-то дурацкое присловье, а еще я вспомнила, что в самом деле не видела бутонов на том кусте. Только один едва распустившийся, чахлый цветок.
– Постойте, – осенило меня. – Так вы поэтому так грубо обходитесь и со слугами, и со своими пленницами? Вы надеетесь обидеть их и потом выпросить прощение? Но это…
– Глупо, правда? – фыркнул он. – И можешь не смотреть на меня так. Я рассказал тебе все это только потому, что ты – последняя, как и та роза. Их не берет ни мороз, ни град, ни жара, ни какие-нибудь гусеницы, только чужие руки… Та, которую сорвал твой брат, цвела уже десять лет, потому я и обозлился так сильно.
– Да уж, напугали вы его чуть не насмерть, – кивнула я. – Но… одна роза осталась, верно? Может быть, еще через какое-то время…
– Да нет же! – рявкнул Грегори. – Я сказал ведь – они гибнут только от чужих рук! Срывают их, понимаешь? Всех так и тянет именно в тот угол сада, к тому кусту… Я уж и приказывал посадить кругом такие же алые розы, и запрещал ходить туда, чего я только не делал, чуть ли не переселялся туда! И все равно рано или поздно кто-то добирался до цветка… Поверишь ли, раньше этот куст цвел пышным цветом, но… То одна девица, то другая, то вовсе случайный гость вроде твоего братца – и не осталось почти ничего!
Он замолчал, потом крепко взял меня за плечи и повлек к дому.
– Когда-нибудь мы все умрем, – сказал он. – Я и так прожил многовато…
– Ну, быть может, вам все-таки удастся меня обидеть, – серьезно сказала я.
– Да неужто? У меня воображения не хватит на такое. Ты слишком здраво мыслишь, – фыркнул он. – Не ожидал такого, думал, обычных приемов будет достаточно…
– Я на вас за это зла не держу, сударь, – невольно улыбнулась я. – Было даже забавно. Скажите, а вы нарочно вывалялись в какой-то пакости?
– А как же, – пресерьезно ответил Грегори. – Еще и тухлятину какую-то сожрал, хоть и противно было. Обычно это действовало сразу же! А как ты догадалась, что это спектакль?
– Я лишь заподозрила, и то не сразу, а когда пригляделась к вам получше, – ответила я. – У вас очень ухоженная шерсть, чистая и блестящая, как у здорового сытого животного, уж извините за такое сравнение. И клыки тоже белее белого. А еще я подумала после первой же трапезы: вряд ли у вас настолько извращенные вкусы, чтобы при этакой кухарке питаться помоями! Да и запах быстро пропал…
Честно говоря, эта мозаика только что сложилась у меня в голове, но Грегори об этом знать было вовсе не обязательно.
– Только когти подкачали, – добавила я справедливости ради.
– Это я неудачно поохотился, – пояснил он. – Олень споткнулся, а я вцепился ему прямо в лопатку, вот и сломал один…
– Вот как! А грязь в доме? Неужто расстарались ради меня и натащили откуда-то пыли и паутины? Боюсь, это и феям не под силу!
– Нет, это уже взаправду, – нехотя ответил Грегори. – Дом давно начал приходить в запустение: сперва дальние комнаты, потом все остальные… При гостях обычно бывало чисто, но уже много лет тут никто не появлялся, так и зачем надраивать полы и мыть окна, если не для кого?
– А для себя? – негромко спросила я.
– А мне этого не нужно, – отозвался он. – Слугам в их крыле я разрешил делать что заблагорассудится, лишь бы не беспокоили меня, вот и все.
В комнатах прислуги я не бывала, только на кухне, но памятуя чистоту во владениях Роуз, я могла быть уверена, что и спальни прибраны как подобает.
– Ну тогда, с вашего позволения, я продолжу начатое, – сказала я. – В доме уже стало куда уютнее, разве нет?
– Пожалуй, – усмехнулся Грегори. – Впервые вижу настолько деловитую девицу! Обычно все хныкали, что им дует, холодно, кругом пыль да паутина, и тут уж за дело брались слуги… Но чтобы кто-то взялся распоряжаться сам – такого не упомню. Командовали разве «подай» да «принеси», не более того!
– Я привыкла следить за домом, сударь. Слуг у нас, конечно, не так много, но и хоромы куда как меньше. Да и у самой меня руки нужным концом пришиты, случись нужда, я управлюсь и без слуг.
– Да-да, я помню твои слова о жеребце, – фыркнул он. – А теперь все же идем в дом! У тебя уже нос покраснел!
– И как вы только разглядели? Темно ведь уже!
– А я вижу в темноте, как кошки, – ответил Грегори. – Идем, гостья… Надеюсь, ты скрасишь мои последние дни.
– Вы сказали, прежняя роза цвела десять лет, так отчего бы нынешней не прожить столько же?
– Каждая последующая отмеряла все меньше и меньше лет, – сказал он, – но, может, это и к лучшему… Ты не успеешь мне надоесть, к примеру!
– Если я вам надоем, вы всегда можете избавиться от меня, разве нет? – спросила я.
– Ты тоже можешь уйти в любой момент, – ответил Грегори. – Ворота, правда, уже починили, но тебя это вряд ли остановит. Ты здесь не пленница, Триша, а все мои слова о холодном сарае с крысами…
– Блеф, – вздохнула я. – Кажется, долгие годы одиночества все же научили вас какому-никакому терпению!
– Возможно. Но постарайся не слишком наглеть: чувство юмора у меня осталось прежним, а оно далеко не всем по нраву. Ну а доброты во мне не прибавилось ни на гран, – чуть сощурился он и протянул мне руку, помогая подняться по заснеженным ступеням на крыльцо. – Так что злить меня не стоит. Я могу и не сдержаться, хоть и сам после пожалею об этом.
– Неужто и чувство раскаяния вам не чуждо? – спросила я, припомнив слова прислуги.
– Совершенно чуждо, – серьезно ответил Грегори. – Все куда проще: один мой проступок – один лепесток. А когда лепестки закончатся…
Он развел руками.
– Чувствую, с ваших первых роз лепестки осыпались гроздьями, – пробормотала я.
– Именно. Вот предпоследняя потеряла только один – когда я обозлился на твоего брата и загнал его на сосну. Сам же и снимал потом, слезть ему не удалось… А казалось бы, птичкой взлетел!
– А последняя? – невольно улыбнувшись, спросила я, представив тучного Манфреда на сосновой ветке. Вот так птичка, право слово…
– Пока ни одного. Ты же сама сказала – это был спектакль, а такое не считается. В настоящей ярости ты меня не видела, и моли Создателя о том, чтобы этого никогда не случилось!
– Погодите секунду, – попросила я, видя, что он уже готов открыть дверь. – Еще два вопроса!
– Ну?
– Вы хотите сказать, что слуги даже не подозревают, что вы изображаете монстра перед гостями? Ну, кроме тех случаев, когда вы злитесь всерьез?
– Может, и подозревают, но за долгие годы привыкли к моим вспышкам, – ответил он. – Впрочем, я и сам не всегда могу понять, по-настоящему рассердился или так… по привычке.
– А почему они все невидимы? Тоже фея постаралась?
– Нет, это уже моя работа, – тяжело вздохнул Грегори. – В первое время я был особенно зол… Ты права, вокруг того куста будто алый снег прошел, все было завалено лепестками! Слуги – кто не разбежался – пытались меня утешить, но только сильнее злили. Вот я и крикнул, мол, век бы вас не видать! И стало по-моему.
– Век уже миновал? – серьезно спросила я.
– Еще нет. И, – усмехнулся он, – будь поосторожнее со словами. На этом доме понапутано столько волшебства, и волшебства недоброго, что никогда не угадаешь, чем это слово может отозваться!
– Как прикажете, сударь, – кивнула я и прошла в отворенную дверь, в тепло и свет большой прихожей.
Грегори скинул плащ на руки невидимому Эрни и привычно встряхнулся – только снежные брызги полетели. Эрни забрал и мой плащ, а Хаммонд недовольным тоном сообщил, что ужин стынет, пока господа изволят прогуливаться.
Хозяин потребовал не бурчать себе под нос, а подать горячего вина со специями, пока гостья не свалилась с простудой, и это было очень кстати! Не так уж я замерзла, но вот впечатлений оказалось многовато для одного вечера, и прекрасное вино помогло расслабиться.
– Сударь, но мне-то хлеб можно есть? – спросила я негромко, глядя в тарелку.
– Конечно. Хотя я стану завидовать, – тяжело вздохнул Грегори.
– Так вам нельзя именно хлеб или вообще все, что сделано из муки? – начала я допытываться. – Пироги? Пресные лепешки?
– Не знаю и проверять не хочу, мне двух раз хватило, – буркнул он в ответ. – Спроси слуг, наверняка они пробовали.
«Ничего, – подумала я, – лепешки можно испечь и из кукурузной муки, а можно – из земляного яблока. С этим я еще разберусь!»
– Сударь, а припасы у вас откуда берутся? Или кладовые в доме бездонны?
– Мечтай больше! Все покупается, конечно же, средств достаточно. – Грегори хотел было подлить себе еще вина, но передумал. – Это несложно. Кто-нибудь из мальчишек относит записку и задаток в деревню, а все заказанное оставляют в условленном месте. Обманывать, если ты об этом подумала, не рискуют. Тот торговец – из семьи, что еще с моим прадедом дело имела, а люди еще помнят нашу фамилию! Только, – добавил он, – предпочитают помалкивать. Я и так переплачиваю за товары вдвое…
– Не вдвое, а всего лишь в полтора раза, – тоном старого зануды произнес Хаммонд, предусмотрительно стоявший у двери. И правильно, Грегори вполне мог метнуть в него графин или блюдо, а с его силой этак и убить можно! – И то не за все, господин, цены-то меняются, вы помните? То сезон, то не сезон, то война где-нибудь, то налоги поднимут…
Грегори все-таки швырнул в него тарелкой, но не прицельно, явно лишь для острастки.
– Я думаю, Хаммонд, мы побеседуем о наценках и колебаниях на рынке без нашего хозяина, – сказала я хладнокровно. – Ему это неинтересно, а я все-таки сестра купца и о последних веяниях в торговле знаю, должно быть, побольше вашего.
– Само собой, госпожа, – обрадованно ответил он, собирая осколки. – Если господин не возражает, то я всегда к вашим услугам.
– Господин не возражает, – рыкнул тот, – только обсуждайте эту заумь подальше от меня!
– А вы говорили, что вас выучили разбираться в этом, – напомнила я, когда шаги Хаммонда стихли за дверью.
– Выучили, разумеется, – ответил Грегори, – и счет деньгам я знаю. Но во-первых, Триша, не забывай о моем образе, а во-вторых, должна же быть у старика радость в жизни? Я ведь сказал – он был у меня управляющим, и заниматься ему приходилось не одним этим поместьем! Как полагаешь, отчего за столько лет я не разорился?
– Думаю, средства ваши вложены в надежные предприятия, торговые дома… Может быть, даже и в братнин, – улыбнулась я. – Хотя вряд ли, у него размах не тот.
Тут я подумала, что через брата вполне можно покупать провизию дешевле, чем у прежнего торговца, и постановила обсудить это с Хаммондом. Вполне может быть, что переплачивал он сознательно: неболтливого поставщика еще поди поищи, а Манфред может и не удержать язык за зубами. Вряд ли хозяин Норвуда этому обрадуется! Но кроме брата, есть и другие торговцы, которых я хорошо знаю, и иногда, наверно, можно покупать и у них… Впрочем, вряд ли это интересовало Грегори, и я промолчала.
– Да-да, я живу на проценты, как заправский рантье, – фыркнул он в ответ на мои слова. – А кроме того, у меня есть еще земли, и за них идет недурная аренда. Конечно, арендаторы немного удивляются тому, что все дела я веду только по переписке, но готовы мириться с этим: я… то есть Хаммонд не задирает плату каждый год и идет навстречу, если хозяин не может заплатить в срок. Но конечно, только если причина достаточно уважительна. Скажем, умер единственный взрослый мужчина в семье, а вдова с детьми не справляется с хозяйством, или случился неурожай, или пал скот… Чего только не бывает!
«Ну конечно, а теперь рассказывайте мне, сударь, как вам скучно разбираться во всякой цифири, да что вас не интересуют дела! Все-то вы знаете и во все вникаете, – подумала я, – но делаете вид, будто вам все равно. Видимо, ради Хаммонда, раз он любит свое дело! Но вряд ли он принимает решения, не посоветовавшись с вами, это уж точно…»
Должно быть, улыбалась я более чем выразительно, потому что Грегори нахмурился и сказал:
– И вот что, раз уж мы заговорили о торговле… Передай Хаммонду, что я велел заказать несколько отрезов тебе на платья. Выбери сама, что, как считаешь, будет тебе к лицу, только пусть это окажутся не унылые бурые тряпки!
– Это не унылые тряпки, а удобные, немаркие, практичные платья, – ответила я. – Но если вам, сударь, по душе яркие краски, я постараюсь подобрать что-нибудь, что станет одновременно и радовать ваш взгляд, и не оскорблять мое чувство вкуса.
После долгой паузы Грегори вымолвил:
– Имей в виду, летом здесь довольно жарко, так что закажи и что-нибудь полегче.
– Недавно вы сказали, что я вряд ли останусь здесь до весны, – напомнила я.
– Я уже не так уверен в этом, – сказал он, наклонив тяжелую косматую голову. – Просто делай, как я говорю.
«Это любимая присказка Манфреда», – могла бы я сказать, но предпочла промолчать, потому что умение вовремя прикусить язык – не последняя человеческая добродетель.
