Кира Калинина
Кошка Белого Графа
Глава 5,
в которой меня принимают за мужчину и заключают в снежную ловушку
Гудрун казалось, что она пробирается по белому болоту. Снег засасывал, как трясина, ноги проваливались по самые края высоченных войлочных сапожищ, путались в юбках и полах тяжелого тулупа. Лицо горело от мороза, по спине струился пот.
Она была в Веровее всего однажды – ребенком. Котенком… Обследовала все кусты, все коряги, сунула нос в каждое дупло и не сомневалась, что отыщет теткино логово, сколько бы ни прошло лет. Но под деревьями уже легли синие тени, меж стволов вспышками пробивался малиново-золотой зимний закат, а лесной домик все не показы- вался.
Гудрун потерла рукавицей нос, щеки и оглянулась. Борозда следов позади нее тянулась, как рваный шрам на снежной шкуре. Как указатель. Значит, вернуться в деревню она сможет в любой момент. Если успеет дотемна. Если не начнется метель. Не разгуляется мороз. Не встретится на пути хищник…
А каково сейчас Карин? Где она?
Гудрун доковыляла до поваленного дерева и рукавами расчистила себе местечко на наклонно лежащем стволе. Ей надо сесть. Отдохнуть, подумать.
На пригоршню снега, упавшую сверху, внимания не обратила. В лесу постоянно что-то падало, потрескивало и поскрипывало. Может, птица сорвалась с ветки, белка проскакала или сучок не выдержал тяжести снежного груза.
Но следом прыгнуло большое, мохнатое…
Гудрун опрокинулась на спину и сквозь пелену ужаса увидела перед собой желтые глаза на рыжевато-серой морде, уши с кисточками и мощные лапы.
Рысь уселась на расчищенном стволе, ее верхняя губа дрогнула, обнажив кончики клыков. Скорее насмешка, чем угроза.
«Здоро́во, племяшка. Решила навестить старуху? И полвека не прошло, – прозвучало в голове. – Никак случилось что?»
С минуту Гудрун лежала в снегу, не в силах издать хоть звук, потом заставила себя сесть.
– С Карин… дочерью моей, беда…
Полтора часа спустя они продолжали разговор уже во дворе дома. Гудрун устроилась на колоде для колки дров, накинув поверх тулупа медвежью полость, прогретую на печи, тетка Фрейя, так и не принявшая человеческого облика, – напротив нее, на поленнице.
Рысь даже в дом не вошла, предоставив гостье самой разогревать себе кашу с заячьим мясом и ставить водовар.
В доме было просто, как в крестьянской избе. Лавка, стол, сундук, лаз в подполье. Полы не метены, побелка с печи облезла. По всему видно, что хозяйка мало заботилась об удобстве своей человеческой половины. И следы вокруг дома были только звериные.
– Ты что же, совсем не оборачиваешься?
«Оборачиваюсь, – пришел ответ. – Печь натопить, кашу сварить. Дичи в лесу нынче мало».
Гудрун так вымоталась, что чужой голос в голове не пугал. Хотя в пору ее детства тетка Фрейя так не умела.
В тот единственный раз они с матерью гостили в лесном домике больше месяца. Тетка прибила мышонка специально для маленькой Гуни – угощайся, племяшка! Голенький, шерсть жевать не надо. Гудрун ударилась в рев. Чуть было не ушла пешком назад в Свеянск, не желая оставаться под кровом убийцы.
Всю жизнь она вот так рубила с плеча…
«В человечьем теле у меня руки-ноги болят, – толковала Фрейя между тем. – И поясница. С нутром нелады, в глазах мутит. А зверем я еще сильна. Придет день, насовсем в рысьем теле останусь. Да ты не бледней, Гунька, не бледней! Ничего плохого в звериной жизни нет. Это Урсулка, мать твоя, голову тебе задурила городом своим. Говорила я ей, нечего в этом городе делать, живите тут, со мной. Так нет: девочке учиться надо, ремесло осваивать. И сама она, помню, любила в шляпке по мостовой пройтись, каблучками постучать…»
Подул ветер, с крыши полетела снежная пыль – прямо в рысью морду. Тетка Фрейя чихнула.
«Трусиха ты, Гунька. И мужа себе нашла такого же, городского… труса и дурака! Или ты ему чем насолила? Может, на сторону поглядывала?»
В сумерках прищуренные глаза тетки отливали холодным лунным золотом.
Гудрун вскочила, неуклюже сбросив с себя медвежью шкуру. После такого нужно было вскочить и ответить, как она умела! Но все слова потерялись. Гудрун не чувствовала ни обиды, ни злости – только застарелую горечь и тянущий душу страх.
– Вернульф не из города был, – выговорила через силу.
«Все одно, – фыркнула рысь. – Я четыре раза замуж ходила, дважды через Лабиринт, дважды – так. Ни от кого себя не таила, и никто от моей рысьей шубы не шарахался. Опасались, это да… Потому как и без когтей приложить могу, – она подняла тяжелую лапу в густом меху. – Но ни один хахаль из моей постели не сбежал. В деревне вон тоже побаиваются, но уважают. Чуть что, ко мне. Ой, бабка Фрейя, у нас ребеночек в лесу потерялся, не поищешь? Ой, бабка Фрейя, у нас лисица повадилась цыплят таскать, не проучишь? А ты сама живешь, дрожишь и девчонку свою запугала. Вот и удрала она от тебя… Ты покров-то накинь. Простынешь, кто дочь спасать будет?»
– Я ее к тебе привезти хотела, – сказала Гудрун. – Думала, ты знаешь, что делать. Ты же всегда говорила, что с самим богом зверей дружна…
«Надо же, запомнила, – рысь фыркнула снова, на этот раз сочувственно и даже, пожалуй, смущенно. – Зверям не нужен бог, они сами управляются. Это я тебе, маленькой, сказки рассказывала».
Гудрун тяжело осела на колоду.
– Я к соседу пошла, – заговорила она мертвым голосом. – Договориться, чтобы отвез в Веровею. Всего-то час меня не было. Майра, дурочка, ее во двор выпустила, а она скок через забор.
Гудрун помолчала, глядя перед собой.
– В храме клянутся, что не видели никакой кошки…
«Что-то ты скрываешь, племяшка».
– Ты что же, и мысли читать выучилась?
«Не выучилась, – усмехнулась Фрейя. – В сны могу заглянуть, ежели очень надо. А мысли твои мне ни к чему. Виной и смятением от тебя и так за версту разит».
Гудрун не шелохнулась, холодно радуясь пустоте в сознании.
«Души в тебе не осталось, Гунька, вот что. Видно, вместе с даром вышла. Один расчет. А всех чувств – страх да зависть. Заедало тебя, что девчонка твоя вволю живет, а ты свою кошачью половину в отхожее место выкинула и ее к тому же понукала».
– Что за чушь ты несешь, – Гудрун прикрыла глаза. – Я хотела ей счастья. Чтобы не как у меня. Если бы я до свадьбы к Дакху сходила…
Рысь зарычала, оскалив клыки:
«Дур-ра ты, Гунька! Ох, дур-р-ра…»
Переступила, царапнув когтями по мерзлой коре, тряхнула головой – кисточки на ушах качнулись.
«Ладно, не горюй, придумаем что-нибудь. Ты ведьму-то эту хоть видела?»
– Когда бы? – Гудрун вздохнула. – Я даже не знаю, где Льеты остановились.
«И узнать нельзя?»
– Можно, но… Страшно мне стало, – призналась Гудрун. – Карин там что-то видела или слышала. Иначе – зачем, не забавы же ради? Я у нее не спросила, не до того было, и она не вспомнила. А потом, когда кавалер с дочкой явились… Я и так на риск пошла. Платье мы, говорю, упаковали, но заказчику пока не отправили. Если вы предложите нам нечто более ценное, чем шесть тысяч марок, это чудесное платье может стать вашим. А он не по-благородному так: «Ты чего, швейка, очумела?!» Я после этого уже и дух перевела. «Точно не они», – думаю. Но тут он в сердцах тростью по ладони себе – шлеп, шлеп! Насадка на трости серебряная – голова, вроде собачьей. Смотрю, а там по бокам – крылышки…
Рысь насторожила уши.
«Летучий шакал?»
– Таких совпадений не бывает! Я и пошла на попятный. Как вам угодно, кавалер, примите извинения, не смеем задерживать… А про себя молюсь: только бы не догадались, что это наша Карин была, только бы уехали поскорее вместе со всеми своими темными тайнами.
Гудрун судорожно глотнула острого ледяного воздуха, смахнула с ресниц капельки влаги.
– Она нашла, где укрыться, я уверена! Она каждый закоулок в Свеянске знает. Посидит, успокоится и вернется. Я тогда к ули ее сведу или к магам…
«От магов толку не будет. Для них оборотни – твари чуждые, а Небыль – страна незнаемая. Чтобы Небыль понимать, чутье нужно. Или сила – такая, что кровью добывается. Или воля Двуликого. Прочие боги тут не помощники».
Гудрун подняла голову и посмотрела в огненные глаза рыси:
– А Дакх?
Тетка издала звук, средний между шипением и тявканьем.
«Этот может только отрезать твою дочь от Небыли. Если она человек, останется человеком. Если кошка – так кошкой и будет. Приведешь потом ко мне, научу ее, как зверем жить… Да не реви ты!»
Из глаз Гудрун бежали слезы. Горячие, живые, они вмиг остывали, обжигая щеки холодом.
«Иди в Храм Всех Богов, к Двуликому. Нас ведь тоже когда-то двуликими звали, да служители божьи сказали: кощунство это, ересь. Еще одно, из-за чего на нас когда-то ополчились… Сам Двуликий в дела людей не мешается, ули делают это от его имени. Служение богам дает власть. И деньги. Так что кошель потолще набей. Ули Двуликого – самые жадные. Или обратись к дазским шаманам, только настоящим, а не к балаганным шельмам! Но держи ухо востро. У дазов, в отличие от наших гобров, нет богов, одни духи. А духом после смерти может стать каждый. Иной – и при жизни. Вот они, духи, в Небыль ходят, как к себе домой».
– Откуда ты все это знаешь?
«Долго на свете живу, – губы рыси изогнулись в улыбке, приподняв мохнатые щеки, усы встали веером. – Думаешь, я всю жизнь на пеньке просидела? Нет, племяшка. Было время, тетка Фрейя по свету гуляла. До Южной Вайхи добиралась. Я и сейчас безлунной ночью прихожу иной раз на тебя поглядеть и на девчонок твоих. Ты-то им, небось, про родню неудобную не говорила?»
На дворе стало совсем темно. Гудрун подобрала медвежью полость и завернулась в нее с головой. Но шкура успела выстыть, и Гудрун тоже прокоченела насквозь. Ей казалось, каждая косточка в ней каменеет и трескается от мороза.
Рысь поглядела на племянницу с жалостью.
«Иди уже, грейся. А девочку я для тебя поищу. По-своему…»
Мне снилось, что я куда-то еду. Сани летели легко – ни кочек, ни ухабов. Внутри еще гнездился озноб, но норка, в которой я лежала, была восхитительно теплой. Правда, тесноватой.
– Тише, киса, тише, – сказала норка. – Никто тебя не обидит. Обморожения не будет, кое-что я еще могу, – голос тоже был теплым, как солнечный свет.
Мр-р-р. Приятная волна прошла по спине – от головы до основания хвоста. И еще раз. И снова.
Обычно я не позволяю себя гладить, но сейчас мне было так хорошо, так уютно – и совершенно неважно, что за человек держит меня в объятиях, как в колыбели, прижимая к теплой груди.
Теплой голой мужской груди…
– Э, подруга! Давай без когтей! Я понял, что ты пришла в себя и хочешь на волю. Все, отпускаю, – меня подхватили, высвобождая из слоев ткани, в которых я запуталась. – Смотри, какая шуба. Устраивайся.
Мех! Серебристый, густой. Шуба пахла не только зверем, но и мужчиной, который только что держал меня на руках. И чего ради я вырвалась? Он же не знает, что я не настоящая кошка. Пусть бы гладил. Он живой и теплый. Живое тепло приятнее неживого и согревает лучше.
– Под шубой телогрей, не замерзнешь.
Мех и правда был, как печь – только мягкая. Незнакомец уложил его круговыми складками, заключив меня в пушистое гнездышко, а сам сел напротив и стал неторопливо застегиваться. Движения пальцев, перебирающих пуговицы, одну за другой, действовали усыпляюще. От слабости мутнело в глазах, разум уплывал в манящую тьму, и я позволила себе поддаться, услышав напоследок:
– Спи, кошка. Не бойся. Теперь все будет хорошо.
В глубине души я опасалась, что спасение мне пригрезилось. Наверно, поэтому и сны видела тревожные. В них были торжественные залы и мрачные своды, гулкие шаги, бряцание кандалов, ружья и сабли. Безжалостный голос читал приговор, и силы, способные разрушить мир, рвались на волю.
Но, открыв глаза, я обнаружила себя в роскошной карете. Лучезар на крюке освещал стены, обитые темно-синим жаккардом. Казалось, ткань подернута легкой изморозью, свитой в затейливые узоры. Такое отменно смотрелось бы на красном – в самый раз для зимней свадьбы! Вернусь, расскажу маме…
Настроение вмиг упало, и сразу стало слышно, как подвывают за стенками кареты духи зимы.
– Как спалось?
Хозяин кареты по-прежнему сидел напротив. На вид не старше тридцати. Сюртук из хорошей шерсти цвета хвои, ворот сорочки так и остался расстегнутым. Волосы рыжие, или скорее медно-каштановые, подстрижены по моде столичной знати. Палевые крапинки на носу обещали к лету расцвести россыпью полноценных веснушек.
Среди тех, в ком сильна вайнская кровь, много рыжих. Но лицо у незнакомца было не вайнское – и глаза не голубые и не серые, а опалово-карие, будто у филина или кота. Может, и светятся в темноте?
Помню, учитель истории говорил, что у ригов издавна встречались такие, как этот господин – темно-рыжие, горбоносые и желтоглазые. Остатки древних племен, населявших полуостров. Вероятно, из тех самых народов моря и солнца.
Но самое примечательное я заметила, когда рыжий господин наклонился извлечь из-под сиденья лаковый короб, обитый планками с магическим орнаментом.
Седая прядь в волосах! Над левым виском словно белилами мазнули.
– Есть хочешь?
Длинные пальцы откинули крышку короба, карета наполнилась ароматами колбас и мяса.
– Вижу, что хочешь!
Я и сама не поняла, как, забыв о манерах, успела соскочить с шубы и сунуть нос внутрь. Это же волшебный сундучок фирмы «Кельскап», да? В «Вестях со всего света» писали, что он способен месяцами предохранять от порчи самые капризные продукты. Даже у нашего бургомистра такого нет!
Рыжий достал складной столик и быстро заставил его разносолами. Хотел подать мне на пол миску с жареной утиной ножкой, но я быстренько вспрыгнула обратно на сиденье. Встала на краешке, с надеждой глядя на своего спаси- теля.
– Желаешь обедать, как воспитанный человек? – он засмеялся и подвинул столик к моему дивану.
Ножка была сочная, с хрусткой румяной корочкой – коготки оближешь. Была и пропала. Кость от нее отправилась в отделение для отходов, а перед мной лег кусочек отварной стерляди. Век не ела ничего вкуснее!
– Молодец, хорошая девочка, – похвалил мой аппетит рыжий господин. – Хотя какая ты девочка? Ты же явно парень, вон какой здоровяк!
Оборотни всегда крупнее обычных зверей. Но за мужчину в кошачьей шубе меня еще никто не принимал.
Протест сам сорвался с губ, хоть я и знала, что выйдет обычное «мяу». То есть необычное. Свое несогласие я высказала хриплым басом – сказалась вынужденная прогулка по морозу, – отчего рыжий только укрепился в своих вы- водах.
– Под хвост заглядывать не буду, поверю на слово. По голосу слышно, что ты самый настоящий кот-производитель из Йагунского Приюта Зимы. Как же ты оказался один в чистом поле? Удрал от хозяев, дурачок? Скажи спасибо, что на тебе печать богини, иначе бы я мимо проехал.
Я навострила уши.
– Ты снежный кот и устойчив к морозу. Но есть стужа, которую даже мне без телогрея долго не выдержать, – выговаривал рыжий, а сам подкладывал в мою миску жирного творога. – Ешь, не стесняйся, пища дает тепло. А я, пожалуй, согреюсь по-своему.
Он сделал глоток из плоской фляжки, одетой в кожу, и я почуяла крепкий запах с анисово-мятным оттенком.
– Кот ты у нас непростой, это ясно, – хозяин кареты бросил в рот стручок маринованного перца. – Интересно, что в тебе такого. Лечишь хвори? Или предсказываешь погоду?
Он наклонился через стол, всматриваясь в меня совиными глазами, и за его добродушной повадкой проглянуло что-то такое, от чего я вновь ощутила на себе мертвящее дыхание стужи.
– Нет, разумеется. Предсказатель не сбежал бы в метель. Может, тебя бросили? Такого красавца?..
Рыжий отдернул занавеску на окне.
Лучше бы он этого не делал!
Мело так, что непонятно было, день снаружи или ночь. Снежные твари бежали вровень с каретой и весело скалились, поворачивая к нам морды.
Мгновение я крепилась, потом решила, что кошке позволительна непосредственность чувств, и зарылась под тяжелую шубу.
– Э, дружок. Ты, я вижу, совсем домашний. Не бойся, вылезай, их уже нет, – рыжий прикрыл занавеску. – Ты словно и на севере не жил.
«Не теряйся, Карин, – сказала я себе. – Ты кошка. Веди себя как кошка. Сделай вид, что шуба тебе интереснее всего на свете».
Шуба и впрямь была диковинной. Мех ворсом и подшерстком походил на волчий, но лежал пышно, как у лисы или песца, переливаясь драгоценным серебром. Модницы, приезжающие в Свеянск, полжизни бы отдали за такое сокро- вище.
– Нравится? Это полярный волк. Редкий в наше время зверь. Редчайший. Не могу похвастать, что добыл его на охоте, да я и не любитель. Эту шкуру мне подарили, когда я впервые приехал в Йагунский Приют Зимы как Фрост.
Фрост?
Граф Даниш-Фрост?!
Протектор Приютов Зимы. Повелитель льдов и морозов. Владыка зимней стихии.
Тот, кого называют Белым Графом.
Кто же еще? Он чувствовал печать богини и видел снежных духов, его карета летела сквозь непогоду, как салазки с горы…
И все же странно. В поэме «Нашествие ланнов» сказано, что у тогдашнего Белого Графа «парой сапфиров сияли глаза» и «волосы вьюгой по ветру вились, белые, точно снега». Когда мы ее проходили, в «Вестях со всего света» как раз появилась гравюра: старый король в обществе трех других ригонских владык стихийных сил. Я высмотрела графа Даниша-Фроста, благородного вида мужчину под сорок, и мое воображение легко превратило его в героя поэмы – с глазами-сапфирами и волосами как снег.
С тех пор прошло лет десять. Король у нас новый. Почему бы не быть новому Белому Графу?
Подумать только – владыка зимы потчует меня творожком!..
– Незадолго до моего приезда, – продолжал рыжий Белый Граф, – у ворот Приюта умер старый волк. Его шкура была желтой и облезлой, но я не стал отказываться. Мне было всего двадцать два, и я подумал, что доха из полярного волка придаст мне солидности.
Он явно соскучился в одиночестве и был рад слушателю, пусть и бессловесному.
– Всю зиму я держал шкуру на снегу, на морозе, напитывал силой, пока она не ожила и не заблестела. Летом блеск тускнеет, зимой возвращается. Но сейчас не то, сам видишь.
Я не видела. По-моему, шуба была великолепной! И жаркой, как печь.
После еды клонило в сон, и под негромкий голос графа я позволила себе задремать.
Когда открыла глаза, показалось, что ветер снаружи стал тише. Столик с закусками исчез, а мой высокородный попутчик читал книгу.
Какой он все-таки рыжий. Летний. Даже кожа легкого коричного оттенка. Не потому ли новый Белый Граф плохо справлялся с морозами, что еще не стал человеком зимы? Белого в нем всего одна прядь. Может, с годами весь побелеет, и глаза сделаются синими.
Стало любопытно, что он читает. Я перепрыгнула на графский диван и сунулась под руку, держащую книгу, чтобы увидеть название. Даниш-Фрост погладил меня. Мр-р-р…
– Пахнет мышами? – спросил он, наблюдая за моими усилиями. – Ты, я смотрю, любознательный мальчик.
Он показал мне обложку.
– Зан Носса «О людях и богах». Слышал о Зан Носсе? Загадочная личность. Некоторые утверждают, что под этим именем скрывается женщина, причем иностранка, – Даниш-Фрост подмигнул мне. – Но этот Зан Носса очень неплохо знает ригонский. Как считаешь?
Он открыл книгу и прочел:
– «Споры о природе богов идут не одну сотню лет. По этому поводу написано много трактатов и пролито много крови.
Я утверждаю: богов как таковых не существует.
Но кто, спросите вы, благословляет наших детей, отвечает на наши молитвы, является нам в Ночь Всех Богов?
Я отвечу: хранители силы.
А вернее – хранилища, одушевленные нашим самообманом.
Мы отняли силы у природы, но побоялись взять на себя ответственность за обладание ими. Вместо этого мы придумали богов, вдохнули в них жизнь своей верой и слабостью. Переложили свое бремя на их плечи, тем самым вручив им власть над собой и своими природными талантами».
Граф усмехнулся.
– Как ты понимаешь, ули не в восторге от таких рассуждений. Особенно, ули Двуликого. Я тоже не поклонник этой Занозы, но в чем-то с ней соглашусь.
Он отложил книгу и посмотрел в окно.
– Я знаю, почему она больше не говорит со мной. – Стало ясно, что сейчас он не о Зан Носсе, и это уже не шутка. – Потерять силу, потерять веру в себя… это и означает потерять своего бога.
Граф снова погладил меня, почесал за ухом и оставил руку на холке. Непозволительная вольность. Но не бить же человека по лицу когтистой лапой за то, что он счел себя вправе приласкать кошку? Я спрятала смешок за коротким «мр-р» и прикрыла глаза, раздумывая о словах графа.
На ум пришел дед Полкан. Он был моложе бабушки, пережил ее на шесть лет и с охотой учил меня всему, что знал и умел. Больше у него никого не было, и только со мной он мог поговорить по душам. «Мы с тобой, Карин, как кошка с собакой, сиречь псом», – шутил он.
Вечерами, пропустив кружку пива, дед Полкан любил пускаться в рассуждения:
«Магия, Карин, бывает разная. Это владыки стихий решили, что их магия настоящая, а все остальное не в счет или вовсе зло. Только их-то сила заемная, взятая у богов. А боги как дали, так могут и забрать. Мы же, оборотни, сами богам под стать, ходим в высшие миры. Ха-ха! Я тут подумал. Может, и боги так умеют, только наоборот – приходят из своего мира и гуляют среди нас, котами или собаками», – он захохотал, довольный своей выдумкой.
«А может, и людьми?» – предположила я тогда.
«Может, и людьми…»
– Что-то я устал, – пробормотал граф.
Он дернул витой серебряный шнурок, и в перезвон конских бубенцов – там, снаружи – вплелось басовитое «дон-дон-н-н».
Карета встала. Слышно было, как скрипит снег, ржут кони, грузно брякает крышка каретного ящика.
– Не бойся, – сказал граф. – Это Сельфан, мой кучер. Сейчас даст лошадям корм, укроет и придет к нам греться.
Немного погодя в карету и впрямь без церемоний влез безбородый, румяный от мороза парень. За дверью вьюжило, но внутрь ветер не задувал. А кучер, хоть и окутан был морозным духом, не принес с собой снега. Вот что значит путешествовать с Белым Графом!
Сельфан сбросил на пол свой длинный тулуп, затем тужурку с блестящими пуговицами – под ней поверх вязаной кофты обнаружилась серая лепешка телогрея. Надо же. Может, и у лошадей в попоны печки вшиты?
– Жива красота! – парень с восторгом уставился на меня.
Хотел погладить, но заметил графскую руку на моих лопатках и ограничился тем, что почесал мне шею. Пальцы у него были грубые, пахли лошадью и овчиной.
Я мурлыкнула для порядка.
– Ты ел? – спросил граф.
– А как же, господин, – весело отозвался кучер. – Делать-то нечего. Сиди, правь помаленьку да жуй, пока не лопнешь.
– Тогда ляг поспи. Скоро все затихнет. Утром я размету и поедем, а в Лейре под крышей заночуем.
Не думала, что знатные господа пускают прислугу спать в своей карете, но видно, у Сельфана с графом было так заведено.
Пока я удивлялась, Даниш-Фрост поднялся и отворил только что прикрытую дверь.
Неужто на улицу хочет выскочить? В одном сюртуке!
– А барышне до ветру не надо? – спросил Сельфан, стягивая толстенные валяные сапоги.
Граф посмотрел на меня так, будто ему в голову не приходило, что у кошек могут быть те же потребности, что и у него самого. Хотя я бы еще потерпела. Кошкой мне терпится дольше.
Увы, граф был непреклонен:
– Не хочешь опять на мороз? Понимаю, дружок. Но вонь мне в карете не нужна!
Было страшно: вдруг пурга опять возьмет меня в плен и уже не отпустит? Однако стоило графу спрыгнуть с подножки, как снежные твари, кружащие у кареты, прянули прочь, унеся с собой белый хаос, и стало заметно, что непогода впрямь присмирела. Ветер потерял силу, снег больше не вихрился, а летел косым занавесом. И вот диво: среди метели и сугробов черная, с серебром, карета стояла чистенькая, будто под невидимым навесом. Лошади в четверной упряжке, укрытые от шей до копыт, жевали, опустив морды в торбы.
Граф далеко не пошел – перед кошкой стыдиться незачем. Тем более перед котом. Я еле успела отвернуться! И нырнула под карету, низко сидящую на полозьях. Лучшего укрытия рядом не было. Но всего через минуту бесстыдник Даниш-Фрост полез меня искать:
– Куда запропастился, дурашка?
Когда мы вернулись в тепло, кучер уже похрапывал, укрывшись своим тулупом. Хозяйская доха висела на стене.
Граф тоже прилег, устроив голову на валике с серебряной кистью, а меня стал гладить и почесывать, уложив к себе на грудь.
Нельзя было этого допускать. Но я же кошка, а кошкам нравится, когда их гладят. И мне нр-равится. Очень нр-р-равится. Я и не подозр-ревала, что это так здор-р-рово…
Все во мне журчало и вибрировало под чуткой ладонью. Сказать по правде, даже неуклюжая ласка Сельфана не показалась такой уж неприятной…
Мысль была как угли в лицо. Что, если я уже потеряла связь с телом, запертым в Небыли, и кошачья природа во мне берет верх над человеческим разумом?
Граф успокаивающе провел рукой по моей голове:
– Чего испугался, глупенький? Больно ты нежен. Может, и правда барышня?
Странно это все-таки: лежать на человеке, да еще мужчине. Я всем телом ощущала, как дыхание вздымает его грудь, как бьется сердце; сквозь запахи одежды и недавнего обеда пробивался его собственный запах, и я знала, что запомню каждый оттенок. Мы лежали лицом к лицу, едва ли ни нос к носу, так что можно было тронуть лапой родинку на его щеке и боднуть лбом подбородок.
Было в этой близости что-то интимное. Не в чувственном смысле, а в человеческом. Мы ведь никого не подпускаем к себе на такое расстояние, кроме самых родных. Тех, кому доверяем…
В горле встал ком.
Пальцы графа, зарывшиеся в мою шерсть, вдруг замерли, в летних глазах сверкнули морозные искры.
– Печать-то на тебе, братец, особая, – выдохнул он, – не людьми поставленная. А я и не заметил…
Казалось, у него голос сел от волнения.
– Ты здесь, Нежа? Пришла посмотреть на болвана, который отдал свой дар недостойному? Карстен молодой дурак, горячая голова, но он честный парень и мой брат. Я не мог иначе и не жалею! Кроме того… может, ты рано от меня отвернулась? – он качнул головой и усмехнулся, внезапно успокоившись. – Знаешь, некоторые вещи лучше не открывать даже богам.
Было до ужаса интересно, что все это значит, но граф обнял меня обеими руками, пробормотал: «Ладно, котик, ты ни при чем. Давай спать», – и закрыл глаза.
Грохнуло в вышине. Страшно, раскатисто. Будто весенний гром или ружейный залп. С шумом взмывали к небесам вспугнутые птицы. Стаи птиц, черных, как грозовые тучи, как пруд далеко внизу. Тучи прорвались ливнем, и черная вода в пруду закипела. Птицы камнями посыпались с высоты…
«Будь проклята ваша магия! – грянул женский голос, сильнее грома, яростнее бури. – Она отняла у меня мужа. Отняла старшего сына… Не спорь! – Женщины я не видела, но взгляд ее давил гранитной глыбой. – Теперь младший погибнет ради твоей силы?»
Я и не спорила. Не могла. Я падала! Черная вода кружила меня и тянула в водоворот. Я захлебывалась, задыхалась…
– Хватит! – вклинился другой голос, мужской, твердый, уверенный. – Рауд, ты не один.
Все занавесилось туманной пеленой, и я соскользнула в сон – обычный, без кошмаров.
А потом я… Нет, не проснулась – очутилась в зимней сказке. Блестели под солнцем сугробы, пушистыми хлопьями кружился в воздухе снег, но исчезал, не достигая земли. На ветвях, одетых инеем, чистили перышки щеглы, под елями резвились белки, а дальше виднелась избушка с расписными ставнями.
Холодно не было. Ни капельки. Словно я в театре и меня окружают декорации. Даже небо над головой казалось куполом из синего стекла. Ноги в легких туфельках совсем не мерзли.
Я присела на корточки, тронув снег рукой. Надо же, какой рассыпчатый. И теплый.
Постой… Что я только что сделала?!
Вслед за всплеском удивления меня омыло пьянящей радостью.
Руки! Ноги! Туфельки!
Я снова человек!
Как, почему – подумать не успела.
За стеклянным куполом, по другую сторону синевы, что-то двигалось – то темное, то светлое. А потом…
– Имя! – прогрохотало небо.
Не гром и не залп. Камнепад в горах, от которого посыпался снег с ветвей и шишки с елок, сорвались в небо щеглы и метнулись прочь белки.
А я… мне куда бежать?
– Как твое имя! – прогудела твердь под ногами.
Я кинулась к избушке. Но мир вздыбился, на пути вырос ледяной утес, а избушка вознеслась на его вершину.
Удушливым валом накатила паника.
– Кто вы? Что вам нужно?
На секунду мелькнула мысль, что ко мне обращается сам Двуликий.
– Кто тебя послал? – пророкотало вновь.
– Ник… то!
Громовой голос давил на грудь, сам воздух превратился в тиски, я даже кричать не могла, лишь всхлипнула:
– Что вы делаете? Мне больно!
– Это потому что твое тело умирает.
Мое тело? Которое?..
– Здесь только твоя сущность, кошка-оборотень. Личность. Душа. Если в ближайшие пару минут ты не вернешься в одно из своих тел, а ты не вернешься, пока не скажешь правду… Зачем ты проникла в мой сон?
– В чей сон? Я никуда не проникала, я просто спала!
– Нежа велела тебе занять мое тело?
– Что?! Снежа? Нет!
– Тогда для чего ты осталась кошкой? Почему не обернулась человеком?
– Потому что не могу! Меня околдовали.
– Ложь! Нет такого колдовства!
Все полетело кувырком. Елки, избушки, ледяные утесы закружились в снежных клубах. Или это меня качало, несло и подбрасывало?
– Не надо! Перестаньте! Пожалуйста!.. Мне плохо, я задыхаюсь! Хватит!..
И все закончилось.
Упал мрак, я вздохнула полной грудью и под шум крови в ушах уплыла в бездонный омут, где было тихо и покойно…
