Кирилл Берендеев
Безымянный замок. Историческое фэнтези
Мечислав первым бросился на помощь. А когда подбежал, общее оцепенение внезапно сошло – к Казимиру спешили со всех сторон. Торопливо отрезав удила, Мечислав утихомирил Бурку, передав его первому же конюху, сам упал на колени рядом с названным братом. Залитая кровью голова княжича беспомощно запрокинулась, в его остекленевших глазах застыло жаркое иссушенное августовское небо.
Глава 2
Да будут препоясаны чресла твои…
Копыта светлогривого Серко уныло месили размытую вчерашней бурей холодную осеннюю жижу. Древний лес, лишенный хоженых тропинок, всё теснее обступал одинокого всадника, сиротливо кутавшегося в подбитый соболями плащ. Усталый путник, лишь единожды за день остановился дать отдых коню. Наступавшие сумерки завершали промозглый день леденящим вечером. Ветер стих, остановленный пологом леса, но холод, сковавший сердце в день гибели Казимира, не давал согреться даже под теплым плащом.
Конь оступился на скользкой почве, а путник, получив тычок в плечо обломанной веткой, тихо застонал, откинул капюшон и огляделся. Перед его взором предстала небольшая поляна, освещенная исходившим невесть откуда призрачным сиянием. Тут ему, как всякому доброму христианину, пристало бы испугаться, пришпорить коня и бежать с нечестивого места, однако на измождённом лице странника промелькнула улыбка. Он спешился и подошел к могучим деревам, поваленным бурей десятилетия назад. Стволы светились холодным, зеленоватым светом, сочившимся будто сквозь кору. Путник постоял недолго, оглянулся на коня и снял с пояса силки, заметив еще совсем мокрые заячьи следы на вязкой глинистой почве. Даст Бог, завтра будет добыча. Оглядел старую березу невдалеке, покрошил на тонкую ветку размоченный хлеб и набросил петлю с камнем на конце: если сюда сядет птица – веревка затянется.
Серко радостно запрядал ушами, когда хозяин повёл его к дальнему краю поляны, расседлал и стреножил, протерев суконкой взмокшие с дороги бока. Оголодавший конь тут же принялся жевать брусничный куст, чудным образом оставшийся зелёным в океане сереющей желтизны.
Сбросив плащ на землю, рыцарь принялся собирать хворост. Огниво высекло сноп искр. Языки пламени, быстро поднявшись по тонким веткам, дали вожделенное тепло. Пора было изжарить ещё утром добытую дичь, до вечера проболтавшуюся в перемете. Охота удалась на славу. На время тучи разошлись, избавив путь следования рыцаря от прогорклой мороси. Он смог подстрелить утку, а затем сбить вылетевшего буквально из-под ног жирного бекаса. Сегодня у него был завтрак и ужин. И, хвала Создателю, укрытая от промозглых ветров лужайка. Он выспится, не ожидая новых неприятностей от своенравной погоды северной Мазовии. Отдохнет и Серко, ему пришлось изрядно потрудиться, преодолев два десятка римских миль по болотистому бору.
Изжарив и съев бекаса, путешественник вонзил меч в землю и стал пред ним на колени, возблагодарив Всеблагого за кров и стол, а, отходя ко сну, вознёс молитву за упокой души названного брата. И уже совсем собираясь уснуть, вынул из-за пазухи золотой медальон, раскрыл его и долго вглядывался в образок Божьей Матери. А насмотревшись вдоволь вздрогнул и плотнее закутался в плащ.
Не одна неделя прошла, а успокоения нет как нет. Достаточно ощутить прохладу образка и, повинуясь непостижимому чувству, долго смотреть в его глубь и Мечислав возвращается в тот страшный вечер. Видит переходы и длинные коридоры замка, по которым он, едва держась на ногах, шел, точно в бреду, на каждом шагу натыкаясь на тёмные стены. Распятый, придавленный горем. Силился кричать, но крик застывал в глотке и он не мог издать ни единого звука. Мечислав ослеп и оглох, тело двигалось само по себе без цели и смысла. Внезапно ромашковый морок защекотал ноздри, он разглядел впереди Иоанну и замер, пытаясь понять, явь это или тот же бред, что преследует его ещё с полудня.
Некоторое время они стояли молча. Мечислав поднял руку, не то, чтобы сотворить крестное знамение, не то чтобы коснуться Иоанны, он и сам не понял зачем. Девушка сняла с себя образок и надела Мечиславу на шею. Отступила, опустив голову, не то пропуская его, не то страшась нового прикосновения, хотя и разминуться возможности не было – коридор очень тесный. Зашептала что-то одними губами. Он подумал, княжна обращается к нему, переспросил, а не получив ответа, прислушался. Она молила Господа спасти и сохранить тело его и душу от всех ненастий, страха ночного, стрелы, летящия во дни, и беса полуденного. Мечислав видел сверкающие в полутьме коридора глаза княжны и побелевшие губы, шепчущие и молящие.
В глазах потемнело, кровь ударила в голову. Он пошатнулся. В тот же миг наваждение сгинуло: Иоанна тихо произнесла: «Аминь!» – осенив Мечислава крестным знамением. Прильнула к нему на миг и исчезла, будто растворившись в замшелой кладке, оставив его наедине с колотящимся сердцем, ватными ногами и ворохом мыслей, непрошено полезших в голову. Если бы не медальон, крепко сжатый в ладони, Мечислав решил бы, что это очередное видение.
Он медленно побрел дальше, не узнавая коридоров замка. Ноги несли сами. Вот поворот, за ним балюстрада и лестница наверх, затем ещё поворот и арка. Несколько шагов вперёд и знакомый проход, если не считать странных песочных картин на стенах. Однако, как добраться до своего покоя, путаясь меж теней, Мечислав так и не понял. Пошатываясь, шел наугад, пока неведомым образом не оказался перед знакомой дверью. Замер, ощупал дерево, точно слепец.
Мимо прошмыгнул лысый приземистый служка. Удо? Не может быть! Ведь он пришел со стороны палат Казимира, он не мог, никак не мог… Не в силах сдерживаться, Мечислав зарыдал, а, войдя в комнату, упал на топчан и вжался, зарылся лицом в подушку. Медальон отпал от груди и затерялся в рубахе.
Мечислав вздрогнул, пробудившись, огляделся по сторонам. Да, он в глухом лесу, далеко от княжеского замка. Над головой – стылая ночь и до зари ещё далеко, а впереди долгий путь в неизвестность. Дыхание вырывалось из груди с тугими промежутками, словно он окунулся в ледяную купель. Будто все случилось только вчера, будто и не прошло долгих недель странствия. Он накрылся плащом с головой, поворочался, пытаясь заснуть. Вспомнил как в тот вечер вошел в базилику и увидел Иоанну, стоявшую в траурном платье напротив алтаря, по левую руку князя Богдана. Вроде и рядом с ним, но невидимой преградой отгородившись ото всех. Мечислав замер на пороге, оглядывая притихшую обитель. Совсем как утром, подумалось ему, когда он задремал и очнулся от солнечного света. Даже алтарь по-прежнему тёмен, блеклых огоньков свечей не хватает, чтобы разогнать сгустившийся вокруг Спасителя сумрак. Как и избавить от тени тело того, кто, омытый и обряженный в последний путь, лежит подле старинного деревянного креста.
Мечислав вошел в базилику. Крадучись, боясь нарушить обуявшую присутствующих тяжкую тишь. Никто не пошевелился, даже взглядом не встретился с ним, словно Господь уже излил свой гнев на Содом, заставив скорбящих, обратившихся в соляные столпы, лицезреть последствия Его гнева.
Возле самого ложа стоял князь Богдан. Белое лицо, обращенное к сыну, гипсовым слепком, сгорбленная фигура будто стала ещё приземистей. Правитель опирался одной рукой о мраморную плиту, на которой лежал его единственный сын, другую прижимал к сердцу. Подле застыли прислужники новика, дважды за этот день омывшие его тело: утром дабы он принял обеты рыцарства, а вечером дабы предстал пред Всевышним. У ближайшей скамьи, едва держась на ногах, тонкой ивушкой трепетала Иоанна.
Мечислав вздрогнул. Серко с шумом приблизился, ткнулся в плечо, не то ища поддержки во тьме густого леса, не то стараясь прогнать тяжкие видения хозяина. Молодой человек обернулся, спохватился, потрепал пышную гриву и покормил коня хлебом с солью, а после придвинулся ближе к костру, испускавшему редкие язычки догоравшего пламени, подобно стоявшим подле одра свечам, трепещущим на холодном ветру.
Неясные тени ползли по стенам базилики, а нефы, куда не проникал их дрожащий свет, и вовсе казались непроницаемо чёрными. Умиротворённое лицо Казимира, выделяясь на окружающем его пурпуре, казалось таким же просветлённым, как и утром, когда на нём играли солнечные блики. Если бы не тряпица, прикрывавшая рану на лбу, могло показаться, что княжич спит, утомлённый длинным днём. Отец Григорий тихо бормотал молитвы, а Мечислав всё ждал, что брат вот-вот поднимется, улыбнётся ему, обнимет отца…
Свечи догорали, источая восковые слёзы, перед алтарём становилось всё темнее. Собравшиеся сиротливо жались друг к другу, пытаясь согреться, не надеясь на внутренний пламень душ, тянулись к единственным источникам света, слабого и ненадежного, лишь верой согреваемого, и по-прежнему молчали. Тишина давила, пригибала к земле.
Мечислав поворочался с боку на бок. Серко отошел, недовольно всхрапнув – вертясь на жестком ложе, хозяин ударил локтем по ноздрям – и продолжил жевать, предчувствуя дальнюю дорогу по нескончаемой болотной хляби.
Пора бы уже угомониться и путнику, но видения не отпускали. Они давили, подобно каменным плитам, что назавтра покроют саркофаг Казимира, отрезая княжича от всех земных страданий, хотя нет, страдания для него закончены. Теперь он предстал перед Всеблагим. Что он почувствовал в эти минуты кроме неземного блаженства от созерцания Лика, вслушиваясь в Глас Божий, успокаивающий, умиротворяющий? Какие мысли придут к нему, когда взор спустится на прибитых тишиной в базилике людей, оплакивающих его бесполезное, никчемное уже тело, еще совсем недавно лучившееся ангельской красотой?
Нет, так невозможно утешиться. Невозможно, ибо неправда. Тишина не даст солгать, не даст и держать уста замкнутыми спудом позорной вины. Мечислав безотрывно смотрел на князя, видел, как дрожат его губы. Не выдержав раздиравшей душу муки, кинулся в ноги Богдану Справедливому, крича, что это он истинный виновник смерти Казимира. Он, а не засеченные до смерти конюшие. В последний миг заметил надорванный ремень подпруги, но не посмел отдать приказ переседлать Бурку. Понадеялся на чудо и убил единственного сына и наследника князя. Упав на колени, молил немедля свершить над ним казнь.
И только образок, прежде холодный, коснулся груди и начал оттаивать, будто внутри него зажегся незримый огнь.
Молодой человек устремил пустой взор в вызвездивший небосвод. Тишина уснувшего бора оглушила. Хотелось вырвать из ножен меч и пойти крушить оголённые преждевременной осенью ветви деревьев, чтобы совладать с невозможной мукой, вернее, избавившись от нее на время, лечь и погрузиться в сон, ведь отдых так необходим человеку, прозябающему в дремучем лесу, в местах, где давно заброшены торные шляхи. Редкий торговец осмелится пройти здесь караваном, опасаясь разбойников, что наводят ужас не только на этот покинутый всеми край, но и на поселения, вроде бы и принадлежащие князю Мазовецкому, да в последние годы лишь на картах и значимые. Прежде, пока Богдан Справедливый ещё помогал своему тезке защищать северные границы от оголтелой немчуры да язычников-литвинов, эти места еще теплились жизнью, ныне, после смерти князя Мазовецкого и распри среди его наследников, всей этой земле угрожает разорение. И теперь, когда единственный сын князя Богдана пал по глупой неосмотрительности оруженосца, погиб бессмысленно и безнадежно, не оставив отцу наследников…
Все это Мечислав выпалил на едином дыхании. И продолжал каяться, не в силах поднять глаза на стоявшего перед ним князя.
Резкий и сухой голос, многоголосым эхом отразившись от стен базилики, заставил его замолчать.
– Подите прочь все, немедля! – приказал Богдан.
Князь обвел собравшихся тяжелым взором, от которого и у повидавшего на своем веку немало жутких смертей воина кровь застынет в жилах. Со всех сторон послышался шорох шагов, и когда дубовая дверь, закрываясь за последним, тихонько скрипнула, над головой коленопреклонённого юноши взметнулся короткий романский меч. Мечислав сжался, изготовившись принять последний удар. Время растягивалось, закипало вязкой тягучей смолой. Не выдержав пытки, оруженосец поднял умоляющий взгляд. Князь замер. Меч опускался медленно, невозможно медленно, а опустившись, едва задел оголенную шею Мечислава и легко коснулся его плеча. Словно в тумане послышался голос князя:
– Да будут препоясаны чресла твои…
Дальше пустота, он уже ничего не слышал и не видел. Звезды исчезли, небо потемнело набежавшими тучами. Он закрыл глаза, сжал в руке образок.
Очнувшись, понял, что лежит на чём-то твёрдом и холодном, хотел поднять веки – не хватило сил.
– Приходит в себя, – произнёс рядом скрипучий голос, принадлежащий не то мужчине, не то женщине, такого Мечислав прежде не слыхивал.
– Он нужен мне живым: – Князь Богдан. Мечислав узнал его голос.
– Выдюжит, – прокаркало совсем уж на ухо, а глаза открылись сами собой. Белёсое пятно оформилось в человеческое лицо. Узнавание остудило душу, упрятало её под лёд. Удо? Не может быть! Хотя нет, почему не может, напротив. Богдан не стал бы убивать его в базилике, осквернив дом Господень. Сей истово верующий слуга Божий скорее уж передаст виновника смерти сына в руки этого немчика, чтобы тот…
Мечислав сжался. О том, что самые страшные пытки в подземельях замка проходили при участии этого выродка в замке знали все, вплоть до последнего поварёнка. Служки судачили, будто Богдан привёз Удо в качестве трофея после победы над немецкой ордой, во много раз превышавшей числом объединенное воинство князей Варшавы и Нарочи. Поганое немецкое полчище сумело дойти до самой столицы княжества Мазовецкого, и только волею подоспевшего князя оказалось остановлено – как века назад, когда пращур Богдана Справедливого, Мешко, вот так же рубал немчуру как капусту, завоевывая Поморье.
Князь привез Удо в Нарочь вскоре после появления там Мечислава, да так и оставил жить при замке, хотя, где именно обретался молчаливый урод, никто не догадывался, равно как и за какие преступления подвергся на родине отсечению обоих ушей. Словно привидение, Удо являлся из ниоткуда и пропадал в никуда. Повстречать его на улице считалось дурным предзнаменованием. Местные бабы пугали немчиком не в меру расшалившихся отпрысков. Но рядом с князем его никто никогда не видел. И вот теперь – ужели ему это снится? И немчина свободно говорит по-польски, невольно щурясь от предстоящего удовольствия, видно, готовит особую пытку.
Сердце ёкнуло. В тот же миг к губам прикоснулся кисловатый холод медного ковша.
– Пей! – гаркнул уродец. Мечислав покорно сделал глоток и захлебнулся. Горло обожгло. – Пей, говорю. – Невзирая на робкое противление лежащего на лавке юноши, Удо вылил ему в глотку всё содержимое ковша. Мечислав закашлялся, тщетно пытаясь сделать вдох. – Княже, сейчас он сможет говорить.
– Благодарю, Удо, садись. Я сам. – Молодой человек понял, что князь сел рядом. И едва скосил на него глаза, тот негромко сказал: – Теперь ты рыцарь, отрок.
Мечислав резко сел на лавке; голова закружилась, мысли спутались. Вездесущий Удо мокрой, терпко пахнущей тряпицей заботливо протирал ему лицо и руки. Мечислав сделал попытку отстраниться, но встретившись с укоряющим взором князя, утих.
– У нас мало времени. Не бойся, Удо не причинит тебе вреда, – продолжил князь. – До утра ты должен отправиться в долгий путь. Герб и девиз получишь немедля, равно как доспех и охранную грамоту.
– Да, да, мой господин, немедля, – жутковатым эхом просипел Удо.
Мечислав почувствовал прилив сил. Удивительная лёгкость наполнила тело. Он огляделся, но не узнал покоев. Низкий потолок, голые стены, копна свежего сена на полу. Пустой табурет, рядом на дубовом столе теплится лучина, князь и Удо отбрасывают длинные тени, а окон нет. Где же он?
– В подземелье, благородный рыцарь, – будто услышав его мысли, закивал безухим черепом Удо, кривя лицо в кошмарной гримасе, которую с трудом можно было принять за улыбку.
– За что, мой князь, такая милость? – слова сами собой вылетели из горла.
Князь поглядел мимо него и сказал:
– Если справишься, ещё не так одарю. Только в этом спасение твоё, да и моя жизнь тоже. Найди Безымянный замок, что на побережье Балтийского моря, передай его хозяину дар, и тогда у тебя… у нас с тобой, появится надежда, а нет – бесславно погибнешь. Удо, покажи ему ларец.
Ларец!
Захваченный видениями рыцарь сбросил с себя плащ. Нет, так он не уснёт. Который день без сна и отдыха. Ну почему воспоминания недавнего прошлого, стоит приклонить голову, будоражат душу? Эдак он никогда не достигнет заветной цели. При этой мысли Мечислав встрепенулся, приложился к фляге со сливовицей, сделал большой глоток и поднялся.
Поляна всё так же сияла призрачным светом, в котором он с лёгкостью разглядел среди сваленных тут же своих немногочисленных пожитков переметную суму с заветным ларцом и, положив её под голову, лег подле медленно умиравшего костра. Тепло сливовицы разлилось по жилам, мысли обрели ясность и простоту, а затем и вовсе исчезли, перестав наконец его мучить. Мечислав уснул, точно провалился в яму, на дне которой ждало забвение.
Глава 3
Шкатулка укажет путь…
Пробуждение было внезапным. Мечислав подскочил от влажного и тёплого прикосновения, слепо нашаривая меч, но сразу опустил руку. Это застоявшийся Серко лизнул ему лицо. Рыцарь отогнал коня, затем поднялся. Окружающая серость не позволяла определить положение дневного светила, но и так понятно – утро занялось давно, а значит, время для охоты упущено. Осталось только надеяться на вечерние ловушки: осмотрев их, Мечислав разочарованно покачал головой – ничего. Ни по тропе никто не пробрался, ни на ветку не сел. Четыре штуки – слишком мало, но у него веревок в обрез. Придется отправляться на голодный желудок, рассчитывая на будущее, может, по дороге спугнет кого. Или шкатулка… Мечислав бережно достал ее из переметной сумы. Воспоминания вновь всколыхнулись, но уже блеклые, утренние, очнувшийся разум с легкостью отогнал их нестройную толпу. Удо говорил ему… Как же все-таки странно все повернулось в тот злосчастный вечер.
Пальцы легли на резную крышку, тут же приоткрывшуюся с негромким щелчком, изнутри полилось зеленоватое свечение. По рукам пробежало тепло, словно их омыли в горячей воде. Мечислав вдохнул полной грудью и огляделся по сторонам. Свечение ларца изменилось, переместившись на северо-восток. Рыцарь с тоской поглядел в непролазную чащобу, через которую ему придется продираться весь этот день, вздохнул, но покорствовал своему путеводителю. Удо обещал, что шкатулка укажет путь в Безымянный замок, а заодно убережет от опасностей «почище любого распятия», усмехнувшись, прибавил безухий урод, и даст сил, когда их совсем не останется, чтобы добраться до тех глухих мест.
В тот вечер, едва Мечислав пришел в себя, а князь Богдан наспех объяснил новику, кто он теперь такой и что должен делать, Удо подал ему ларец. Молодой человек устал удивляться, отупев от происходящего, он внимательно слушал, старательно запоминая слова князя и безухого уродца, удивляясь про себя, сколь же разны меж собой эти два человека и сколь нежданно схожи. Словно от угла зрения, от одного только поворота головы различия стирались начисто. Под конец он уже не мог различить, какие наставления дает князь, а какие его безобразный служка. Новоиспеченный рыцарь помотал головой, но наваждение только усилилось. Князь и Удо говорили на два голоса словно один человек, покуда кто-то не потряс новика за плечо. Зрение прояснилось, князь в величии своем отделился от немца и коротко повелел Мечиславу выезжать. Удо мелко закивал.
– Шкатулка укажет путь, отрок, смотри в неё и поверяй себя ей, иначе… – то, как карла именовал его, раздражало Мечислава больше, чем безухий череп с намертво приклеившейся жуткой ухмылкой. Уродец не стал договаривать, но и без того все было ясно.
– Север Мазовии от самых Остатнов небезопасен. Как доберешься до последнего постоялого двора, избегай торных шляхов. Лучше потерять день в бору, чем лишиться жизни. – Кажется, эти слова принадлежали князю.
Мечислав утратил различие и замотал головой. Удо подал ему плошку с мутной, едко пахнувшей жидкостью. Когда юноша выпил горькое варево, немец заботливо помассировал ему запястья, затем князь открыл новику дверь камеры и выпустил в коридор, приказав седлать лошадь, а в свои покои не ходить, сборами займется Удо. Мечислав вспомнил, как уродец прошмыгнул мимо него из комнат Казимира. Значит, правда, зрение не обмануло. Его передернуло, но под суровым взглядом князя новопосвящённый рыцарь покорно отправился на задний двор: там все спали, включая и Серко.
Вскоре он уже мчался по опустевшим улочкам Нарочи, сжимая в руке заветный образок. Ни одно окно не зажглось, ни одна занавесь не дернулась, столица спала. Когда за спиной одинокого всадника с глухим скрежетом опустились городские ворота, тьма поглотила его и не отпускала до самого рассвета.
Три недели в пути. Первая проскочила как один миг, подгоняемая страхом, болью, муками совести и жаждой скорейшего от всех них избавления. В Мазовии Мечислав нигде не останавливался подолгу, разве что перековать Серко да закупиться провизией и всем необходимым в дальнюю дорогу. В Остатнах он потратил последние выданные князем серебряные денары – после поселения с этим говорящим названием постоялых дворов ему не встречалось. Шлях опустел. Дважды встретив сожженные не то немцами, не то мазурами деревни, он предпочел пробираться лесом. Послушался настойчивых требований шкатулки, и вовремя – вскоре мимо него, незамеченного в густом подлеске, проследовали человек двадцать здоровых немецких лбов, каркающих друг другу, словно вороны, кликавшие неминучую беду.
Тропинка вывела его на шлях лишь к полудню – туман рассеялся, тучи разошлись, обнажая сожженный верховым пожаром лес. Солнце, хоть и не давало вожделенного тепла, но ласково улыбалось рыцарю, путалось лучами в смоляных кудрях, гладило по щекам, подтопив заиндевелое сердце и отогнав прочь тёмные думы. Мечиславу вспомнились те счастливые дни, когда они с Казимиром впервые встретились лицом к лицу.
Мечислав, ему тогда было тринадцать, получивший за плохое услужение серьёзную взбучку от Одера, забрался в сарай и затих, глотая солёную обиду. Там и нашел его казавшийся таким неприступным наследник Богдана; выяснилось, княжич знает, что старший служка Одера спихнул на новичка вину за несделанную работу. Он видел, как парня высекли у всех на виду, а потому принёс ему ржаную лепёшку и кувшин чистой воды, добавив, что не потерпит несправедливости при дворе отца и уже рассказал дядьке правду, так что теперь высекут служку, а Мечиславу не надо больше прятаться. Больше того, он восхищён мужеством, с каким юный оруженосец выдержал постыдную экзекуцию. Мечислав, служивший всего-то второй месяц и оттого понукаемый, как и полагалось, всеми подряд, слушая Казимира, пытался сдержать накатившие слёзы.
Князя Богдана все еще не было в столице: мазовецкий поход затянулся, что только усиливало напряжение среди приближенных и челяди. Разговор с Казимиром показался ему непостижимой благодатью, а ржаная лепёшка вкуснейшей на всем белом свете. Мечислав не смог скрыть изумления и по поводу того, что его неприятности, оказывается, небезразличны высокородному княжичу. Отрок слушал Казимира и его сердце наполнялось теплом и благодарностью. Ах, если бы он мог вернуться в тот треклятый день, исправить ошибку, убившую названного брата, или получить возможность вымолить прощение. Казимир бы понял, всегда понимал и видел больше других, верно, потому Господь и поспешил забрать его к себе.
Мечислав поднял глаза на небо, по которому, гонимые ветром, гуляли пушистые облачка, и точно брат и вправду глянул на него с небес, ощутил знакомый запах и огляделся.
Серко выбрался на опушку. По обе стороны тропы, будто не замечая промозглой осени, на изумрудном травяном ковре белыми звёздами цвели ромашки. Это чудо? Ведь дальше куда ни глянь простиралась желтовато-серая пустошь.
Мечислав спешился и бросился ничком в траву, полной грудью вдыхая милый сердцу аромат. Почудилось, он обнимает княжну, зарывшись в тяжёлые пшеничные кудри Иоанны. Захлебываясь запретным счастьем, он надолго застыл на месте. Слушал, как сердце замирает в груди, и плотнее прижимался к теплой, точно хрупкое девичье тело, земле.
В притороченной к седлу Серко дорожной суме, заставив замечтавшегося рыцаря вспомнить о данных обетах, призывно звякнула шкатулка. Мечислав нехотя поднялся, а оглядевшись, уж не увидел никаких ромашек, точно с глаз упала пелена. Трава на поляне, где он лежал, давно пожухла от утренних заморозков. Однако, едва поднявшись в седло, новик почувствовал облегчение, точно сбросил с плеч тяжелый груз, и двинулся дальше нигде более не останавливаясь.
Заброшенный шлях проходил среди пожелтелых пустошей и лугов, петлял меж холмами. О вожделенной охоте пришлось забыть – ни звука, ни шороха, ни птичьего щебета, – тугая беспросветная тишь. Будто в этой некогда богатой местности вымерло всё до последнего гада.
Серко поднялся на пригорок. Дорога подходила к другой возвышенности. Там показался одинокий каменный дом, может, местного шляхтича, и вроде бы обитаемый – из трубы тихонько курился едва заметный дымок. Орлиное зрение Мечислава сумело распознать его среди поднимавшегося по колкам да низинам тумана. Деревенька, занимавшая склон холма рядом с господским домом, казалась уничтоженной пожаром. Оставшиеся мужики и бабы либо бежали, либо жили в землянках или в самом строении под пристальным оком господина.
Вздохнув с облегчением, рыцарь пришпорил коня и направился к жилищу. Если действовать осмотрительно он сможет получить там пристанище и кое-что разузнать. Еще в Остатнах он слышал, что некоторые шляхтичи остались жить у самой границы с Поморьем, а то и у моря, отряжая своих людей на добычу янтаря. На охране обозов с драгоценным камнем солью и провизией стояли и многие рыцари, не нашедшие себя в ратном деле и таким не слишком достойным способом добывавшие кусок хлеба. Скорее всего, подобный отряд и устроил себе временное пристанище в этом гиблом краю.
Спешившись возле строения, на поверку оказавшегося простой сельской хатой с соломенной крышей, Мечислав тихо поднялся на крыльцо, хотел постучать, но дверь, тоскливо скрипнув, отворилась. В ударил запах запах жареного мяса. Голова закружилась, заныл пустой желудок. Рыцарь шагнул в тёмные сени. Постоял там немного, прислушиваясь, – в доме ни звука, точно жилище давно покинули последние обитатели. Пройдя через сени, Мечислав позвал хозяев – тишина. Тогда он толкнул дубовую дверь, легко отворившуюся перед незваным гостем, и оказался в просторной комнате, освещённой потрескивающим в углу очагом. Посередине широкого стола лежал на блюде зажаренный молочный поросёнок, рядом стояли полная миска гречневой каши, тарелка зелени и пареной репы, а еще кувшин с пивом и четыре медных кружки. Только обитателей не было.
Мечислав сел на лавку, вслух извинившись за вторжение перед незнакомым хозяином, отрезал себе кусок поросёнка, плеснул в кружку пива. Аппетитный сок потек по подбородку, когда он, торопливо совершив молитву, вгрызся в нежное мясо, заедая свежеиспечённым хлебом и кашей, вкус которых уже начал забывать. Отхватывал кусок за куском, не в силах остановиться, пока от поросёнка не остались лишь тщательно обглоданные кости. Сладкая истома разлилась по телу. Мечислав обтёр руки тряпицей и поднялся, чтобы подстелить на лавку мягкий плащ: всё лучше, чем на стылой земле.
– Ну что, пан рыцарь, хороша ли была трапеза? – послышался насмешливый голос.
– Хороша, добрый хозяин. Только жаль, не вижу твоего лица, не сумею как следует отблагодарить за оказанную милость, – не растерявшись и изготовившись к любому продолжению, спокойно ответил Мечислав.
– Что ж, если ты доволен, неплохо было бы и уплатить за еду и ночлег, тогда и тёплая постель для тебя сыщется, – на этих словах в противоположной стене отворилась незамеченная в полумраке дверца. Что-то звякнуло, Мечислав увидел шута в изрядно вылинявшем одеянии и шапке с бубенцами. – Что скажешь?
– И сколько ж тебе полагается за постой? – невольно улыбнувшись, поинтересовался рыцарь.
– Десять серебряников, – ухмыльнулся комедиант. – Надеюсь, для ясновельможного пана это сущие пустяки.
– Если бы они у меня были, с радостью, а так, придётся провести ночь под открытым небом. Благодарствую за обед.
– Ты съел поросёнка, выпил пиво, твой конь жуёт в сарае сено, а как платить – в кусты? – изобразив на изборождённом морщинами лице искреннее удивление, продолжил торговаться паяц.
– Высоко ты ценишь маленького худосочного поросёнка, – ощутив, как в спину уткнулось что-то холодное, и будто не заметив этого, парировал гость. Замер, удивленный вовсе не издевательством обирающего путников шута, но предательством шкатулки, которой он столь бездумно поверялся долгие дни пути. И ведь кому поверил – Удо, немецкому выродку, приносящему одни несчастья, богомерзкому колдуну. Знамо, и князь оказался подвластен чарам безухого карлы. От мысли этой Мечислав содрогнулся и приготовился.
Серебрянников у него не осталось, а коли так жизнь свою он задешево не продаст. Рука под плащом, снять который он так и не успел, потянулась к мечу. Мечислав медленно вдохнул. Тут, ослепив присутствующих, а в комнате находились ещё трое дюжих молодцов, ярко полыхнул очаг. За спиной чертыхнулись, острие меча дернулось, мгновением позже воткнувшись в щель меж пластин.
В тот же миг Мечислав ощутил в ладони нечто тяжелое, затем увидел там кожаный кошель под завязку набитый денарами. Проморгался, не веря глазам. Выходит, волшебный ларец и на такие штуки способен, а он понапрасну клеветал в мыслях на Удо и князя. Не раздумывая, он бросил кошель на стол. Шут, хитро прищурившись, высыпал на ладонь новёхонькие серебряники, пересчитал, радостно проблеял:
– Благодарствую, – и принялся столь потешно кланяться, что Мечислав не смог сдержать улыбку.
– Ну, полно тебе, Груша, кобениться, – выступил из-за спины гостя широкоплечий бородач, одетый в потрепанную годами и походами бригантину, чьи пластины испещряли невыпрямленные вмятины, а юбка была изодрана в лохмотья ударом топора или двуручного меча. В жилистой руке он сжимал тяжелый моргенштерн. – Мир тебе, рыцарь. Я Бочар, хозяин здешней границы.
Мечислав сдержанно кивнул.
– На Грушу не серчай, он у нас любитель стращать заплутавших путников. Когда князь Мазовецкий забавы ради приказал порезать его на ремни, немного тронулся умом, а так добрейший малый, – примирительно проговорил хозяин. – Да и мы люди не лихие, за щедрость твою возблагодарим сторицей. Лех!
