Кирилл Берендеев
Насильник и убийца
Я выдохнул. Но на всякий случай спросил:
– Вы сами что-то подобное за Шалым видели?
Доминошник с минуту молчал, припоминая, но потом покачал головой:
– Не припомню. Орали, матерились, это да. Песни пели, раз даже плясали возле гаража, где собирались, да вон он, серый второй справа, где нагажено и надписи на английском непонятные. Иногда с телевизором выходили, включали на полную громкость, когда наша команда снова проигрывала. Боюсь, как чемпионат мира начнется, вообще с ума сойдут. Детям покоя точно не будет, матчи поздно заканчиваются. А как наши, не дай бог, выиграют, вовсе тут все разнесут.
– Значит, вы точно утверждаете, что вот этот человек, – кивок в сторону карточки, – примерно в половине пятого уже был во дворе?
Головко, несколько недовольный тем, что его прервали на важной теме, буркнул что-то про себя, но чуть погодя охотно подтвердил свои слова.
– Не сомневайтесь, точно помню. Да такое трудно забыть, время неурочное, я еще поскандалил с ними, оттого и запомнилось. Вот прочие из этой четверки, они позже прибыли, через час только и собрались все. Пошли в гараж тогда уже, а до того…
– Постойте, – в голову влезла любопытная мысль, – вы сильно скандалили с ними?
– Не очень, но одна женщина, вроде с той стороны дома, – Головко махнул рукой к соседнему знанию, серой громадой нависшему над двором и затенявшему последний свет заходящего солнца, – тоже высунулась и меня подержала. Она еще сказала вроде: «время полпятого, а уже нарезались». Или что-то в таком духе. Видно, тоже на часы посмотрела или от сериала ее оторвали.
– А ваша жена? Слышала?
– Нет, она телевизор громко включает, туговата на ухо стала последние годы. Не слышала.
Да и неважно, если так рассуждать. Какая разница, главное, у меня появился реальный свидетель, за показания которого можно зацепиться. Мне самому в первую голову, чтоб отбросить прежние скверные мыслишки и сосредоточиться на основополагающем, к чему меня шесть лет института и почти двенадцать практики готовили.
Теперь надо встретиться с Шалым и еще раз подробно пройтись по его показаниям, уточняя, как он оказался на остановке «Лесопарк» и куда двинулся, все буквально посекундно. Но это после, в понедельник. Сейчас главное другое.
– У меня большая просьба. Вы сможете дать показания в суде, рассказать все то, о чем мне сейчас говорили?
Глава 7
Наконец-то заслуженный выходной, у меня его не было уже почти две недели. Адвокат он как частный врач или мастер – нужен всем и в любое время. Это только кажется, что можно обойтись своими силами, знакомыми, блатом или мохнатой лапой в администрации. По советским временам помню, как к моей бабушке обращались все соседи, ладно она была парторгом нашего Третьего механического завода, выпускавшего, кажется, все: от игл для швейных и патефонных машинок до пароварок и бойлеров, главное, у нее имелся знакомый адвокат, стараниями которого отмазывались прогульщики и халявщики, устраивались тунеядцы и диссиденты, решались имущественные споры, люди разводились и сходились заново. К моменту моего появления на свет, конечно, вся эта канитель немного поутихла, бабушка вышла на пенсию, но все равно хлопотала, устраивала, добивалась и выбивала. Такой уж была по натуре. Зато благодарственных коробок конфет и бабаевских шоколадок у нас в доме всегда имелся запас.
Конечно, адвокаты бывают разные, как тут ни вспомнить моего первого наставника. Хорошилин отличался от многих прочих не только железной хваткой и особой хитростью ума, но способностью выжимать деньги из ничего. Достаточно вспомнить пример моей стажировки, ведь в его схеме начинающий защитник Пустовит играл не последнюю роль. Еще бы, когда ко мне обращался очередной клиент или обвиняемого назначал суд, я на голубом глазу предлагал денежный вариант «с почти гарантированным результатом» – знакомого юриста, много опытнее меня именно в той области права, о которой шла речь в том или ином предстоящем деле. Если у подзащитного имелись деньги, обычно он соглашался, иногда брал кредит или пускал шапку по кругу. И то, два адвоката, представляющие интересы одной персоны – это, извините, еще и форс. Да и на судью нередко оказывало давление, особенно, когда мы, постоянно шушукаясь, просили отвода присяжного, свидетеля, эксперта.
Иными словами, Хорошилин не только брал с меня деньги за процесс, помните его схему, но еще и получал навар с моего клиента. Поистине высший пилотаж.
Но осуждая учителя, не могу не признать его умений, Хорошилин работал умело, прекрасно зная законы, ловко ими пользовался, грамотно расставлял ловушки свидетелям, а поминутно цепляясь к мелочам, разваливал самые стройные дела. Его не любили и прокуроры, и коллеги из палаты. Пускали шепотки, частью справедливые, но отдавали должное мастерству. Мне было чему у него поучиться. Тем более, в самом начале карьеры, когда я работал, не зная отдыха, первый выходной у меня случился на третий месяц практики, второй через полгода. И все было в охотку, в удовольствие. Даже бессонные ночи в архивах. Это сейчас я слегка обленился. Но ничего не могу поделать, мне нравится эта работа.
Утром позвонил в администрацию изолятора, выяснил, что Шалого перевели в больницу, таки диагностировав сотрясение мозга. Могли бы и раньше, да видно отмашки не было. Теперь же, когда здоровье обвиняемого снова оказалось под угрозой, начальство забеспокоилось. Не хватало его потерять до процесса.
После набрал Гале, она ответила сразу. Последние недели дочка жила с бабушкой, на окраине Десятин, довольно далеко от прежнего места жительства, но почти рядом с нынешним местом работы отца. Поинтересовавшись самочувствием и настроением, спросил, как предпочтет провести день, Галя потребовала вести ее в кино в «Мираж» – самый большой торговый центр Спасопрокопьевска. Подростки, они такие: стоит старшим забить где-то местечко, как младшие неизменно подтягиваются следом. Сам прошел через подобное.
– Мама будет?
– Очень на это надеюсь. А как твоя работа?
– Одно дело закрыл позавчера, надеюсь, и дальше так пойдет. Очень в отпуск хочется.
Обычно я стараюсь не делиться с ней подробностями, разве, самыми любопытными или назидательными. Об остальном она может прочесть и в газетах, если захочет, конечно. У Гали другие интересы, ей больше по душе дизайн и печать, вот у мамы в администрации и пристроилась помогать. Про Шалого она точно узнает, потому лучше сыграть на опережение.
Стася пошла с нами, по дороге мы больше молчали, я старался вести машину, сосредоточившись на процессе, а супруга была занята подготовкой ко Дню города – именины Спасопрокопьевска наметили праздновать в следующие выходные. Всю дорогу с кем-то созванивалась, только под конец успокоилась. Но лишь для того, чтоб узнать о Шалом.
– У меня впечатление, что к нынешнему делу он непричастен. Я нашел свидетеля, утверждающего подобное, возможно, отыщу и другую.
Я посмотрел на Галю в зеркало заднего вида: ушки на макушке, но виду не подает. Еще бы, сегодня утром в «Буднях», центральной нашей газете, представители которой днюют и ночуют в администрации города, вышла большая статья о прошлом моего подзащитного. Со всеми нелицеприятными подробностями.
Вот для чего борзописцы намедни пытали Баллера.
– И это не его дружки?
– Напротив. Сосед одного из собутыльников, добра к той компании не питающий. Однако, счел необходимым исполнить долг.
– То есть, ты его свидетелем защиты вызовешь?
Я кивнул. Стася поморщилась, но возмущаться не стала. Не то не нашла аргументов, не то готовила козыри. По виду не скажешь.
– А сам он, конечно, невиновен.
– Я не исключаю подобного. И по итогам рассчитываю на доследование, – говорил спокойно, но сердце екнуло, когда произносил последние слова. А вдруг так и выйдет, вот славно получится.
Да, гонора мне не занимать, самомнения тем паче.
Стася снова поморщилась.
– Думаешь, стоит возиться? Решил докопаться до истины в кои-то веки или это личное?
Это она про мои амбиции. Что же, в рентгене и ей не откажешь.
– Докапываться это дело прокурора, мне же предстоит обезопасить невиновного.
Только когда произнес, понял, насколько неудачное подобрал слово. Во всяком случае, для Стаси.
– То есть, этот мерзавец еще и невиновен.
– Боюсь, в данном случае следует говорить так. Я не утверждаю наверное, еще предстоит работа со свидетелями, но сейчас нахожусь на пути к такому мнению.
– Даже для адвоката ты слишком осторожен в выборе слов при разговоре с супругой.
– Так наш процесс уже сколько лет длится.
Галя фыркнула, не выдержав.
– Пап, мам, вас надо на мобильный записывать, честно, никто больше так друг с другом не общается.
– Галка, так мы вообще необычная компания, – произнеся эти слова, Стася заметно смягчилась. Но на меня все равно изредка бросала колкие взгляды. Я ждал, когда она подойдет со всем тщанием к разговору, но не дождался. Мы прибыли в «Мираж», некоторое время побродили по его бесчисленным магазинам и лавкам, потом поднялись на самый верх, перекусили и, выбрав картину «без соплей», как выразилась дочурка (мелодрамы она не переваривала), купили билеты на судебный боевик, в котором прокурор вершил справедливость преимущественно молотком и пистолетом. После делились впечатлениями, снова посидев в баре, само собой, безалкогольном.
На обратном пути вынужденно проезжал мимо областной прокуратуры, обычные для последних месяцев пикеты с требованием наказать виновных исчезли, вместо них появилась палатка. Я еще подумал, статья в «Буднях» так сработала или возмущенная общественность решила применить более эффективный способ воздействия на правоохранителей?
Глава 8
Утром журналисты добрались и до меня. Звонили из «Вечерних новостей», второй по величине газеты города, пригласили на интервью с главным. Отказался, сославшись на непомерную занятость, как ни льстило самолюбию. Обе стороны прекрасно понимали, ближе к процессу пойдут более лакомые предложения, потому через час мой номер набрал зам главреда газеты Азат Мамедов, попросился заехать, когда удобно. Долго думал, но потом согласился. Известный человек не только в городе, его материалы о коррупции, взяточничестве и произволе в свое время потрясали Спасопрокопьевск. Давненько это было, последнее время серьезных разоблачений от него я не читал, не то исписался, не то притушили – после того случая, с получением от областной администрации «Порше» – вроде как в дар газете. Мамедов условился заехать завтра. Жаль, говорить пока не о чем, а отвечать на очевидно однообразные вопросы о виновности клиента или его прошлом не хотелось, если б не фамилия, непременно отказал бы. Это раньше я охотно искал встреч с прессой, набивался на контакты, подробно делился мнениями. Потом удивлялся прочитанному, скверно передающему смысл.
После разговора поехал в прокуратуру, затем на очную ставку. Пока поджидал свидетеля, выяснил, что пикетчики начали сбор подписей в поддержку петиции об отмене моратория на смертную казнь. Молодые люди, по счастью, не знакомые с моими фото в газетах (сегодня я снова появился в «Буднях», но хоть не на первой полосе, предложили поставить автограф), я отказался. На меня сразу ополчились, мол, как же так, неужели считаю возможным само существование таких нелюдей: насильников и убийц малолетних. Вступать в спор не хотелось, объяснил, что я адвокат, а потому не имею права. О подобном они, кажется, не слышали, но довод убедил пуще иного другого. Отстали, переключившись на пожилую пару, те охотно извлекли из кошельков паспорта. Пока ждал, заметил, насколько часто подходят к палатке люди самых разных возрастов и социального положения, остановилось несколько дорогих машин, чтоб принять посильное участие. Идея обращения к депутатам Государственной думы имела спрос.
Наверное, неудивительно. Всегда хочется избавиться от врагов в обществе, кем бы они ни были. А памятуя о явной бессмысленности, если не вредности всяких пенитенциарных заведений, что у нас, что где бы то ни было, среди юристов сторонников возвращения к практике окончательного решения вопроса также немало. И это тем более неудивительно, ведь кто, как не мы, знаем подноготную системы. Первыми считаем годы и дни до выхода очередного чудовища, прекрасно представляя, что и нескольких месяцев не пройдет, а он совершит очередное, какое уже по счету преступление, продолжит зверствовать, чаще всего, с куда большей жестокостью, с отчаянием, с азартом, но и со внимательностью, доселе невиданной. Постарается не попасться в руки правоохранителей, прекрасно понимая: живым его брать не станут. Но, если ошибка совершена, и он снова оказался в роли обвиняемого, то вся надежда на ушлого адвоката, старающегося себя подать, и ошибки следствия. Авось дадут не пожизненное, а стало быть, есть надежда когда-нибудь еще разок прогуляться по городам и весям.
Подумал ровно о себе самом. Да, первой мыслью по получении дела Шалого была амбиция, и только потом всплыли все прочие. Только приведя в порядок голову, стал мыслить более трезво, почти рационально. Теперь новый поворот, никогда б не подумал, что буду защищать такого клиента, почитая его как невиновного.
Усмехнулся про себя. Снова вспомнил петицию, читал ее не сильно внимательно, ибо сразу отметил множество огрехов, прежде всего, основной – авторы не имели понятия о причинах введения моратория, да и сам термин явно оставался для них в тумане. Потому писали, как думали или как понятней массам. Благо те подписывали с большой охотой.
Чаще и охотней всего граждане выступают за возвращение смертной казни для террористов, особенно после крупных трагедий, и бандитов, наводящих ужас на города и поселки, обычно во время очередного процесса, апостериори их деятельности. Вот только толкование норм закона у нас имеет расширительное свойство, то есть, если взять террористов, то кого именно стоит приговаривать к расстрелу? Непосредственно исполнителей, скажет большинство. Но как быть с теми, кто готовил их в лагерях, кто продал им оружие, кто подвозил и обеспечивал отход, кто прятал, кто лжесвидетельствовал…. И так далее, и тому подобное. Расширять правоприменение закона можно до бесконечности и всякий раз под гул всеобщего одобрения, еще бы, самая благая цель, самая праведная. Ради такой можно и даже должно поступиться правами, свободами и принципами. Потерпеть неудобства, одобрить новые полномочия полиции и жандармерии, согласиться на собственное подчиненное им положение.
А потомки поражаются, отчего в нашей стране сажали за три колоска. Ведь цель-то изначально ставилась не то, чтоб праведная, но общество объединяющая. Уже не мир хижинам, война дворцам, но защита идеалов социализма от пережитков былого, от нэпманских элементов, от зажиточного крестьянства, от оппозиции в партии, от чужаков в самом широком смысле. Потому и предлагалось потерпеть еще немного, процесс очистки обещался быстрым, потому стремительно выросли сроки, повально распространилась смертная казнь, а оправлять на убой стали с четырнадцати лет. Казалось, еще чуть-чуть, и социум станет литым, единым, устремленным в светлое будущее. Еще бы, ведь после убийства Кирова, послужившего толчком Большому террору, поначалу очищалась именно верхушка правящей партии, за ней последовала армия, НКВД и далее, спускаясь все ниже, проникая в общество. Массы приняли правила игры. Чему удивляться? – с начала двадцатых в СССР постоянно проходили чистки рядов: изгонялись неблагонадежные, проворовавшиеся или недостаточно идейные работники. Только теперь явление стало куда более упорядоченным и массовым. Карательные органы получали во множестве доносы с мест: на начальство, коллег, сокурсников, соседей, родных и близких. Мне трудно судить, насколько повсеместными они были, скажу лишь, что половина пережитых моими родными и знакомыми случаев арестов во время Большого террора основывались именно на них. Могу допустить, что и сами списки чуждых элементов составлялись партийцами, функционерами и правоохранителями, в том числе на основе собственной выгоды или страха перед выгодами и возможностями других.
И все принималось на ура, горячо одобрялось и поддерживалось. Общество оценило последствия и включилось в жуткую гонку, способствуя ее распространению. Кто-то получал квартиру, кто-то подсиживал коллег. Были и такие, кто действительно боролся за чистоту рядов совершенно бескорыстно, тем такие и были особенно страшны, идейные доносчики отправляли на тот свет людей десятками, если не сотнями, просто из садистского желания справедливости – как они ее понимали, каковой она была в тридцатых-пятидесятых годах, когда жизнь человеческая не стоила больше девяти грамм свинца и та все время жертвовалась на алтарь отечества. Даже здесь. А ведь Сибирь это особая Россия, в ней каждый второй ссыльнокаторжный или его потомок. Как я, например, как Баллер, как Карапетян. И если давно забытых предков председателя палаты сослали в Спасопрокопьевск за вольнодумство при Екатерине, то отца Левона Самвеловича отправили на поселение после отбытия срока в пятьдесят седьмом, можно сказать, совсем недавно; оправдав лишь в восемьдесят девятом, посмертно. Моего деда по отцовской линии вместе с супругой сослали сюда, раскулачив. Вокруг Спасопрокопьевска за триста лет существования было воздвигнуто несчетное количество острогов, колоний и тюрем, в которых гнили и работали сотни тысяч каторжан.
И все равно – подписывают.
Глава 9
Пока Шалый приходил в себя в больнице, я занимался другими делами, а заодно поиском той неизвестной, видевшей из окна моего клиента. Вместе с Головко она могла бы значительно усилить позиции защиты. Вот только сразу обнаружить ее не удалось: доминошник, охотно помогая в поисках, никак не мог вспомнить, откуда донесся женский голос. Возможно, придется перекапывать домовые книги.
Тем временем, пресса взялась за Шалого обстоятельно: вечером понедельника в передаче «Закон есть закон» вышел подробный репортаж о прошлом известного насильника, обвиненного в убийстве. Ведущий все полчаса эфира отвел достаточно подробному, хоть не всегда объективному анализу былых «подвигов» Авдея. Выводы, которые он сделал, посещали и меня вплоть до самой субботы, а потому никак не могу сказать, что они были сознательно подогнаны или высосаны из пальца. Вот только после подобной передачи истерия вокруг имени насильника только вырастет, авторы это прекрасно понимали, но, и с этим я никак не мог согласиться, намеренно достигали подобного эффекта. Внутренне одобряя тех, кто собирает в палатке возле прокуратуры подписи, взывавшие к вышним силам державы. В передаче проскальзывали намеки на благожелательность отмены моратория, но хоть вслух ведущим об этом не говорилось.
Утром следующего дня пришел ответ из лаборатории – сделали досрочно, в лучшем виде. Помчался получать бумаги, пока ждал, еще пошутил, немного нервничая: «Могли бы скидку сделать как постоянному клиенту». Квятковский хохотнул, извлек бумаги, подал.
– Надеюсь, помогло. А то вы последнее время к нам как на работу ходите.
Тоже заметил. Я просмотрел по диагонали. Сердце екнуло.
Нет, ошибся. ДНК Лизы лаборатория нашла в достаточном количестве. Стало быть, бралась, возможно, не один раз. Рассматривала, может, как-то пользовалась? Лучше не представлять.
Только тут обратил внимание на второй лист, который почему-то стал проглядывать с начала, с генетического профиля, будто понимал, что написано. Уже потом дошел до строки вывода: «В образце (биологический материал на поливинилхлориде) пробы Б не обнаружено». Поднял глаза.
– Что за…?
– Нашли что-то любопытное, Вадим Юрьевич? – поинтересовался Квятковский, сам с интересом заглядывая в лист.
– Наоборот, что-то интересное не нашел. Спасибо! – и вылетел в коридор. Набрал Кожинского.
– Чего тебе, только покороче, – прошипел майор в ответ.
– Ты обыск у Шалого сам проводил? Тогда скажи, где ты мастурбатор нашел? Ну, игрушку мужскую с ДНК девочки.
Кожинский подумал полминуты, за это время до моего уха долетел шелест голосов его собеседников. Наконец, важнях откликнулся.
– В ванной обнаружили. Если точнее, возле стояка, в коробе спрятал зачем-то.
– Зачем… понятно. А почему ты шепотом со мной, стесняешься?
– Генпрокурор пожаловал. Видимо, крепить ряды и требовать успехов. Меня к нему вызвали. Все, бывай. А да, для чего тебе игрушка-то?
– Да нет, незачем. Она и тебе скоро не понадобится.
Вот как, выходит просто и ясно. Шалый не пользовался мастурбатором, видимо, сей предмет мужских удовольствий ему подкинул кто-то из соседей, дружков, собутыльников. Или спрятать или… нет, скорее, первое. С какой еще стати кидать игрушку в короб для труб, место, куда даже хозяин суется в лучшем случае раз в год перекрыть кран, когда горячую воду отключают.
Пальцы невольно оттарабанили плясовую по стенке коридора. Я вернулся к Квятковскому, поблагодарил и отбыл восвояси, так ничего толком не пояснив своему товарищу.
Стало быть, Шалый как первостепенный злодей почти окончательно отпадает. Еще б найти ту женщину…
После обеда снова побывал в прокуратуре, где перекинулся с коллегами парой слов, затем пообщался со свидетелем. Записал показания прибывшей на такси неходячей бабушки, которые тоже будут учитываться на проходящем процессе, надеюсь, уважат старость и сильно доставать ее не станут. Побывал на очной ставке по тому же делу, клиент держался уверенно, ни разу не сбился. И только тогда отзвонился Мамедову.
Тот прибыл в хорошем настроении, верно, предчувствуя горячий материал. Общались мы недолго, учебный час от силы. Журналист все записал на диктофон сотового, кое-что уточняя и записывая в бумажный блокнот, антикварная вещь в наше-то время, но видимо, ему особо дорогая, корочка его, изрядно потрепанная, говорила, что блок листов внутри менялся не один десяток раз. Или подарок или добрая память былых годин. Предположу последнее.
Общались плотно, зря боялся, журналист спрашивал не только о невиновности Шалого, но и попросил рассказать о нем поподробнее и не так, как это сделали на городском канале. Охотно согласившись, расписал детали, попутно пояснив, как сам отношусь к подобным клиентам, какова позиция защитника должна быть вообще и в моем случае, в частности. Говорить старался емко, объективно, но без деталей, чтоб не разгласить чего не надо. Да и Мамедов, понимая практику, не особо на них напирал. Возможно, с подобными вопросами пристанет к Кожинскому, когда его начальник уедет. Интересно, знает ли он о визите генпрокурора?
После побеседовали о трудностях профессии, о взаимодействии с полицией и прокуратурой, с тем же Кожинским, раз уж он ведет дело Шалого. Про наше взаимное тыканье, конечно, не рассказывал, посетовал на извечное стремление всякого прокурорского работника видеть в защитнике эдакую бяку, которую, особо поначалу, лучше как можно дольше до обвиняемого не допускать. Сам с этим не раз сталкивался, порой по неделе-другой не мог вручить ордер дознавателю, который либо игнорировал законника, либо прятался от него. Спасибо, майор не таков.
Мамедов молчал, делая торопливые стенографические записи бисерным почерком в блокнотик. Потом попросил подвести первые итоги работы. Честно, не знал, что сказать, но в двух словах обнадежил и его и себя. На том и расстались. Журналист уверил меня, что даст посмотреть статью перед выходом, чтоб не к чему было придраться. Вот это совсем другой пилотаж, Азата я зауважал еще больше.
Вечером позвонил клиент, попросил помощи – ерунда, как оказалось, но заставил понервничать. Успокоил, как мог. Народ у нас пуганый, иногда по делу тревожится, но чаще по пустякам. А этого дотюкали еще когда полиция милицией была. Вот и в этот раз клиенту показалось, его будто еще раз хотели прижать. Вообще, после случая с «похищением» правоохранители не то, чтоб законников уважать стали, но больше бояться нашей палаты. Баллер он такой, спуску не дает. Хотя и не всегда становится на сторону защитника. Судья, он и есть судья, натуру не изменишь.
Дело было нехитрое, но неприятное, уже потому, что в него вляпалось все районное отделение. В пресловутых Десятинах и в соседнем районе Сузда искали банду наркоторговцев. Но взять удалось лишь одного парня, по фамилии Викентьев, каким-то боком причастного к делу, а после угрозами и побоями принудить к исполнению роли покупателя дури. Потребовали приобрести анашу у одного из своих дружков, чтоб получить требуемые доказательства; тут парень понял, что в ходе операции дознаватели «закроют» и его тоже. Догадался связаться со Скобиным – через родителей, скорее всего, сам вряд ли удумал, молод еще. Порфирий Павлович звякнул мне, объяснил пиковую ситуацию: он в отъезде, быстро на месте оказаться не может, а парня надо вызволять. Я приехал на Партизанскую улицу вовремя, двое правоохранителей прижали Викентьева и требовали помещаться в машину, пока без рук. Место было выбрано самое неудачное для осуществления привода – аккурат возле здания мирового суда. Потому полицейские старались держаться в рамках из последних сил.
У меня, как на грех, подзащитным был тот самый покупатель. Адвокат же не может представлять интересы взаимно противоположных участников процесса. Потому пришлось действовать аккуратно, но решительно – я затащил Викентьева в свою машину, запер его там. После объяснил, что защитником приводимого в следственных действиях не являюсь, лишь защищаю от посягательств. Вот передам подследственного с рук на руки Скобину, а дальше разбирайтесь уже с ним. Полиция поскрипела зубами, поснимала меня и мой вездеход и убралась. Я отвез молодого человека Порфирию Павловичу, а через пару дней за мной пришли. Все равно обвинили в оказании юридических услуг, пообещав отобрать адвокатскую корочку. Немудрено, под защитой Скобина, Викентьев с ходу отказался от прежних показаний, подал жалобу на избиения, прошел освидетельствование. Заодно не потопил моего клиента, которому припаяли бы еще и эту продажу. Баллер вмешался очень вовремя.
Объяснив беспочвенность тревог клиенту, вернулся домой, позвонил Стасе. На этот раз общались спокойно, без нервов, хотя напряжение витало. Хотел объясниться с продолжением истории Шалого, но так и не решился, все недосказанное сопровождало нашу беседу тенью отца Гамлета.
Наутро снова проезжал прокуратуру, возле которой столпилось изрядно народа, явление для середины недели настолько непривычное, что пришлось остановиться и вылезти посмотреть. Напрасно наши чиновники думают, что горожан можно обвести вокруг пальца, просто не сообщив им о визите генерального прокурора. Да, он прибыл инкогнито, но в век интернета это совершенно бесполезная трата усилий. Всем об этом как-то стало известно, с утра возле здания стал собираться народ. Всяк прибывший мыслил о целях визита свое, но в одном сходились – генпрокурор потребует ускорить поиски девочки и закруглять следствие. Уж очень весомыми казались обвинения против Шалого, некоторые из опрошенных мной собравшихся горожан так и вовсе делились следственной тайной направо и налево, поди пойми, откуда им она стала известна. Возбуждение витало в воздухе, нарастая с каждым часом. Думаю, к вечеру на небольшой пятак подле прокуратуры соберется не меньше пары тысяч человек. Понятно, чего будут требовать. А это пращей попадет в Кожинского. А от него…
Я хмыкнул и поехал по делам далее. Вернувшись с очной ставки, получил гранки интервью для сегодняшнего выпуска «Вечерних новостей» – Мамедов не соврал насчет точности, убрал лишь несколько своих вопросов и моих ответов, не тронув больше ни запятой. И то хлеб. Пообедав, отправился к Шалому.
К нему приставили охрану. Я еще удивился, с чего это, но оказалось, и тут его пытались достать больные обвиняемые. Винить в том администрацию я не мог, но понял, что в карцере моему клиенту сидеть до конца следствия, а скорее и суда тоже.
Авдей выглядел получше, отеки спали, лицо посвежело. Он отоспался и теперь буравил меня неприятным взглядом, пытаясь с ходу узнать, что за новости я принес. Я сел, вытащил из папки лист заключения экспертов.
– Ну же, законник, не тяните! – не выдержал Шалый.
Про себя не без удовольствия отметил, что называть он стал меня на «вы», как полагается. После чего показал вывод клиенту. Пояснил:
– Мастурбатор нашли у вас в ванной комнате, но на нем вашего ДНК эксперт не обнаружил. Только девочки. Вывод напрашивается один.
– И какая падла мне это подбросила? – скрипнув зубами, спросил он. Я кивнул.
– Верно. Я тоже предположил, что вам игрушку могли подкинуть, но скорее, без злого умысла. Чтоб жена или еще кто-то из родных не увидел. За истекшие полгода к вам многие наведывались?
Он рукой махнул.
– Кто только ни приходил. Соседи, мушкетеры, приятели с завода, потом слесарь-сантехник, из домуправления… да что перечислять. Всех не упомнить. Коробейники, опять же, курьеры. У меня на двери номера квартиры нет, своровали, суки, вот часто ошибаются. А эта… падла мелкая… может, она была? Не помню. Ко мне приходили школьники какие-то, просили принять участие, черт, даже не помню, в чем. Потом потребовали сводить себя на горшок. А мне что, подглядывай за ними? Мысль такая была, да, и щель осталась, помню.
Снова пошел по краю. Вот не пойму я Шалого, он то нормальный, но стоит только о детях напомнить, становится сам не свой. На суде от него чего угодно ждать придется. Может, есть у него ребенок? Или может, было что-то похожее…
Черт, и я туда же. Нет, Шалый кого угодно заставит черт-те что думать. Спохватившись, поинтересовался:
– Сразу после исчезновения девочки, то есть в начале апреля к вам кто приходил?
– Да я помню? Наверное. Соседка весной часто захаживала, стерва, вот не переношу таких, чуть что и сразу на крик. А я ей в принципе не нравился. Мушкетеры, но я об этом говорил, когда снова похолодало, мы часто у меня на грудь принимали, – вспомнив, даже улыбнулся. Но после нахмурился: – Поверка водосчетчиков была, вот это хорошо запомнил. Какой-то пакостный пацан долго у стояка крутился, потом поменял чего-то там, а после вода стала подтекать. Он подкинул, падлой буду, если нет. После него деньги из пальто пропали, две тыщи. Сдача с пузырей.
– А как выглядел? – сам не зная, зачем, спросил я. Понятно, дело дохлое – выяснять, кто стащил, надо другое проверить.
– Как крыса водосточная. Мелкий, черный. Не то кавказец, не то чурка азиатская.
– Шалый, прекратите. Если и дальше так будете, вам на суде добавят от всей души.
Он помолчал, но через пару секунд пробубнил про себя что-то вроде: «он, падлой буду». Наконец, совсем затих.
– Давайте разберем ваш день тридцать первого марта, а точнее, время, когда вы вышли с предприятия. Поминутно сможете вспомнить? Я вас об этом на суде буду спрашивать.
