Кирилл Берендеев
Сентябрь прошлого века. Сборник детективов
Молчание задавило, я начал рассказывать о допросе. Наташа коснулась щеки тыльной стороной ладони, как делала когда-то, и тут же убрала – я заговорил о теле. Когда? – послезавтра или уже в понедельник. Она отстранилась, лицо затуманилось. Хотел сказать что-то, примирившее бы нас… так и не смог. Молча разошлись – до завтра.
Утром вгрызался в задания, настроился на нужный лад, вошел в колею, торопливо переделывал дела. Начальник не приставал, уже хорошо. Неожиданно позвонил Тарас, минут десять ходил вокруг да около, пока не сообщил, что дело будет закрыто, он поставил в известность прокурора, тот рад списать все на Алины нервы. С самого начала разговора я понял, куда ведет, все ждал, когда же. Наконец, скороговоркой произнес о закрытии, добавил, чуть погодя, насчет старухи: оперативники по его просьбе еще раз потрясли соседку от души, странно, но Але она всерьез хотела помочь справиться с твоим отсутствием. Говорит, в молодости подобное пережила, так старой девой и кукует.
– Да чушь собачья! – не выдержал я.
– К старухе приходили втроем, допрашивали три часа, врать не смогла бы, обнаружили, в этом отделении хорошие ребята, я за них ручаюсь. Да и потом, Алена, верно, не знала, что от блистра нельзя отравиться, потому и взяла, выпила все сразу…
– Ты будто с самого начала ее похоронил. Ну да, так легче, все списать на самоубийство, и свалить в архив, – Тарас попытался ответить, я не дал: – Знаю, я сто раз читал про такое, вам только б не заморачиваться. Аля не могла, слышишь, не могла так поступить.
– Ну знаешь, я столько перепахал, прежде чем… да я тебя сам вытаскивал, чтоб только не навредить. Чтоб сразу в оборот не взяли, чтоб не повредили твою тонкую психику, думаешь, я не знаю, сколько раз ты ломался и когда последний был?
– Ты подлец! – взвизгнул я. – Я… я потребую, чтоб дело передали другому следователю, чтоб разобрались досконально, чтоб… чтоб без тебя. Я имею право, – не знаю, имею ли на самом деле, но на Тараса подействовало.
– Знаешь, – ледяным голосом произнес он. – Я действительно хотел как лучше. И я пристально вел дело, и полностью убедился в таком исходе. Если мне не веришь, спроси у оперативников из десятого отделения, куда тебя возили, спроси, черт бы тебя драл. А выпереть со следствия ты меня не сможешь.
– Увидим! – я порвал связь, едва не разбив сотовый об стол. И долго сидел, пытаясь придти в себя. Ко мне никто не подходил, не потому, что знали о горе, просто, у меня с другими никак не ладилось на этой работе. Общались только на праздники, перекидывались общими фразами. Меня это не тяготило, ведь я знал, что оттарабанив свое, вернусь туда, где меня ждут. Одно это удесятеряло силы.
– Катыков, – я поднял глаза. Начальник стоял перед столом, возможно, подошел не сейчас, просто никого не замечал, уйдя в себя. – Что у вас… со следствием? Я понял, дело закрывают? – впервые обратил ко мне свой интерес. Почему? Да какая разница. Я кивнул. – Мой совет, наймите хорошего детектива, нет, не из агентства, там кошек ищут, из своих. Пусть покопается в прокуратуре. Денег стоит, но раз вы уверены.
Я снова кивнул, не зная, что ответить. Даже поблагодарить не сразу пришло на ум. Уходя, вспомнил, что Аля сама пользовалась услугами кого-то из прокурорских работников в отставке, когда их компанию налоговые органы проверками затрясли. Тот сразу вычислил нужного человечка, нажал, и дело затухло само собой. Должно быть, телефон еще в ее записной книжке, маленькой, бежевой с золотым вензелем. Самые важные записи она, не доверяя электронике, заносила туда. Потом, когда дело захлопнулось, рассказывала: очень обстоятельный, знающий все ходы и выходы человек, берет сравнительно немного, но отрабатывает на совесть. Алю вымотала эта история, сперва она держалась, но после, когда вроде бы все осталось позади, подошла ко мне и заплакала, вцепившись, что есть сил, прижавшись так, что дыхание перехватило у нас обоих. После сказала: жаль, тебя со мной не было, мне очень не хватало этого. Она тут же перевела разговор на другое, но вот эта боль ее во мне осталась.
Права, меня не было. Не решился обеспокоить, не попросил рассказать, не пошел к ней, оставил наедине с происходящим. Аля столько раз демонстрировала свои сильные стороны, что я, будто и впрямь не зная ее, поверил. А она хрупкая, тонкая, ранимая, пусть со стороны кажется, горы свернет, и свернет ведь, но как же ей больно сворачивать. Особенно когда между ней и родителями встала стена, а ведь так хотелось доказать и себе, и больше, им, что она может без их помощи, самостоятельно, разрешить все проблемы, не прогнется. И в самом деле, есть в ней что-то, что всегда возвращало в вертикальное положение, упругий стержень: вроде бы налетел ветер, пригнул к земле. Но стоило утихнуть, и она снова поднимается. Одной ей известно, как тяжело, но все равно поднимается.
Когда я вошел в багровую комнату, родители отдыхали в Таиланде, где-то в горах. Им вызванивала Наташа, пока я находился в отключке. Приехали не сразу, матери стало плохо, несколько дней та находилась под присмотром врачей в пансионе. Потом прибыли. Со мной так и не встретились, да и к Наташе не пришли, она ходила. Я только позвонил, минуту и десять секунд говорил с отцом, в основном, молчали. На последний вопрос: «Как же ты так?» – я не ответил, он порвал связь. Наташа вернулась, снова сидели молча, пока не рассказала, впервые приоткрыв мне, что происходит в их семье. Конечно, убиты, расстроены. Конечно, винят меня: уехал, недосмотрел. Следствие известило их о спорных обстоятельствах, всю ответственность они тотчас переложили на меня.
– У нас это традиция, – сказала Наташа. – Быть вместе в радости, разбегаться в печали. Когда я ушла, копейки не дали, только Аля помогала, а она что, училась тогда еще, – Наташа на четыре года старше сестры и на два меня. – Приворовывала из общего кошелька. Говорила для себя. Выручала, как могла, пока не встала на ноги. Яночка очень болела, когда совсем маленькая была, это врожденное, – и чему-то усмехнулась. – Мать-одиночку они не поняли. Вот и оставили, как есть. Зато, как ты попросил руки, сразу появилась и эта хрущевка, и лекарства, и все, пожалуйста. Вот только второй раз не поверили. Алька пострадала.
Я кивнул. Мы долго молчали, прижавшись друг к другу.
Детектива звали Яков Аранович. Крепко сбитый коротыш с пронзительным взглядом, еще на подходе просканировал мою фигуру, четко выделив из толпы, ведь недаром сказал же, сам подойду. Махнул рукой, давая понять, что встреча состоялась, и указал на кафе, возле которого я его дожидался. Заказали зеленый чай в чайнике и пахлаву, заведение имело претензии на восточность. Сели в уголке, за ширмой. Не отрывая глаз, Яков начал спрашивать, что и как. Я, едва поспевая за мыслями собеседника, отвечал про закрывающееся дело, про свой отъезд, про версию самоубийства, про соседку и про Наташу. Алю он помнил, цепкая память. Затем попросил описать события последней встречи. Прервал на середине, кивнул, еще раз повторил условия, на которые я без раздумий согласился еще по телефону, и попросил отвезти на квартиру, если нет возражений. Невыразительный «Рено Логан», домчал по полупустым вечерним улицам, как показалось, почти мгновенно. Аля собиралась покупать машину, начала копить. Я, собираясь в дальнюю даль, обещал заработать все деньги, какие возможно, чтоб взять сразу, без кредитов и рассрочек, из нас никто не любил переплачивать, это не жадность к деньгам, скорее, расчет на непростое будущее в сложной стране.
Все деньги я и заработал, вернулся с полным кошельком. Теперь начал тратить. Как и планировал, на Алю, вот только иначе.
Детектив походил по комнатам, пока я топтался в нерешительности на пороге, не рискуя взглянуть, чем он занят. Неожиданно напомнила о себе багровая комната, и вот тут впервые, я испугался. Ничего не смог поделать, стоял и ждал, когда можно будет покинуть родной дом.
А он все ходил, выглядывал, ворочал полками, скрипел половицами. В прошлом году постелили ламинат, не должен скрипеть, а все равно. Липкий пот тек по щекам, забирался за уши, холодил за воротом. Я даже не пытался вытереть его, ждал. Наконец, вышел. В руках Алина бежевая книжица. Помахал перед носом.
– Вы ее внимательно изучали? – я пожал плечами, не зная, что сказать, всего раз и заглянул. – Если б внимательно, увидели бы телефон и адрес Тараса Беленького. Домашний, рабочий. Два мобильных, один зачеркнут, видимо, старый. Она его знала. По крайней мере, имела о нем информацию. Прокуратура наезжала на компанию вашей жены?
– Ни разу, только пожарные, медики и вот налоговая. Вцепилась клещами, только через вас и оторвали.
– Я помню, – холодно произнес он, оглядывая меня. Подал пачку бумажных платочков. – Идемте, в машине поговорим.
– Простите, но мне правда здесь нехорошо стало.
– Не стоит извиняться, – Яков махнул рукой, мы начали спускаться по лестнице. – Вы говорили, что у Алены был новый сотовый «Самсунг», так? К сожалению, найти не удалось, возможно, прихватила полиция, может, как вещдок, может насовсем, такое часто бывает. Вы осматривались здесь, в визит с Беленьким?
– Не очень. Простите, я в обморок не упал, когда Тарас…
– Мне вы говорите, как и что думаете, попытайтесь довериться и не следите за словами. Привыкните к мысли, что я вам помогаю, небескорыстно, но искренне. Да, я достаточно хорошо знал Алену, мы встречались и до случая с налоговой, я ей помогал в вопросах права. После ухода из прокуратуры, работал консультантом по правовым вопросам. Работаю, – поправился он. – А это скорее хобби… Я к чему вам это все рассказываю: попробуйте относиться ко мне как к хорошему знакомому Алены. Вы ведь знаете таких?
– Наши соседи сверху, ну и ее помощник Саша. Одно время он пытался ухаживать за ней, но потом все обошлось. Это было еще до нашего знакомства, – он кивнул, улыбнулся. Открыл дверь пассажирского сиденья, я забрался, сразу пристегнувшись. Яков сел рядом.
– Она умеет сказать нужные слова в нужный момент. И никто не уходит обиженным. – Мне немного стало легче. – Еще вопрос – во время визита сюда, вас сопровождал полицейский, оперативник? Понятно. Все ваши беседы с Беленьким шли без протокола?
– Да. Это нарушение?
– Ни в коей мере. Работник прокуратуры имеет право вмешиваться в следствие. Вас, он как я понимаю, старательно защищал.
– Он хотел, чтоб я думал, что Аля покончила с собой. А я не могу так думать. Она не такая. Не ломается.
– Алена имела возможность в том меня убедить, – он улыбнулся чему-то, едва заметно. На некоторое время в машине воцарилось молчание.
– Так вы достучитесь до Беленького? – не помню, в какой раз я задал этот вопрос. Яков мелко закивал, улыбка стала шире. Он откинулся на спинку, буквально вжался в нее, с наслаждением потянулся, закинув руки за голову. И тут же вернулся, только хитрая усмешка не сходила с губ.
– Прищучим, еще как прищучим, – произнес Аранович. Он походил на кота, дорвавшегося до сметаны, потирал пальцами ладони, глаза загорелись. Чувствовалось, Тараса он знает, причем не только по служебной надобности, здесь примешивалось еще и личное; я не зря позвал его, этот не упустит, вцепится и вытащит все, что необходимо. Да еще и оттреплет напоследок. Узнай Тарас о моих действиях, интересно, какого цвета стало бы его лицо?
Минутка прошла, Яков вернулся к роли следственного автомата.
– Еще вопрос, она верующая?
– Пожалуй, что нет. Крещеная да, но в церковь не ходила. Праздники отмечаем. Соседи сверху, Тахир и Амина, они из Азербайджана, часто с ними вместе. Они к нам на Пасху, мы к ним вот на Ураза-Байрам. Правда, они не верующие, но традиция…. Наверное, я по-дурацки изъясняюсь. А почему вы спросили насчет веры?
– В аптечке я нашел интересную вещь, – он подал мне бумажный пакетик, врачиха Алены давала ей такие, смешивая препараты, в итоге получался, например, антигриппин или что-то от сердца. Аля несколько раз на моей памяти, прибегала к ее услугам.
Я развернул пакетик, понюхал. Пахло валидолом, я объяснил, что это и откуда. Следующий вопрос был странен:
– Ее знакомая она дипломированный фармацевт или любитель? – я покачал головой, сомневаться в квалификации Виктории не доводилось. – Дайте телефон и адрес, надо сходить, задать пару вопросов. Вот посмотрите, – он тряхнул порошок, внутри оказалась сложенная вчетверо крохотная бумажка. Вроде случайно попавшая, Яков осторожно развернул ее, внутри я увидел буквы. – Прочтите.
– Sator Arepo tenet opera rotas, – пятибуквенные слова составляли столбик, мгновением спустя, я понял, что читать можно и сверху вниз. – Что это?
– Палиндром. Древняя забава, с изобретения азбуки. Это латынь: «Пахарь Арепо с трудом держит колеса». Принято считать, что подобные сочетания слов, читающиеся в любом направлении, обладают мистической силой. Помогают в душевных расстройствах, лечат болезни, отвращают врагов или служат любовным приворотом. Универсальное плацебо. Что-то вроде счастливого автобусного билетика.
– Аля не была мистиком, – нет, была. Рассказывала, как в молодости ходила к гадалке, и та рассказала ей, как на духу, будущность, совпавшую с истинной линией жизни. Верила в расклады карт Таро, и сама иногда этим занималась, всего дважды при мне, и никогда не давала колоду в руки, иначе сила уйдет. Гадала очень редко, в крайних случаях, говорила, сильно выматывает и может грозить неприятностями самому гадателю. Еще верила в сны, очень радовалась, если я видел младенца, ибо благо. Расстраивалась, если ее саму, ибо к разлуке или размолвке. Но сны я редко запоминал, хоть и видел часто, а вот она… ее сны, действительно, часто сбывались. Так она сама говорила. Но вот таких квадратиков я никогда не видел, и не слышал о них от Али.
– С Викторией ваша жена хорошо знакома? – я кивнул, лет шесть. Аля ей гадала как-то при мне, попросила удалиться, вечером ее мучила голова, я пытался помочь, она только отгоняла. Наутро позвонила Вика, сообщила – долгожданное повышение случилось, как Аля и нагадала.
Яков какое-то время молчал, глядя сквозь лобовое стекло, затем повернулся. Убрал пакетик.
– Она сильно во все это верила?
– Иногда, да, иногда не обращала внимания. Она сильная, с чем-то пыталась справиться сама, для чего-то пыталась привлечь меня, – стало больно, раз или два. в таких случаях, я ее подвел. Не понял, что она молила помочь, не осознал, что за словами: «я попробую разобраться» скрывается едва замаскированная мольба о помощи, истошный крик. – Я думаю, для нее, это как Дао. Есть путь, и есть ответвления, одни помогают оставаться на пути, а другие уводят с него, на вроде бы легкие дороги, но ведущие в никуда. Вот то, что основная дорога непроста, а легких путей без тяжелых потерь не бывает, она верила. И в то, что за все надо платить, и достается дорого, тоже. И в то, что иногда можно понять, что ждет. Она не раз говорила, как ей была дарована та или иная возможность, на которую не рассчитывала. Но ее показывали карты или сны или еще что.
Я все это проговорил стремительно, вдруг поняв, сколько ж в ее жизни было такого, о чем я не думал прежде. Аля, да, во многом обращалась к родителям, за того или иного рода поддержкой, они были и якорем и маяком, но всегда, с самого детства, старалась идти своим путем, двигаться, не оставаться на месте. Подумалось еще: вот Наташа после ухода из семьи, жизнь проживает в тихой гавани, никуда не торопится, оставаясь там, где есть. Если хрущевку не снесут, то и через двадцать лет я найду ее там же, такой же. Мне поначалу нужна была эта стабильность, покой, утешение, еще что-то, что давала она мне. И только потом понял, насколько угнетает покой. Насколько хочу вырваться. И встретил Алю.
Почему не раньше? – не знаю. Вроде были знакомы, ну как, даже не шапочно, Наташа еще когда представила ее мне, но тогда я не разглядел свой маячок. Слишком ярок, резал глаза. Аля казалась мне взбалмошной, ни минуты не сидящей на месте. Наташа показывала ее и свои школьные фото, я все больше убеждал себя в мысли, что сделал верный выбор, что Аля мне не нужна, убеждал так старательно, столь прилежно, что вскоре перестал верить. Сестры всегда не очень ладили. Обретя меня, Наташа почти перестала общаться с ней. Боялась? – наверное. Ведь перед этим Аля уже перехватывала у нее жениха, перехватила и вернула обратно, дело закончилось ребенком и разводом. Хотя Наташа не корила ни себя, ни ее. Яна ей была нужна, она и сейчас была благодарна сестре за ту встречу и тот скоротечный развод. Ведь ей осталось самое главное. И неважно, что с маленькой тяжелее найти спутника жизни, у нее была своя тихая гавань, свой мир, куда допускались избранные. Вот мне Наташа приоткрыла дверь.
Аля говорила, что всегда видела меня с собой рядом, знала, еще когда сестра впервые и нехотя познакомила нас, понимала, что нас ждут непростые времена, но надо смириться и подождать. Что прежде, чем обрести счастье, придется вкусить боли, и тогда радость покажется куда прекрасней. И еще много подобного говорила, обнимая и лаская, я зарывался в ее нежно пахнущие волосы и молча слушал, забывая обо всем.
Детектив подвез меня до дома, от одного до другого места жительства, из прошлого в будущее и обратно, за пару минут. Наташа молча ждала, я понял, она видела меня, выходящим из машины, тряхнувшего руку водителю на прощание, а перед этим еще несколько минут о чем-то уславливавшимся с ним. Подала ужин и села напротив. Все как обычно.
Я вдруг понял, насколько неудобно мне здесь, нет, не так, здесь хорошо, уютно, и пахнет женским теплом, но…. Я еще вспоминал, уйдя к Але, Наташины ласки, объятия, любови, и тогда мне казалось все это странным сном, которым не хочется делиться. Неправдоподобно, что я жил с ней, что я не мог отрываться от нее, что мы дни напролет проводили вместе, что нам нравилось это, мне нравилось.
Я стал рассказывать про встречу с Арановичем, Наташа только качала головой. Потом спросила:
– Ты вправду хочешь этого? – и когда я кивнул, начала: – Я не понимаю. Али больше нет, я часто встречалась с ней последнее время, перед тем, как она ушла; да это против обыкновения, но она сама приходила, приходила и молчала. Или начинала говорить о тебе, она любила тебя, очень ждала, и еще больше чего-то боялась. Не знаю, как это связано с тем, что между вами было перед отъездом, что вы говорили друг другу, чего не сказали. Но только дождаться тебя она не смогла. Это я поняла.
Долго смотрела на меня, я глядел сквозь стол. Не дождавшись продолжила:
– Потому и думаю, что следователь прав. Она сама ушла. Что-то было, не дававшее ей дышать, что-то сильнее ее. Я знаю, она сильная, но вот это…
– А почему ты решила, что Аля сама…
– Я видела, – вскочив, почти крикнула Наташа. – Видела какого ей последние недели и дни. Кого еще она могла так ждать и чего так бояться? Она же так любила тебя. Я никогда не могла бы…, – и оборвала себя. Устало села за стол, через несколько минут молчания попросила прощения. За весь ужин мы не произнесли ни слова. Как в те дни, что еще были вместе, но уже расходились, все дальше и дальше. Еще до того, как я встретил Алю.
Не знаю, почему она не появлялась раньше? Я не раз задавал ей этот вопрос, раз знала, что суждено сойтись, почему не сразу, зачем было ждать, мучить так меня, ведь я угасал, я ушел от Наташи в никуда, два или три месяца того лета я уходил, чего было ждать? Она отвечала, но всякий раз не то. Говорила, я должен был распрощаться с Наташей. Должен был принять ее. Должен… конечно, она тоже не находила места, но наши дороги еще не могли пересечься. И потом, ведь все закончилось хорошо, мы вместе, значит, это испытание нам и было дано, чтобы…. Я не слушал, не слышал.
Поздним вечером позвонил Тарас, сообщил, что в понедельник выдадут тело. Говорила с ним Наташа. Транслируя его слова, сразу спросила о работе гримеров, все ли в порядке, да, швов незаметно, он сам проверял, нужно платье, гроб он может заказать сам, у него связи. Спросил, где пройдут поминки, я не выдержал, бежал в ванную, включил воду и сидел, пережидая разговор. Вышел, когда Наташа позвонила родителям.
Те одобрили действия Тараса, наверное, и им так легче. Забыть, не думать о худшем. Если самоубийство не есть худшее. Но ведь Аля ушла давно из их жизни. Тяжко, невыносимо, но лучше пусть так, чем что-то еще. Тем более, следствию они верили, им кто-то сказал, что Беленький большой дока. И еще он осторожно вел дело, никого не тревожил.
Поговорить с родителями Наташа не дала. Пересказала главное – тело отдадут утром, похороны пройдут прямо в понедельник, за сегодня-завтра папа с мамой договорятся со всеми; не забудь свой черный в полоску шерстяной костюм, который я покупала. Кремация – скромно, поминки в ресторане, будет человек пятнадцать-двадцать. С ее работы? – да, Сашу они знают, пригласят. И соседей сверху тоже, всех, не переживай, они позаботятся. Наташа сглотнула слюну и замолчала, немного растерявшись. Потом добавила: мне надо будет утром уйти к ним, подготовиться, а ты, ты прости, что я наговорила, не знаю, что нашло. Поцеловала в щеку.
Я зачем-то спросил, какого ей было, когда мы расстались. Покачала головой, тяжело, лучше не вспоминать. И неожиданно:
– Наверное, глупость скажу, но мне стало легче, когда тебя взяла Аля. Я боялась, что ты совсем сойдешь на нет, правда, боялась.
– Почему не пришла? – опустила глаза.
– Не могу сказать даже. Боялась чего-то. Себя, тебя. Боялась, что вернешься и… нет, говорю ерунду. Прости, мне завтра рано вставать.
Спалось плохо, я поднялся, когда она уже ушла. Непривычно находиться в квартире одному – как будто два или три года назад. Потерявшись во времени, я растерянно бродил из комнаты в кухню по узенькому коридорчику. Затем позвонил Якову. Нет, ничего особенного пока сказать не может, перезвонит завтра. Да у Виктории был, подробности позже, извините, много сложной работы по вашему делу. Ждите новостей.
Наташа пришла поздно с последними новостями, именно что последними: ресторан постеснялись снять, поминки будут у моих на даче, ну ты помнишь, как добираться, были, ты еще меня тогда первый раз… и оборвала себя. Потерла виски, лицо, словно умывалась. Прибавила тише: сейчас поглажу рубашку, ту, серую, и галстук, ты его давно не носил.
Алю я не узнал. Белое лицо, строгое черное платье, не помню такого, темные туфли почему-то на высоком каблуке, будто, под размер гроба. Чужой человек. Склонился, всматриваясь, коснулся щеки. Ничего, совсем ничего. Печальная полуулыбка, собранные в странный пучок волосы, аккуратно заколотые на макушке и по бокам. Почему-то хотелось приподнять ее, незнакомку, спросить на ухо, кто она, почему здесь. Наташа коснулась плеча, мы отошли, сели в последний ряд. Слушали священника, читавшего по новенькому требнику псалом за псалмом, никакой отсебятины. Наконец, домовину захлопнули, наваждение исчезло в пещи огненной.
Все задвигались, поднимаясь, зашептались вполголоса. Действительно, наваждение. В зале присутствовало человек тридцать, из которых я знал только Тахира с Аминой да Сашу, последнего вовсе шапочно, думал, не придет, ведь Аля не работает… не работала больше. Он сидел в первом ряду, с краю, через стул от пожилой пары в сером, наверное, родственников. Их было много, этих немолодых людей, разменявших пятый или шестой десяток, близкие, дальние. Наташа рассказывала о них прежде, но свидеться довелось только сегодня. Не глядя друг на друга, мы погрузились в автобус и долго ждали, пока распорядитель договорится с родителями о сроках и ценах. Дверь хлопнула, мы тронулись в путь.
День выдался теплый, ясный, безветренный. Погода уже больше недели баловала последними отголосками августовского лета, не спешившего уходить. Столы вынесли на воздух, под тент, располагавшийся на задней площадке кирпичного двухэтажного дома за высокими стенами – здесь все такие, солидные, надежные, предсказуемо одинаковые, по одному шаблону возведенные. Меня посадили за одним из столов с пожилыми незнакомцами, тихо общавшимися между собой, тут только я заметил, что ни Саши, ни Алиевых нет. Наташа бегала между столов, подавала, убирала, спрашивала, отвечала, ни на минутку не присев. Прошла кутья, блины, подали щи, кашу, а она все привечала, убирала, подавала. На столах не было вина, лишь газировка и соки, многие спрашивали, просили, но Наташа, поглядывая на родителей, оставалась непреклонна. Странное выражение блуждало на ее лице. Я не выдержал, поднялся и прошел в дом, в кухню.
Непонятно, вроде бы их утешило самоубийство – тогда почему священник? Почему без традиционного пьяного застолья? Ладно, попу главное, чтоб заплатили за службу, а над кем, он и не спрашивал, но им-то самим для чего заказана служба? Или и в то, и в другое хочется сразу верить? Как почившей дочери их, поверявшей себя и вышнему и картам. У них Аля научилась веря, не верить, не складывать все пожелания перед одним жертвенником, молясь, не молиться, ища, обходить?
Меня передернуло, на миг и в мыслях Аля снова показалась какой-то чужой, эти поминки, будто не по ней.
– Ты что, уходишь? – Наташа. Я растерялся, застыв на пороге большой светлой кухни, где работали еще две женщины, верно, нанятые, и… Амина.
– А ты почему не с гостями? И Тахир, он же уехал, – девушка смутилась.
– Пусть. У него сегодня важная работа, за Рустамом присмотрит, – их продолжатель рода, который только ходить начал. – Не все мне. Ему тоже надо отцом себя почувствовать, – и громко застучала ножом по салату.
– Ты уходишь? – Наташа по-прежнему перегораживала проход. Я немного растерялся, будто стоял на пороге сакрального места, куда непосвященным доступ закрыт.
– Я думал, помочь надо. Ты устала.
– Нет, не надо, не устала.
– Руслан, посиди еще, все в порядке. Ты дверь загораживаешь только, – я посторонился, одна из работниц вынесла бутылки минералки и тарелки карбонада. – Куда тебе идти. Тут народ, все лучше.
– Я тут никого толком не знаю, Амина. Наверное, пойду.
– Не уходи! – Наташа вдруг сорвавшись, преодолев извечное свое молчаливое согласие, вцепилась в плечо, развернула. Мгновение наши лица находились в миллиметрах друг от друга, затем она отступила. – Не хочешь с гостями, посиди в доме, мы втроем пойдем. Я тебя провожу.
В доме я был всего-то раз или два, расположение комнат не запомнилось. Она вывела меня на второй этаж, до конца коридора, небольшая дверь, за ней уютная комнатка с кроватью под пологом, и балкончиком за узкой дверью. Именно здесь мы с Наташей впервые…
Она смутилась, заметив, как я обернулся к ней, прочла в глазах узнавание. И тотчас вышла, туфли застучали по лестнице. Когда стихли, я прошел к окну, постоял, глядя на аккуратно выстриженный и подметенный сад, гравийные дорожки и шпалеры розовых кустов. За низким, всего-то метра в полтора, забором на соседний участок, виделась примерно та же картина, еще через метров двадцать различалась схожая. Осень золотила листву редких берез и ясеней, играла багрянцем ирги, но ничего не могла сделать с рядами елей и сосен, пихт и можжевельников, приземистых тисов и могучих кедров. И только лиственницы покрылись червонным налетом подступающих холодов, но их немного, хвойных изменниц. Остальные дерева старательно охраняли чистоту и порядок садов.
Наташа любила сидеть на подоконнике, вглядываясь в эти рукотворные леса, это была с детства ее комната. При мне она села, немного смущаясь, обнаженной, и разглядывала меня, по-прежнему лежащего в кровати, часто моргая. Мы словно поменялись ролями в тот день. Обычно разглядывал я.
Матери я не помнил, она оставила мир очень рано, мне было полтора или два года, так что, за воспитание взялась ее старшая сестра и бабушка. Тетя Роза, никогда не знавшая мужчин, излила на меня свою нерастраченную нежность, любила самозабвенно. Бабушка, похоронившая трех мужей, старалась привить мне качества настоящего бойца. Раздираемый двумя женщинами, я рос, постигал мир. Близких друзей завести не удалось, не то я не годился к тому, не то не повстречал родственных душ. Рос тихоней и книжником, всем прочим радостям предпочитая игры в тиши комнат – мои наставницы работали. В обед приходила знакомая маминой сестры, тетя Настя, разогревавшая для меня тайком от бабушки, ждавшей от внука куда большей самостоятельности в первые школьные годы. Эту науку я постигал куда позже, когда в восемнадцать остался с миром один на один. Начинать приходилось с нуля, и сколько дров наломал на этом пути, сколько наворотил, до сих пор не хочется вспоминать. Хорошо, квартира оставалась со мной, единственное сокровище свое, удивительно, как никому не умудрился отдать. В двадцать шесть познакомился с Наташей, разглядев именно в ней схожесть, торопливо открылся. Пока не понял, что жить с зеркалом так же невыносимо, как и одному. Верно, влюбись я, ничего такого не случилось, но чувства оказались выше нашей страсти и расчета разума. Я ушел, и тут только появилась Аля.
Поначалу наши отношения строились равными, но я чувствовал ее силу и вспомнил свою слабость, для меня она стала еще и старшей сестрой; именно к такой Але я тяготел, и ей пришлось согласиться. Не думаю, что она, решительная и сильная, долго колебалась. Верно, поначалу, видела во мне человека много сильнее и тверже. Да и надежней. Я куснул губу, не хочется сейчас вспоминать подобное. Но неожиданно в памяти воскресла наша первая интимная встреча: ничего не получилось, Аля еще пыталась меня завести, но я уж понимал тщетность ее игр, робко спросил: «Ты меня не бросишь?». Кажется, в этот самый миг поняв, кем она станет для меня. Поняла и она, немного рассеянно улыбнулась, но тут же склонилась, целуя и покусывая ухо.
С ней я продвинулся по службе, стал больше зарабатывать, занял нынешнее свое место. Не то, чтобы начальник зауважал, скорее, проникся к питавшей меня силе. С которой в кои-то веки мне было просто и радостно жить. И которая, где-то в глуби, еще сохранилась и теперь снова толкает, не давая затормозиться и махнуть на себя рукой. Ее стараниями я пригласил детектива, толковый мужик. Интересно, что он накопает в итоге?
Дверь раскрылась, я вздрогнул. Оказывается просидел до самого вечера, не заметив подкравшихся сумерек. Наташа подошла ко мне, я поднялся. Взяв под руку, прошептала: «Пора». Вместе с Аминой, мы пошли на автобусную остановку.
С утра я работал как заведенный, позабыв о времени, так что лишь ненамного отставал от прежней нормы. Начальство обеспокоило лишь раз, во время перерыва, поинтересовавшись самочувствием и детективом.
– Взял, работает, – ответил я, ощутив даже некоторую сопричастность с обычно неподступным руководителем. Тот кивнул, хотел что-то добавить, но некстати отвлекли, ниточка оборвалась.
