Кирилл Кудряшов
Железнодорожник
Всем тем, кому можно хоть как-то помочь.
Поезд всегда прибывал в 9-00. Если он опаздывал, Железнодорожник не выходил его встречать, и хочешь – не хочешь, а тепловозу с единственным пассажирским вагоном приходилось ехать обратно. Выйти на станции без сопровождения хозяина этих мест означало рискнуть своей жизнью.
Железнодорожник не признавал опозданий, не торговался и не принимал извинений. Однажды опоздавший машинист попробовал заговорить с ним, приехав в следующий раз уже вовремя. Спросил: "Неужели правила для тебя важнее припасов? Ведь я же уехал, жратву тебе не выгрузил. Как ты проживешь?" Железнодорожник лишь посмотрел на него сверху вниз, а двухметровый рост позволял ему смотреть так на всех, и сказал: "Перебьюсь!"
И все знали: перебьется.
Год назад поезд не приезжал на станцию два месяца. Были перебои с поставками солярки, и на юге охрана допустила прорыв периметра. Количество погибших исчислялось десятками, и после стольких смертей никто не хотел отправляться на экзамен. Когда поезд наконец-то отправился на станцию, в вагоне было всего три человека. Никто не хотел ехать, да никто и не видел смысла. Никто не верил, что на станции их кто-то встретит… Два месяца зимой за городской стеной, без продуктов, без поддержки… Никто бы не выжил.
Периметр на востоке, всегда считавшийся безопасным, усилили как людьми, так и оружием. Ждали прорыва. Страшного прорыва, сильнее, чем на юге. Но поезд все-таки отправился, пусть и всего с тремя экзаменуемыми.
И в 8-55 утра Железнодорожник вышел из церкви и зашагал к станции, встречать гостей и провизию. Как всегда рослый, могучий, молчаливый, с неизменным багром в руке. Зашагал по прочищенной дорожке. Полуразрушенный вокзал станции был покрыт шапкой снегов, все село было засыпано снегом по самые крыши заброшенных домов. Но от церкви к перрону вела тщательно вычищенная от снега дорожка шириной в полтора метра.
Всегда вычищенная. Раз в две недели Железнодорожник ждал провизии. Раз месяц Железнодорожник ждал гостей. Таковы были условия его соглашения с городом.
И в этот раз поезд подкатил к пустому и занесенному снегом перрону, а ровно в 9 утра на нем появилась громадная фигура в медвежьей шубе. Головных уборов Железнодорожник не признавал даже в лютые морозы, огромная копна спутанных волос, похоже, защищала его от холода не хуже норковой шапки.
А может, он и не мерз вообще?
Семь человек с опаской спрыгнули на перрон, нервно сжимая в руках пистолеты. Железнодорожник кивнул им в знак приветствия и жестом указал на церковь. Мол, идите туда.
– Здесь точно безопасно? – спросила Кристина у Федора, озираясь по сторонам.
– Пока он рядом – безопасно. Жмуры его слушаются. Или боятся…
– Или и то, и другое вместе… – подхватил шедший рядом Николай. – Я его уже тоже боюсь. Легендарная личность.
– Он вообще человек?
Ответа Кристина не дождалась. Вместо ответа ей сунули в руки коробку гречки, в нагрузку к охотничьим лыжам, которые она уже несла.
За безопасность восточного направления город платил дань провизией.
Провизией и человеческими жизнями. Иногда сюда привозили и сдавали Железнодорожнику приговоренных к смертной казни, но поскольку такие случаи были редкостью, стремясь из всего извлекать выгоду, город превратил жертвоприношение в экзамен.
***
В 10-00 по графику всегда был завтрак. Всегда и у всех групп, сколько бы человек не приезжало на станцию.
В углу церкви был сложен очаг. Это явно был новодел, сделанный уже после катастрофы. Может быть, сложенный самим Железнодорожником, а может быть, кем-то, кто жил в церкви до него. От очага по стенам змеились трубы отопления. В одном месте труба уходила в стену, в какое-то подсобное помещение. Вполне возможно, что труба вела в ванную комнату, ведь должен же был Железнодорожник когда-то мыться? Впрочем, Кристина не удивилась бы и тому, что он не нуждается в душе, в еде и в отправлении естественных надобностей. Железнодорожник не моргал, сдержал спину идеально прямо, не сказал ни слова, и не присел ни разу все то время, которое они провели на станции.
Его время говорить еще не пришло.
Несколько раз Кристина ловила на себе его тяжелый взгляд, оборачивалась, чтобы посмотреть на него в ответ, но их проводник тут же терял к ней интерес и начинал рассматривать что-то другое. Девушке казалось даже, что он отворачивался в сторону слегка смущенный. Это было странно…
Она слышала много рассказов о Железнодорожнике, какие-то из них были правдивыми, какие-то – легендами, но никто и никогда не упоминал об интересе этого нелюдимого бирюка к женщинам. Женщины ходили на экзамен. Реже мужчин, но ходили. Те, кто выбирал профессию сталкера, должны были прожить день на станции и вернуться живыми. Бывало, что женщины, и даже молодые девушки вроде Кристины, которой только месяц назад исполнилось 14, возвращались в город. Бывало, что не возвращались. Все в рамках статистики. Минимум один человек из группы должен умереть, это знали все.
Но ни одна женщина ни разу не упоминала в рассказах, что Железнодорожник испытывал к ней хоть чуточку больший интерес, чем к любому неодушевленному предмету, кроме, разумеется, своего багра. А на Кристину он явно смотрел. Явно интересовался ей.
Девушка поежилась. В ее 14 молодые люди, видящие ее впервые, легко давали ей 18-20 лет. Она была стройной, не по годам фигуристой, и носила длинные, до лопаток, волосы. Непозволительная роскошь для большинства после апокалипсиса. За волосами нужно ухаживать, их нужно мыть, чтобы они не превратились в подобие копны на голове Железнодорожника, но когда ты – дочь мэра, ты можешь себе позволить и горячую воду от центральной котельной, и средства для ухода за волосами, как собственного производства города, так и все еще добываемые сталкерами.
Ее социальный статус и был одной из причин, по которой Кристина отправилась на экзамен. Вопреки воле отца, между прочим. Был ли это подростковый бунт или же действительно желание стать полноправным и полезным членом общества, Кристина не задумывалась. Но она действительно хотела пройти экзамен. Действительно хотела посмотреть восставшим мертвецам в их пустые глаза и доказать самой себе: она не боится, она умеет выживать и она умеет убивать.
В сталкеры, которым разрешалось выходить за ворота города, допускались только прошедшие экзамен. В структуры городского управления – тоже. Город таким образом страховался от того, что в условиях постоянной опасности вторжения живых мертвецов ими будут управлять люди, никогда не видевшие этих самых мертвецов вблизи. К тому же, те, кто находился в правящей верхушке города, должны были уметь жертвовать не только чужими жизнями, но и своей.
Исключение не делалось даже для выходцев из охраны периметра. Сидеть на стене и косить мертвых из пулемета – это одно. А столкнуться с ними лицом к лицу, обследуя заброшенное помещение – совсем другое. Городу нужны были сильные, опытные и бесстрашные люди. Люди, готовые поставить на кон свою жизнь ради общего блага.
Группа сосредоточенно ела приготовленное в котелке рагу. Лук, капуста, картошка урожая прошедшего лета и свиная тушенка. Железнодорожник делал так всегда: готовил рагу из принесенных ему припасов на скорую руку, и щедро угощал им своих гостей. Отец, сам 10 лет назад проходивший экзамен у Железнодорожника, как-то пошутил, что тот таким образом проверяет, не отраву ли ему принесли.
Бред… Если умрет Железнодорожник – кто будет сдерживать орды мертвецов на востоке? Кто будет устраивать экзамены? Железнодорожник нужен городу живым…
Кстати, а что город будет делать, когда Железнодорожник умрет? Ведь должен же он когда-то умереть?
Кристина снова почувствовала на себе его взгляд. Пристальный, изучающий, навязчивый. Да что ж такое-то… Она не единственная женщина в группе, вон, рядом сидит Таня… Хотя Тане, конечно, уже за тридцать. Таня помнит, как поднимались первые мертвые… Таня помнит, как разваливался на части старый мир. Кристина же родилась уже позже, в новом мире.
В мире, где было место для Железнодорожника.
Она украдкой посмотрела на него, и он тут же уткнулся взглядом в свою тарелку. Единственным звуком, который он издавал, было звяканье железной ложки о плошку. Кристина слышала звуки дыхания других людей, кто-то иногда чавкал, кто-то шмыгал носом, или чуть громче, чем следовало, облизывал ложку. Железнодорожник ел беззвучно. Могло показаться даже, что он не дышал, но широкая грудь ритмично вздымалась под бесформенной шубой, и только это выдавало в нем живого человека.
Почему же он на нее так смотрит…
– Помолимся и выходим! – велел Железнодорожник, когда все доели завтрак и составили свои миски в угол. Это были первые его слова, произнесенные за полтора часа.
Группа была к ним готова.
Отец рассказывал Кристине, что во время первых экзаменов участники возмущались требованию помолиться. Большинство из них были атеистами, но встречались и мусульмане, коим преклонить колени перед православной иконой вообще казалось кощунством.
Железнодорожник тогда вспылил и отказался вести группу на улицу, пока каждый не прочтет перед иконой "Отче наш" и "Символ веры". Со всеми ударениями и нужными интонациями. Сбился? Читай сначала. С тех пор гости станции знали: проще опуститься на колени и смиренно смотреть в пол, пока Железнодорожник читает молитву, чем нарываться на неприятности, споря с ним. Так он хотя бы не требовал читать молитвы. Преклонил голову, пробормотал что-то, вот вроде и помолился.
