Кирилл Эдуардович Коробко
Время терять и время находить
Где-то, где-то, в этой Вселенной, полной хаоса и случайностей, выпала новая комбинация…
Где-то вспыхнула сверхновая звезда, а где-то погасла свеча…
Где-то распустился лотос, а где-то оцвела сакура…
Где-то камень скатился с горы, а где-то бабочка села на цветок…
Где-то ветер подул с океана, смешались воздушные массы, и на город упала веселая майская гроза!
Где-то, в чужом городе, некий молодой человек попал под грозу…
Прелюдия
… пыхнула молния, бахнул оглушительный удар грома. На пыльный асфальт, листву, крыши домов начинают падать крупные, увесистые, теплые капли.
Прямо перед собой Георг видит вывеску: «Кафе Терезы». Спасаясь от ливня, он забегает в заведение.
Оказавшись внутри, молодой человек оглядывается, отряхиваясь от дождевых капель.
Меланхоличного вида хозяйка, едва удостоив его взглядом, протирает стерильно чистую столешницу бара белым полотенцем. Справа, в дальнем углу зала, чопорного вида старая леди читает газету, попивая молоко. На столе перед ней, на блюдце, красуется надкусанная ватрушка.
Посреди зала сидит молодая девушка, с роскошной русой косой. Русая коса обложилась калькулятором, учебниками и тетрадями. По всей, видимости, студентка, решил Георг. Стрельнув в Георга глазками, девица опускает голову, и углубляется в свои учебники.
Георг смотрит на часы. До поезда еще больше часа. До вокзала идти около семи минут. За окном майский дождик щедро орошает кусты распустившейся сирени, и две несчастных легковушки. Рокочет гром. Ну что же, поезд можно подождать и здесь…
Он берет у хозяйки кофе и ватрушку. Усаживается за свободный столик у окна. Кофе оказывается крепким и горячим, а ватрушка превосходной. Ее хрустящая корочка просто тает во рту.
Прикончив ватрушку, он разглядывает, от нечего делать, кафе и посетителей. Здесь уютно, чистенько и хорошо пахнет выпечкой. Семь столиков, перед каждым три алюминиевых стула.
Изнутри на стекле намалевана двухцветная надпись. Приглядевшись, Георг читает зеркально перевернутый текст «The Teresa's Cafe» и чуть ниже «Espresso Cappuccino».
На стене, рядом с окном, календарь за май 1999-го года с видами Майорки.
Седая старушка, прикончив молоко, выводит буковки в кроссворде.
Хозяйка, достав из-под стойки старые счеты и бухгалтерскую книгу, принимается щелкать костяшками.
Здесь царят тишина, уют и провинциальное спокойствие…
Студентка, уткнувшись носом в задачник, что-то считает на калькуляторе.
Интересно, чего ради можно так самозабвенно терзать калькулятор? Наклонившись вперед, Георг видит, что в тетрадке девушки аккуратно вычерчена двутавровая балка, с эпюрой нагрузки. Так и есть. Второй курс механического или архитектурного колледжа.
Похоже, результат не сходится с ответом, поэтому студентка пересчитывает вновь и вновь. Вытянув шею, Георг сразу видит ошибку. Оказывается, составляя уравнение, она поставила плюс там, где должен стоять минус. Юная проектировщица двутавров, низко опустив голову, с завидным упорством продолжает вводить в калькулятор, одни и те же, заведомо неверные, данные. Георг видит только русую макушку, и курносый нос.
Георг не замечает, что его интерес к студентке не остался без внимания. Хозяйка со старушкой уже обменялись взглядами, и теперь только и делают, что, не отрываясь, наблюдают за молодыми людьми.
Девушка, почувствовав взгляд Георга, вдруг поднимает голову, и встречается с ним глазами. У нее безупречный овал лица, глубокие синие глаза, и большой чувственный рот, даже не тронутый помадой. Девушка ему определенно нравится.
Встретившись с ним глазами, студентка заливается пурпурным румянцем. Снова склонившись над тетрадкой, она продолжает тыкать в клавиши калькулятора.
Хозяйка, заметив смущение девушки, ехидно улыбается, а старушка с молоком чуть не прыскает. Обе леди уже не раз обменялись заговорщическими взглядами.
Дождик за окном перестал. Снова выглянуло солнышко. Мокрые кусты за стеклом засверкали, разбрызгивая радуги. Георг смотрит на часы: до поезда чуть больше получаса. Пора идти. Он поднимается.
Георг бросает на девушку последний взгляд… и его сердце сжалось. Как ему уехать из Оксфорда, не узнав хотя бы, как ее зовут?
Сделав шаг, Георг решительно берет свободный стул, и усаживается напротив студентки. За его спиной хозяйка прыскает, а старушка одобрительно показывает той большой палец.
Девушка, подняв глаза, видит усаживающего Георга. Она откидывается на спинку стула. Ее милое лицо снова начинает отчаянно пунцоветь, а глаза мечутся по сторонам.
Он говорит ей тихим голосом:
– Простите меня, пожалуйста! Меня зовут Георг Келли. Я из Биргингема.
Девушка стреляет в него глазами, и не знает, куда девать руки. Она, то хватается за кончик косы, то меняет на столе местами ручку и калькулятор. Она ничего не отвечает, только краснеет еще больше.
Георг продолжает так же тихо:
– Я здесь, в Оксфорде, ненадолго. Через полчаса мой поезд… и… и… я подумал, что вот так уеду отсюда… и больше никогда вас не увижу. Я не могу этого допустить. Не могу. Никак не могу….
Старушка хлопает рукой по газете, и победно обводит глазами кафе, как бы заявляя: «а я что говорила!». Хозяйка бара улыбается. Она тоже не скрывает интереса. Бросив свою книгу на стойку, Тереза наклоняется вперед, и разглядывает молодых людей.
Студентка по-прежнему не отвечает. Она сидит, выпрямившись, боясь посмотреть на Георга. Ее глаза мечутся и прыгают.
– Пожалуйста, не бойтесь меня, – продолжает Георг. – Я вовсе не хочу вас пугать. Понимаете, когда я подумал, что вот сейчас уеду, а вы останетесь тут, одна… у меня в душе что-то… перевернулось. Я не могу уехать, не узнав хотя бы вашего имени.
Она вздыхает, и немного успокаивается. Румянец отливает от ее милого лица, и она, наконец-то, решается открыто посмотреть Георгу в глаза.
– Я вас не боюсь, – тихо, словно боясь, что ее подслушают, отвечает ему эта девушка, – просто… это так неожиданно и странно… Ведь, когда вы вошли в кафе, я вас увидела, и я… я… тоже подумала… вот вы сейчас уйдете, и я…
Она не договаривает, и опять заливается краской. Георг тоже смущается.
– Как вас зовут? – спрашивает он.
Студентка отвечает:
– Екатерина Сергеевна Журавлева.
Георг удивляется такому странному имени. Он с трудом пытается повторить, что вызывает у девушки искренний смех.
– Никто не может повторить с первого раза, – улыбаясь, говорит ему студентка, – поэтому называйте меня просто Катя.
– Кайтья?
– Нет, нет. Меня нельзя так называть. Скажите – Катя!
– Катья?
– Да нет же! Катя!
– Катя?
– Ну, примерно, так, да. Катя!
– Катя?
– Да, Катя. Теперь правильно.
– Я вижу, вы учитесь, Катя? В местном университете?
– Да… На архитектурном…
– Судя по задачке, на втором курсе?
– Да. На втором. Как вы узнали?
– Я сам закончил Оксфорд. Кстати, вы сделали ошибку, – он показывает пальцем на чертеже. – У вас, вот в этой точке эпюры, вектор направлен вниз. Поставьте минус перед скаляром в уравнении, – он показывает где, – и у вас все получится…
Катя несколько секунд смотрит на свой рисунок, снова краснеет, захлопывает учебник, и отодвигает прочь.
– Хватит на сегодня. Потом разберусь…
Она ставит локти на столешницу, складывает пальцы в замок, и, опершись на них подбородком, принимается откровенно разглядывать Георга.
Георг высок, с широкими плечами и тонкой талией. У него бледная гладкая кожа, и огненно-рыжая шевелюра. Характерный разрез голубых глаз, и прямой тонкий нос выдают в нем ирландские корни. Одет в щегольский светлосерый спортивный костюм, из тонкой шерсти, с накладными карманами. Белоснежная рубашка, серый галстук в синюю елочку.
Он спрашивает:
– Откуда вы, Катя? У вас такое странное имя…
– Я из России. Из Ленинграда. Сейчас его собираются переименовывать снова с Санкт-Петербург… А вы?
– Я живу и работаю в Бирмингеме. Два часа на поезде отсюда…
Георг рассказал, что сегодня приехал в Оксфорд читать лекцию по авиационным системам, а заодно повидаться со старинным приятелем, однокашником, и другом, Калебом Моллиганом. Калеб пообещал отвести Георга на ипподром, чтобы тот взял первый урок верховой езды.
– Калеб уже много лет смеется надо мной. Он говорит, что британец, который не умеет ездить на лошади, такая же нелепица, как авиатор, который ни разу не сидел за штурвалом. Пилотировать я научился, а вот ездить верхом… как-то не срослось…
– Вы летчик?
– Не совсем. Я авиационный инженер. Руковожу отделом разработки гидросистем в Итон Аэроспейс.
– Но вы летаете?
– Да. Когда выкраиваю время, поднимаю в небо свой «Арлингтон1». Обожаю половить восходящие потоки…
– А на лошади вы покатались?
– Увы, не получилось. Калеб обещал устроить мне свидание с лошадкой, по имени Рози. К сожалению, дружище Моллиган заболел гриппом, и прогулку верхом пришлось отменить.
Катя смеется.
– А как вы забрели в наше кафе?
– Чисто случайно. Поскольку верховая прогулка сорвалась, пришлось убивать время до поезда. Я завернул к букинисту, где обнаружил Льюиса Кэрола.
Он показал ей два тома с «Алисой». На титульных листах красовался экслибрис, гласивший, что книга принадлежит собранию книг баронессы Изабеллы Брентвудской.
– Представляете? Первое издание, 1865 года! Надеюсь, букинист не обманул, подсунув мне реплику. Я заплатил за эти книжки четыреста тридцать фунтов, не торгуясь.
Катя ахает:
– Вы такой транжира! Это больше, чем я плачу за проживание у Терезы за год!
– Ерунда. Зато будет, чем похвастаться перед коллегами.
– А потом?
– Потом я подстригся, поел мороженного… До поезда оставалось еще уйма времени, а я не хотел сидеть на шумном вокзале. Я перешел Темзу по мостику. Здесь, за Темзой, настоящий сельский пейзаж. Во дворах разбиты огороды, бродят куры. Могу вам поклясться, что из какого-то сарая мне мемекнула коза!
– Это Джонсоны, – улыбается Катя. – Они держат козу, и снабжают нас козьим молоком.
– Надо же… А потом я попал под грозу, и забежал сюда, чтобы не промокнуть!
– Теперь понятно. Вы оказались здесь случайно…
– Да. Случайно.
Георг спрашивает:
– А вы, Катя? Как вы оказались в Оксфорде?
Катя рассказывает о том, что приехала сюда учиться по обмену.
– Я очень скучаю по России. Мне еще два года учиться.
– А потом?
– Не знаю… Вернусь в Россию, найду работу. Буду строить дома…
– Чем вы собираетесь заняться в ближайшие выходные, Катя?
– Ничем. Буду сидеть в своей комнатушке, на втором этаже, и учить сопромат и математику. А вы? У вас какие планы?
– Я хотел сгонять в Лондон. Туда приезжает, из Японии, сэнсей Иве Китаяши, прославленный популяризатор карате. Он прочитает лекцию, и проведет мастер-класс.
Катя разочарованно вздыхает:
– Другими словами, мы с вами не увидимся?
На ее милом лице настоящая обида.
Георг берет ее за руку и лукаво улыбается:
– Конечно, увидимся! Думаю, сэнсей прекрасно, без меня, обойдется на своей лекции!
Катя сжимает ему пальцы в ответ:
– А сопромат обойдется без меня!
И они весело смеются.
– Вы не опоздаете на поезд, Георг? – спохватывается Катя.
Он смотрит на часы – поезд ушел три минуты назад.
– Уже опоздал. Ничего страшного. Через пятьдесят минут еще один, на Ковентри. Там я сяду либо на автобус, либо возьму такси. Мне завтра утром обязательно надо быть на работе. Если не успею вовремя… у меня в отделе вся работа станет.. и меня ждет от начальства головомойка…
Катя поднимается со стула и запихивает учебники в холщовую сумку.
– Пойдемте, я вас провожу, Георг. Не хочу, чтобы вы получили, из-за меня, взбучку. Я посажу вас на поезд. И прослежу, чтобы вы уехали.
Она отдает сумку хозяйке кафе. Та, улыбнувшись, берет сумку, и прячет ее под прилавок.
– Долго не гуляй, дорогуша! – хрипловатым голосом говорит Кате хозяйка. – В одиннадцать я закрою дверь и лягу спать. Не смей стучать тогда, если опоздаешь, плутовка!
Катя смеется:
– Я только прослежу, милая Тереза, чтобы Георг сел на поезд! Через час буду тут!
Она хватает Георга за локоть, и ведет его к выходу из кафе.
– Терезу беспокоит нравственность студентов? – полушутливо спрашивает Георг.
Девушка снова смеется:
– Тереза просто не любит поздно ложиться. Я снимаю у нее комнату. А заодно помогаю ей обслуживать посетителей. Сейчас тут никого нет, а после шести вечера повалят. Одному пиво подай, другому – чай, а этому – кофе и газету. Вечером не позанимаешься… Приходится выкраивать время днем…
– А утром?
– А утром я хожу на лекции…
Они выходят из кафе на улицу. Воздух после грозы свеж и сладок. Гроза прошла, на небе сияет солнце, день близится к вечеру.
Катя ростом почти с Георга. Он тянется, чтобы взять ее за руку, но его ладонь, сама собой, оказывается у нее на талии. Ее ладошки ложатся ему на плечи. Он тянется к ней губами… В сладкой истоме ее глаза закрываются… Так они в первый раз целуются.
Георг и Катя бредут по улице, держась за руки. Они болтают, время от времени останавливаясь, чтобы поцеловаться.
На тот путь, что Георг, гуляя, преодолел за семь минут, они потратили минут сорок.
Они появляются на вокзале как раз вовремя, чтобы Георг сел на поезд. Катя машет ладошкой ему вслед, пока поезд не скрывается за изгибом железной дороги.
В четверг Георг взял на работе отгул на весь уик-энд, раскидал работу подчиненным. Долго выбирал обручальное кольцо. Он хотел сделать Кате предложение. Они собирались отпраздновать помолвку в тихом кафе у Терезы, а потом уехать на морской курорт в Корнуолле, чтобы провести там остаток выходных.
В пятницу, утром, он приехал в Оксфорд. Катя встречала его на вокзале. Они вышли на привокзальную площадь.
Георгу попался на глаза цветочный магазин, расположенный в углу площади. Он решил купить Кате цветок орхидеи, чтобы она смогла приколоть его к платью.
Георг Келли был так счастлив, что даже не посмотрел по сторонам. Последнее, что он успел заметить, это несущуюся на него красную морду огромного автобуса…
Катя закричала от ужаса.
Кто-то из прохожих вызвал «Скорую помощь». Георга увезли в госпиталь «Джон Рэдклиф».
У него оказалось сломано бедро, и несколько ребер. Кроме того, было выявлено сотрясение мозга. Несмотря на травмы, его состояние не вызывало у врачей опасений.
Тем не менее, этим вечером Георг Келли скончался. Вскрытие показало, что причиной смерти было отравление мышьяком.
Офицер полиции, ведущий следствие, сказал Кате, что страницы двухтомника Льюиса Кэрола были пропитаны гидрометиларсенатом натрия. Это гербицид, получивший широкое распространение в пятидесятые и шестидесятые годы, а затем запрещенный к употреблению. Следователь передал Кате коробочку с кольцом, которое Георг собирался подарить девушке в знак помолвки.
Увидев кольцо, Катя разрыдалась. Она повторяла, что не верит в смерть Георга, она чувствует, что он жив, что она будет ждать его, и обязательно дождется …
Следователь пожал плечами и ушел.
Где-то вспыхнула и погасла звезда. Где-то упал лепесток отцветающей розы. Огненной чертой упал метеорит… Слепой случай разорвал зарождающуюся любовь двух наивных людей…
А может, и не разорвал вовсе, а решил подвергнуть это чувство жестоким испытаниям?
Испытание Первое. Время искать
Пробуждение
… где-то в глубине гулкой темноты замигала свеча. Гротескные тени заметались по стенам и потолку.
Он очнулся, чувствуя себя разбитым и слабым. Голова кружилась. Казалось – все окружающее затянуто в исполинский водоворот. Шершавый язык не помещался во рту. Глаза резало. Тело в испарине. Кишечник активно требовал опорожнения.
Он попытался сбросить одеяло, и спустить ноги с кровати. Даже это ничтожное усилие не увенчалось успехом. Он лишь шевельнулся, издав невнятное восклицание.
К нему кинулись люди, стоящие в разных концах огромной темной комнаты.
«Где я?», – успел подумать он, – «Что со мной?»
Он понял, что не узнает ни этой комнаты, ни этих людей в черных одеждах. Он никогда не видел этой вычурной кровати под балдахином, с облупившейся позолотой, на резных столбиках. Комната освещалась мягким мерцающим светом полудюжины свечей. Свечи не могли осветить зал целиком, лишь выхватывая небольшие куски то тут, то там.
Даже его руки показались чужими. Они были меньше, чем он помнил, и настолько худы, что напоминали птичьи лапы.
– Яков2, сын мой, – хрипловатым голосом произнесла высокая женщина, озабоченно накрывая его лоб узкой мягкой ладонью. Нанизанные на пальцы многочисленные кольца неприятно холодили лоб. – Ты жив, ты очнулся! Боже всемогущий, какое счастье…
«Яков?» – ему казалось, что его зовут несколько иначе, но был настолько слаб, что даже не мог вспомнить, как.
– Мне… надо… в туалет! – попытался произнести он, но из пересохшей глотки вырвался только неразборчивый хрип.
– Он что-то пытается сказать, ваше величество, – сказал низкий рокочущий бас у него за спиной.
Обладателя этого голоса он увидеть не мог.
«Величество?»
– Я и сама это вижу, сэр Джон, – отозвалась высокая женщина крайне озабоченным голосом. – Что он хочет?
Ее глазницы ввалились, отчего погруженные в темноту глаза казались бездонными. В черноте глаз изредка посверкивала влага слезы. Она наклонилась ухом к его рту, пытаясь разобрать его шепот.
– В туалет… Я хочу в туалет… – как можно внятнее повторил он несколько раз.
– Я не понимаю ни слова, из того, что он шепчет, – удрученно произнесла она, устало распрямляясь, – сэр Джон, попробуйте вы…
Она отодвинулась, давая место обладателю рокочущего баса. Тот удивил Якова еще больше. Этот человек был весь закован в железо, пах кожей, дымом и еще чем-то. Яков решил не тратить силы и время на бесполезные попытки втолковать им очевидное. Он решил, используя здоровяка, как опору, подняться самому. Вцепившись в гнутые пластины на плечах сэра Джона, он потянулся что было силы.
Человек в железных латах пробасил:
– А… ваше величество, я понимаю… он пытается подняться!
Женщина сделала шаг назад, и кивнула двум пожилым женщинам, которые переминались, с ноги на ногу, за ее спиной. Те подбежали, обхватили Якова за шею и за плечи, и помогли ему сесть. Теперь он смог поднять руку, и сделать жест, будто бы пьет.
– Он хочет пить! Дайте ему вина!
Яков вполне обошелся бы и простой водой, но выбирать не приходилось. Ему поднесли кубок из потемневшего металла. В чаше плескалась жидкость цвета запекшейся крови.
Человек, который поднес ему кубок, опустился перед Яковом на колени, демонстративно отпил один глоток, а потом протянул ему кубок на вытянутых руках.
Яков взял кубок, и осторожно отхлебнул. В высохший язык будто вонзились сотни иголок. Он подержал вино во рту, ожидая, когда покалывание прекратится, а затем медленно проглотил. Вторым глотком он прополоскал горло. Теперь он, мог, наконец, сказать то, что так мучительно пытался втолковать этим, без сомнения, искренно пытающимся ему помочь людям.
– Я хочу в… туалет… ватерклозет…
Высокая женщина и сэр Джон переглянулись.
– Он, без сомнения, бредит. Водяной шкаф?
Якову стало казаться, что эти люди никогда его не поймут. Он сказал:
– Я не в бреду. Мне надо в отхожее место… облегчиться… опорожнить кишечник…
– Так тебе нужен горшок! Что же ты сразу не сказал? Помогите ему облегчиться!
Ласковые руки сиделок приподняли его, и усадили на большой глиняный горшок, который выдвинули из-под кровати. Ему это показалось чрезвычайно странным. Неужели в этом доме нет канализации? Почему эти люди стоят и смотрят, как он делает свои дела, и никто даже не думает отвернуться? Куда он попал? Что с ним?
Этот вопрос ему пришло в голову задать одним из первых.
– Что со мной? Где я?
– Ты очень болен, Яков, – ответила ему женщина, которую человек в броне только что назвал «ваше величество», – мы не думали, что ты доживешь до утра. У тебя холера.
– У меня хо… что?
– Холера. Ты очень плох. У тебя была лихорадка, ты умирал. Слава Всевышнему, что он вернул нам тебя!
– Мы все молились за Вас, ваше высочество, – добавил худощавый человек среднего роста, в черном балахоне, с огромным золотым крестом на груди. До сих пор он не вмешивался в происходящее, и Яков его не замечал.
«Высочество»?
– Но где я умудрился подцепить холеру?
– Подцепить? – озадаченно переспросила женщина.
Человек с золотым крестом шагнул вперед.
– Лихорадка, безусловно, помутила вам разум, ваше высочество, – мягким, но настойчивым голосом сказал он, – всем известно, что Господь дает и забирает, милует и карает, посылает испытания, и спасает от них. Ему угодно было подвергнуть вас испытанию, и мы молим провидение за ту милость, что оно явило нам.
Яков изумленно спросил:
– Разве холера не является острой инфекцией3?
– Острой инфе…– поперхнулся человек в балахоне, – воистину, ваше высочество, вам лучше прилечь. Вы так странно употребляете некоторые слова… Это явно свидетельствует о горячке.
– Ложитесь, сын мой Яков, ложитесь,– заботливым тоном велела высокая женщина, – сейчас я прикажу вызвать лекаря.
Сил на споры у него все равно не было, поэтому он, поддерживаемый сильными, но нежными руками сиделок, взобрался на свой балдахин, и откинулся на ворох подушек.
Лекарь сильно разочаровал Якова. Это был низенький толстый человечек с вывернутыми ножками. Начал он с того, что опустился перед черной женщиной на колени, и стукнулся лбом в пол. Затем, поднявшись на свои кривые ножки, низко поклонился сэру Джону, а черному человеку почтительно облобызал руку.
Затем деловито пощупал Якову лоб, заглянул под веки, велел высунуть язык. На этом осмотр закончился. Лекарь, приблизившись к высокой женщине, заговорил с ней вполголоса. До Якова долетало «разлитие желчи», «сгущение крови», «недостаток флегмы» и прочие странные словечки. Он был уверен, что где-то слышал их, но не ожидал, что взрослые, серьезные люди будут наяву употреблять этот бред, когда речь идет о медицинской практике.
Побеседовав с матерью, человечек покивал, поклонился. Он подошел к своему баулу, покопался в нем. Из баула были извлечены: небольшой оловянный таз, измазанный чем-то черным, и острый скальпель. Подставив таз под локоть Якова, он, взяв его за запястье, потянулся кончиком скальпеля к одной из вен. Яков ужаснулся.
– Эй, что вы делаете? – резко спросил он, вырывая руку.
Лекарь скосил один глаз, но ничего не сказал. Он снова поймал Якова за запястье.
– Успокойтесь, сын мой, – покровительственным голосом произнесла высокая женщина, – сейчас лекарь пустит вам кровь, и вам станет лучше. У него твердая рука, вы ничего не почувствуете.
– Но он же даже не простерилизовал свой нож!
– Просте… сын мой, вам положительно необходимо кровопускание… вы заговариваетесь!
– Но этот нож грязный! Я не позволю занести себе инфекцию!
Несколько мгновений она была озадачена, потом ее лицо разгладилось.
– Ну конечно! Вы просто не знаете, Яков! Этот лекарь пользует только членов королевской семьи. Не бойтесь, он не имеет дела с простолюдинами. Вы можете быть совершенно спокойны. Этот ланцет чист.
Яков понял, что сейчас ему вскроют вены грязным скальпелем, без всякой дезинфекции. Эта мысль показалась ему настолько отвратительной, что его вырвало прямо на простыни. Несколько брызг попало на доктора, но тот и не подумал отстраниться.
Королева сказала покровительственным тоном:
– Ничего-ничего, сын мой, сейчас прислуга уберет.
Яков решил воззвать к материнским чувствам.
– Мама, убери от меня этого шарлатана! Умоляю!
Королева вздернула подбородок, и нахмурилась. Она ответила низким голосом:
– Яков, мы члены королевской семьи! Ты должен обращаться ко мне по титулу, тем более, в присутствии слуг. Только твое тяжелое состояние избавляет тебя от необходимости выслушать нотацию о величии королевской крови. Что касается этого лекаря, он выдержал курс в Лейденском университете и, безусловно, не может являться шарлатаном.
Яков понял, что проиграл. Сил бороться у него не было, а окружающие, безусловно, не желали его понимать. Сейчас ему вскроют вены и занесут инфекцию, несмотря на все его сопротивление.
Внезапно у него мелькнула мысль:
– Э… святой отец! Простите, не знаю, как к вам обращаться!
Человек с крестом сделал шаг вперед.
– Воистину, я вижу, что ваш разум, действительно, в помраченном состоянии, сын мой. Ведь все эти годы, с момента вашего крещения, и до сей прискорбной минуты, я находился рядом с вами и являюсь вашим духовником. Если вы забыли, я – настоятель монастыря в Хай Холстоу, епископ Клайффский. Ко мне следует обращаться «ваше преосвященство», либо «монсеньор епископ».
– Спасибо, ваше преосвященство. Несколько минут назад вы сказали, что господь дает и забирает.
– Вы правы, – кивнул епископ. – Это истина, а как истина, не требует подтверждения.
– Ваше преосвященство! Может, мне лучше положиться на милость господа, чем на грязный нож этого мясника?
Воцарилось молчание. Видимо, никто из присутствующих не знал правильного ответа на этот вопрос.
– Может, вы помолитесь, или сделаете что-то еще, что положено делать в таком случае? – продолжил Яков, чувствуя, что нащупал новый путь. – Я уверен, что это принесет мне гораздо больше пользы, чем грязный скальпель.
Хмурое выражение лица епископа смягчилось. Он сказал:
– Мне очень отрадно, что вы придерживаетесь столь твердой веры, сын мой. Любой священник вам скажет, что святые слова приносят гораздо бόльшую пользу, чем жалкие потуги лекарей. Мы позволяем знахарям выполнять их манипуляции, поскольку знаем, что они приносят некоторое облегчение телу. Но самое главное у человека – это не бренная плоть, а бессмертная душа…
Слушая разглагольствования священника, Яков радовался – пусть минутной, но отсрочке. Видя, с какой почтительностью королева, и сэр Джон, внимают словам человека в черной сутане, он понял, что сделал верный ход. Между тем епископ Клайффский вещал:
– Господь уже явил нам свою милость, позволив вашей бренной оболочке продлить земное существование. Теперь он подверг вас новому испытанию, ввергнув в искушение получить облегчение путем кровопускания. Вы выдержали это искушение, сын мой. Похвально, весьма похвально. Я думаю, Ваше Величество, – обратился он к королеве, – что мы должны уважать достойный выбор этого мальчика, проявившего себя мужем, похвалить его за твердость духа! Возблагодарим же Господа в горячей молитве, столь необходимой всем нам и в радости, и в тягостях, и на смертном одре!
Епископ первый опустился на колени, за ним последовали сэр Джон, лекарь, слуги, сиделки – все, кто были в комнате. Королеве ничего не оставалось, как последовать их примеру.
Несколько минут все присутствующие нестройным хором подпевали епископу, затянувшему что-то вроде «Te Deum laudamus4…».
Наконец, епископ допел свой псалом, широко перекрестился, и поднялся на ноги. Вслед за ним, крестясь, стали подниматься остальные.
Одна из портьер, в дальнем конце комнаты, всколыхнувшись, отлетела прочь. В покои стремительным шагом вошел очень высокий, и очень толстый человек, с багровым бородатым лицом. Торс человека закрывала сверкающая кираса. В правой руке, унизанной множеством перстней, он держал кубок. У левого бедра, на рукоятке широкой шпаги, искрился огромный рубин. Когда бородач ворвался в комнату, золотая корона, сидящая на его лысой голове, задела портьеру, и съехала на сторону. Он, подхватив ее левой рукой, водрузил на место.
– Что случилось? Почему вы завываете на весь замок? Мой племянник преставился? – прогрохотал его голос.
Королева, сэр Джон и епископ поклонилась ему в пояс, а остальные упали на колени и согнулись до земли.
– Нет, Ваше Величество, – ответил епископ, выпрямляясь, – господь явил нам милость свою. Ваш племянник очнулся от тяжкого забытья, в котором пребывал последние два дня. Он даже попросил вина.
– Вот как? – прогремел бородатый, переводя налитые кровью глаза на Якова, – получается, ублюдок выкарабкался? А мне сказали, что у него холера!
– Это так, Ваше Величество. У него была холера. Однако, как видите, господь смилостивился над нами. Теперь он пойдет на поправку.
Бородатый поднял одну бровь, и сказал изумленным тоном:
– Я слышал, от холеры выживает едва один из сотни…
– Даже меньше, Ваше Величество. Едва один из тысячи… – скорбным голосом поддакнул ему епископ.
Король покачал головой, отчего корона опять съехала набок.
– Ну, надо же, как повезло щенку! – прогрохотал он.
Похоже, его мало заботило, что Яков находится от него в трех шагах.
– Передайте ублюдку, чтобы не смел шнырять у меня под ногами, когда очухается, – добавил король. – Пусть сидит у себя в покоях! Учит латынь и геральдику! Не хватало еще, чтобы про короля сказали, что он не заботится об образовании племянника!
Окинув напоследок взглядом склоненные спины слуг, его величество повернулся и, гордо задрав подбородок, зашагал к выходу, звякая шпорами.
Якова не отпускало стойкое чувство, что все, что с ним происходит, происходит с кем-то другим. События, разворачивающиеся у него на глазах, были совершенно невозможными. В какую кроличью нору он провалился?5 Эти короли, королевы… зовут его высочеством… и ублюдком. Он откинулся на подушки, и закрыл глаза. Попытался вспомнить, кто он, и что с ним было до того, как он очнулся в этой огромной комнате. Память явила ему странные образы, но разум отказывался принять их.
Он открыл глаза, потому что кишечник опять дал о себе знать. Он не стал проситься в туалет, а просто сказал:
– Мне надо на горшок.
На сей раз все было проще. Ему помогли облегчиться и взобраться обратно.
Он спросил:
– Уже утро?
– Да, ваше высочество, – ответил ему епископ, поскольку королева, прижав платок к глазам, молчала.
На самом деле Яков хотел узнать, какое сегодня число, не вызывая новых обвинений в помутнении разума, но его опять не поняли. Он задал вопрос иначе:
– Сколько я был без сознания?
– Последние два дня вы вообще не приходили в себя, а три дня перед этим у вас была лихорадка и сильный жар, ваше высочество. Мы все находились рядом с вами, молились и взывали к милости Божией.
Яков посмотрел на рыцаря:
– Сэр Джон…
– Слушаю вас, ваше высочество?
– Мне бы хотелось попить… не сладкого и крепкого, как это вино… а что-нибудь кисленького, например, лимонад или лайм…
– Лимо…что? Я хочу сказать, я не понял два последних слова, ваше высочество.
Яков понял, что надо тщательнее следить за словами, пока его опять не обвинили в помутнении рассудка, и не вскрыли вены. Несмотря на то, что лекарь на вывернутых ножках исчез, он не сомневался, что королева может позвать его опять.
– Мне хочется пить. Лучше простой кипяченой воды, раз нет… лимонада.
– Негоже сыну короля пить простую воду, – вмешалась королева, отнимая платок от глаз. – Я прикажу принести тебе лучшее вино!
– Мама… Ваше величество…У меня, когда я хлебнул вина, страшно закружилась голова. Поэтому я и попросил воду.
Королева помолчала, потом изрекла:
– А… понятно… Вы наверно, правы, Яков. Вы слишком ослабели.