Кларк Говард
Кровавая любовь. История девушки, убившей семью ради мужчины вдвое старше нее
7
Февраль 1989 года
Ближе к закату холодного и бесснежного февральского дня 1989 года старый, но в безупречном состоянии автомобиль въехал на парковку для посетителей исправительного центра Дуайт на равнинах Иллинойса, в семидесяти пяти милях к югу от Чикаго. Почти миниатюрная пожилая женщина вышла из машины и, противостоя ледяному ветру, прошествовала – иначе не назвать, именно «прошествовала» — к офису регистрации посетителей. В руке она несла старомодный портфель с двумя ручками, явно слишком тяжелый для нее, и в отличие от других не прятала лицо от ветра, а встречала его порывы с высоко поднятой головой. Любой, видевший ее, инстинктивно чувствовал, что ни тяжесть портфеля, ни резкость бьющего в лицо ветра ее не заботили.
У стойки регистрации посетителей женщина сказала:
– Я хочу видеть Патрисию Энн Коломбо, будьте любезны.
– Вы бывали у нее раньше? – спросил охранник.
– Нет.
Охранник посмотрел на настенные часы.
– Время посещения заканчивается через полчаса…
– У меня есть разрешение остаться после окончания времени посещения, – сказала она ему. – Вы можете проверить это у своего начальства. Меня зовут сестра Маргарет Берк.
Охранник вручил ей бланк.
– Заполните, пожалуйста, сестра.
Когда она села за стол с бланком, охранник снял трубку.
В приемной для посетителей мыла пол толстая темнокожая заключенная. Она незаметно подошла к столу.
– Привет, сестра Берк, – тихо сказала она.
– Привет, Нетти, – с легкой улыбкой ответила сестра Берк. Создавалось впечатление, что улыбалась она мало. – Как давно ты здесь?
– Около года. Я занимаюсь уборкой.
– Вижу.
Она предположила, что это называется «профессиональное обучение».
– Как твои дети, Нетти?
– В порядке, сестра Берк, в порядке. У меня не было возможности поблагодарить вас за то, что вы пришли к ним, когда я была в окружной тюрьме. Когда вы с ними поговорили, это очень помогло – и им, и мне.
– Я рада, что так вышло, Нетти. Теперь позаботься о себе. Дай Бог здоровья.
Заполнив бланк, сестра Берк вернула его на стойку. Теперь там была молодая женщина.
– Пожалуйста, пойдемте со мной, сестра, – сказала она. – Извините, мы должны вас обыскать.
– Не извиняйтесь, – спокойно сказала сестра Берк. – Я уже была в тюрьмах, я знаю режим.
В тесной комнатенке для досмотров сестра Берк сняла тяжелое пальто, туфли, пояс. Она была не в обычной монашеской одежде, а в темно-синей шерстяной юбке, простой белой блузке и темно-синем свитере. Коротко остриженные сзади и по бокам и зачесанные со лба волосы были все еще темно-русыми, но уже с легкой проседью. Она напоминала Морин Стэплтон, но поменьше и красивее.
По завершении процедуры обыска, включая осмотр портфеля, на тыльную сторону правой руки сестры Берк нанесли отметку ультрафиолетовыми чернилами, и монахиня прошла через металлоискатель перед большими дверями из стекла и металла. Когда открылся электронный замок, раздалось громкое жужжание, сестра Берк толкнула двери и вошла в очень большую комнату с множеством столов и стульев. В ней оставалось всего несколько посетителей: зимой солнце садилось рано, и большинство предпочитало отправляться в обратный путь до наступления темноты. На зарешеченной сверху стойке вдоль одной из стен заключенные и посетители могли купить кофе, безалкогольные напитки, закуски и пиццу, приготовленную в микроволновой печи. В углу перед скамейкой с нарисованным позади нее фоном стоял полароид, и за доллар можно было сфотографироваться. Вдоль другой стены располагалось несколько застекленных отсеков для свидания с адвокатами и других частных встреч. В данный момент все они пустовали.
Другая охранница встала из-за стола, который был расположен так, чтобы видеть всю комнату, и подошла к сестре Берк.
– Вы можете воспользоваться любой из личных комнат, сестра, – сказала она. – Коломбо уже ведут.
– Спасибо.
Сестра Берк выбрала самый дальний от караульного поста отсек. Как она сказала, в тюрьмах ей бывать доводилось.
Дочка фермера из Морриса в штате Миннесота Маргарет Берк сорок лет была монахиней в Конгрегации Святейшего Сердца Иисуса. Прежде чем принять постриг, она получила степень бакалавра педагогики в Колледже Дюшен Сестер Святейшего Сердца Иисуса в Омахе, а затем начала педагогическую карьеру в католической академии в штате Иллинойс, в Лейк-Форесте – богатом пригороде Чикаго. В то же время она сама получала высшее образование в Университете Лойолы. В конце концов она сначала стала магистром, а потом доктором психологии и возглавила кафедру психологии Колледжа Барат Сестер Святейшего Сердца Иисуса в Лейк-Форест. Убежденную сторонницу женского высшего образования, ее в итоге назначили президентом колледжа.
Одновременно сестра Берк отстаивала права женщин множеством других путей, работая с такими группами, как «Комитет американских епископов по экуменизму» и «Чикагский архиепископский комитет по правам человека». Тем не менее Маргарет Берк всегда понимала, что необходимо делать еще больше, в особенности в районах не столь элитных, как кампус колледжа в Лейк-Форест. Вскоре она вошла в консультативный совет организации «Юридическая помощь матерям-заключенным в Чикаго». С этого момента дело ее жизни было неразрывно связано с тюрьмами.
В мае 1976 года после двадцати двух лет руководства колледжем Барат сестра Маргарет Берк ушла в отставку с поста президента колледжа. Ей было чуть за шестьдесят, и у нее появилось время заняться пришедшим на смену любимой педагогике делом – работой с обездоленными женщинами: бездомными, жертвами насилия, заключенными. Она стала главным психологом и консультантом приюта Марии для женщин в чикагском Саут-Сайде. Проведя всю жизнь в пригороде Лейк-Форест, сестра Берк перешла на другой конец общественного спектра: в гетто.
Работая в приюте, неутомимая монахиня одновременно начала консультировать женщин в тюрьме округа Кук. В том же месяце Патрисию Коломбо, девятнадцати лет, заключили под стражу до суда за убийство отца, матери и брата.
Женское отделение тюрьмы округа Кук было трясиной отчаяния, безнадежности и опасности. Шесть ярусов чуть не сплошь черных и коричневых лиц, от обалдевших от дури еле стоящих на ногах наркоманок до гром-баб, прячущих в носке кусок мыла, чтобы «засветить» им в нужный момент в лицо любой, кто «не нравится». Между двумя этими полюсами были воровки, проститутки, истязательницы детей, отчаявшиеся женщины, застрелившие или зарезавшие мужей, приятелей, сутенеров или «соперниц», пытавшихся украсть у них мужей, приятелей, сутенеров. Тут были укрывательницы краденого, наркоторговки, сообщницы парней, сидевших в мужской тюрьме в ожидании суда за грабежи, кражи со взломом, автоугоны, подделки документов – за весь спектр противозаконной деятельности.
Некоторые заключенные уже были осуждены и отбывали в окружной тюрьме наказание, большинство других знали, что их осудят и либо оставят здесь, либо отправят в одну из женских тюрем нестрогого режима, либо, в худшем случае, в отделение строгого режима Дуайт. От этого нервы у многих были на пределе. Все это напоминало яму со змеями, малейшая встряска – и вспыхнут серьезные разборки.
Поместить Патрисию Коломбо после предъявления обвинения в тройном убийстве в женскую тюрьму было все равно что отправить изнеженного, избалованного домашнего котика в джунгли с настоящими кошками. Тюрьма округа Кук была последним местом на земле, где следовало находиться белой девушке из пригорода. Патрисия сразу заболела – физически, организм исторгал даже мясное ассорти, плавленый сыр и газировку. Между приступами тошноты она съеживалась на койке, как пойманное животное. Поднимая глаза, она видела любопытные взгляды черных или смуглых, неспособных устоять перед соблазном поглазеть на обвиняемую в убийстве отца, матери и младшего брата. Больше всего вопросов вызывала последняя жертва преступления: «Тринадцать? Этому мальчику тринадцать лет? Боже всемогущий! Как же мерзко, детка».
Патрисия похудела настолько, что тюремщики забеспокоились и направили ее на психиатрическую экспертизу, вынесшую заключение о потенциальной склонности к самоубийству – кроме того, несомненно, приняли во внимание известность заключенной, – и из камеры ее перевели в тюремную больницу. Частично ее состояние обуславливалось синдромом отмены высоких доз валиума, тело, внезапно лишенное транквилизатора, восстало против всего: еды, сна, сосредоточенности. У нее появились сильная сыпь, понос, аритмия. Прежде чем вернуть ее в камеру из госпиталя, ее состояние надо было стабилизировать.
– Я не вернусь в камеру, – поклялась Патрисия. – Я убью себя.
Чернокожая Дарси с соседней кровати ухмыльнулась:
– Неужели? Как ты себе это представляешь, девочка?
– Я найду способ, – заявила Патрисия. – Как-нибудь я это сделаю. Мне все равно незачем жить.
– Дорогуша, каждый зачем-то живет, – сказала афроамериканка.
Пару дней спустя Дарси спросила:
– Ты Патти Коломбо?
– Да.
Снова усмешка.
– Держу пари, женщины в тюрьме оставили тебе достаточно пространства для ходьбы!
– Не поняла, что ты имеешь в виду?
– А то, что, держу пари, они не вставали на твоем пути, не хотели тебя беспокоить.
– Они подходили к моей камере и смотрели на меня, как на какую-то уродку, – сказала ей Патрисия.
Дарси удивилась.
– Неужели? И чем ты ответила, девочка?
Патрисия пожала плечами.
– Я просто пыталась их игнорировать.
– Неправильно, – покачав головой, решительно произнесла Дарси. – Милая, в ответ тебе нужно прямо смотреть им в глаза. Послушай, Патти, – она села на край кровати, – ты тут надолго, черт возьми, даже через шесть месяцев вряд ли пойдешь в суд. Ты не должна позволять этим тюремным сукам так тебя опускать, иначе, детка, не заметишь, как будешь им отлизывать, просто чтобы выжить. Теперь послушай, ты – тройная убийца, понимаешь? И неважно, мать твою, действительно ли ты виновна или нет, пока тебя не отпустят, ты – тройная убийца, точка. Значит, и вести себя ты должна соответственно. Если одна из этих сук на тебя уставится, уставься на нее в ответ. И веди себя так, как будто ты с легким прибабахом, ясно? Бормочи под нос, расхаживай взад и вперед или по кругу, точно едва сдерживаешься, чтобы не взорваться. Дыши тяжело, точно у тебя припадок. Сделай так, и твоя жизнь сильно упростится…
Дарси оказалась права.
Сразу по возвращении Патрисии из больницы наглая маленькая пуэрториканка сказала:
– Эй, посмотрите-ка, кто вернулся – Фея Динь-Динь из пригорода[6].
По коридору у камеры слонялось полдюжины женщин с одинаковым бандитским самодовольством.
Патрисия встала с койки и подошла к открытым настежь дверям камеры. Глядя на пуэрториканку, она тихо спросила:
– Что ты сказала?
– Я сказала, вернулась Фея Динь-Динь из пригорода, – повторила, улыбаясь и оглядываясь на других, девушка.
Патрисия, не мигая, уставилась на девушку своими большими карими глазами. Она шагнула из камеры.
– Что ты сказала? – спросила она снова, на этот раз даже тише.
– Я сказала… – голос пуэрториканки дрогнул, когда две стоявшие рядом с ней женщины внезапно ушли.
– Эй, вы куда, черт возьми? – спросила она.
– Скажи мне еще раз, что ты сказала, – повторила Патрисия. Она сжала губы, ноздри у нее раздулись. Ушли еще две женщины.
– Скажи мне еще раз, что ты сказала.
Она напоминала заевшую пластинку. Глаза у нее были широко открыты, и в них было видно бешенство.
Маленькая пуэрториканка быстро прикусила нижнюю губу и покачала головой.
– Ничего, я ничего не говорила.
Она тоже ушла.
Оставшаяся заключенная, еще одна пуэрториканка по имени Лета, долго изучала взглядом Патрисию, затем полезла в карман платья и вытащила шоколадный батончик.
– Хочешь половинку «Бэби Рут»? – спросила она.
– Черт, да! – сказала Патрисия. – Конфет я не ела даже не помню с каких пор. Заходи.
Лета вошла в камеру Патрисии, разломав пополам шоколадку.
Дарси недооценила продолжительность пребывания Патрисии в тюрьме округа Кук, отдел 3, женская секция. Она не предстанет перед судом за убийство ее семьи в течение года и трех дней после ареста. Это будет очень долгий год.
Родственники Патрисии – тети, дяди, двоюродные братья и сестры – полностью от нее отказались после того, как ее обвинили в убийствах. Как будто все считали ее виновной. По сообщениям газет, они были заняты тяжбами, связанными с завещанием, а также решали, а не подать ли иск о клевете из-за заявлений официальных лиц о предполагаемой причастности Фрэнка Коломбо к преступному синдикату Чикаго.
Не оставили Патрисию только крестная, тетя Джанет, вышедшая замуж и ставшая Джанет Морган, и ее приходской священник отец Уорд Моррисон, пастор церкви Королевы Святого Розария в Элк-Гроув-Виллидж. Тетя Джанет следила, чтобы у Патрисии всегда было пятнадцать или двадцать долларов на тюремном счету, а отец Моррисон совершал долгую поездку в город, чтобы навестить ее хотя бы раз в неделю.
Были назначены два общественных защитника представлять Патрисию на суде по делу об убийстве, многочисленные конференции адвокатов и другие юридические маневры требовали ее личного присутствия или внимания. Но это все отнимало совсем немного времени, и все остальные дни и ночи Патрисия сталкивалась с самыми изнурительными аспектами заключения: монотонностью, однообразием, отупляющей скукой, сеющей семена полной безнадежности. Чтобы не сойти с ума, Патрисия отчаянно искала способ душевного освобождения.
– Что это за «Институт женщин сегодня»? – спросила она однажды утром Лету. – У них есть здесь, в тюрьме, какие-нибудь занятия?
– Да, их ведут какие-то монахини, – сказала Лета. – Думаю, это уроки писательства или что-то в этом роде.
Патрисия решила это проверить. Когда собрался следующий класс «Института женщин сегодня», она пришла и встала в уголке общей комнаты, которую тюрьма выделила для этого мероприятия. Пока она там стояла, к ней подошла зрелая женщина в клетчатой куртке.
– Привет, малыш, – сказала женщина.
– Привет. – Патрисия пристально на нее посмотрела. – Вы монахиня?
– Да, но не надо меня за это винить.
Женщина протянула руку.
– Я сестра Маргарет Трэкслер. Тебя интересует семинар?
Патрисия пожала руку и ответила неопределенно:
– Возможно. Что все это значит?
– Это семинар по написанию дневников, – объяснила сестра Трэкслер. – Мы пытаемся показать участницам, как осознать свои страхи и другие чувства, записывая их в личный дневник, а затем анализируя написанное. Они могут либо поделиться этим с другими участницами, либо оставить все при себе – это дело каждой. Важно, что, излагая на бумаге, ты выкидываешь это из головы. Когда ты можешь взглянуть на свои проблемы на листе бумаги, они не так сложны.
Сестра Трэкслер слегка наклонила голову.
– Ты хочешь попробовать?
– То, что ты пишешь, не нужно никому показывать?
– Ни единой душе. Ты можешь записать, а потом сжечь, если захочешь. – Монахиня подмигнула. – Я даже принесу спички.
Патрисия на семинар записалась.
Проучившись в классе написания дневников несколько недель и наблюдая за сестрой Маргарет Трэкслер, Патрисия сказала одной из добровольных помощниц:
– Трэкслер точно не похожа ни на одну из монахинь, которых я когда-либо видела…
– Она не обычная монахиня, – согласилась помощница. – С семнадцати – более тридцати пяти лет – она работала в школах Сестер Нотр-Дама. Всю свою жизнь она посвятила служению другим. В шестидесятые годы участвовала в марше за свободу в Сельме, штат Алабама. Она организовывала семинары по межрасовым отношениям для «Национальной католической конференции за межрасовую справедливость». Выступала против войны во Вьетнаме. А год назад премьер-министр Израиля Голда Меир вручила ей Медаль Государства Израиль за многолетнее содействие взаимопониманию между христианами и евреями. Основанный ею «Институт женщин сегодня» не только это, – сказала помощница, имея в виду семинар по написанию журналов, – в нем есть классы по обучению женщин их законным правам. И классы профессионального обучения рабочим специальностям. У сестры Трэкслер самые разные проекты.
Помощница улыбнулась.
– О ней ходит поговорка. Сестра Трэкслер похожа на ржавчину. Она никогда не отдыхает.
Когда сестра Маргарет Берк, психолог, начала консультировать женщин в окружной тюрьме, она и сестра Трэкслер иногда сравнивали записи о своих начинаниях, а также об отдельных заключенных. Патрисия Коломбо была естественной темой их разговоров.
– Когда я впервые о ней прочитала, – призналась сестра Трэкслер, – я была потрясена. Обвинения против нее были невероятными и немыслимыми.
– Да, – согласилась сестра Берк. – Жестокость преступления не умещается в голове.
– Честно говоря, мне подумалось, что если ее признают виновной, я вряд ли смогу ее простить, – призналась сестра Трэкслер.
– Случись такое с моими близкими, не знаю, смогла бы я с этим справиться. Патти просила о консультации?
– Нет, – сказала сестра Берк. – Я хотела бы, чтобы она ко мне обратилась, я хотела бы попытаться ей помочь. Если она виновата, то сейчас она несет невообразимое бремя.
– Вы хотите, чтобы я посоветовала ей обратиться к вам за консультацией? – предложила сестра Трэкслер. – Мы не близки, но она в моем семинаре по написанию дневников. Иногда мы болтаем.
Сестра Берк отказалась.
– Не стоит. Думаю, что в ее случае она скорее всего откажется от любого предложения помощи и включит все свои защитные механизмы. О помощи она должна попросить сама. Сначала она должна признаться самой себе, что помощь ей нужна, а потом она должна о ней попросить.
– Как вы думаете, она попросит? – спросила сестра Трэкслер.
– Да, думаю, попросит, – ответила сестра Берк после минутного раздумья. – На это ей потребуется время.
На это потребовалось тринадцать лет.
Когда сестра Берк увидела Патрисию Коломбо, проходящую через комнату для свиданий в исправительном центре Дуайт в 1989 году, она ее не узнала. Только после того как Патрисия открыла двери в маленький отдельный кабинет со стеклянным окном, сестра Берк поняла, что это она. Девушка из окружной тюрьмы была ребенком с детским лицом, а перед ней стояла женщина за тридцать с взглядом зэчки: пустым, жестким. Когда она вошла, сестра Берк улыбнулась и протянула руку.
– Что ж, Патти, мы наконец встретились. Как ты?
– Спасибо, сестра, я в порядке. Не могли бы вы не называть меня «Патти»? Я предпочитаю «Триш».
– Конечно. Когда ты перестала называться «Патти»?
Началось деликатное прощупывание.
– Несколько лет назад.
– Тебе больше не нравится имя «Патти»?
– Нет, терпеть его не могу. Я никому не позволяю называть меня «Патти».
– Понимаю.
Не потому ли, что Патти совершила убийство, а Триш не хотела брать на себя ответственность? Судья, вынесший приговор Патрисии, назвал ее «доктором Джекилом и мистером Хайдом». Возможно, его оценка была верна. Время покажет.
– Что ж, Триш, – сестра Берк сменила тему, – за эти годы я слышала о тебе много хорошего.
Патрисии подняла брови.
– Да? От кого?
– Тюремное сарафанное радио, – с хитринкой в глазах ответила монахиня. – Я не из туземцев, но барабаны слышу.
– Что обо мне говорят? – спросила Патрисия.
– Как хорошо у тебя идут дела, как ты приспособилась, как ты учишься – и в особенности как ты учишь здесь некоторых молодых, тех, кто даже читать не умеет. Это похвально.
– Я делаю это не ради похвалы, – спокойно сказала Патрисия.
Возникло легкое напряжение, поэтому сестра Берк свернула светскую беседу и подошла к цели визита.
– Я понимаю, – сказала она, – что тебе интересно изучить свое детство и юность, чтобы попытаться понять, как ты стала той, кем была в 1976 году.
– Да. Я пыталась сделать это сама, но, кажется, не могу с этим справиться. Я подумала, мне сможет помочь профессионалка.
– Понятно. Ты обсуждала этот вопрос с тюремным психологом?
– Нет, я не буду разговаривать с мозгоправом Департамента.
Она имела в виду Департамент исправительных учреждений.
– Могу я спросить почему?
– Во-первых, все, что заключенный говорит мозгоправу Департамента, не является конфиденциальным. Все, что ты сказала, попадает в твое тюремное досье, его может прочесть персонал, охрана, сотрудники отдела помощи заключенным, кто угодно. Во-вторых, персонал Департамента исправительных учреждений, включая психиатров и психологов, – преимущественно мужчины. Меньше всего мне надо, чтобы мои проблемы мне помогал решить другой мужчина.
– Насколько я понимаю, с тех пор, как ты здесь, ты не проходила психологического освидетельствования? – спросила сестра Берк.
– Только освидетельствование в первую неделю при поступлении сюда. Продолжалось оно минут пять.
– Ты знаешь его результаты?
– Конечно. Было решено, что я социопат и они не могут меня перевоспитать.
– Как ты к этому относишься?
Патрисия пожала плечами.
– С моим перевоспитанием они были правы, они не смогли бы меня перевоспитать и за миллион лет. Я перевоспитала себя сама.
– Тогда зачем тебе нужна я? – спокойно спросила сестра Берк.
– Чтобы узнать, как я попала в ситуацию, или состояние, или что-то еще, где мне понадобилось перевоспитываться. Я хочу знать, что со мной произошло в детстве, почему это произошло и что именно произошло.
– Ты говоришь о каком-то конкретном моменте своего детства?
– Да. В детстве меня насиловали. Я… я только начала это вспоминать…
– Понимаю, – кивнула сестра Берк. – Кто, Триш?
– Мой… мой отец.
В тот миг, когда Патрисия произнесла эти слова, в этот бесконечно малый миг времени сестра Берк уловила в голосе Патрисии легкую неуверенность.
В чем эта неуверенность, сестра Берк не знала. И сомневалась, знала ли сама Патрисия.
– Хочешь мне об этом рассказать?
– Сестра, я… хочу попробовать…