Клаус фон Донаньи
Национальные интересы. Некоторые положения для немецкой и европейской политики в эпоху глобальных потрясений

Полная версия

США как сверхдержава Запада

Наиболее значимой из великих держав для нас являются США, поскольку они доминируют в принятии решений на нашем континенте, руководствуясь своими национальными интересами. В отличие от Китая и России, США на сегодняшний день являются самой молодой страной среди современных мировых держав. Всего за одно поколение, с 1914 по 1945 год, они подчинили Западную Европу своей внешней политике, политике безопасности и организовали западный миропорядок в собственном понимании. В 1963 году, когда федеральный канцлер Аденауэр пожаловался Макджорджу Банди, советнику президента Кеннеди по безопасности, на проблемы лидерства в Европе в условиях франко-британского соперничества, тот ответил: «[…] ведущей державой в Европе в ближайшие 15 лет будет не Англия, не Франция и не Федеративная Республика, а США […]». Гордость Аденауэра за Европу была уязвлена, поскольку суждение Банди лишь укрепило его понимание того, что «[…] в основе американской политики в конечном итоге всегда лежит жесткий расчет национальных интересов, и что в интересах Европы развивать самостоятельность»^[1].

Хотя сегодня США вынуждены признать, что превосходящий их по численности населения Китай готовится лишить их лидирующей роли в мире, они вступают в это соревнование с большим перевесом. Из трех великих держав это единственная страна, население которой политически однородно. Возможно, это вызовет удивление, ведь США, будучи страной иммигрантов, собрали в своих границах расы и языки всего мира; но именно поэтому сепаратистские меньшинства у них сегодня отсутствуют. Все иммигранты, несмотря на этническое, религиозное и языковое разнообразие, чувствуют себя связанными только с одной нацией: американцев. В то же время коренные жители Северной Америки практически исчезли из современных США и поэтому не могут быть организованы как меньшинства. Когда в США возникают внутренние раздоры, то речь идет не о равенстве разных этнических и религиозных групп, как в Китае или России, а о равенстве в правах американцев разного цвета кожи или этнической принадлежности. Вот почему расизм является в США центральной проблемой, а этнический сепаратизм – нет.

От Китая и России США отличает и тот факт, что у США нет географических границ с сильными или враждебно настроенными соседями. На востоке и западе страну защищают два больших океана, в южной части американского полушария государства, по сути, признают превосходство США, на севере Канада – родственная англоязычная страна. США по-прежнему являются сильнейшей военной державой мира, чрезвычайно креативны в научном и культурном плане, обладают крупнейшими корпорациями и в то же время представляют собой значительную «мягкую силу» (soft power), как благодаря своему международному языку, английскому, так и благодаря электронным коммуникационным системам, которые сегодня лидируют в мире.

В европейском понимании конституция США не является демократической (по мнению отцов-основателей, она и не должна быть таковой!), но она стабильна и за двести тридцать лет пережила все кризисы. Однако именно эта прочность конституции имеет и фатальное следствие: негибкость политической системы. Конституция США священна и потому фактически не подлежит реформированию: на внесение поправок в нее должны согласиться три четверти штатов. Право на владение оружием закреплено в конституции и поэтому до сих пор не подлежало изменению. Сегодня США страдают еще и от того, что Палату представителей и треть Сената приходится избирать каждые два года, и эти постоянные выборы приводят к тому, что партии постоянно учитывают краткосрочные настроения избирателей. Президент Байден уже через год после вступления в должность вынужден думать о следующих выборах. Именно поэтому политика США так нестабильна, так ненадежна, что является серьезной проблемой для партнеров такой крупной державы.

Еще одно слабое место США – врожденная самоуверенность в том, что американцы – это «исключительная» нация, и отсюда – великая задача привести весь мир к своему, «американскому образу жизни». Однако связанная с этим убежденность в том, что в случае необходимости они вправе учить другие народы «демократии», в том числе с помощью военной силы, в конечном итоге привела к тому, что Стивен М. Уолт, профессор международных отношений Гарвардского университета, назвал The Hell of Good Intentions, «адом благих намерений»^[2]. По сути, этот путь провалился и стоил США огромных финансовых затрат и демократического содержания. В большинстве случаев они оставляли после себя не демократию и мир, а хаос, разруху и ожесточенные диктатуры. Намерения были позитивными, а результаты – нет. Уолт подводит сокрушительный итог: по его мнению, ни один из представителей этой «либеральной гегемонии» – ни Клинтон, ни Буш, ни Обама – не свободен от ответственности за основные ошибки американской внешней политики^[3].

Сегодня отношения США с двумя другими великими державами (Китаем и Россией) имеют для нас, европейцев, решающее значение. Ведь США доминируют в Европе с точки зрения внешней политики и политики безопасности, и на этой основе втягивают нас в свои конфликты с другими мировыми державами. США понимают свои интересы так: они не хотят, чтобы ЕС или Германия выстраивали отношения с Китаем или Россией в соответствии с собственными интересами, а хотят, чтобы ключевые решения принимали США. Но представляют ли США интересы Европы или Германии?

Тем не менее Европа – лишь одно из направлений, входящих в национальные интересы США; в настоящее время на первый план выходит Китай. В отношениях с ним решающую роль сегодня играют не гуманитарные соображения, а сохранение власти, геополитика и экономические интересы. Скрывать свои силовые интересы под гуманитарными аргументами для США – традиция, и она не должна вводить нас в заблуждение: интересы США всегда носят жесткий геополитический, экономический характер и глубоко укоренены в их понимании себя как «исключительной нации».

Именно поэтому Соединенные Штаты Америки с момента своего основания враждовали сами с собой: с одной стороны, они считали и считают, что их предназначение в том, чтобы распространять в других странах «свет свободы» и служить «славным обновителем мира». С другой стороны, даже государственный секретарь Джон Куинси Адамс (впоследствии президент в 1825–1829 годах) в своей речи в День независимости в 1821 году настаивал на том, что хотя симпатии Соединенных Штатов всегда будут на стороне тех, кто поддерживает флаги свободы, США тем не менее «не будут искать, каких бы монстров уничтожить». Они, США, хотя и «желают всего наилучшего свободе и независимости […], являются защитниками […] только самих себя». И если они откажутся от этого основополагающего принципа, то, продолжал Адамс, «перейдут от свободы к насилию»^[4]. Однако в XX веке эта сдерживающая установка больше не применялась!

Будучи государственным секретарем при президенте Монро, Адамс сформулировал основы доктрины Монро, которая первоначально постулировала интерес США к исключению любого прямого и косвенного влияния иностранных держав на всей территории Северной и Южной Америки. Но в течение XIX века США все больше осознавали себя как державу, которая, урегулировав споры с Францией, Испанией и Мексикой в Северной Америке и географически расширив свою государственность, сосредоточила свое внимание на возможной роли в мировой политике. Доктрина Монро начала распространяться и на позиции США как мировой державы при Теодоре Рузвельте, президенте с 1901 по 1909 год. Но теперь уже не только с точки зрения возможных угроз собственной безопасности, но все чаще с точки зрения собственной глобальной политической и имперской роли.

В связи с гегемонистской позицией и интересами США в Европе нельзя не обратить внимание на время, предшествующее Первой мировой войне, поскольку именно здесь находятся корни нынешнего значения США в Европе. В Германии даже опытные журналисты ведущих ежедневных газет до сих пор внушают, что США решительно изменили свою внешнюю политику только при президенте Трампе, а потом с удивлением обнаруживают, что президент Байден действует похожим образом. На мой взгляд, следует наконец признать, что империалистическая основа внешней политики США существует уже с XIX века. Аденауэр и де Голль поняли это очень рано. Ключевой фигурой в преддверии Первой мировой войны был Теодор Рузвельт, один из самых одаренных, разносторонних и интересных людей в истории США. Большой знаток истории, заинтересованный наблюдатель за развитием мировой политики, ТР, как его называли, рано осознал растущую мощь Германской империи по сравнению со слабеющим соперником, Великобританией. Хотя он и не был настроен против Германии, ТР четко позиционировал интересы США на стороне Великобритании, полагая, что «отношение Германии к нам делает ее единственной державой, которая может, с какой-то долей вероятности, вступить с нами в столкновение», и далее: «Германия – великая растущая держава; ее недостатки, так и достоинства […] настолько отличаются от наших, а [ее] амбиции в области внеевропейских дел настолько велики, что это может привести к столкновению с нами»^[5].

Поэтому неудивительно, что империалист Теодор Рузвельт с республиканской стороны вместе с сенатором Генри Кэботом Лоджем – старшим после начала Первой мировой войны в 1914 году стали движущей силой вступления США в войну против Германии по геополитическим соображениям. С его точки зрения, США должны были подготовиться к вступлению в мировую политику. В этой связи он назвал нерешительного президента Вудро Вильсона «беспринципным и физически трусливым демагогом» и обвинил его в неспособности понять «гордость страны»^[6]. Сам Вильсон, в свою очередь, рассматривал войну в Европе не столько как империалистическую возможность для США, сколько, в соответствии с миссионерской составляющей американской внешней политики, как еще одну возможность освободить «народы по всему миру от агрессии автократических сил»^[7].

О деталях, которые в конечном итоге привели к вступлению США в войну, написано достаточно исследований и докладов, и мне нет нужды их здесь пересказывать. Чтобы понять, как возникла сегодняшняя гегемония США в Европе и какими были и остаются американские интересы в Европе, важно помнить следующее: задолго до того, как в 1917 году Германская империя в порыве отчаяния попыталась прорвать удушающее кольцо британской голодной блокады в Атлантике с помощью неограниченной подводной войны, США уже отказались от своего нейтралитета. Историк Фостер Реа Даллес, двоюродный брат Джона Фостера Даллеса, ставшего впоследствии государственным секретарем США, пишет об этом в книге America’s Rise to World Power. 1898–1954: «Реальный нейтралитет был фактически отменен задолго до того, как Германия открыла неограниченную подводную войну. Хотя торговля с Центральными державами фактически прекратилась, США расширили свою экономическую помощь союзникам за счет растущего потока боеприпасов и продовольствия […] Если бы эта торговля была прекращена, союзники потеряли бы возможность продолжать войну. Сохранение доступа к этим жизненно важным американским поставкам поддерживало единственную надежду на окончательное поражение Германии»^[8]. Таким образом, становится очевидно, что даже во время Первой мировой войны США вмешивались в происходящее не из интереса к демократии в Европе и даже не из каких-либо гуманитарных соображений, а исключительно из геополитических интересов. Великобритания должна была быть сохранена, а ее власть передана США. В конце концов, во время войны Великобритания оказалась перед США в большом долгу.

Вновь и вновь проявляются противоречивые тенденции внешней политики США: империализм Теодора Рузвельта сочетался с оптимистическим миссионерством Вильсона, и вместе эти два направления стали той опасной смесью, которую США используют и по сей день. Не успела мировая война закончиться вмешательством США в 1918 году, как они увидели, что не в состоянии сами определять последствия войны в Европе, и оставили мир с Германией на откуп победителям. В этом отношении Вильсон был фигурой столь же роковой, сколь и трагической с точки зрения европейских интересов. Но это был не последний случай, когда США без колебаний покидали театр военных действий, за который взяли на себя ответственность.

Почему сегодня важно более подробно проследить исторический путь США к их нынешнему гегемонистскому положению в Европе? Не для того, чтобы возобновить дискуссию о том, кто виноват в войне, а потому, что США уже тогда были озабочены тем, чтобы добиться влияния в Европе через свои «особые отношения» с Великобританией. Таким был их истинный интерес в Европе с конца XIX века и таким он остается по сей день. В этом отношении геополитик и бывший советник президента Картера по безопасности Збигнев Бжезинский своим заявлением «Европа – важнейший геополитический плацдарм Америки на Евразийском континенте» охарактеризовал политику, уходящую своими корнями в XIX век^[9].

Беспокойство по поводу подъема Германии началось еще до 1914 года не только в США, но и в Англии, причем еще более интенсивно. В апреле 1904 года британский географ, профессор Оксфордского университета и директор Лондонской школы экономики Хэлфорд Дж. Маккиндер выступил в Королевском географическом обществе в Лондоне с докладом «Географический стержень истории» (The Geographical Pivot of History)^[10]. Его тезисы, которые широко обсуждались в руководящих кругах Лондона и Вашингтона и которые до сих пор остаются весьма влиятельными в политическом плане, сводились к следующему: последние 400 лет успешной европейской экспансии в мире были, в некотором смысле, «эпохой Колумба»: Европа распространилась по миру практически без сопротивления лишь потому, что в морях доминировали Великобритания и другие европейские государства. Однако и на этом Маккиндер делает акцент, именно на европейском континенте снова и снова велась успешная оборонительная борьба против неоднократных вторжений азиатских народов.

Маккиндер видит постоянную угрозу Европе с Востока и приходит к выводу, что в будущем важно продолжать геополитически доминировать над этим heartland (сердцем страны), который всегда противостоял натиску нападающих с Востока народов. Таким образом (а Маккиндер писал об этом в 1904 году!), суша становится важнее моря, сухопутная мощь – важнее морской, а для «[…] баланса сил [Россия является] стержнем […]»^[11]. Вывод Маккиндера заключался в том, что «если Германия вступит в союз с Россией», может возникнуть доминирующая в мире держава. В таком случае Западу потребуются «плацдармы» на европейском континенте для защиты восточно-сухопутной державы, с тем чтобы морские державы извне могли поддерживать остальную Европу, Францию и Италию в качестве союзников.

Геополитические соображения одного ученого? Нам, немцам, известен трагический эффект подобных книг и литературных тезисов. Ганс Гримм, писатель и публицист, в 1926 году написал роман «Народ без пространства» (Volk ohne Raum), вдохновивший Адольфа Гитлера на его военные авантюры в Восточной Европе. Сюда же следует отнести геополитические тезисы профессора Карла Хаусхофера «Мировая политика сегодня» (Weltpolitik von heute, 1934), посвященные его ученику Рудольфу Гессу, заместителю Адольфа Гитлера. По сей день американские политики упрямо ссылаются на Маккиндера, в том числе выдающийся и влиятельный геостратег Збигнев Бжезинский, который, как и Маккиндер, называл Европу the bridgehead^[12], плацдармом американской мировой державы.

В своей книге «Великая шахматная доска»^[13] Бжезинский писал: «В конечном счете эта Европа может стать решающим фактором для поддерживаемой [sponsored] Америкой более крупной евразийской структуры безопасности и сотрудничества […]. Но, прежде всего, Европа – это важнейший геополитический плацдарм Америки на евразийском континенте. Геостратегический интерес Америки к Европе огромен»^[14]. Разумеется, Бжезинский признает и проблематичность данной позиции: «В будущем Соединенным Штатам придется решать, как бороться с региональными коалициями, которые стремятся вытеснить Америку из Евразии и тем самым угрожают ее статусу мировой державы. Однако возникнут ли коалиции, готовые бросить вызов превосходству Америки, будет зависеть от того, насколько эффективно Соединенные Штаты станут решать описанную здесь центральную дилемму». Бжезинский с тревогой отмечает: «[…] наиболее опасным сценарием станет крупная коалиция между Китаем, Россией и, возможно, Ираном, «антигегемонистская» коалиция, объединенная не идеологией, а взаимодополняющими претензиями»^[15]. Сегодня мы должны признать, что в конечном итоге именно в результате фатальной политики США после окончания холодной войны возник этот союз России и Китая, которого Бжезинский опасался еще в 1997 году! Гельмут Шмидт был прав, когда сказал однажды, что к этой книге следует отнестись серьезно.

Европа должна, наконец, признаться самой себе: мы, европейцы, являемся объектом американских геополитических интересов и никогда не были настоящими союзниками, поскольку никогда не имели права голоса. С точки зрения государства и мировой державы США это вполне понятно и не вызывает нареканий – именно так мировые державы понимают и представляют свои национальные интересы в глобальной конкуренции. Но мы должны учитывать это в своей политике. Ведь даже после окончания Второй мировой войны в 1945 году национальные геополитические интересы США в Европе сталкивались не только с интересами Советского Союза, но и с важнейшими европейскими интересами.

Несмотря на опыт двух мировых войн и создание Организации Объединенных Наций, после 1945 года между двумя великими державами-победительницами возникли фундаментальные геополитические конфликты интересов и сохраняются в неизменном виде до сих пор. Хотят ли сегодня США поддерживать напряженность в отношениях с Россией ради своих внутриполитических интересов? Гарантирует ли это им «моральные» права на европейский плацдарм? Сейчас, ссылаясь на «сообщество ценностей», они пытаются втянуть Европу в свои властно-политические интересы по всему миру. Но серьезных попыток достичь баланса интересов с Россией в Европе США на самом деле никогда не предпринимали, за исключением вопросов вооружений. В мире, угрозам которого мы можем успешно противостоять только сообща, Европе необходим баланс интересов между Западом и Россией, в том числе и для того, чтобы в конечном итоге получить больше пространства для маневра. Интерес Европы – сотрудничество с Россией, а не вражда.

Соединенным Штатам нравится воспринимать себя в качестве защитной силы Европы. Так ли это на самом деле? В то время как Россия является непосредственным соседом ЕС, между Европой и США лежит Атлантический океан шириной около 5700 километров. Представляет ли Российская Федерация угрозу для США? Разумеется, нет. Способна ли она угрожать Берлину или Парижу? Теоретически, да. Существует ли такая угроза? США говорят о ней каждый день, но доказательств нет, поскольку присоединение Крыма, которое часто используется для обоснования военной угрозы восточным границам ЕС, было, как мы увидим, явно частным случаем. Или: несем ли мы ответственность за внутреннюю политику России? Способны ли мы на нее влиять? Должны ли политические пути Алексея Навального определять и пути нашей политики безопасности? Было бы это реалистичной целью в наших немецких и европейских интересах?

Что же толкает США занимать столь непримиримую позицию по отношению к России, несмотря на то что Вторая мировая война была выиграна с ее помощью? Почему США постоянно подогревают страх перед насильственной агрессией со стороны России, хотя большинство экспертов не могли увидеть такую опасность даже в годы холодной войны? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно подробнее остановиться на поразительных исторических подсказках, которые позволят нам лучше понять сегодняшние мотивы и интересы США. Ведь именно здесь, в политике США по отношению к России, кроется одно из решающих препятствий на пути европейского суверенитета и интересов Германии. Нам нужно научиться понимать и США!

Когда-то США и царская Россия были почти соседями. Азиатские переселенцы заняли регион, который сегодня называется Аляской, и эта территория стала частью царской империи. Но когда США силой оружия укрепили свое государство на североамериканском континенте с востока на запад, император Александр II испугался, что теперь США захватят Аляску, как ранее захватили Техас и Северную Мексику. Россия осознала, что ее положение в Северной Америке вряд ли будет прочным в военном отношении, и царь решил продать этот регион. В то время госсекретарь США Уильям Генри Сьюард искал возможности для дальнейшей экспансии США, ведь в военном отношении они практически закрепили североамериканский континент за собой.

Царь направил в Вашингтон дипломата Эдуарда Андреевича Стекля с предложением продать Аляску США за 7 миллионов долларов. Краткая попытка Вашингтона снизить цену до 5 миллионов долларов не увенчалась успехом, и в пятницу, 29 марта 1862 года, Стекль вновь отправился на встречу с американским госсекретарем и повторил предложение царя. Сьюард прервал свою вечернюю игру в карты, вызвал Самнера, председателя Комитета иностранных дел, и в одночасье сформулировал вместе с ним и Стеклем договор, который был парафирован и подписан уже на следующий день, в субботу! Аляска была завоевана за одни сутки и 7 миллионов долларов!^[16]

Для нас это важно и сегодня, поскольку в то время, когда Россия еще была географически близка к США, американская пресса недвусмысленно превозносила «дружеские отношения, которые, к счастью, существуют между США и Россией». Последующее одобрение договора Сенатом сопровождалось убеждением, что Россия является «старым и верным другом Соединенных Штатов»^[17]. Президент Томас Джефферсон в 1807 году так характеризовал императора Александра I: «Полагаю, нет более благородного человека, который бы с большим энтузиазмом радел за улучшение условий жизни, чем царь Александр I»^[18]. Такими были отношения до второй половины XIX века, когда геополитика Европы еще не докатилась до США.

Однако после приобретения Аляски настроение изменилось. Исследователь-путешественник Джордж Кеннан, дальний родственник великого дипломата Джорджа Ф. Кеннана, после первой экспедиции в Россию в 1882 году дал весьма положительные описания Царской империи. Но затем, после очередной поездки по России и глубокого религиозного прозрения в 1890-х годах, он резко осудил российскую политическую систему за массовые нарушения прав человека в Сибири. Прирожденный оратор, он путешествовал по США, рассказывая все более широкой аудитории о ситуации в «империи зла», России. Впоследствии большевистская революция и сталинская эпоха подтвердили эти впечатления, причем не только в США. Исследователь-путешественник и политический оратор Джордж Кеннан впервые почти в одиночку положил начало длительной смене настроений между Россией и США^[19].

Национальный менталитет всегда подпитывается географией и историей, которые формируются на этом фоне. А сход с исторического пути, как предписал Турции Ататюрк после 1924 года, не только труден, но и недолговечен, что подтверждает сегодня Эрдоган. Поэтому если сейчас Запад ожидает, что Си или Путин изменят свои формы правления, то это иллюзия, недооценка исторически сложившихся различий, и не столько вопрос добра и зла, сколько следствие исторической «зависимости от пути». Конечно, мы должны продолжать настаивать на соблюдении прав человека в России, поскольку страна как член ООН обязана это делать. Но с помощью санкций Россию не изменить, а демократии нужно время, чтобы создать свой фундамент и развиваться самостоятельно.

Очевидно, США не хотят этого понимать. Их многочисленные попытки навязать другим народам свою модель демократии, в том числе насильно, провалились по всем фронтам. Потуги перенести демократию собственного образца на другие государства с помощью экономических мер и санкций часто приводили к обратному результату и заканчивались укреплением авторитарных сил. К сожалению, ярким примером такого укрепления сегодня является Иран. И когда США в качестве положительного примера своей политики распространения демократии приводят Германию после 1945 года, то на деле это свидетельствует лишь о глубоком историческом невежестве: Германия избирала своего кайзера на протяжении сотен лет, в отличие, например, от Англии; достаточно внимательно прочитать ее Шекспира. В Германии в ее многочисленных мелких образованиях уже тогда имелись структуры правового государства, когда США еще не существовало. В империи при Вильгельме II Германия принимала активное парламентское участие, а Веймарская республика являлась примером демократии.

В конечном итоге она потерпела неудачу не столько из-за отсутствия демократических традиций, сколько из-за последствий Великой депрессии, начавшейся в США в 1929 году; ведь в 1928 году национал-социалисты набрали всего 2,6 % голосов. Надо лучше знать историю народов!