Дмитрий Володихин
Команда бесстрашных бойцов
В этом мире того, что хотелось бы нам,
Нет!
Мы верим, что можем его изменить?
Да!
(из репертуара рок-группы ДДТ)
ПРОЛОГ
Я видел тысячи миров. Я познал тьму и сражался с нею во всех ее обличиях – от самых изысканных до самых грубых. Я владею сотнями видов оружия и проник в тайны дюжины школ, практикующих тайные боевые искусства. Вот уже не один десяток веков мой бестелесный корабль «Отвага» бороздит волны призрачного океана, соединяющего миры. Символ Мирового древа, благородного клена, трепещет над мачтами и парусами, когда попутный ветер ласкает боевой штандарт корабля.
Мне ведомы истории об истинных чудовищах и необычных существах, живущих на пороге небытия, величайшие мудрецы и великие государи древности вели со мною неспешные беседы. Прекрасные женщины, раскрывали для меня тайны своего лона. Монахи услаждали мой слух ужасными повестями о коварстве снов и видений, а поэты посвящали моим странствиям сонеты.
Но сегодня я хочу рассказать о простых людях, смертных и уязвимых, умевших встретить беспощадного врага лицом к лицу и не отступить, зная, что пришел их смертный час, а гибель, подобного хищному зверю, идет по их следу, алчно раздувая ноздри. В груди каждого из них билось сердце из плоти и крови, но они были столь бесстрашны и столь яростны, будто вечные машины, откованные кузнечными молотами из раскаленной стали, заменили им сердца.
Это были простые люди, однако они сражались и гибли подобно титаническим существам.
Они выбрали путь, который не под силу даже мне…
ИСТОРИЯ ПЕРВАЯ
ОХОТА НА МАГА
Remember hara mambooroo!
(Из репертуара Макса Покровского)
Глава 1
Пещера Красного Дракона
2055-й год
Юго-Запад Москвы, ничейные земли
Команда генерала Дани, Гвоздь, Гвидон и Гваддэ
Сон – самое предательское время в жизни человека. Скольких достойных людей убили во сне! Сколько храбрецов сошло с ума, поскольку им по многу дней не давали заснуть.
Поэтому Тэйки старалась обезопасить себя на все сто. Во-первых, она всегда спала в одиночестве и никогда никому не показывала Пещеру Красного Дракона – так она называла свое жилище. Во-вторых, она старалась не спать нигде, кроме своего дома. Даже когда Тэйки занималась с кем-нибудь любовью до изнеможения и после этого едва-едва способна была двигать руками и ногами, она упрямо собирала волю в кулак, поднималась с очередной горизонтальной поверхности и отправлялась домой. В-третьих, она не поскупилась и отдала угрюмому Гвоздю двенадцать банок консервов – настоящий капитал по нынешним временам! – за то, чтобы он наладил ей две системы сигнализации: внешнюю, с круглосуточным наблюдением через камеры, и внутреннюю, с четырьмя наборами тест-контроля. Еще Тэйки дала Гвоздю потрогать свою грудь и получила от него взамен два элемента питания, чуть ли не вечных, по его словам. В-четвертых, ее ложе окружала нитка магических бус. Бусы, по идее, должны были предупредить ее о приближении гоблина – любой разновидности! – а также оборотня, вредоносного фантома или человеческого мага из Подземного Круга. О, эти ребята-подземники умеют говорить сладко, умеют прикидываться белыми и пушистыми, но доверять им не стоит. Вот и Даня говорит то же самое, а он хоть и гад, но не глупый гад…
Наконец, Тэйки никогда не ложилась спать полностью раздетой и безоружной. Она хотела быть сильной, а это значит: не надо оставлять слабости ни единой лазейки. На груди у нее всегда был Лучший Друг – верный нож, остро наточенный и смертоносный. Рукоять его сработана была специально под руку Тэйки и украшена маленькой серебряной пластиной с японским иероглифом, обозначающим дракона. Лучший Друг покоился в ножнах, висящих на прочном кожаном ремешке.
Если Тэйки хотела сблизиться с мужчиной, она перекидывала ножны с Лучшим Другом за спину, но никогда не снимала их.
Рядом с ложем всегда лежали меч и старинный пистолет ТТ. Тэйки мечтала о настоящей японской катане, мече, которым сражались ее предки… Но она всю жизнь, сколько себя помнила, прожила в Москве, и меч – прямой тяжелый тесак из рессорной стали – сделали местные умельцы. Впрочем, Тэйки отчасти примирилась с отсутствие катаны, дав мечу имя Атари: «Угроза-убить-следующим-ходом». Пистолет должен был довольствоваться более скромным именем. Его Тэйки назвала Йосэ: «Последняя стадия игры».
Тэйки приучила себя прощаться со сновидениями моментально, менее чем за секунду. Если беда посетит ее жилище, слишком долгое пробуждение может стоить жизни…
Поэтому, когда токер вонзил в ее сны холодное щупальце звонка, она простилась с реальностью иных планов без сожаления. Жить надо здесь и сейчас.
– Это я, – услышала она негромкий и уверенный голос Дани. – Надеюсь, ты выспалась.
– Какая разница.
– Через двадцать минут у гаража общий сбор. Ты поняла?
– За дуру меня держишь?
– Вот и хорошо, что поняла, Тэйкемия…
Даня отключился. Он любил называть ее полным именем.
Это имя было получено ею пятнадцать лет назад, при рождении. Через три или четыре года вокруг девочки не осталось людей, которые могли бы расшифровать значение слова «Тэйкемия» или хотя бы разъяснить, точно ли это имя, или всё же фамилия… Из ее родителей кто-то был японцем (японкой?), а кто-то русским (русской?). Оба погибли. Умерли. Исчезли. Растворились. Она их совершенно не помнила. Как раз в тот момент, когда родители куда-то пропали, у нее начался «железный век». Некоторое время она питалась тем, что могла отыскать на помойке, или тем, что ловила и убивала собственными руками. Потом у нее появился хозяин из верных защитников, продавший Тэйки довольно быстро по причине полной ее бесполезности. Второй хозяин сумел заставить ее работать, однако через несколько лет захотел от Тэйки большего и очень быстро продал девочку за строптивость. Третьего хозяина она терпела на протяжении года, а потом зарезала, и никогда впоследствии не жалела об этом… У нее было слишком много проблем и слишком мало стимулов, чтобы утруждать себя запоминанием всех частностей детства. Тэйки с удовольствием забыла бы кое-что… На этом фоне родители побыли некоторое время приятной мелочью из прошлого, а потом покинули ее память. Впрочем, они оставили ей в наследство кое-что небесполезное. Во-первых, русский язык – насколько его могла знать и понимать маленькая девочка. Во всяком случае, искусству чтения Тэйки научилась лишь годам к одиннадцати. Во-вторых, ошметки японского, отдельные иероглифы… Значение слов «тэ» и «иена» было открыто для нее, значение слов «ками», «васаби» и «аматэрасу» – закрыто, а значение слов «токио» и «хоккайдо» не имело смысла: и то, и другое уже не существовало. После десяти лет сиротской жизни Тэйки узнала новые слова: «катана» и «самурай»; они ей понравились.
Еще девочка располагала Лучшим Другом, и точно знала: нож ей тоже достался по наследству. Он-то и оказался самым ценным из всего. Дважды Тэйки меняла Лучшему Другу рукоятку, пока не убедилась в полном ее совершенстве. Частички крови третьего хозяина, злого и беспощадного человека, остались на лезвии… как и частички крови многих других людей.
Через пять минут Тэйки покинула Пещеру Красного Дракона.
Глава 2
Не совсем человек
Немо, принявший звонок от генерала Дани на минуту раньше нее, уже двигался по городу к назначенной точке встречи.
Он был одет в серый комбинезон и серые полусапоги. На голове Немо красовалась армейская каска, обшитая серой тканью. Внутренняя сторона каски скрывала электронный арсенал стоимостью в три вездехода или в один блок очень запретной биоэлектроники, каковой был отдан Гвоздю за его великое искусство. «Арсенал» мог быть подключен к мозгу Немо посредством разъемов, встроенных в титановую коробку, заменявшую ему череп. Впрочем, это чудо инженерии умельцы, монтировавшие его четыре года назад, скрыли под слоем почти настоящей человеческой кожи и почти настоящей человеческой плоти… Глаза, правда, Немо сохранил собственные – тогда, в жестокой драке за берлогу на Хорошевке, унесшую жизнь генерала Крохи, лицо рыжей Кати и фрагмент настоящего, «природного» черепа Немо. Теперь его мимика могла бы показаться стороннему наблюдателю бедной. На самом же деле никакой мимики не осталось, одна сплошная иллюзия… Немо был бледен, тонкогуб, вял в движениях. Псевдоплоть на голове покрывали жесткие черные волосы, чуть кудрявившиеся. Правильные, «титановые» черты лица – прямой нос, «мужественный» подбородок, высокий лоб, – позволяли назвать его красивым, хотя подобная красота, скорее, присуща статуям, чем живым людям.
Арсенал в данный момент подключен не был.
Помимо него, тело Немо оснастили железякой попроще: левая рука его представляла собой стальной протез, упрятанный под тонким слоем биоимитатора (кожа, мясо, ногти – все очень похоже на настоящие, человеческие) и работавший от источника питания, который следовало менять не чаще, чем раз в три года. Подкожные кабели связывали протез с содержимым титановой коробки. В случае необходимости Немо имел возможность подключиться к любому пирожку с электронной начинкой, надорвав псевдокожу на подушечке пальца… В случае необходимости иного рода, он легко пробивал кулаком кирпичные стены.
На другой руке Немо носил браслет: семь серебряных цепочек и скрепляющее их изображение лабиринта, у которого нет выхода. Когда ему требовалось как следует поразмыслить, он принимался поглаживать браслет, и мысли сейчас же устремлялись в нужное русло.
Немо терпеть не мог мотоциклы, авиетки, магические вихри, дрессированных оборотней и прочие способы передвижения, относительно безопасные в Великом Городе. Ему нравился самый опасный способ – на своих двоих. Немо предпочитал, чтобы все вокруг изменялось медленно. Он умел думать, говорить, передвигаться и драться очень быстро, но все это давалось ему путем преодоления «ментальной боли». Так он назвал состояние, когда ум заходит за разум, сознание превращается в дюжину самостоятельных, борющихся друг с другом хаосов и порядков, а содержимое титановой коробки криком кричит от ужаса на пороге превращения в безликое ничто… Ему требовались длительные периоды отдыха от таких моментов, и Немо всегда лежал, если можно было одно из трех: сидеть, стоять или лежать, и еще Немо всегда еле-еле передвигал ноги, если можно было одно из трех: еле-еле передвигать ноги, идти быстрым шагом или бежать.
Вот и теперь Немо без особой спешки выбрался из бывшего тира бывшего первого гуманитарного корпуса бывшего МГУ, а ныне системы полузатопленных подвалов, воспользовался системой наблюдения работы все того же великого мастера Гвоздя, чтобы убедиться в полной безопасности подъема на поверхность, открыл люк, поплутал по завалам, образовавшимся очень давно – с дюжину лет назад – из могучего одиннадцатиэтажного здания, и вышел на вольный воздух проспекта Вернадского. Здесь, у окраины территории, в древности принадлежавшей университетскому городку, в беспорядке валялись гранитные глыбы, вырванные артиллерийским огнем последних защитников МГУ из мемориала с вечным огнем. Здесь же валялся абстрактно-угловатый юноша из потемневшего от времени камня: его снесло с фасада первого гуманитарного корпуса – видимо, случайный снаряд ударил по касательной… У наводчиков дрожали руки, хотя это и были отчаянно смелые люди. Им предстояло через несколько часов стать пищей для дружины сиятельного кагана Гаггэ. Они ею и стали… те, кто остался в живых.
Бывший детский театр превратился в бесформенный ком строительных материалов, сплавленных друг с другом волной магического пламени. Вместо цирка зияла воронка двухсотметрового диаметра. Всхолмье, образовавшееся рядом, там, где раньше были детские аттракционы, поросло Черной Проволокой – то ли растением, то ли животным, очень похожим на растение. Черная Проволока с редким постоянством истребляла птиц, иногда поливала ядом оборотней, но к людям оставалась индифферентной. Она пришла сюда из мира Багнадоф и чувствовала себя на Земле неуютно… Лишь небольшая полоса прежнего проспекта Вернадского, начиная от прежнего Метромоста прежней станции метро «Университет», по счастливому стечению обстоятельств сохранилась почти в первозданном виде. Две полосы темного асфальта, хотя и растрескавшегося, раздвинутого побегами растений – земных и не очень – все еще связывали берег Москва-реки с пристанью подземных кораблей…
Немо добрался до асфальта и зашагал, насвистывая, к месту встречи, назначенному генералом Даней.
Если бы его спросили: что такое проспект Вернадского? что такое цирк? что такое детский театр? что такое Метромост? Он бы ответил: «Не знаю. Не знаю. Не знаю. Не знаю». Ему было шестнадцать, и он родился на те же шестнадцать лет позже проклятого 2030-го, когда какой-то безмозглый вонючий оккультист, вместо того, чтобы насладиться безобидным странствием по миру снов, лучшему курорту преисподней, спьяну вызвал его сюда, к себе домой. Метромост Немо еще застал. Он бы помнил его, если бы помнил хоть что-то, предшествовавшее десятому августа 2051-го. Но тот горячий денек на Хорошевке лишил его всей памяти, помимо нескольких ярких, ни с чем не сшитых лоскутков… Вся его жизнь сосредоточилась на пятачке из четырех последних лет и примерно четырех же не прожитых еще минут.
Когда Немо вправляли мозги, Даня услышал от инженер-хирурга, большого спеца в своем деле и конченного нарка:
– Если ему оставить собственные извилины, ваш парень будет пускать слюни и бубукать вроде хренова младенца. Если сунуть ему в башку железяки и провода, он станет психом с опасными вывихами. Если… короче, у меня есть вытяжка из железы внутренней секреции настоящего гоблинского истребителя магов… и я… конечно с твоего разрешения…
– Кем он станет?
– Умным парнем. Крутым парнем. Только не совсем человеком.
– Я не люблю этой дряни, люди должны оставаться людьми, а чужих следует убивать. Сколько увидел – столько убил.
– Да-а-а-а… Но… Он не будет чужаком. Пригрейте его, как котенка, и он будет нашим. То есть… вашим. Почти нормальным.
Даня потер переносицу.
– Выражайся яснее. Я все еще не возьму в толк, о чем это ты.
– Генерал! Либо твой парень – овощ, либо – буйный, либо – козырная карта в колоде. Но в последнем случае вы должны его сделать младшеньким братишкой. Или вроде того.
Даня сказал:
– Давай, делай. Рискнем.
А сам подумал: «Младшенький братишка! И это Серж Костолом!»
Разумеется, Немо ничего не знал ни о разговоре генерала с инженер-хирургом, ни о мыслях Дани. Все, что от него осталось, было в тот момент намного тупее овоща и намного менее восприимчиво к человеческим разговорам, нежели дубовая колода для мясницкой работы…
Он очнулся никем, получил от команды имя Немо и целых полгода учился быть похожим на обычных людей. По прошествии шести месяцев, он уже не пытался выдать все десять равно вероятных ответов, вспыхивавших в его сознании в готовом виде, если ему кто-нибудь задавал вопрос. Он уже не пытался сказать: «Приятного аппетита», – поев и помыв миску. Он уже не пытался ругать людей за драку, которая неминуемо произойдет между ними через пару минут.
Сознание Немо лишено было человеческого восприятия времени. Точка «сейчас» размазывалась для него на срок приблизительно от шести до тринадцати минут – в зависимости от времени дня, погоды и степени сытости. Чаще всего, это было восемь минут… Иными словами, четыре минуты того, что с ним уже произошло, плюс миг нормального человеческого «сейчас», плюс еще четыре минуты ближайшего будущего, абсолютно закрытого для всех остальных.
– Здравствуй, Тэйки. Рад тебя видеть, – произнес Немо вполголоса.
…Именно он рассказал команде, почему гоблинские маги в 30-х и 40-х запросто опережали человеческих и почти всегда выходили победителями из столкновений любого статуса. Он вообще многое объяснил. Катя, например, помнила те незапамятно давние времена, аж четверть века назад, когда с гоблинской провинцией, оторвавшейся от материнского мира Багнадоф, пытались бороться с помощью танков, самолетов, ядерных зарядов… А воинство провинции, все еще свежее, многочисленное и не отравленное миазмами техногенной Земли, наверное, смеялось над человеческими военачальниками как над малыми детьми. Танками – ха-ха! – против Жезла Покоя! Стратеги – ха-ха! – против мажьего прайда низшего градуса! Маршалы не успевали как следует придумать, где им наносить очередной контрудар, а карты местности, необходимые им для полу-родившегося замысла, к тому времени уже рассыпались в прах…
– Привет, Немо. Опять я застала тебя врасплох. Смотри, попадешься кому-нибудь не такому ласковому, как я – и ага!
– Здравствуй Тэйки. Рад тебя видеть, – повторил Немо.
Тэйки жила рядышком – в каменном сарае с круглым куполом. Этот сарай, по ее словам, раньше называли обсерваторией, и отсюда наблюдали за звездами. Зачем? Скорей всего, тогда знали – зачем, а потом забыли. Еще там стояли всяческие научные аппараты, почти как в лабораториях у Подземного Круга или у Секретного войска. Или даже как у Гвоздя. Потом научных аппаратов не стало. Наверное, их украли или… опять же украли. Тэйки разрисовала купол из пульверизатора: глубокая синь и звезды, звезды, звезды… целый океан звезд. Посередине сарая она поставила высокий стол – свое «ложе». Тут она любовалась звездами, а потом засыпала. Тэйки как-то сказала: «Я напоминаю на этом столе, во-первых, астронома. Это, если ты не знаешь, тот, кто раньше смотрел на звезды. И, во-вторых, жертву – только подойти и перерезать горло. Но никто никогда не сможет перерезать мне горло». Запущенный сад вокруг жилища Тэйки, развалины, да еще большое болото со светящимися гнилушками когда-то назывались длинно и непонятно: «астрономическинститут». Или вроде того. Тэйки никогда не показывала свое жилище, но рассказывала о нем часто.
Ее присутствие было приятным. Ее голос. Ее аромат. Ее обнаженные белые руки, к которым не приставал загар, и только легкое японское золото разлилось по коже рассветной водицей. Ее алые шорты. Ее алая футболка. Ее алые бутсы. Ее алые, коротко стриженые волосы. Рукоять меча, маячившая за спиной прекрасной девушки Тэйки. Высокой, худенькой, почти безгрудой; по виду – так и вовсе невесомой, не тяжелее мотылька, и в то же время страшной, когда приходило время наносить удары. Еще ему нравилось, что эта девушка точно так же, как и он сам, любила самый опасный способ передвижения по Великому Городу.
– Я не правильно сказал, Тэйки. Я счастлив видеть тебя.
Она рассмеялась.
– Не шути так, парень. А то ведь и замуж пригласишь – как в старые добрые времена.
«Старых добрых времен» он не помнил.
– Старые добрые времена я не помню. Замуж приглашу, если хочешь. Но ты не захочешь.
– Откуда ты знаешь? А вдруг я… Ах, ну да. Но я может быть, приглашу тебе не в следующие четыре минуты, а когда-нибудь потом, потом… совсем потом.
Некоторые странности не совсем человеческого сознания Немо объяснить мог. А некоторые – не мог. Вероятность доброго исхода «совсем потом» составляла 0,087376 процента. А почему так – он и сам не знал. То, что меньше одной десятой процента, относится не к реальности. К мечте. К мирам воздушным, к планам зыбким… Все это ни к чему Немо.
Жить надо здесь и сейчас.
Летний ветерок поднимал пыль с асфальта, цвели одинокие яблони, волнами кланялась ветру Черная Проволока, небо снисходительно улыбалось, поигрывая кучевыми ямочками на нежно-голубых щеках.
Ласку природы Немо понимал. Ветер, небо и яблони он благодарил про себя.
Вообще, ласка – любая – приближала его к людям, как ничто другое. Катя позволяла класть голову ей на колени и так дремать. Даже если он дремал часами! Генерал Даня удостаивал Немо рукопожатия и улыбки, а это дорогого стоит, ведь он был в команде за старшего. А сказочная девушка Тэйки была с ним близка. Всего один раз, год назад. И никогда не любила… Просто сделала королевский подарок.
– Впрочем, Немо, дружок, ты знаешь, что говорит мне Катя?
Он, конечно, знал, что говорит ей Катя, и что Катя права, и что ее правота ни черта не значит. Но Немо относился к женщинам – ко всем, которых не надо было убивать, – как к очень хрупким вещицам. Чуть-чуть грубости или невнимания – глядь, а вещица-то разбилась. Поэтому он не стал рассказывать Тэйки о своем знании.
– А Катя, между прочим, рассказывает мне про твое тело. Это ведь тело шестнадцатилетнего бугая. Причем такого бугая, который уже в двенадцать лет был размером с динозавра… просто зверь какой-то!
Даня тоже говорил: «Зверь. Костолом. Уникум». Это хорошо или плохо?
– Допустим, был, Тэйки. Откуда мне знать?
– Ну да. Знать тебе неоткуда. Зато теперь ты – кто? Четырехлетний малыш. Голопуз. Шелупонь. Эт-то меня смущает…
Тэйки погладила его по щеке. Немо со стыдом почувствовал, что краснеет.
Наконец они добрались до места. Четверть века назад тут был выход станции метро «Университет». Проспект Вернадского обходил ее стороной и свободно тек в сторону Кольцевой автодороги. Теперь его течение прерывалось беспорядочными нагромождениями развалин – до самого горизонта. Площадь перед самой метростанцией превратилась в «стеклянную заводь»: когда-то асфальт превратился в молочно-белую жидкость, а потом застыл, и покой его был нерушим, поскольку полупрозрачную, стеклянистую субстанцию, заменившую старый добрый асфальт, не брал ни один инструмент. Посреди заводи застыл тяжелый танк, обугленный и обобранный. Конечно, все полезное сноровистые люди сняли с мертвого гиганта в первые же несколько дней его посмертья.
Гоблинов и Войско Верных помощников очень интересовали широкие проспекты московского юга: по ним в центр Великого Города, давно и прочно занятый народом кагана, шли караваны с хлебом, мясом, солью, вещами, фуражом. В обратную сторону отправлялись караваны с оружием, лекарствами и заряженными магическими артефактами. Но бывший Ленинский проспект был искалечен многократными бомбардировками, бывший проспект Вернадского – покрыт многоэтажным ковром развалин, а бывший Мичуринский проспект превратился в череду котлованов и терриконов. И здесь, на Юго-Западе, раскинулись Ничьи земли, вольные и безопасные настолько, насколько каждый из местных жителей был в данный конкретный момент сыт.
Немо и Тэйки интересовал потаенный вход в подземное царство метро. Они отыскали его по приметам, известным только их команде. Вошли. Задраили за собой люк. Тьма обступила их со всех сторон. Наконец, откуда-то снизу, раздался голос Кати:
– Мальчики и девочки! Подождите-ка, сей секунд я вас встречу.
