Клиффорд Саймак
Все ловушки Земли
И я вдруг поймал себя на том, что размышляю о них без прежнего вожделения.
Ну так и черт с ними! Человеческий черт. Плевать я хотел и на деньги, и на омаров, и на то, что они со мной сделали, и на утраченную мною человечность. Почему бы не допустить, что все к лучшему: не получив такой организм, не смог бы я существовать на этой планете…
Я со всем душевным ожесточением сопротивлялся накатившему великому безразличию. «Что ж, вы неплохо поработали, – мысленно обратился я к подлым ракам. – Сбросили с доски опасную фигуру, избавились от потенциального эксплуататора, на которого иначе пришлось бы горбатиться до седьмого пота. И создали экспериментальную модель новой формы жизни… Вы же давно об этом мечтали, правда? Мечтали, но так и не рискнули попробовать с кем-нибудь из своих. Все ждали, когда к вам пожалует чужак. И теперь будете непрестанно наблюдать за мной, выявлять изъяны и просчеты, чтобы когда-нибудь создать усовершенствованный организм».
Конечно, никто не доносил до меня этот факт, он просто лежал, совершенно голый, на поверхности моего сознания, словно был со мной с самого начала, – горькая правда о том, что я всего лишь экспериментальная модель.
У меня украли человечность, да так ловко, так скрытно, что я об этом не подозревал до самого конца, когда уже ничего не исправить. Взамен я получил великое безразличие – качество, которое они, должно быть, считают венцом своего творения…
Меня объяла паника, и я бросился на поиски – рылся в собственном разуме, как охотящийся на суслика пес. Надеялся, что где-то в глубине осталось что-то человеческое. Все глубже погружался в недра сознания, вынюхивал в нем тайники – и наконец нашел! На самом дне в кромешном мраке лежал жалкий клочок прежнего меня, такой знакомый, такой родной, – будь у меня руки, я бы сжал его в страстных объятьях и обрел с ним греховное утешение.
Я нашел ненависть.
Моя ненависть сильна, ее не так-то просто убить. Она не дала себя выкорчевать. Все еще цепко держится корнями.
Я все же обнял ее – мысленно – как старого друга, сжал, как привычное надежное оружие. Мелькнула смутная догадка, что омары просто дали маху, – возможно, у них не существует такого явления, как ненависть, и тому, что они сделали со мной, было много причин, кроме одной-единственной – защититься от моей мести.
Значит, теперь у меня есть преимущество, о котором они даже не догадываются. Ненависть к омарам дает мне цель: я буду ждать, надеяться и планировать, и никакой срок не покажется слишком длинным, если в конце его свершится отмщение.
У меня отняли мое тело, мои устремления, почти всю мою человеческую сущность. Перекроили сознание, вложили в него другие понятия и представления. Перехитрили меня по всем статьям, кроме одной – той, по которой, сами о том не подозревая, они перехитрили сами себя. Возможно, они все-таки обнаружили во мне ненависть, но сочли ее пустяковым изъяном биохимии. Сказал же тот омар: я плохо собран. Но не так уж важно, ошибка это или недосмотр. Важно, что теперь их эксперимент обречен на провал.
Человек, в котором сохранилась толика ненависти, никогда не потеряет полностью связь с человеческим.
Я держался за свою ненависть и чувствовал, как она остывает. Ледяная ненависть – самая сильная, самая надежная. Она ведет тебя, подстегивает, ни на миг не оставляя в покое. Жгучая ненависть быстро угаснет, а ледяная никуда не денется; она всегда в твоем сердце и во всех потрохах; она постоянно будоражит твой разум и заставляет сжиматься кулаки, даже когда некого бить.
Нет у меня кулаков, подумал я. Вообще нет рук. Я всего лишь покрытый броней овоид с дурацкими гусеничьими ножками и торчащими глазными стебельками.
И тут будто включился внутри меня биологический компьютер, и в сознание потекли данные обо мне – очень медленно, аккуратно, чтобы не ошеломить меня, не перегрузить.
Я узнал кое-что о руках.
Еще какое-то время я не смогу ими пользоваться. Но они уже есть, формируются под панцирем и в свое время выберутся на свободу. Случится это после линьки. И не только руками я обзаведусь – будут и другие придатки, и новые чувства, и дополнительные возможности; я уже смутно вижу их в тумане будущего. Насчет рук уверен только потому, что они мне не в диковинку. Руки у меня уже были, я знаю, как ими пользоваться.
Чего нельзя сказать о прочих ожидаемых новшествах. Но я и с ними разберусь, дайте только срок. Досконально изучу себя – опытный образец организма, тщательно сконструированного омарами с целью когда-нибудь самим обзавестись такими же превосходными телами.
Нет сомнений, что создать идеальное тело туземцы задумали давно. И они на славу поработали мозгами, все просчитали, учли все нюансы. А теперь я возьму их планы и расчеты, их светлые надежды и грязные комбинации – возьму да и запихну им же в глотку! Вот заполучу руки, новые чувства и бог знает что еще – и сразу же разберусь с негодяями.
Мне уже не вернуться в человеческий мир – к женщинам, деньгам, еде и выпивке. Но все это больше без надобности. Да если не кривить душой, по-настоящему я во всем этом и не нуждался никогда. Единственное, без чего не мог обойтись, и единственное, к чему у меня осталась тяга, – это чистая справедливость. Я должен поквитаться с теми, кто втоптал меня в грязь. Они еще проклянут тот день, когда вылупились из икры.
Я теперь не тот, что прежде, и я изменюсь еще больше. В конце концов у меня останется только одно человеческое свойство. Но оно важное – нет для меня ничего важнее, – и оно дает мне небывалые силы.
Это свойство родилось в незапамятные времена. Безвестный примат, недавно обретший коварство, спасающее в джунглях получше когтей и зубов, однажды взъярился по какому-то поводу – и впервые не дал ярости сойти на нет, а лишь дал ей остыть, закрепиться в памяти, затаиться в душе; и терпеливо холил и лелеял ее; и ярость переросла в стойкую ненависть. Еще до того, как по земле зашагал австралопитек, у той злобной мелкой ветви приматов сформировалась тяга к мести. Свет еще не видывал столь опасных тварей.
Это свойство не подведет меня. Оно даст мне цель в жизни. А еще какое-никакое достоинство и самоуважение.
Биохимический компьютер вбросил в мозг новую порцию информации. Тысяча лет, сказал он. Тысяча лет до линьки. Тысяча лет ожидания.
Десять веков, тридцать человеческих поколений. Немалый срок. За тысячу лет успевали родиться и умереть империи, а еще через тысячу стиралась память о них. За тысячу лет я успею все досконально продумать, составить план, укрепить свою ненависть, открыть в себе и изучить все до единой способности, которые после линьки обязательно поднимутся на новый уровень.
Да, нужен безупречный план. Мне мало примитивной мести. Туземцев не ждет быстрая расправа, не будет им истязаний и убийств. Когда придет мой час, смерть станет для них наивысшим из благ, физическая пытка – мелким неудобством. И конечно, они не отделаются каторжным трудом – какой смысл эксплуатировать их, если они сами лишили меня потребности в ресурсах своей планеты? Останься у меня эта потребность, естественная человеческая алчность удержала бы мою карающую длань. Теперь же ничто не помешает мне обрушить ад на головы туземцев.
Я расквитаюсь с вами, негодяи. Тут мне в помощь холодный, трезвый, терпеливый расчет. Никакой ярости. Никакой спешки. И никакой милости! Милость – человеческая слабость, она нужна людям как противовес беспощадности; но нет во мне больше этого равновесия, осталась одна лишь ненависть.
Я еще не знаю, как свершится моя месть. Узнаю только после линьки, когда обрету новые возможности и определю их границы. Но в одном уверен уже сейчас: каждый туземец проживет свой век в неизбывном ужасе. Напрасно будет он искать укрытие от моего террора. Каждый новый день принесет ему новые страсти, и ни на миг не расслабятся его нервы, и измученная душа, едва выбравшись из пяток, с истошным визгом умчится туда вдругорядь. Изредка он будет получать слабенькую надежду на избавление – и как же умножатся его страдания, когда эта надежда рухнет! А я, глядя, как он мечется в панике и нигде не находит спасения, и внемля его воплям ужаса, но не мольбам о пощаде, – я со всей гуманностью позабочусь о том, чтобы он подольше оставался жив и не терял способности страдать.
Конечно, не о каком-то конкретном туземце речь, а обо всем этом гнусном племени. Уж я возьму свое сполна, я не буду знать усталости! Ненависть моя ненасытна! Мечта о мести вдохнула в меня энергию. Теперь это цель всей моей жизни – вместо всех тех, что были безжалостно отняты. Последний клочок человеческой сущности, который мне удалось сберечь, и я ни за что не поступлюсь этим сокровищем.
Тысяча лет… Падут империи, изменятся технологии, религии примут новые формы, подвергнутся переоценке социальные устои, расцветут и увянут идеи, звезды чуть приблизятся к своей смерти, фотон пролетит частичку пути через Галактику. Разум содрогнется, пытаясь осознать столь огромный срок.
Разум человека, но не мой. Меня не страшит тысячелетнее ожидание. Я изучу туземца, как бактерию под микроскопом. Выясню его жизненные цели, постигну его философию. Узнаю, как можно лишить его всего этого. И вместо того, что туземцу дорого и мило, он получит то, что будет вечно внушать ему ужас и отвращение. И каждая минута его страданий доставит мне несказанное счастье.
Я могу подождать. Спешить мне некуда.
Овеваемый прохладным и ласковым ветерком чужого мира, Чарли Тьерни лежит и поглощает солнечный свет. Он вспоминает разные события, мысленно воспроизводит их вновь и вновь, и от этого его ум с каждой минутой становится все острее. Он цепляется за последние крохи своей человечности, за ценнейший дар, полученный от предков-обезьян: тягу к убийству, к причинению страданий, к бесконечной мести.
Его спасение – в ненависти. Ненависть не позволит ему пасть духом, лучше любых пут или оков удержит от самогубительного буйства.
Омары, обитатели нор, учитывали это, когда превращали землянина в гусеницу. Чарли Тьерни должен продержаться тысячу лет, чтобы они смогли убедиться в успехе эксперимента, в живучести своего творения. Но если не оставить ему ничего, кроме понимания своей абсолютной беспомощности и невозможности вернуться в мир людей, он, чего доброго, покончит с собой от отчаяния. Этого допустить нельзя, а значит, необходимо сделать так, чтобы жизнь Чарли обрела какой-то смысл.
И лабораторное животное получило игрушку, которая его успокоила. Чарли Тьерри пестует в себе ненависть и с патологической страстью мечтает отомстить проклятым туземцам. Благодаря этому он просуществует целое тысячелетие – пока не придет к своему финалу эволюционный эксперимент.
Откуда ж ему знать, что туземцы сами давным-давно научились терпению? Они дождались Чарли Тьерни, и уж конечно, они сумеют дождаться результатов своего опыта.
Прекрасно обойдясь без игрушек.
Мелкая дичь
Перевод В. Гольдича, И. Оганесовой
Уиллоу-Бенд, Висконсин,
23 июня 1966 года
Доктору Уаймену Джексону,
колледж Вайалусинга,
Маскода, Висконсин
Мой дорогой доктор Джексон!
Я пишу вам, поскольку не знаю больше никого, кому мог бы это рассказать и кто сумел бы понять. Мне известно ваше имя, потому что я несколько раз прочитал вашу книгу «Динозавры мелового периода». Я пытался убедить Денниса прочитать ее, но, боюсь, он так и не послушал меня. Денниса всегда интересовали лишь математические аспекты времени, а не машина времени сама по себе. К тому же Деннис не любит читать. Для него это слишком трудное дело.
Быть может, для начала следует рассказать вам, что меня зовут Элтон Джеймс. Я живу с моей овдовевшей матерью и имею мастерскую, где чиню велосипеды, газонокосилки, радиоприемники и телевизоры – короче говоря, все, что мне приносят. Больше я ничего делать не умею, но так уж получилось, что я понимаю, как работают разные приборы и устройства, и сразу вижу, какую неполадку нужно устранить, чтобы они снова начали функционировать. Я никогда и нигде этому не учился, просто от природы наделен умением обращаться с механическими приспособлениями.
Деннис мой друг, но я сразу же должен предупредить, что он человек странный. Он вообще ничего ни о чем не знает, но совершенно помешан на математике. Люди в нашем городке посмеиваются над ним из-за его странностей, а ма ужасно меня ругает за нашу дружбу. Она утверждает, что Деннис ничем не отличается от деревенского дурачка. Боюсь, многие думают так же, как ма, но они не совсем правы, ведь Деннис здорово разбирается в своей математике.
Я не понимаю, как ему это удается. Я точно знаю, что он не мог научиться математике в школе. Когда ему исполнилось семнадцать и он не сумел продвинуться дальше восьмого класса, ему предложили уйти из школы. Впрочем, если честно, он и за восемь классов мало что узнал: учителям надоедало видеть его в одном и том же классе, и они переводили его в следующий. Время от времени поговаривали о том, чтобы отправить Денниса в специальную школу, но эти разговоры так ничем и не закончились.
Только не спрашивайте меня, в математике какого рода он разбирается. В свое время я пытался читать математические книги, поскольку, взглянув на странные значки, которыми Деннис заполнял бумагу, я решил, что он разбирается в математике, как никто на свете. И я продолжаю так считать, но не исключено, что он изобрел какую-то совершенно новую математику. Дело в том, что ни в одной из книг мне не удалось найти символов, которые применял Деннис. Возможно, Деннис придумывал удобные для себя символы прямо по ходу дела, ведь никто не объяснял ему, чем пользуются обычные математики. Впрочем, я так не думаю: мне кажется, что обозначения пришли к Деннису вместе с новой математикой.
Прежде я пытался говорить с ним об этой математике, и всякий раз он ужасно удивлялся, что я ничего о ней не знаю. Мне кажется, он думал, что все люди владеют той математикой. Он постоянно повторял, что это просто и ясно, как день. Так уж устроен мир – и все.
Наверное, вы хотите спросить у меня, как мне удалось разобраться в его уравнениях настолько, чтобы построить машину времени. Так вот, я в них и не разобрался. Вероятно, мы с Деннисом во многих отношениях похожи, но я умею заставить работать разные устройства (не зная принципов их действия), а Деннис видит Вселенную как нечто механическое (хотя с трудом может прочитать страницу обычного текста).
И еще одно. Наши с Деннисом родители жили в одном районе, и мы играли вместе с тех самых пор, как научились ходить. Позднее мы старались держаться друг друга. У нас не было выбора. Почему-то другие дети не хотели брать нас в свою компанию. И чтобы не остаться в полном одиночестве, мы подружились. Вот почему мы научились так хорошо друг друга понимать.
Наверное, никакой машины времени и не возникло бы, если бы я не заинтересовался палеонтологией. Не стану утверждать, что я стал настоящим специалистом, мне просто было интересно. В детстве я читал все подряд про динозавров, саблезубых тигров и подобных им существ. Позднее я отправился в горы, чтобы отыскать окаменелости, но мне никогда не удавалось найти что-нибудь действительно интересное. Главным образом мне попадались древние моллюски. Их очень много в известняках Плэтвилла. Множество раз я стоял на улице, глядя на отвесные берега реки, начинавшиеся за городом, и пытался представить себе, как здесь все было миллион лет назад или сто миллионов. Как только я в первый раз прочитал про машину времени, мне сразу же захотелось ее иметь. Некоторое время я даже размышлял о том, чтобы ее построить, но очень скоро понял, что мне это не по силам.
Деннис имел обыкновение приходить ко мне в мастерскую поболтать, но в основном он разговаривал сам с собой. Теперь я уже не помню, как все началось, но в какой-то момент Деннис вдруг заговорил только о времени. Однажды он сказал мне, что ему удалось понять все, кроме времени, но теперь до него начинает доходить его смысл, и он видит время в черных и белых тонах, как и все остальное.
По большей части я не обращал внимания на то, что он болтает, поскольку не понимал смысла его слов. Но после того, как он в течение двух недель рассуждал только о времени, я начал к нему прислушиваться. Не ждите, что я расскажу вам о том, что говорил Деннис или что он имел в виду, – для этого следовало прожить с ним бок о бок более двадцати лет. Тут дело не в том, чтобы понять, что Деннис говорил, – важно понимать самого Денниса.
Не думаю, что мы и впрямь принимали такое решение – построить машину времени. Идея проросла сама. Прошло несколько недель, прежде чем мы получили какие-то позитивные результаты – во всяком случае, Деннис назвал их именно так. Что касается меня, я ничего не понимал. Я лишь знал, что Деннис хочет, чтобы некое устройство работало определенным образом, и я пытался заставить его нам подчиниться. Иногда, даже в тех случаях, когда все срабатывало так, как он хотел, оказывалось, что мы ошиблись. Тогда мы начинали все с самого начала.
Наконец у нас появилась работающая модель машины времени, и мы взяли ее собой на высокий берег в нескольких милях вверх по реке, где всегда пустынно. Я соорудил таймер, который должен был включить машину на две минуты, а потом реверсировать поле и отправить ее обратно домой.
Мы установили кинокамеру внутри корпуса машины и включили ее, после чего я нажал на рубильник.
Честно говоря, я не был уверен, что машина сработает, но все получилось так, как мы рассчитывали. На две минуты машина исчезла, а потом вернулась обратно к нам.
Когда мы проявили пленку, то сразу же поняли, что камера совершила путешествие в прошлое. Сначала камера сняла нас обоих возле машины. Затем изображение на несколько мгновений исчезло, а на следующих кадрах возник мастодонт, шагающий прямо на камеру. Через секунду он поднял хобот, затрубил, резко развернулся и помчался куда-то с поразительной быстротой.
Периодически он поворачивал голову назад. Вероятно, его ужасно напугала наша машина времени, которая неожиданно возникла перед ним.
Нам просто повезло, вот и все. Мы могли бы послать эту камеру еще тысячу раз, но так и не заснять мастодонта, а увидеть лишь пустынный берег реки. Впрочем, мы бы все равно узнали, что переместились во времени, ведь ландшафт изменился, хотя и не слишком сильно. Конечно, по ландшафту трудно определить, вернулся ты назад на сто лет или на тысячу. Но после того, как мы увидели мастодонта, мы поняли, что наша машина времени преодолела десять тысяч лет.
Я не стану докучать вам рассказом о том, как нам удалось решить множество проблем, возникших при изготовлении второй модели, или как Деннис сумел изобрести счетчик времени, который позволял посылать машину в определенное время. Это не имеет значения. Важно то, что я обнаружил, когда вернулся в прошлое.
Я уже писал, что читал вашу книгу о динозаврах мелового периода. Мне понравилась вся книга, но более всего заинтриговала последняя глава, в которой говорилось о том, как динозавры вымерли. Множество раз я лежал по ночам без сна, размышляя о теориях, описанных вами в книге, и пытаясь представить себе, как это могло произойти на самом деле.
Вот почему я твердо знал, куда нам следует направиться, как только машина будет построена.
Деннис не стал со мной спорить. По правде говоря, он решил не сопровождать меня в прошлое. Его это больше не интересовало. На самом деле идея машины времени с самого начала его не слишком занимала. Он лишь хотел получить подтверждение своим математическим выкладкам. И как только машина была готова, он потерял к ней всяческий интерес.
Должен признаться, что меня беспокоило одно очень серьезное соображение: за такой огромный период времени поверхность земли могла подняться или, наоборот, слишком сильно опуститься. Я знал, что территории вокруг Уиллоу-Бенд оставались стабильными в течение миллионов лет. Во время мелового периода море вторглось на континент, но не добралось до Висконсина, и геологи утверждают, что никаких серьезных изменений рельефа в нашем штате не было. Однако я продолжал беспокоиться. Мне совсем не хотелось попасть в позднюю часть мелового периода и оказаться вместе с машиной внутри скалы или на высоте в дюжину футов над землей.
Поэтому я достал прочные стальные трубы и забил их на глубину шести футов на высоком берегу реки, на котором мы проводили испытания в первый раз, так что еще десять футов торчали над поверхностью земли. Наверху я соорудил платформу, где установил машину, и небольшую лестницу, а затем мы все рассчитали так, чтобы трубы также оказались в поле машины времени. Однажды утром я собрал себе завтрак и наполнил флягу водой. Отыскал старый бинокль, который принадлежал отцу, и стал размышлять о том, стоит ли брать с собой ружье. У меня был лишь дробовик, и я решил оставить его дома. Конечно, я мог бы одолжить ружье, но мне не хотелось. Я старался держать в тайне свое предприятие, и в мои планы не входило, чтобы по нашему городку поползли слухи.
Я поднялся на высокий берег, взобрался на помост, установил счетчик времени на шестьдесят три миллиона лет назад и включил машину. Я не стал устраивать никаких церемоний. Просто включил машину и отправился в далекое прошлое.
Я уже писал о небольшом затемнении на пленке – наверное, это лучший способ описать мои ощущения. Перед глазами у меня потемнело, что-то сверкнуло. А потом вновь вспыхнул солнечный свет, и я оказался на высоком берегу, а передо мной расстилалась долина.
Вот только никакой реки больше не было, я находился на вершине высокого холма. Да и долина изменилась. Теперь вокруг раскинулась огромная зеленая равнина, и лишь довольно далеко в стороне лениво катила свои воды широкая река. На западе я увидел, как солнце отражается в воде большого озера или моря. Но море, насколько мне известно, не должно было продвинуться так далеко. Однако огромная масса воды добралась до Висконсина – я так и не выяснил, море это было или озеро.
И еще кое-что. Я посмотрел вниз и увидел, что до земли всего три фута. Как я обрадовался, что не поленился установить трубы!
Оглядывая долину, я заметил какое-то движение, но на таком большом расстоянии не сумел понять, что это такое. Тогда я взял бинокль, соскочил на землю и зашагал вниз по склону.
Усевшись на землю, я устроился поудобнее, поднес к глазам бинокль и принялся изучать долину.
Там были динозавры, их оказалось гораздо больше, чем я предполагал. Они куда-то перемещались стадами. К моему удивлению, ни один из них даже не пытался что-нибудь съесть. Все находились в движении, и мне показалось, что динозавры чего-то боятся. Впрочем, сказал я себе, возможно, такое поведение для них характерно.
Все они находились довольно далеко, и даже в бинокль я мог разглядеть только некоторых из них. Я заметил несколько групп утконосов, которые шли вразвалочку, смешно подергивая головами. Рядом обнаружил небольшое стадо тесцелозавров – они шагали, наклонив вперед тело. Тут и там были маленькие группы трицератопсов. Но самым необычным мне показалось большое стадо бронтозавров, испуганно и осторожно бежавших прочь, словно у них болели ноги. И еще меня удивило то, что они находились так далеко от воды, а в вашей книге я читал, что они никогда не удалялись от водопоя на значительные расстояния.
И еще здесь было полно существ, совсем не похожих на те, что я видел на картинках в книгах.
У меня появилось странное чувство. Неужели, размышлял я, мне довелось присутствовать при великой миграции, когда динозавры решили изменить место обитания?
Я так заинтересовался происходящим, что перестал соблюдать осторожность и совершил серьезную ошибку. Ведь я находился в другом мире, полном неизвестных опасностей. Мне следовало оставаться настороже, но я спокойно сидел, не отрываясь от бинокля, словно не покидал родного дома.
Неожиданно послышался тяжелый топот, который стремительно приближался ко мне сзади. У меня возникло ощущение, будто кто-то включил копер. Я уронил бинокль и обернулся, и в этот момент мимо меня, на расстоянии никак не больше трех футов, так близко, что едва меня не задело, пронеслось нечто большое и высокое. Я лишь понял, что оно было огромным, серым и чешуйчатым.
Затем, когда существо устремилось вниз по склону, я сумел его разглядеть как следует, и внутри у меня все похолодело. Меня только что чуть не раздавил самый крупный из этих парней – тираннозавр.
Две огромные задние ноги работали как пара мощных поршней, солнечный свет сверкал на кривых страшных когтях. Мощный хвост находился совсем близко от земли, но показался мне весьма подвижным. Чудовищная голова болталась из стороны в сторону, и я даже сумел разглядеть ряды огромных зубов и почувствовать слабый отвратительный запах – наверное, он недавно откушал падали. Но самым большим сюрпризом оказалась небольшая бородка, свисавшая под его челюстью и мерцавшая всеми цветами радуги – красное и зеленое, золотое и пурпурное, причем цвета менялись, когда он поворачивал голову.
Я наблюдал за ним не более секунды, а потом вскочил и устремился к машине времени. Меня охватил ужас. Должен признаться, я был сыт динозаврами до конца жизни.
Но мне не удалось добраться до машины.
На гребне холма появилось нечто новое. Я говорю «нечто», поскольку я не знал, с кем мне пришлось столкнуться. Не такое большое, как тираннозавр, но в десять раз страшнее.
Оно было длинным и гибким, обладало множеством ног, возвышалось над землей футов на шесть и имело омерзительный розовый цвет. Представьте себе гусеницу и увеличивайте ее до тех пор, пока она не станет шести футов ростом, а затем приделайте ей длинные ноги, чтобы она могла бегать, а не ползать, и увенчайте это чудовищное создание посмертной маской дракона – быть может, вы получите отдаленное представление о существе, которое предстало моим глазам. Весьма отдаленное.
Страшилище увидело меня, повернуло в мою сторону голову и издало нетерпеливый скулящий звук, после чего побежало ко мне как-то боком – кажется, так бегают бешеные собаки.
Бросив на него один-единственный взгляд, я так быстро развернулся, что потерял кепку. В следующее мгновение я уже мчался вниз по склону вслед за стариной тираннозавром.
Теперь я видел, что не только мы с тираннозавром бежим по склону. Со всех сторон вниз неслись многочисленные существа, небольшими группами или стадами, хотя среди них попадались и одиночки.
К сожалению, не могу их назвать, поскольку в тот момент перестал быть свидетелем, достойным доверия. Я мчался, спасая собственную жизнь, словно меня по пятам преследовал лесной пожар.
Пару раз я оглянулся назад, но гибкое чудовище не отставало. Ему не удавалось сократить расстояние между нами, хотя меня не покидало ощущение, что ему ничего не стоит это сделать – нужно только захотеть. У меня даже сложилось впечатление, что диковинное существо преследовало не только меня. Оно как-то странно виляло из стороны в сторону и больше всего напоминало верного фермерского пса, загоняющего стадо в нужном направлении.
Как только эта мысль пришла мне в голову, я понял, что так и есть: верный старый пес загоняет стадо разных динозавров и одного невесть как попавшего сюда человека. У подножия холма я вновь обернулся, и теперь, когда мне удалось разглядеть весь склон, я увидел, что скота больше, чем я себе представлял. Весь холм был усеян фигурками бегущих животных, а за ними следовало полдюжины розовых собак.
Внезапно мне стало ясно, что с вершины холма я наблюдал вовсе не за миграцией динозавров. Их куда-то загоняли, чья-то воля направляла всех этих рептилий и динозавров к какому-то центру.
Я понял, что смогу спастись только в том случае, если сумею каким-то образом остаться в стороне. А для этого мне требовалось найти укромное место и незаметно туда проскользнуть. Проблема заключалась в том, что спрятаться было негде. Дно долины было совершенно голым, здесь могла найти укрытие лишь крохотная мышка.
Впереди меня возвышался довольно высокий пригорок, и я ринулся в ту сторону. Силы мои иссякали. Дыхание с хрипом вырывалось из груди, в боку кололо, и я понимал, что смогу пробежать еще совсем немного.
Поднявшись на пригорок, я бросился бежать по противоположному склону. Прямо передо мной оказался ощетинившийся шипами куст высотой фута в три. Я был слишком близко от него и свернуть в сторону попросту не успевал, поэтому я сделал единственное, что мне оставалось, – перепрыгнул через него.
Но за кустом не оказалось твердой земли. Я угодил в дыру. Увидев опасность в самый последний момент, я попытался упасть на бок, но все равно провалился вниз.
Дыра оказалась лишь немногим больше меня самого. В падении я заработал несколько синяков и наконец приземлился, сильно ударившись. У меня перехватило дыхание, и я согнулся, обхватив себя руками.
Постепенно дыхание восстановилось, боль утихла, и у меня появилась возможность осмотреться.
Дыра имела три фута в диаметре и футов семь в глубину. Она была слегка наклонена в сторону склона, и ее стенки оказались удивительно гладкими. Тоненькая струйка песка стекала вниз – результат моего падения. Неподалеку виднелось скопление небольших камней, самый крупный из них величиной с человеческую голову. Я смотрел на них и лениво размышлял, что однажды они свалятся в яму. Встряхнувшись, я отодвинулся в сторону, чтобы они не попали в меня, если надумают покатиться вниз.
Посмотрев вниз, я обнаружил, что не провалился в дыру, поскольку застрял в том месте, где стенки резко поворачивали в сторону.
Наверное, я не заметил этого в первый момент, но теперь обратил внимание на мускусный запах. Он был не слишком сильным и показался мне каким-то странным: животным, но не совсем.
Дыра с гладкими стенками и мускусный запах – все понятно! Я провалился не в обычную дыру, а в чью-то нору. И эта нора наверняка принадлежит очень опасному животному, если оно сумело проделать такой широкий туннель.
Стоило мне об этом подумать, как снизу раздался какой-то шум: похоже, хозяин поднимался по туннелю вверх, чтобы выяснить, кто потревожил его покой.
Я не стал терять времени и решил выбраться из туннеля. Но тут же начал соскальзывать вниз. Ухватившись за верхнюю кромку, я попытался вылезти наружу, однако песчаная почва не давала опоры. Лишь упершись ногами в противоположную стену, я сумел остановить падение, но так и остался висеть, не в силах покинуть нору.
Между тем возня подо мной продолжалась. Хозяин норы быстро приближался ко мне.
Рядом со мной из стены торчало несколько камней. Протянув руку, я сумел расшатать и вытащить один из них. Камень оказался гораздо более тяжелым, чем я предполагал, и я с трудом удерживал его.
