Ключник Михалыч
Тоннельный синдром. Книга 0: Функция Змея
Глава 3. Шиш Московский
Он встал и, не прощаясь, двинулся к выходу. За ним двинались Звяга, у ног которой, звеня цепочкой, вертелся котейко-демон, следом потопал толстяк Мизгирь. На площадке вокруг жаровни остались кроме меня еще трое: кореннастый Вадит, высокий цыганистого вида мужик лет сорока, одетый с ног до головы в кожу, и изящная мадам субтильного телосложения и неопределенного возраста с короткой светло-русой стрижкой. Савватеич как-то незаметно испарился.
– А не употребить ли нам коньячку? – Хитро подмигнул Вадит.
– Да под соответствующую закусь, – согласно кивнул цыганистый.
– Алкаши!– Резюмировала мадам.
– А Вы откажетесь, дорогая Изгальда?
– Не дождетесь!
– А Сергеич нас поддержит? Или проигнорирует, побрезговав?
– Ну, если только слегка, – поосторожничал я. – Вы, Вадит, обещались меня обустроить.
– Слегка мы не умеем. От рюмки откажемся, стакан выпьем! – Сообщил цыган.
– А насчет "обустроить" – и говорить нечего. Лично займусь и сделаю в лучшем виде, – заверил Вадит.
– Тогда я с вами. Только…
– Без всяких "только", – строго сказал цыган, доставая из-под полы кожаной куртки, объёмистую флягу. – Ты в коллектив вливаешься, вот и ставь стол!
– Так я не прихватил ничего…
– Так у нас все с собой! Главное – традиции и уважение, – цыган протянул мне флягу. – На время даю.
– Вернуть постараюсь. Виноват! Вернуть обещаю.
– О, молодец! На ходу подметки режешь… А то "постараюсь", – заржал Вадит. – Фляга эта неубываемая и многофункциональная: что загадаешь – то и польется в стакан. И похмелья поутру не будет.
Он пнул жаровню, и та стала расти в высоту и в ширину. По мере увеличения, она трансформировалась в чугунный же стол, посреди которого в небольшом мангале продолжали весело плясать языки пламени. Откуда ни возьмись, возник Савватеич с угрожающего вида ведром маринованного мяса, большим караваем и прочими съедобностями. Жаровня, закончив трансформацию, отрастила на каждую персону по серебряному кубку и блюду. Вилки и ножи, похоже не предусматривались.
– Давай, Лексо, ты на разливе. Только не забывай спрашивать, кому-что.
– Лексо?
– Так по нашему, по-цыгански, Алексей будет. Не обидишься?
– Как не называйся, а человеком оставайся.
– Правильные слова, а вот за то и выпьем!
–Рано, – веско проговорил Савватеич. – Сперва за встречу полагается.
– Не будем спорить с уважаемым человеком, – согласился Вадит.
Я обошел по кругу стол и наполнил кубки в соответствии с пожеланиями. Удобная хреновина! Мечта русского человека… Ради прикола себе пожелал «Голубую марку» от Джонни Уокера. Со льдом. Реально лед насыпался, правда мелкий и круглый, как крупный град. Выпили за встречу. Снедь брали руками, особенно не заморачиваясь с отсутствием приборов. Прям, средневековье. Высокое. Хорошо, руки о бороды не вытирали – салфетки присутствовали.
– Наливай по второй. За знакомство! – Провозгласил Емельян.
– Так мы еще не все знакомы, – возразил я.
– А мы за будущее знакомство. А то байки длинные будут, а процесс прерывать нельзя…
Я пошел обходить стол по второму разу, но меня остановил цыган.
– Будя скакать. Раз выказал уважение – мы оценили. Просто соседу налей и передавай флягу.
Ну и правильно, что я – халдей? Дело пошло быстрее и комфортнее. Слово взял Вадит и начал излагать свою историю:
– Про меня много небылиц ходит. Не всему верь. Родился я в 1505 году в Великом московском княжестве, в небольшой деревеньке. Аккурат как на престол московский царь Василий, батюшка Ивана Грозного, вступил. По рождению крещен был Гаврилою, но меня так недолго звали. Мать скончалась родами, батя, Петр Иванович, помер, когда мне лет двенадцать было. Осталась мне от них изба, размером с шифоньер, да рухлядишко кое-какое. С тех пор я и батрачил, и за разную работу брался, но был беден, как церковная крыса. Потому что везло мне, как утопленнику! За что не возьмись и чего не коснись – здравствуй прах, привет убытки! Прозвали меня за мою бедность да неудачливость Шишом. Как-то на одной неделе меня аж четырежды в приказ волокли: за порчу имущества, два непреднамеренных убийства и членогубительство.
– Это как так у Вас ловко вышло?
– Да одолжил у соседа-купца лошадь, дров привезти, а она споткнулась и ногу сломала. Это потом уже, тогдашние «стендаперы» насочиняли, будто я её к саням за хвост привязал, да и оторвал его. Просто ногу сломала! Во-о-от… Потащил меня сосед в приказ, убытки стребовать. Да на мосту я поскользнулся и вниз загремел. И в этот момент сани проезжали по льду. Так я на возницу и свалился. А он старый был – взял и помер от такого обхождения. Сынок его с бабой своей визг подняли – и тоже к судье. А до суда дорога неблизкая, и пришлось нам заночевать на постоялом дворе. Постелили мне на негожей полке под самой крышей, а я так попереживался и изворочался, что полка рухнула на люльку с хозяйским младенцем. И задавила насмерть…
– Страсти какие!
– Это вам страсти, а в то время всем очень забавным казалось. Как анекдот пересказывали. Ну я понял, что ловить мне нечего. Три беды на меня ногти грызут! Подхватился я – и в сени, оттуда на двор, через плетень и долой со двора. Сыск на меня кликнули. За «…истребление населения через наскакивание с высоких предметов». А я у зазнобы спрятался. У той мужик на торг поехал. Со мной опять всё нормально, но не успел отдышаться – муж вернулся. Кобыла расковалась. Это зимой-то! По снегу. Только я в такую жопу попасть мог. Ну, мужик вообразил, что я к его супруге на случку прибыл (правильно, в общем, решил), ухватил большой плотницкий топор – и ну меня по избе гонять! А я не полено, чтоб из меня Буратину строгать. Схватил чугун со щами кипящими и в него запустил. Как он завыл! Ужас. Обварил я ему всю детородность. Он – орать! Народ бежит меня хватать. Ну я и сбёг… До сих пор не могу понять, как я через те сугробы по глубокому снегу от верховых убежал. В лесу спрятался. Зипунишко худой, чоботы дырявые, замерз как жаба в морозильнике. Да еще в медвежью берлогу провалился: тогда леса стояли – не чета нынешним. Под Москвой медведи водились… Вот я и угодил прям на косолапого. А он ничего, не проснулся даже. Только лапой подмял меня под бок. Лежи, мол, тут тихо. Завтраком станешь! Пришлось лежать. Пригрелся, да и уснул. Умаялся очень. Долго ли спал? Не знаю, сказать затрудняюсь. Однако голод и естественные позывы, в конце концов, дали о себе знать. Очнулся я раньше мишки. Уже хорошо. Пятясь, пополз из норы, как выпрастался из-под медвежьей лапищи.
Уже вылез почти, да тут медведь поднялся. Заревел – видно, холодно ему стало без меня лежать! Содомит шерстяной. Я рванул от берлоги – этот козел, в смысле, медведь – за мной. Хорошо, он после сна ещё в себя не сразу пришел. Бегу, силы кончаются, эта скотина сзади пыхтит. Вдруг натыкаюсь на служивых людей, они тогда даже и стрельцами не назывались, по-моему. Я меж ними пробежал, они рты разинули. А зря. За мной медведь… Как он их рвал! Они ему тоже неслабо отвесили. Но порохового оружия у них не было – тогда даже сабли только у зажиточных были. Ну или у начальных воинских людей. Лук был у одного, у двоих топоры, у двоих кистени. Это я уже потом узнал, когда вернулся и обобрал покойников да шкуру с Потапыча снял. Победили они друг друга. Схоронил я служивых в бывшей медвежьей берлоге, чтоб зверье не попортило. Забросал снегом, камнями да ветками вход. Крест топором сладил. Молитву за упокой отчитал. Подобрал, что унести смог – ножи, топор, одежу, да денег немного. Шкуру забрал мишкину. Ночевать. К деревням было не сунуться – могли споймать. А могли и прибить… Двинулся в сторону Смоленска, новой доли пытать. Да только вместо лучшей доли нашел неволю. Заморочил меня леший уже под самым Смоленском, увидал, что сплю на медвежьей шкуре, и решил, что это я косолапого завалил. Обернул меня в ту шкуру, языка людского лишил. Тридцать лет – срок жизни медведя! – я ему в зверином облике служил. Людей драл бывало. Скотине, в лес зашедшей, хребты ломал. Как минуло тридцать лет, так спало заклятье. Разобрался дух лесной в моем деле, да и расстроился за свой скорый и неправый суд. Совести то у него нету, откуда у демона совесть, но обиду он чувствует остро. От самого себе особенно. Обидно ему стало, и взялся он во искупление обучать меня лесным да земным чарам. А я за тридцать годочков и сам кое-чего скумекал… Учеба быстро пошла. Много чему научился! Зверя, дерево, человека, чувствовать-пользовать, растить-губить. Силу брать могу хоть от дерева, хоть от зверя, хоть от человека, тем самым век свой продлевать да лихие дела творить. Могу клады искать, землю, каменья да металлы двигать, посредством чего и тебе убежище устрою. Так что будет нужда – обращайся. Вы закусывайте, а я – обещанное исполнять. Тагар пока о себе расскажет – я и обернусь, к горячему поспею.
Он легко поднялся и, перемахнув через перила, ухнул вниз. Я подскочил к ограде и увидел, как он легко перепрыгнул с платформы на платформу и подошел к гранитной стене.
– Тут вход сделаю, – крикнул он. – Не возражаешь?
Я пожал плечами: какая мне разница? Вадит-Шиш уперся в гранит, и тот подался внутрь, образовывая полуциркулярную арку. Как проходческий щит, Вадит прянул в намечающийся проход. Тонны грунта, бетона и гранита смещались с тихим басовитым гулом, пропуская его вперед. Пыль оседала как примагниченная, не создавая неудобств чудо-метростроевцу и сохраняя нам прекрасную возможность лицезреть плоды его трудов.
– Позёр, – вздохнула у меня над ухом Изгальда.
Я обернулся: вся наша компания стояла рядом и с улыбкой смотрела на то, на что человеку всегда было приятно смотреть – на то, как работает кто-то другой.
Глава 4. Тагар – рыцарь наживы
– А что, за имя такое, Вадит? – Спросил я. – Никогда не слышал.
– Это и имя, и прозвание, и прозвище, – сказал Тагар. – Означает "бунтарь", да "смутьян" по-старому. Он после того, как от лешака ушел, очень уж сильно правды искал. С людишками лихими, по лесам "за зипунами" хаживал. В лесу – чисто ниндзя: гном, хоббит и эльф в одном флаконе. Пугачевские клады прятал, партизан от карателей укрывал. Да и в горах чудил, и в катакомбах по всей Руси, и по Советскому союзу… Много дел наделал. Понимал, что не сможет что-то глобально изменить, но делал, что считал нужным. Он тебе много рассказать может.
– А Вы, Тагар? – Спросил я. – Тоже правды искали? За справедливость радели?
– По-своему… Вот, я тебе одну историю расскажу! Ты флягу-то по кругу пусти, байка посуху не ходит, – цыган осушил кубок. – Пе састимасте! ("на здоровье", цыг.).
– Жил давно один цыган молодой, принадлежавший очень богатому и знатному роду. Денег и скакунов имел без счёта! И поехал он как-то по своему цыганскому делу. Расторговался и домой едет. А время к ночи… Слышит он в сумерках пение да гитар звон: табор стоит на опушке. Большой табор! Шатры, коней табун… Подъехал, спешился да поздоровался. Песни слушает, на цыганок танцующих глядит. Одна ему очень понравилась – красоты необыкновенной, гибкая, стройная и голос чудесный. Нанэ ада вавир прэ свето! ("Нет больше таких на свете", цыг.). Влюбился цыган. Решил поговорить с красавицей. Он к ней, а она от него. Не хочет говорить с ним! "Ладно", – думает цыган, – "Погляжу, в какой шатер она пойдет. Ночью приду!". Проследил за ней и после полуночи в тот шатер прокрался. А как откинул полог – обмер: мертвецы внутри сидели, из черепов кровь пили. Смрад тленный, ужас смертный! Цыган бросился к своему коню и наутёк. До третьих петухов скакал, пока не свалился с коня от усталости. Но уйти от табора далеко не пожелал – очень уж полюбилась ему цыганка. Дождался дня и опять к табору поехал. А там опять веселье! И его возлюбленная опять танцует. Выждал он момент, схватил цыганку, перебросил через седло – и прочь коня погнал.
Заголосила цыганка, забилась в его руках. И кричит ему:
– Что ты сделал?! Догонят тебя братья! Коней мертвецов никто не обгонит.
– Что случилось с вами? – Говорит ей цыган в ответ. – Почему вы такими стали и как вам помочь?
Рассказала тут его возлюбленная, как её табор остановился возле большой деревни. Потравили цыганские кони пшеничное поле. Ни колоска не оставили! А хлеба у мужика не будет – с голоду зимой помрет. И деревенские, ухватив что под руку подвернется, побежали чинить цыганам расправу. Большая драка вышла: кого насмерть пришибли, кого покалечили… Но ехал мимо прохожий. Тоже молодой цыган. Стал он заступаться за мужиков перед соплеменниками, цыган стыдить за потраву.
Взъярились цыгане и прибили заступника. В тот же час снялся табор и пропал. Как не было! Да только убитый цыган был сыном могучего колдуна… Поклялся колдун извести табор за жестокую и несправедливую смерть своего сына. И вот, следующей зимой, подкараулил он табор ночью, и на всех наложил страшное заклятье. Привязал своей силой всех цыган к той опушке леса, где табор стоял, и повелел им днем быть живу и песни петь, а ночью в мертвецов обращаться – путников губить. И стоять повелел табору вечно на опушке леса…
Тут примчались на своих конях мертвые цыгане и так отметелили нашего героя, что тот едва не помер.
– И что же потом с ним стало? – Спросил я.
– Да, пёс его знает, – засмеялся Тагар. – сгинул он давно! Не отвоевал своей любви.
– Странная история, – сказал я.
– А у нас, цыган, все истории странные.
– Я думал, этот молодой цыган – Вы.
– Нет, – зло усмехнулся Тагар. – Я – тот колдун…
– Понятно. А что с табором стало?
– А развеял я их. Надоели! Смердят да проблемы создают. Не стал я после этого ни правды искать, ни мир переделывать. Нет в мире правды, по крайней мере такой, чтоб всех людей устроила! Люди – заложники своих страстей и привычек. Сколько волка не корми, он волком останется. И кобыла из него не получится. Так и люди друг друга жрать будут. Я просто существовал, как мне хотелось. Любил деньги – брал. Любил коней – уводил. Потом автомобили брал-угонял. Мне машины сейчас даже больше коней нравятся. Власть над людьми я всегда имел. Я ведь потомственный колдун! С детства учили.
– И чему учили, если не секрет?
– Многому. Хочешь, покажу одну штуку?
– Ну, если я от этого не помру скоропостижно, тогда конечно.
Мы спустились вниз и встали у черной дыры тоннеля. Цыган пронзительно свистнул, и в ту же секунду по рельсам прошла мелкая вибрация. В глубине тоннеля ярко вспыхнули огни фар. На высокой ноте взвыл мотор и на станцию вылетел ярко-красный спорткар. На капоте в желтом щите – вздыбленный вороной скакун. Непонятным образом широкие низкопрофильные шины удерживались на рельсах. Сами собой открылись и взмыли вверх двери-крылья.
– Садись, прокатимся, – сказал цыган. – Э! За руль садись – почувствуй зверя!
Я сел за руль в непривычно низкое кресло. Пневматика стала нагнетать воздух в спинку и сиденье, подстраивая их под изгибы моего тела, и через секунды я понял, что удобнее мне сидеть никогда не приходилось. Тагар плюхнулся рядом и, нажав кнопку, опустил и заблокировал двери.
–Давай, Лексо! Жми!
– Не врежемся? Дорога далеко идет?
– Не поедешь – тогда точно не вырежемся. Не дрожи гузкой! Я ж с тобой.
– Смотрите, уважаемый, на совесть и честность вашу полагаюсь, – пробормотал я и сорвал машину с места. Замелькали редкие фонари, зашипел, обтекая корпус, воздух, мотор звенел стадом комаров-переростков. Дикий восторг… И вдруг всё кончилось: я стоял на рельсах. А сверху на платформе хохотали колдуны-сотрапезники. Сидя на корточках, Тагар серьезно сказал:
– Вот с этого моя учеба начиналась, с семи лет, только вместо машин я коней продавал. Не сердись, Лексо, шутка безобидная, нам смешно, тебе удовольствие, никто не пострадал.
– Какое ж это удовольствие?!
– А можно подумать, тебе машина не понравилась? Думаешь, просто такой подробный морок навести? Ты ж гипнозом владеешь, я вижу. Попробуй на досуге создать морок-образ, чтобы он не просто в заблуждение вводил, а удовольствие доставлял. Давай руку, забирайся на платформу! Идём уже – мясо готово. Слышишь Емеля зовет?
Я поглядел в сторону зала заседаний, и замер: с потолка к Емельяну Савватеевичу, который колдовал над мангалом, тянула гибкие лапы огромная туша. Кошмарное создание, напоминающее помесь камчатского краба, осьминога и паука-птицееда. Только размером с бульдозер…
Глава 5. Мизгирь
…Савватеевич не глядя швырнул в паука бараньей ногой. Не попал. Кусище пролетел мимо, но паук, радостно хрюкнув, молниеносно брызнул вслед нитью паутины, облепил ею мясо и потащил в пасть. Морда – совершенно невыносимая! – распахнула пасть с иглами зубов и саблевидные жвала принялись запихивать внутрь угощение. Множество глаз-угольков, блаженно зажмурились.
– Ты давай доедай да выходи из образа. Не порти нам аппетита, – сказала Изгальда.
Мгновенно расправившись с бараниной, паучище спустился вниз и трансформировался в уже знакомого нам толстяка. Мизгирь, довольно улыбаясь, занял место за столом. Потребовав себе валериановой настойки и маринованных грибов, он ухватил шампур с нежнейшей телятиной и плотоядно заурчал.
– Мизгирь у нас просто чудовищно прожорлив, – заметил Тагар. – Ничему его личный опыт не учит. Ведь он и проклятье своё через чревоугодие получил. Ну да ему простительно было на тот момент… Существо не из нашего мира. Пришелец, можно сказать! С нашими реалиями не знаком, поляны не сёк. Сам Беаль-Зевув огорчился.
Прибыл на нашу планету не пойми откуда добрый молодец. Как попал сюда не спрашивай, мы его уже пару веков пытаем. Не колется. Молодец-красавец в практически натуральном человечьем обличии. Всем хорош, но с гастрономическими пристрастиями, возникшими в силу определенных традиций: у себя на исторической родине он питался исключительно мухами да прочими насекомыми мизераблями. А в ту пору Беаль-Зевув, тогда еще не демон, а натуральный бог, вздумал наслать на род человеческий саранчу да мух полчища. Уж и не вспомнить, за какую человеческую провинность. Тут-то наш галактический попаданец и изладился к пиршеству. Умел он, по природе своей, из собственной слюны нить тонкую нить плести и хитрые ловушки на насекомых ставить. Пожрал он насекомых множество! А Беаль-Зевув (also known as "Вельзевул", молодой человек!) к мухам испытывал нежные чувства. Да и чревоугодников не жаловал… Короче, покарал он нашего Мизгиря. Обратил до конца веков в оборотня-паука, от которого, кстати и пошли многие породы пауков на Земле. А наш бедолага до кучи ещё и принимал свою звериную ипостась, как только голод испытает. Таким его Карачей в седьмом веке в Крыму нашел. Крым тогда Хазарскому каганату принадлежал… Взял к себе в услужение, а взамен перевел на мясную диету. С мясом-то мороки меньше, да… Не то, что с мухами. Съел барана или свинью – и целый день свободен. Так Мизгирь большую часть времени получил возможность в человеческом облике ходить по свету, что ему, разумеется, нравилось больше. Но и своим паучьим существованием Мизгирь не особенно расстроен. Привык. Валерьянки только жрет – пропасть! Говорит, что для сердца полезно. Хорошо, моя фляга выручает.
– С какой же Вы планеты? – Спросил я.
– Где тебе разница, – философски пробормотал оборотень-пришелец. – Как поймете, о чем речь – не были в моем ведь мире? Когда-какая звезда на небе – моя?.. С моего языка, языка моего мира, название переводится как Смерть-цветок. Не спрашивай, не береди душу!
– А магией он владеет? – Спросил я тихо у Тагара.
– А как же! Он же оборотень, как-никак. Может размеры вещей менять. Гипнозом владеет. Угрозу чует. Перемещением только не владеет. Исцелять не способен. Но свои силы поддерживает легко: кровосос! Хотя и людей не трогает. Жалеет.
– Вот вы тут сидите-едите, – хитро посмотрел на нас Мизгирь. – А Вадит работу закончил. Чую!
– Пойдем, полюбуемся на твою резиденцию, – поднялся Савватеевич.
Поглядеть пожелали все. Вадит-Шиш слыл мастером искусным, к тому же обладал незаурядной фантазией и имел отменный вкус. Эту недостроенную станцию, на которой мы сейчас находились, тоже обустраивал Шиш, в духе сталинской эклектики. Четкие пропорции, обильный декор, скульптура и советская символика. Но в целом – впечатляет и создает желание строить коммунизм. Немедленно!..
Мы прошли в арку моей будущей резиденции и двинулись, по выложенному серым камнем коридору. Шиш Московский встретил нас у выхода в большую и темную залу. Арка была украшена богатой резьбой на охотничье-лесные темы по какому-то зеленому камню.
– Заходи, хозяин. Принимай работу, – обратился ко мне мастер-камнегрыз.
– Так не видать же ничего, – ответил я, вглядываясь в непроглядную темень подземелья.
–Изгальда, радость наша, сделай красиво, – попросил Вадит.
Мадам не ответила, но в вышине вспыхнул, разгораясь, огонек. Свет разбегался окрест, заливая собой площадку размером со стадион. Такой архитектурный стиль мне еще не встречался: овальное, почти геометрически правильное помещение с боковыми стенами, имеющими множество колонн, стилизованных под деревья. Пол из разного размера многоугольных плит, имеющих разную высоту. Но перепад по высоте между ними небольшой и идти по ним легко – как по невысоким ступеням. По диагонали, в гранитных берегах, протекал, петляя, широкий ручей. Он появлялся ниоткуда и уходил в никуда, начинаясь и заканчиваясь среди колонн-деревьев. А за ручьем, через который были перекинуты три каменных моста, стоял не очень большой, но самый настоящий старинный замок: стены с зубцами из розового камня, каминные трубы на красной черепичной крыше, узкие проемы для окон и широкие – для массивных дверей…
– Прекрасно, в самом деле очень красиво! – Восхищённо выдохнул я. – Ну а как быть с мебелью, оконными рамами и прочим?
– Так у тебя ж денег – немеряно, – ухмыльнулся Мизгирь. – Поднимешься наверх в город – покупай. А как изготовят, я… Гм, да хоть бы и уменьшу их! В карман сможешь засунуть. Или в коробку. А вернемся – обратно увеличим. С провиантом так же…. Так что хоть запасы создать можно. Уровня не меньше, чем федерального.
– А со светом у Вас как получается? – Щурясь на яркий источник света, спросил я Изгальду.
– Это моё умение, – сказала та. – Так и быть – дарю-делюсь. Чего тебе в потемках сидеть, видишь, Вадит тебе и грунта насыпал, и вода есть?.. Сад разобьешь, травка зеленеть будет. Мы с Вадитом подрасти ей подсобим – всё душе веселей! Можно и ферму завести… Ну, пойдем, трапезу продолжим да поболтаем.