Коллектив авторов
Детство в европейских автобиографиях: от Античности до Нового времени. Антология

Полная версия

От составителей

Предлагаемая вниманию читателей книга представляет собой сборник фрагментов из европейских автобиографических сочинений III – начала XIX в., в которых их авторы рассказывают о своем детстве. Эти рассказы поражают разнообразием тематики и сюжетов – что, впрочем, не удивительно, поскольку это истории людей, которые жили в разные эпохи, в разных странах, принадлежали к разным социальным группам, говорили на разных языках. Удивительно, пожалуй, то, что все они – за редкими исключениями – далеки от изображения детства счастливым периодом своей жизни. Их истории полны рассказами о бремени учения и строгостях воспитания, жестокостях взрослых, несправедливостях и обидах, семейных неурядицах, тяготах войн, болезнях. Это – другие образы детства, во многом не похожие на те, которые мы встречаем в современных автобиографиях, непривычные для нас сегодняшних.

Читатели смогут также убедиться, что эти образы детства не только различны и непохожи на современные, но и изменчивы во времени, причем эти изменения относятся как к их содержанию, так и форме: из кратких и фактологических «зачинов» в историях о своей жизни в поздней Античности и Средневековье они превращаются в обособленные многостраничные рассказы о детских годах в Новое время. Важно подчеркнуть, что во всех случаях эти рассказы представляют особую ценность для гуманитариев – и для тех, кто специально занимается историей детства, и для тех, кто разрабатывает отдельные аспекты общей темы «человек в истории», в последние два десятилетия ставшей одной из магистральных в российском гуманитарном знании. Эта ценность, безусловно, заключена в самой природе автобиографизма: рассказы наших авторов о самих себе содержат уникальные свидетельства, которые мы не найдем в других типах исторических документов.

Все включенные в книгу тексты снабжены биографическими справками об авторах и подробно прокомментированы. Общая вводная статья детально рассматривает проблематику изучения темы. Вступительные статьи к разделам и заключение очерчивают контекст «рассказов о своем детстве» для разных эпох. Научный аппарат издания будет полезен всем, кто захочет более обстоятельно познакомиться с различными аспектами истории отображения детства в автобиографических рассказах.

Хочется надеяться, что издание, в которое вошли эти разнообразные, порой захватывающие свидетельства, будет интересно не только специалистам – ведь каждый из тех, кто его откроет, когда-то был ребенком, каждый будет невольно сравнивать свои собственные детские переживания с теми, о которых рассказали Августин, Челлини, Монтень, Руссо и еще десятки других авторов.

Книга в значительной мере является результатом многолетней работы большого коллектива исследователей и переводчиков под руководством В. Г. Безрогова по выявлению, подбору, переводу и комментированию рассказов европейцев о своем детстве¹.

В. Г. Безрогов, д. п. н., член-корреспондент РАО

(Институт стратегии развития образования РАО)

Ю. П. Зарецкий, д. и. н. (НИУ «Высшая школа экономики»)

О. Е. Кошелева, д. и. н. (Институт всеобщей истории РАН)

Рассказы о своем детстве: историческая перспектива

Современные автобиографические повествования о детстве являются результатом долгого пути формирования особого способа размышлять о себе, устно рассказывать о начале своей внешней и внутренней жизни, говорить о нем и в письменном тексте, по большей части предназначенном для чтения другими. Период детства, без сомнения, оказался для европейцев самой трудноосваиваемой частью автобиографического рассказа: он долгое время вообще отсутствовал в повествованиях о себе или занимал в них исключительно скромное место. И лишь в последние три столетия тема детства автобиографа заявила о себе в полный голос.

Задача этого издания – показать через тексты автобиографических воспоминаний историческую динамику ранних взглядов на детство, изменение способов его осмысления и репрезентации, наконец, рождение в европейской культуре особого дискурса «автобиографии детства». Рассматриваемый период III–XVIII вв. характеризуется тем, что, во-первых, относящиеся к нему «рассказы о себе» еще довольно далеки от привычного для сегодняшнего дня жанра «автобиографии», а, во-вторых, детство представлено в них в весьма лаконичной форме. Однако из этого не следует, что они должны быть оставлены в стороне: эти тексты особо интересны своей уникальностью и неповторимостью. Без них история детства была бы не полной, лишенной своих истоков и своего личностного измерения².

Во все времена люди так или иначе рассказывали о себе. Но чтобы понять оставленные ими рассказы, нам важно поставить текст автобиографического источника в его исторический и культурологический контекст, реконструировать цели и задачи автора, проанализировать то, о чем он говорит и о чем умалчивает, каким словарем пользуется. Полноценная работа с текстом воспоминаний, на наш взгляд, требует также предварительного ознакомления с рядом проблем, которыми заняты современные исследователи детства. Рассмотрим вкратце: 1) концептуальное осмысление понятия «детство» и историю его изучения; 2) историю развития автобиографических текстов о детстве внутри автобиографического жанра; 3) изучение автобиографических свидетельств в современной исследовательской литературе.

1. Знаем ли мы, что такое детство и ребенок?

Есть в мире много вещей, о которых в силу их обыденности обычно не принято задумываться. Они для людей как бы разумеются сами собой. В число таких понятий попадают «детство» и «ребенок». Каждый человек, поскольку он был ребенком, уверен в том, что легко ответит на вопросы «Что такое ребенок?», «Что есть детство?»

Однозначность и «всем-понятность», однако, исчезает, как только мы действительно начинаем задаваться этим вопросом и задавать его другим. Оказывается, что на вопрос о сущности ребенка и детства ответить не так легко даже в беседе с современниками.

Если мы скажем, что ребенок – это «недоразвитый взрослый», то подвергнемся критике со стороны гуманистической педагогики, признающей за каждым возрастным этапом самозначимость и самоценность. Если мы скажем, что ребенок не хуже взрослого, равноценен ему, то нас не поймут представители многих традиционных теорий и взглядов на ребенка. Если мы восхитимся чистотой и невинностью ребенка и будем порицать взрослый мир за то, что он его «портит», то вызовем резонные замечания психоаналитиков. Если посмотрим на ребенка как на клубок разнообразных пороков и слабостей, подлежащих искоренению, то будем обвинены в авторитарности и насилии. Если скажем, что из ребенка можно сформировать любого человека – по характеру, моральным и умственным качествам, – то будем раскритикованы генетиками и конституциональными антропологами. Если утвердимся в том, что ребенок есть та «промокашка», на которой с его взрослением проявляется заложенный «от природы» рисунок, то наши руки опустятся, и мы замрем перед молодым поколением как кролик перед удавом.

Если мы скажем, что детство прекрасный и удивительный возраст, то будем обвинены в наивности. Если будем утверждать, что детство – самый трудный и печальный период жизни, то подвергнемся критике тех читателей, кто сохранил о детстве самые лучшие воспоминания. Если скажем, что детство предназначено для приобретения навыков будущего взрослого существования, то нам ответят, что нужно дать детям побыть детьми и нельзя отнимать у них это лучшее время жизни. Если постановим, что детство – это время для безграничного самовыражения, то нас раскритикуют за то, что мы призываем растить эгоистов и неучей. Если мы в отчаянии попытаемся определить хотя бы хронологическую границу, за которой кончается детство, то даже и этого не сможем сделать, поскольку встретим детей, серьезных не по возрасту, и взрослых, так и оставшихся детьми.

Получается, что понятия «ребенок» и «детство» имеют многогранное и противоречивое осмысление. В каждом обществе, социальном слое, профессии, в каждую эпоху и в каждой культуре они имеют свои особенности³. Каковы же они? Исследования последних десятилетий по истории детства дают разнообразные ответы на этот вопрос. Французскому исследователю Филиппу Арьесу мы обязаны открытием в 1960 г. того факта, что феномен детства имеет свою историю. Особенно впечатлила его читателей мысль о том, что в европейском обществе взрослые достаточно поздно стали осознавать детство как особый период жизни человека, которому следует уделять специальное внимание, – приблизительно с XVII в. ⁴ До этого периода (с которого стала понижаться детская смертность, стала развиваться школьная система, формироваться новый стиль частной жизни, в которой ребенок приобретал особое ценностное значение и пр.) эмоциональное отношение взрослых к детям можно скорее определить, по мысли Арьеса, как равнодушное. В Средние века и даже в начале Нового времени, считал Арьес, годы, следующие за младенчеством, люди не рассматривали как время жизни, качественно отличное от взрослости, как стадию жизни со своими собственными специфическими нуждами, интересами и возможностями⁵. Дети с семи лет были лишь младшими членами взрослого сообщества. Они принимали самостоятельное участие во взрослом труде и досуге, носили ту же одежду, что и взрослые, ели такую же пищу. От детей у взрослых того времени не было секретов. Арьес относился к этому периоду «небрежения» детьми достаточно положительно, считая, что последующие эпохи, начиная с XVII в., когда постепенно произошло «открытие детства», внесли в детский мир больше стеснения и боли, нежели свободы и радости, поскольку взрослые отгородились от детей и ограничили их жизнь рамками детской и жестких правил поведения вне ее.

Одни исследователи 1970-х годов взяли на вооружение идеи Арьеса и, изменив акценты, обнаружили большое количество фактов, подтверждающих не только равнодушное, но и чрезвычайно жестокое отношение к детям в античном и средневековом обществе и улучшение статуса детства в эпоху Просвещения; другие – нашли немало контраргументов, показывающих, что и в период Античности, Средневековья и раннего Нового времени встречались любящие родители, а взрослые в целом имели достаточно четкие и определенные понятия о детях и их воспитании⁶. Но и в само понятие любви и заботы о детях в разные эпохи несомненно вкладывалось разное содержание, отличное от наших современных представлений. Американская исследовательница К. Калверт по этому поводу пишет следующее: «Найдется достаточно свидетельств того, что всегда были разные родители: любящие, небрежные и жестокие к детям родители. Изменялось ли с течением времени соотношение этих трех групп? Ответ зависит от того, выражает ли исследователь современный взгляд на то, какое поведение считать правильным и соответствующим интересам ребенка, или руководствуется представлениями изучаемого периода. Природа ребенка определялась по-разному в разные эпохи. То, что считалось хорошим или плохим для детей в одно время, рассматривалось совершенно в ином свете в другое, и любящие родители одной эпохи могли вести себя диаметрально противоположным образом по отношению к практике, принятой в другие времена.

Проблема, таким образом, не в решении вопроса, любили ли родители своих детей, а в том, как они вели себя по отношению к детям, которых они любили. Определенный образец родительского отношения к детям не предполагает, что это единственный способ поведения. Концепция детства поразительно менялась во времени, вместе с изменениями в социальной структуре и культурных установках, с технологическими новшествами, которые заставляли родителей отрицать образцы воспитания детей, принятые предшествующим поколением. Ход этих изменений был не столько продвижением от традиционного воспитания к современному (если понимать под этим переход от плохого к хорошему), сколько последовательной сменой альтернативных подходов. Каждая последующая стадия в истории детства имела свои положительные и отрицательные черты. Приобретая что-то в одной сфере жизни, дети обычно теряли что-то в другой»⁷.

Имея различные мнения на развитие концепции детства в Средние века и Новое время, исследователи в основном сходятся во взглядах на то, что уже XVIII столетие, век Просвещения и становления индивидуализма, внесло в нее радикальные изменения. Они были связаны с отделением мира взрослых от мира детей в повседневной жизни «знатного» общества. Мир взрослых с его взрослыми делами и секретами уже не впускает в себя детей с той легкостью и простотой, как это было раньше: профессиональная и интимная жизнь взрослых, их «взрослые» разговоры и книги, их досуг, финансовые и житейские проблемы оставались за стенами буржуазной детской комнаты, в то время как детей простонародья продолжали включать во все эти взрослые сферы. Специально для детей создается и новый материальный мир: игрушки, детские книжки, детские одежда, мебель, посуда. В богатых домах дети обслуживаются большим штатом гувернанток и учителей⁸. Педагогически «правильная» организация детства предполагала ограничение его пространства детской, классной, садом и образовательными институтами⁹. С XVIII столетия взгляды и мнения о детстве, которые общество до того редко обсуждало в различного рода специальных текстах, теперь стали складываться в многоаспектную «концепцию». Приобретя самостоятельность, период детства стал значимым для общества. С одной стороны, он активно осмыслялся в педагогике, медицине, теологии, философии, в социальной политике государства, с другой – детство стало притягивать к себе больше заботы и эмоционального внимания родителей, чем раньше. Однако конструируемая исследователями общая «концепция» детства, отраженная в текстах XVIII в., в реальности имела свои отличия в разных европейских странах, воплощаясь далеко не одинаково в различных слоях общества и в разных семьях, не говоря уже о том, что у каждого человека могли быть разные и даже весьма противоречивые взгляды на детство (меняющиеся на протяжении жизни или существующие одновременно).

История детства включает в себя два аспекта. В первом она рассматривается как идея, как «культурный конструкт», который воспроизводит убеждения, чаяния, воззрения, ценностные ориентации укорененного в определенной эпохе общества и человека по отношению к детям; во втором аспекте выделяется социальная сторона истории детства, отражающая повседневную жизнь ребенка в семье, в школе, на улице, его включенность в социальную среду, статус и социализацию детей разных возрастов и полов в семьях, группах, слоях, регионах и пр.¹⁰

Различные стороны истории детства исследователи реконструируют на основе различных источников, жанровые особенности которых часто влияют на создаваемую картину. Основными группами таких источников можно считать следующие:

1) содержащие язык и терминологию, связанные с детством, равно как и язык самих детей¹¹;

2) педагогические, философские, богословские, медицинские и др. трактаты;

3) документация школ (в том числе и созданная учениками), медицинских, церковных, судебных, благотворительных, промышленных и др. учреждений;

4) государственное законодательство и другие нормативные акты о детях и родителях¹²;

5) изобразительные искусства (живопись, скульптура, архитектура), начиная с изображения детей в живописи и кончая архитектурой частных и школьных зданий¹³;

6) материальная культура детства (игрушки, мебель, одежда и т. д.)¹⁴;

7) литература для детей¹⁵;

8) художественная литература о детях¹⁶;

9) документы личного происхождения, в том числе и самих детей (письма, дневники, мемуары, автобиографии)¹⁷;

10) этнологические материалы (описания детских игр, записи детского фольклора, обычаев материнства и воспитания, инициации и т. п.)¹⁸;

11) переписи, актовые, метрические и регистрационные книги и иные демографические и социологические (опросы, анкеты и т. п.) источники¹⁹.

Почти все эти источники являются результатом творчества взрослых и отражают их мнения и действия по отношению к детям и детству. При этом письменные тексты умалчивают о многом, не соответствующем этикету того или иного жанра, подлаживаясь под его каноны. Предметы материальной культуры в этом отношении зачастую могут быть гораздо более «откровенны». Как материальных, так и текстуальных источников, в которых бы слышались голоса самих детей, для отдаленных эпох имеется совсем ничтожное количество, поэтому история детства фактически является скорее историей представлений взрослых о детстве, взаимоотношений с ним, историей «политики детства» и таким образом производна от «истории взрослых» или истории общества в целом²⁰.

Среди источников о детстве автобиография, или рассказ о себе, занимает особое место. В ней повествование о детстве ведется от первого лица и, таким образом, как бы непосредственно передает собственно детские впечатления. Однако это лицо – уже не ребенок, а взрослый, и сообщаемое им отобрано, проанализировано, сформулировано и пропущено через сознание взрослого человека, через представления о том, что и как можно и должно о себе рассказывать той или иной аудитории; через написание цельного текста²¹. «Рассказы о себе», кроме того, отличаются от других источников тем, что отражают понимание взрослыми детства не через отношение к другим детям или детству вообще, а через отношение к себе–ребенку. Это дает совершенно особый ракурс рассматриваемой проблеме: одно дело – отношение к другим, и совсем другое – к себе самому.

2. Как вспоминали о детстве люди разных эпох?

Воспоминания как логически связные повествования о внутреннем развитии и внутреннем опыте автора, в которых раздел о детстве соединяет этот опыт с историей своего времени, окончательно оформились в особый литературный жанр лишь к XIX в. Не случайно помещение раздела о детстве в автобиографии как равноправного с другими разделами совпало по времени с формированием самого понятия «саможизнеописание»²².

Термин «само-биография» (Selbstbiographie, Selbstzeugnisse, Selbsterinnerung, Selbstdarstellung, self-biography, self-character), равный по смыслу современному слову «автобиография», впервые появился именно в конце XVIII в. В Германии в 1796 г. была издана серия «повествований о себе» знаменитых людей предшествующих поколений для назидания, поучения, равно как и для развлечения читающей публики. В том же году термин self-biography употребил в своих записках английский политик и ученый Исаак Дизраэли, а в 1797 г. в английском журнале в анонимной рецензии на Дизраэли впервые появился термин «автобиография». В 1809 г. в английской периодике этот термин вновь возник в тексте авторской статьи, а с 1834 г. он вошел в заглавие собственно автобиографических сочинений²³. Отсутствие термина «автобиография», однако, еще не означало, что до того не существовало соответствующему ему жанра. Процесс развития автобиографического сознания протянулся во времени на несколько тысячелетий.

Первые рассказы о себе были написаны примерно четыре-пять тысяч лет назад. Когда люди обрели навыки письменности, они стали фиксировать ответы на вопросы: «кто я есть?», «как я стал тем, кто я есть?». Автобиографическая память как свойство homo sapiens, видимо, находила выражение и в устной культуре. Письменность дала ей новые возможности и поставила ее перед своими правилами. Однако в древнейшие времена тексты «о себе» были уникальны, невелики, отрывочны и избирательны – как по составу авторов, так и по содержанию. Жизнь человека в условиях древних обществ иерархизирована и ритуализирована, подвергнута детальной регламентации. В «рассказах о себе» человек этого общества стремился показать себя неразрывной частью того целого, которое составлял народ (племя) и государство. Он становился самим собой и одновременно «настоящим (состоявшимся, реализовавшимся) человеком» постольку, поскольку соответствовал канону воспитавшего его общества. Его жизнеописание отражало типичность его статуса в роде, сословии, племени и т. д. «Рассказы о себе», по-видимому, произошли от необходимости первоначально публичного рассмотрения своего точного соответствия нормам общества. Именно об этом прежде всего писал древний египтянин или житель Месопотамии. Люди древних обществ не включали в жизнеописания о себе сколько-нибудь пространные рассказы о детстве, только изредка проговариваясь о нем между строк, поскольку ребенок стоял за рамками образа полноценного члена общества. Изображение детства помещалось лишь в рассказы о богах, героях или выдающихся правителях и описывалось потому, что было необычным и сверхчеловеческим. Так было в древнем Египте, в Месопотамии и у хеттов, в Персии и Палестине²⁴, данная модель продолжала оказывать большое влияние и на древнегреческое и древнеримское общества, хотя степень развития индивидуального начала в этих культурах была выше египетской и месопотамской²⁵. Однако в Греции и Риме сложилась отрицательная оценка детского возраста, то есть представление о детях как объектах принудительного воздействия со стороны взрослых. Сохранявшаяся идея о том, что движущая сила человеческих поступков и чувств не является его собственным достижением (заслугой или проклятием), а приходит со временем извне, не способствовала утверждению идеи о самоценности ребенка. Продолжалась традиция пренебрежения детством в описаниях своей жизни²⁶. Лишь в поздней Античности под влиянием панегирика, защитительной речи в суде и «поворота к биографии», выработавших четкую структуру жизнеописания героя, элементы воспоминаний о детстве и ранней юности начинают время от времени проникать в греческую и римскую «автобиографию»²⁷. Тексты о детстве римских писателей куда более индивидуализированы и обширны, чем греческие (известно, что существовало гораздо бóльшее количество автобиографических текстов, помимо тех, которые дошли до наших дней). Заметим, что биография в Античности не была тем жанром, который был призван повествовать об обычных людях – она была предназначена для героев, – но ее влияние сказалось на немногочисленных рассказах о себе, например, таких античных авторов, как Лукиан, Марк Аврелий, Либаний. В целом античная автобиография была способом самоутверждения и самозащиты представителей высших сословий²⁸.

Простому смертному невозможно было писать о своем детстве по схеме героического детства, например, как у Геракла или у обожествляемых императоров, поэтому в среде античных писателей и философов складывался другой подход: они изредка начинают упоминать о своем детстве прежде всего как о периоде интеллектуального и профессионального становления. Годы возмужания становятся возможным полем для философской новеллы и назидательного рассказа о годах обучения и о своих учителях²⁹.

Позднеантичное общество придавало большое значение описанию годов учения в биографиях и панегириках различных знаменитых людей, поскольку уже по ним видны те или иные особенности будущей судьбы взрослого человека³⁰. Это привело к разработке жанра описаний деятельности учителей, в том числе и тех, которые сыграли важную роль в жизни авторов таких описаний. Традиция эта впоследствии соединилась с распространившимся почитанием Христа как Учителя. Ярким примером служат воспоминания III в. об учителе Оригене, которые принадлежат Григорию Чудотворцу.

Первые шесть веков нашей эры были временем активного диалога языческого и христианского взглядов на человека и его жизнь. Античная биография продолжала в это время свое развитие и использовалась в основном в качестве воспитательного примера, вызывающего у аудитории гражданские чувства и изображающего выдающегося человека как тип. Она не только делалась более детальной в описаниях детства своих героев и расширила их возможный круг, но и, под влиянием новой религии, обратилась к духовному началу в каждом человеке, к его душе. Христианство дало своим последователям инструмент самоанализа – исповедь. Ее влияние на автобиографию оказалось неизбежным.

Однако, зародившись как публичная, проходящая в присутствии скопления верующих, исповедь затем утвердилась в форме исповеди тайной³¹, и это привело в конце концов к тому, что в Средние века стало не вполне пристойным писать о себе (поскольку к письменному тексту относились как к публичному акту): желание выступить со своей автобиографией, как и в классической Античности, вызывало подозрения, но уже в другом – в закравшемся в душу автора грехе гордыни. Устно о детстве рассказывали по преимуществу лишь сами дети, приходившие к священнику на исповедь. Тем более ценны для нас те немногочисленные средневековые тексты, в которых их авторы – а это исключительно духовные лица – по тем или иным причинам все же поверяют пергамену свои детские воспоминания.

Христианская позднеантичная и раннесредневековая культура фактически породила первую автобиографию в собственном смысле этого слова, в которой достаточно подробно говорилось о периоде детства. Именно христианская традиция в отличие от Античного общества, в целом смотревшего на детей как на имущество, придала ребенку как «душе живой» большую ценность, так как уже с момента рождения человек есть создание Бога по его образу и подобию и в принципе несоизмерим ни с каким имуществом, в нем есть дух Божий³². Но эта же традиция стала различать божественного ребенка, образец которой был явлен в младенце Иисусе, и маленькое греховное существо, с первого появления в этом земном мире увязающее в различных грехах – гневе, неуважении к родителям, затем лжи, сквернословии и т. п.³³

Христианин не рассматривал себя как автономное существо, движимое исключительно своим собственным желанием, а не высшим помыслом. Тем не менее христианство дало человеку статус наилучшего творения Создателя, творения, не только наделенного разумной душой и имеющего свободу воли, но и потенциально призванного к вечному спасению через усовершенствование души, то есть внутреннего начала в каждом человеке. Противопоставление земного и небесного, царства мирской смерти и царства вечной жизни ставило человека от рождения в положение путника, идущего либо к Богу, либо от него. Христианину следовало понимать, на каком отрезке пути он находится в настоящий момент, каким путем он уже прошел и в каком направлении ему надлежит идти дальше. Для этого очень важно было иметь назидательные примеры, помогающие интерпретировать свою моральную биографию. В их число входили как биографии божественных и святых персонажей (легенды и жития), так и некоторые, весьма редкие, автобиографии. Не стоит забывать, что их редкость вызвана еще и тем, что вплоть до начала XVI в. связь между «познанием себя» и отражением этого процесса в письменной форме отнюдь не была всеобщей. Редко появлявшиеся на свет средневековые автобиографии писались в рамках жанров «исповеди» и «утешения», и стимулом к их написанию часто было состояние душевного кризиса, преодолению которого способствовал автобиографический текст, выступавший одновременно и парадигмальным образцом для других³⁴.

Монументальным истоком жанра «духовной автобиографии» явилась «Исповедь» Аврелия Августина, североафриканского епископа IV–V вв., в которой обширный раздел посвящен детству как началу и источнику того неправильного пути, который преодолевается лишь с помощью Господа³⁵. Именно с этого памятника начинается традиция развития автобиографии как истории обращения индивидуальной души к Богу, как истории избавления от своей греховности и от ловушек мира под мудрым надзором, воспитанием, любовью и заботой Господа; как вида терапевтической молитвы и средства истинного самопознания³⁶. Жанр «духовной автобиографии» прошел долгий путь развития, обретая время от времени новое дыхание в русле того или иного религиозного направления или концепции. В историях «своей жизни» средневековые и новоевропейские духовные лица, как и многие миряне (и католики, и протестанты), продолжали видеть в периоде детства и юности или знамения состоявшейся дальнейшей жизни, или тот греховный период, который впоследствии был преодолен через духовный опыт обращения³⁷. Детство такими автобиографами мыслилось как иллюстрация к важным религиозным истинам, обретенным через мистический опыт, как положительное или отрицательное начало истории спасения души.

Под влиянием Ренессанса и Реформации в автобиографии XVII и особенно XVIII в. было сказано новое слово. Начинается история светской автобиографии, хотя традиция автобиографии духовной не утрачивается и продолжает существовать. Итальянский Ренессанс вывел антропологическое начало человеческой природы из той глубокой тени, в которой оно пряталось в период Средних веков. Он стремился поместить человека как можно ближе к верхним ступеням вселенской иерархии. Человек есть высшая ценность в мире – это мнение порождало пристальное внимание человека ренессансной эпохи ко всем мелочам своей внутренней и внешней жизни³⁸. Немецкая Реформация и в целом протестантизм на столь же большую высоту стремились вознести человеческие дух и разум³⁹. В XVII столетии они заняли в европейском самосознании то место демиурга/преобразователя видимого мира, которое раньше занимал Бог, и представили Творца лишь как абстрактную первопричину существования вселенной⁴⁰. Последняя отныне управлялась собственными, неизменяемыми и до конца познаваемыми экспериментальным путем законами.

Сохраняющаяся в протестантизме традиция духовной автобиографии представляла индивидуальную человеческую жизнь, рассказанную прожившим ее человеком, как образец его духовного опыта поиска соединения с Богом. Из реальной жизни с ее конкретными перипетиями создавался пример для других, чтобы они строили свою земную жизнь под влиянием представленного им образца. Детские годы в таких воспоминаниях обычно выглядят как подготовка к обращению («convertion»), переживаемому человеком в процессе внутреннего поиска истинной веры. Эти годы наполнены трагизмом оторванного от истины существования, преодоление которого обычно знаменует переход в иной период земного существования. Детство в протестантских духовных автобиографиях представлено в соединении его возможно реальных черт и эпизодов с концепцией греховной сущности ребенка, накладывающей на его изображение соответствующие черты. Сравнивая средневековые автобиографические тексты с протестантскими, И. Бен-Амос пишет: «В средневековых биографиях святых их герой изображался как родившийся уже с исключительной святостью и божественностью или обретший их в ранние годы. В «духовных автобиографиях», наоборот, автобиограф XVII в. обычно фокусируется на своем совершенно обычном для человека детстве, от греховности которого помогает спастись только Божественное милосердие; и, в соответствии с протестантской теологией, Божья милость и человеческая греховность таким образом проявляются в качестве примера. Вместо того чтобы изображать маленького, разумного, благодетельного ребенка – «мудрого Соломона», представленного некоторыми средневековыми агиографами, пуританский автобиограф рисует внезапное познание Бога или внешних сил, которые должны объяснить, показать или сопроводить в духовное путешествие юношу или девушку; таким образом – это более рассказы об обращении в веру, чем свидетельства о чудесах»⁴¹.