Коллектив авторов
Жить хорошо. Модели личной философии от буддизма до светского гуманизма
Переводчик Мария Десятова
Научные редакторы: Кирилл Мартынов (главы 7–15) (внесен в реестр иностранных средств массовой информации, выполняющих функции иностранного агента), Софья Мельничук (главы 1–3), Станислав Наранович (введение, главы 4–6)
Редактор Роза Пискотина
Издатель П. Подкосов
Руководитель проекта И. Серёгина
Арт-директор Ю. Буга
Ассистент редакции М. Короченская
Корректоры О. Петрова, С. Чупахина
Компьютерная верстка А. Фоминов
Дизайн обложки Д. Изотов
How to Live a Good Life: A Guide to Choosing Your Personal Philosophy
© Massimo Pigliucci, Skye C. Cleary, and Daniel A. Kaufman, 2020
This edition published by arrangement with The Science Factory, Louisa Pritchard Associates and The Van Lear Agency LLC
© Издание на русском языке, перевод, оформление. ООО «Альпина нон-фикшн», 2022
Все права защищены. Данная электронная книга предназначена исключительно для частного использования в личных (некоммерческих) целях. Электронная книга, ее части, фрагменты и элементы, включая текст, изображения и иное, не подлежат копированию и любому другому использованию без разрешения правообладателя. В частности, запрещено такое использование, в результате которого электронная книга, ее часть, фрагмент или элемент станут доступными ограниченному или неопределенному кругу лиц, в том числе посредством сети интернет, независимо от того, будет предоставляться доступ за плату или безвозмездно.
Копирование, воспроизведение и иное использование электронной книги, ее частей, фрагментов и элементов, выходящее за пределы частного использования в личных (некоммерческих) целях, без согласия правообладателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.
* * *
Введение
Кому вообще нужна жизненная философия?
У вас есть представление – ну пусть самое смутное – о том, как устроен мир? Вы примерно понимаете, как надлежит вести себя по отношению к окружающим? Если на оба вопроса вы ответили утвердительно, поздравляю – у вас есть жизненная философия! Жизненная философия – это система представлений, состоящая как минимум из метафизики (то есть понимания, как устроен и функционирует окружающий мир) и этики (то есть принципов и правил, которыми мы руководствуемся при взаимодействии с остальными людьми). Так что вопрос на самом деле не в том, есть ли у вас жизненная философия, а в том, выдерживает ли она критику, – иными словами, насколько эта философия хороша.
В большинстве своем мы живем не по Сократу, утверждавшему, как известно, что жизнь без самопознания не стоит того, чтобы быть прожитой. Он явно преувеличивал. Сколько неисследованных жизней оказываются более чем стоящими – и для тех, кто их прожил, и для тех, кто изучал их впоследствии (в процессе написания биографии, например). И все-таки в чем-то Сократ был, на наш взгляд, прав: осмысливая время от времени собственную жизнь, можно при необходимости слегка подправлять ее дальнейшее течение, а то и радикально менять курс. Так поступили двое из нас, и мы считаем этот трансформирующий опыт положительным.
Скай, как мы узнаем подробнее в главе 12, начинала свою взрослую жизнь как «рабочая пчела капитализма», поступив в магистратуру, вопреки возражениям своего тогдашнего парня. Тот считал, что она и без того уделяет ему слишком мало времени и раз в любом случае они скоро поженятся, к чему ей эта учеба? А затем она записалась на курс философии, и преподавательница порекомендовала ей книгу выдающейся представительницы экзистенциализма и идеолога феминистского движения Симоны де Бовуар. Эффект был ошеломляющий. Как вспоминает сама Скай: «Я словно увидела отблеск того мира, который находится за пределами платоновской пещеры. В мою жизнь вихрем ворвалась философия и закружила меня в своем стремительном вальсе, одним изящным касанием разбив вдребезги все мои прежние жизненные воззрения и ожидания».
Массимо же, в свою очередь, был абсолютно уверен, что его призвание – естественные науки, поэтому двадцать с лишним лет занимался только ими, в полном соответствии со своей личной философией (весьма здравой версией светского гуманизма – см. главу 15). А потом на пике карьеры его накрыл кризис среднего возраста. Однако он не стал покупать красную феррари (тем более что денег на нее все равно не было), а вернулся в магистратуру, получил степень кандидата философских наук и сменил сферу деятельности. Более того, он начинал рассматривать альтернативы своему довольно некритическому раннему приятию светского гуманизма еще в пятнадцатилетнем возрасте, после того как отрекся от католицизма (глава 9), и вот многие годы спустя, по счастливой случайности (в «Твиттере»!), Массимо наткнулся на греко-римскую философию стоицизма (глава 5). Это была любовь с первого клика, которая изменила всю его дальнейшую жизнь (к лучшему, если что).
Кто-то из авторов сборника тоже пережил нечто подобное, а кто-то – нет. Но все они с радостью приняли наше предложение рассказать широкому читателю о своем выборе жизненной философии, о его особенностях и о том, как он воплощается в жизнь. На страницах этой книги развернется головокружительная панорама философских мировоззрений, от восточных – таких как буддизм, конфуцианство, индуизм и даосизм, до западных – таких как аристотелизм, эпикурейство и стоицизм; от освященных веками религиозных традиций, таких как иудаизм, христианство и ислам, до современных – таких как этическая культура, экзистенциализм, эффективный альтруизм, прагматизм и светский гуманизм. Разумеется, их могло быть намного больше, если бы добавились такие регионы, как Африка, Северная Америка и Южная Америка; такие философские направления, как утилитаризм; такие философские традиции, как джайнизм, сикхизм и растафарианство; или политические движения – феминизм, анархизм, либерализм, консерватизм и марксизм. Может быть, дойдет и до этого – в следующем издании. Мы все-таки составляли антологию, а не энциклопедию. Главная ее идея заключается в том, что философских принципов, в соответствии с которыми можно выстраивать свою жизнь, существует множество, и размышлять о различиях между ними не менее важно, чем о сходстве (см. Заключение).
Как вы убедитесь сами, мы не разграничиваем жизненную философию и религию, и на то у нас имеются веские, как нам кажется, причины. Да, некоторые из упоминаемых нами традиций явно философские (аристотелизм, эпикуреизм, экзистенциализм, эффективный альтруизм, прагматизм, светский гуманизм), а другие, несомненно, религиозные (индуизм, иудаизм, христианство, ислам). Какие-то сочетают элементы и того и другого (буддизм, конфуцианство, даосизм, стоицизм, этическая культура). Разделительную черту между ними провести можно, но она будет нечеткой, и границы в каждом конкретном случае окажутся размытыми и спорными. Да и смысла в этом особого нет. Если система взглядов включает упомянутые вначале два компонента (метафизику и этику), она отвечает требованиям нашей антологии. В той мере, в какой метафизическая составляющая предполагает обращение к трансцендентной действительности, в частности к Богу или богам, эта традиция принадлежит скорее религии, чем философии, но такое разграничение непринципиально.
Отсюда следует еще кое-что, о чем многие наши читатели, возможно, прежде не задумывались: у каждого есть жизненная философия, поскольку нас приобщали к ней с детских лет. В большинстве случаев такой философией оказывается религия, но ведь и у светских гуманистов, и у экзистенциалистов тоже есть дети! И хотя систематического социологического исследования на эту тему не проводилось, похоже, довольно редко люди выбирают жизненную философию сознательно, как это сделали Скай и Массимо, но даже в таком случае никто не начинает с нуля.
Почему стоит прочитать сборник эссе, который вы держите в руках? По меньшей мере по трем причинам: во-первых, чтобы увидеть огромное разнообразие философских взглядов на жизнь и лучше понимать других людей, которые предпочли руководствоваться философией, отличающейся от вашей. С понимания начинаются и сострадание, и мудрость. Во-вторых, потому, что, возможно, вам хочется узнать побольше о своей собственной – сознательно выбранной или усвоенной с детства – жизненной философии, а наши авторы – признанные авторитеты и блестящие специалисты в своей области и их статьи весьма познавательны. И наконец, вполне вероятно, что вы тоже сомневаетесь в своих нынешних представлениях о жизни, о Вселенной и мире в целом, и знакомство с другими подходами укрепит вас в ваших убеждениях, а может, наоборот, побудит испытать другую философию или даже приведет к новой эклектичной комбинации идей.
Главы этой книги расположены более или менее в хронологическом порядке появления философских течений, которым они посвящены. И хотя книга написана в расчете на чтение от корки до корки, никто не мешает знакомиться с разными философскими традициями вразбивку, в зависимости от того, какая из них привлечет внимание. Еще хотелось бы уточнить, что, хотя многие главы написаны учеными, наш сборник не академическая книга и в нем нет ни отвлеченного теоретизирования, ни объективного критического анализа. Наши авторы следуют избранной ими личной философии и размышляют, что она дает им в повседневной жизни, так что их эссе – возможность взглянуть на мир через призму соответствующего философского подхода. Эту книгу мы расцениваем как панораму возможностей.
Слово «философия», как вы, возможно, знаете, означает в переводе с греческого «любовь к мудрости». И хотя ее современная научная версия становится все более специализированной и далекой от повседневности (как практически любая научная дисциплина), философствование для множества людей самых разных культур на протяжении более чем двух с половиной тысяч лет было занятием, способным изменить жизнь. Так порадуйте себя беседой по крайней мере с некоторыми из этих мыслителей, используя наш сборник как пропуск в мир идей, оказывающих самое что ни на есть практическое влияние на то, как мы живем.
Массимо Пильюччи,Скай Клири и Дэниел Кауфман
Группа I
Философские учения Древнего Востока
Буддизм, конфуцианство и даосизм
На Западе привыкли считать, что восточная философия (особенно три самых известных ее течения: буддизм, конфуцианство и даосизм) – это в основном йога и медитация. Да, йога и медитация тоже к ним относятся, но из эссе Оуэна Фланагана, Брайана Ван Нордена и Робин Ван мы узнаем, насколько это представление примитивно, неполно и ошибочно. Выковыривая из философского учения изюм в виде йоги и медитации и не понимая толком саму концепцию, которая лежит в основе, мы рискуем получить коммерциализированный культ собственного «Я», побуждающий приносить кредитные карты и калории на алтарь идолам моды на йогу, что не имеет никакого отношения к тому, чему учат Будда, Конфуций и Лао-цзы. Буддизм, конфуцианство и даосизм – жизненные философии, представляющие собой в первую очередь практические руководства по этичному поведению.
Согласно некоторым оценкам, буддизм занимает четвертое место среди крупнейших мировых религий (после христианства, ислама и индуизма), насчитывая около 500 миллионов приверженцев, что составляет почти 7 % населения планеты[1]. Число исповедующих конфуцианство и даосизм назвать трудно, поскольку, допустим, в Корее или в Китае в ходе опросов к конфуцианцам себя относят лишь немногие, хотя в действительности именно конфуцианскими принципами большинство представителей этих культур руководствуется в повседневной жизни. Принадлежность к конфуцианству – это скорее культурно-философская категория, чем религиозная, и конфуцианские идеи и тексты по-прежнему оказывают глубокое культурное влияние на миллиарды людей.
Популярные практики буддизма, конфуцианства и даосизма можно было бы включить в Группу III как религии, но нам кажется, они заслуживают собственного раздела – не только потому, что зародились в Азии, но и потому, что в них отсутствует поклонение богам в том виде, в котором оно наличествует в более ортодоксальных религиозных традициях (например, в индуизме). Да, в них часто встречаются упоминания о божествах и духах, они предполагают совершение обрядов и строительство храмов, однако мыслящие приверженцы каждой из этих традиций, как правило, расценивают все это как «искусные инструменты», то есть средства, позволяющие обосновать и донести философское учение до народа. Более того, в центре внимания этих учений – личность, сама по себе или в обществе, но не Бог, и, как доказывает Фланаган, буддизм, в частности, отлично поддается секуляризации для тех, кто ищет духовной и этической, но не обязательно религиозной философии.
Сиддхартха Гаутама, более известный как Будда, был сыном индийского раджи и жил примерно в VI–V вв. до н. э. Ему было двадцать девять, когда, впервые покинув дворец и пустившись в странствия, чтобы посмотреть, как живется простому народу, он был до глубины души поражен увиденными вокруг страданиями и горем. Тогда он стал аскетом. В тридцать пять он провел сорок девять дней в медитации под деревом Бодхи – и, как гласит легенда, достиг просветления. После этого принялся нести мудрость, помогающую достичь просветления, другим. Как и даосизм, и стоицизм (до которого мы тоже скоро дойдем), буддизм направлен на облегчение боли и страданий. Главные источники наших экзистенциальных мук – эмоции. Гнев, обида, осуждение обрекают на страдания и нас самих, и окружающих. Буддисты же обуздывают или, по выражению Фланагана, «сдувают» свое эго, развивая такие добродетели, как сострадание, любящая доброта, сочувствующая радость и уравновешенность. «Этический императив, – пишет Фланаган, – состоит в том, чтобы всегда любить и замещать состраданием и любовью какое бы то ни было насилие, жестокость, ненависть, боль». Это часть пути к избавлению от привязанностей и освобождению из бесконечного цикла перерождений, чтобы достичь безмятежности и в конечном итоге – нирваны. Применять этот этический императив на практике отнюдь не так легко, как может показаться, и Фланаган демонстрирует это, ссылаясь на проделанный им мысленный эксперимент, призванный разрешить дилемму, способную поставить иных в тупик: станет ли буддист убивать Гитлера.
Примерно в то же время, на которое пришелся расцвет буддизма в Индии, собственный золотой век философии переживал Китай. Период с 770 до 221 г. до н. э. ознаменовался не только кровопролитными войнами между царствами, но и жаркой интеллектуальной полемикой, в ходе которой лучшие умы Китая искали пути спасения страны. Эта полемика пробудила широкомасштабный интерес к обучению и передаче знаний, что привело к возникновению «ста школ китайской мысли», фонтанировавших новыми идеями. Именно в эту эпоху и получили развитие конфуцианство и даосизм, а также моизм (разновидность непредвзятого консеквенциализма), школа имен (занимавшаяся философией языка и диалектикой), легизм (философия государственного управления, основанная на четких законах, требующих неукоснительного исполнения) и школа инь-ян (стремившаяся постичь и в перспективе контролировать ход истории посредством сил инь-ян и взаимодействия пяти первоэлементов).
Кун-цзы, больше известный на Западе как Конфуций, был поборником сострадания к другим и личностной цельности. Кун-цзы утверждал, что у нас имеются особые обязательства по отношению к тем, с кем мы связаны личными узами – родственными, например. Акцент на почитании родителей – одна из самых известных составляющих конфуцианства. Однако сами конфуцианцы подчеркивают, что сострадание нужно проявлять не только к близким, но и ко «всей Поднебесной», поскольку все мы взаимосвязаны. Конфуцианство предполагает относиться ко всем вокруг как к родным братьям и сестрам, родителям или детям, поскольку нас связывают отношения, а хорошие отношения – залог хорошей жизни.
Сострадание к окружающим – это проявление человечности, одной из четырех основополагающих добродетелей конфуцианства наряду со справедливостью (цельностью и умением устоять перед соблазнами), мудростью, благопристойностью (умением подчиняться правилам поведения в обществе – соблюдать этикет и ритуалы). В проповедовании сострадания конфуцианство схоже с буддизмом. Однако если буддизм расценивает привязанности как источник страданий, то, согласно конфуцианскому учению, обилие здоровых привязанностей – к друзьям, родным и людям в целом – непременная составляющая счастливой жизни. Помимо этого, конфуцианцы расходятся с буддистами в вопросе о нашем «Я». С точки зрения буддизма человек не имеет неизменной сущности. Тогда как в конфуцианстве отрицать факт индивидуального бытия – это, по словам Брайана Ван Нордена, все равно что «закрывать глаза, чтобы не видеть собственного носа, только нос ведь от этого никуда не денется».
Еще одно влиятельное философское учение, возникшее в эпоху «ста школ китайской мысли», – даосизм, или «школа пути», основы которой заложили мудрецы Лао-цзы и Чжуан-цзы[2]. Если конфуцианство направлено на достижение социальной гармонии, то основной интерес даосизма – жизнь отдельного человека в гармонии с природой и естественным миропорядком. Как объясняет Робин Ван, чтобы встать на путь (дао), нужно заставить разум попоститься. Мы выпалываем сорняки тревог и страхов, которыми зарастает наш разум, и расчищаем тем самым пространство для просветления и остроты восприятия. Мы готовимся к неизведанному и принимаем его, мы следуем ходу миропорядка, но сосредоточенно контролируем свое тело и лелеем его, как заботливо взращиваемый сад. Источник счастья необязательно искать в нирване или взаимоотношениях, он, скорее, в доверии и умении плыть по течению и, как учит «мама Ван» своих дочерей, в том, чтобы «хорошо питаться, каждый день заниматься спортом, как следует высыпаться и хорошо учиться». Но главная идея даосизма – духовная трансформация, когда конечная человеческая жизнь сливается с бесконечным космосом.
Глава первая
Буддизм
Оуэн Фланаган
Я расскажу вам об одном случае, когда, впервые столкнувшись с буддизмом, воспринял его как абсолютно чужеродный и при этом невероятно привлекательный способ жизни – невообразимый, учитывая, что к тому времени я уже немало поднаторел в выстраивании иной картины мира, – и в то же время достойный того, чтобы ему следовать, при условии что можно полностью измениться, то есть стать совершенно другим человеком, у которого принципиально иначе работают сердце и голова. Именно к этому я с тех пор и стремлюсь, пытаясь усвоить буддийскую мудрость и буддийские «привычки сердца». Но пока еще во многом я лишь гибрид.
Произошло это в 2000 году в Дхарамсале – индийском городке в предгорьях Гималаев, где в течение четырех дней Далай-лама XIV Тэнцзин Гьямцхо и другие буддисты обсуждали с группой западных ученых, главным образом психологов и нейробиологов, вопросы деструктивных эмоций и их преодоления (отчет об этих встречах см. в Goleman 2003).
Как выяснилось где-то на второй-третий день общения, тибетские буддисты считают гнев, обиду и весь комплекс сопутствующих им эмоций неуместными, категорически неприемлемыми, неправильными и, как они выражаются, «нездоровыми». Это было само по себе неожиданностью. У нас – на обоих берегах Северной Атлантики – гнев не считается чем-то абсолютно недопустимым, но мы сдерживаем его проявления: «Ну что ты так злишься?», «Не кипятись!». Все-таки гнев входит у христиан в число смертных грехов. Большинство из нас не считает, что сердиться не следует в принципе (даже если бы мы демонстрировали самообладание) и гнев всегда неправомерен. Для нас праведный гнев означает, что человек реагирует на что-то действительно важное для него и волнующее. Обычные в повседневной жизни досада и раздражение всего лишь свидетельство того, что ничто человеческое нам не чуждо. В определенных рамках эти эмоции для нас ожидаемы, и мы относимся к ним с пониманием. И потом, большинство тех, кого я знаю, воспитывались в убеждении, что испытывать и выражать негодование – нормально, допустимо и даже иногда требуется. Праведный гнев – это нечто такое, что необходимо временами переживать и проявлять и чего некоторые люди или обстоятельства заслуживают.
Я знаю, что существуют правила приличия и способы совладать с собой (счет до десяти, сублимация, сглаживание конфликта), удерживающие нас от проявления гнева или помогающие его обуздать, однако способность в принципе не испытывать подобных чувств кажется мне неестественной, странной, нечеловеческой. Опять-таки, работать над собой с тем, чтобы не раздражаться по пустякам, – вполне благоразумно и осуществимо. Однако не злиться ни на кого и никогда – ни на Вселенную, ни на богов, ни тем более на негодяев, совершающих ужасные поступки, – вряд ли сумеет кто-то, кроме уникумов с ангельским терпением. А тут еще более ошеломляющий повод для раздумий: эти буддисты считали к тому же, что простые смертные могут избавиться от гнева, что существуют практики, которые позволяют и в самом деле не злиться, практики, искореняющие ярость, очищающие душу от гневливости.
Неожиданно для себя я предложил далай-ламе мысленный эксперимент. Представьте, что вы находитесь в некоем общественном месте – в парке или в кинотеатре – и вдруг осознаете, что рядом с вами сидит Гитлер (или Сталин, или Пол Пот, или Мао), а дело происходит в самом начале геноцида, который впоследствии стал реальностью. Нам, нашим людям, во-первых, кажется, что праведный гнев и ярость по отношению к Гитлеру и иже с ним вполне нормальны, и, во-вторых, представляется, что неплохо бы и даже желательно убить его, если предоставится возможность. А вы, тибетские буддисты, что скажете?
Далай-лама обернулся к свите из авторитетных монахов, как всегда расположившейся у него за спиной, словно прайд за спиной льва, и принялся совещаться. Пошептавшись с ними несколько минут на тибетском, далай-лама объяснил нам, что убить Гитлера необходимо (и даже с триумфом, церемониально, подобно тому – если вспомнить разные культурные традиции, – как это могли бы делать самураи). Тем самым мы разорвем очень и очень дурную кармическую цепь. Вердикт: «Да, убейте его. Но не злитесь».
Что это означает? Как с точки зрения здравого смысла можно представлять убийство одного человеческого существа другим, мотивацию к убийству одного человека другим без какого бы то ни было чувства, без всплеска таких эмоций, как гнев, негодование, осуждение?
Дело в том, что Гитлер – это лишь неудачный поворот в мировом развитии. Он стал злодеем не по собственному выбору и поэтому заслуживает сострадания, а не гнева. И уничтожить его тоже нужно из сострадания – к нему самому и к тем, кого он может погубить своими злодеяниями.
В подобном ключе мыслили и стоики, знавшие толк в военном искусстве: когда требуются эффективные действия против врага, в том числе направленные на уничтожение, то такие эмоции, как страх и гнев, только мешают, повергают в ступор, побуждают к неадекватным мерам и мешают грамотно достигать поставленной цели. Сенека в своем трактате «О гневе», напрямую полемизируя с Аристотелем, пишет: «От всякой пагубной страсти легче всего совсем избавиться, чем научиться ею управлять»[3]. Зрелый, уравновешенный человек владеет собой и руководствуется разумом, тогда как одержимый гневом распущен и не может держать себя в руках; «гнев возбуждается пустыми и не идущими к делу мелочами».
Сенека и другие стоики считали, что необходимость время от времени сурово наказывать и воевать мы путаем с необходимостью гнева. И если Аристотель, как напоминает нам Сенека, утверждал, что для простого воина, в отличие от полководца, гнев полезен, то сам римлянин был убежден: хорошие солдаты, хорошие воины-стоики никогда не впадают в гнев, иначе они провалили бы дело, которого от них требует печальная необходимость. Вот как рекомендует поступать с гневом Сенека: «Вырывать его с корнем ‹…› Не стоит пытаться удерживать гнев в пределах умеренности – лучше изгнать его совсем, ибо какая может быть умеренность у столь дурной вещи?»
Позже я осознал, что и у буддистов, и у стоиков требование искоренять гнев связано с приматом этики в их философии. Задача этики – способствовать правильным поступкам, уменьшать страдания и боль (в буддизме обозначаемые термином «дуккха») и по возможности вытеснять их счастьем. Гнев, по крайней мере в одном из стандартных проявлений, направлен на то, чтобы обидеть, причинить боль и страдание. А к этому человек стремиться не должен. Ярость – служанка алчного эго, требующего удовлетворения, и это алчное, опустошающее эго, стремящееся уничтожить все на своем пути, и есть проблема, главная причина страданий, а не решение этой проблемы.
Что касается буддистов, у них есть еще одна причина противостоять гневу, связанная с сугубо буддийской метафизикой человеческого выбора. Гитлер и иже с ним – опасные узлы на развязках дорог мирового развития. Их нужно устранить. Это практическая необходимость. Но мы, оказавшись в условиях, позволяющих остановить Гитлера, обязаны выполнить свой долг и должны сделать это с любовью и состраданием. В конце концов, на месте Гитлера мог оказаться сам устраняющий, его ребенок или родитель. Этический императив состоит в том, чтобы всегда любить и замещать состраданием и любовью какое бы то ни было насилие, жестокость, ненависть, боль. Это побуждение жить, проявляя милосердие и стараясь облегчить страдания всех мыслящих и чувствующих существ, – ключевая идея буддизма. Ее предлагают как единственное разумное отношение к страданию, а оно неотъемлемое условие нашего существования. Везде, где вы сталкиваетесь со страданием, старайтесь облегчить его и взамен дать счастье.
На плодородной духовной почве северной Индии V в. до н. э. зародилось множество духовных практик, призванных справиться с проблемой сансары – круговорота рождения и смерти. В первом приближении сансара просто констатирует факт: все, что возникает или рождается, в конце концов умирает, истлевает, развеивается. Все и вся – будь то растение, животное или человек – рождается и умирает. Любой из нас обречен терять любимых и близких и становиться утратой для тех, кто любит нас. Знание уже в момент рождения ребенка, что этот драгоценный невинный младенец не избежит пращей и стрел судьбы, а в конечном итоге состарится и умрет, омрачает счастье от его появления на свет.
Понятие сансары в индийской философии ставит проблему глубже в сравнении с авраамическими традициями, в рамках которых считается, что человек проживает земную жизнь однократно – пепел к пеплу, прах к праху – и душа его обретает вечную жизнь (в раю или в аду) тоже лишь единожды. Индийская философская традиция, включая буддизм и джайнизм, предполагает (за исключением материалистического учения чарвака) реинкарнацию – вечный круговорот рождений, роста, дряхления и смерти, повторяющийся из жизни в жизнь.
Каждая из соперничающих философий толкует повторяющийся круговорот сансары по-своему и предлагает свой рецепт освобождения – способ вырваться из бесконечного цикла перерождений в человеческом и животном воплощении, а также, возможно, в виде ангелов и демонов в одном из внутренних или внешних миров.
Стоит отметить, что в мире насчитывается около 500 миллионов буддистов[4]. Половина из них проживает в Китае, где они составляют меньшинство (немногим более 18 %) населения. Значительная доля оставшихся представлена в нескольких преимущественно буддийских странах, в число которых входит Таиланд, Мьянма, Бутан, Камбоджа, Шри-Ланка, Лаос, Вьетнам, Япония и Южная Корея. В Индии, где буддизм когда-то зародился, сейчас буддистов менее 2 %. В Северной Америке их почти четыре миллиона, или около 1,4 % населения. Большинство из них – выходцы из Восточной или Южной Азии (самая крупная ветвь в их составе – японская буддийская школа Чистой Земли), хотя к буддистам причисляют себя все больше зажиточных белых американцев, особенно в «духовном, но не в религиозном» смысле.
Согласно господствовавшей в Индии примерно в V в. до н. э. брахманской традиции, в ответ на которую появился буддизм, освобождение от сансары достигается совершенным исполнением обрядов, доступных только избранной касте священников-брахманов. Освобождение (мокша) предполагает расставание и с телом, и с сознанием, при котором атман – вечный и неизменный неограненный алмаз, составляющий нашу сущность, – соединяется (точнее, воссоединяется) с основой и источником Вселенной – Брахманом. Освобождение (мокша), как правило, требует многочисленных реинкарнаций, в ходе которых принадлежность человека к высшей касте становится свидетельством, что он достоин дальнейшего и окончательного возвышения и причисления к сонму абсолютно просветленных созданий.
Будда выбрал своей мишенью два столпа брахманизма – Брахман и атман. Будда не отрицал вероятное существование такого трансцендентного источника всего сущего, как Брахман, скорее настаивал на том, что о сверхъестественных свойствах Брахмана человек не может знать (заметим, что к перерождению он с подобным скепсисом не относился). Это эзотерический вопрос, не имеющий отношения к практическим проблемам бытия и облегчения страданий. Что же касается вечного и неизменного атмана, Сиддхартха придерживался позиции, которую мы бы назвали радикальным эмпиризмом. Опыт учит, что все непостоянно, а значит, и я. У меня нет атмана. Да, я человек, психофизически единый и неделимый, который существует некоторое время. Я обладаю сознанием. Сознание создает и хранит историю моей личности. Но атманом я не обладаю.
Буддийская концепция «не-Я» (анната, анатман) довольно сложна и часто понимается превратно. Заметьте, я сказал, что люди есть. Я человек. Люди обладают сознанием. Я обладаю, вы обладаете. А еще у нас есть личность и темперамент. Нет только неизменной сущности – атмана.
Мы можем в той или иной степени избежать философской эквилибристики и анахронического поиска аналогий для буддийского понятия «не-Я» в учениях Аристотеля, Джона Локка, Дэвида Юма, Уильяма Джеймса или Дерека Парфита. Достаточно принять во внимание следующее: утверждение Сиддхартхи о том, что каждый из нас анатман, а не атман, в первую очередь утверждение от противного, сделанное в совершенно определенном историческом контексте. Таким образом он отреагировал на мистицизм и чванство браминов, которые кичились тем, что их сущность (атман) есть одно целое с сущностью космоса (Брахманом). Обе доктрины принадлежали к области эзотерики и шли вразрез с чувственным опытом Будды, говорившим ему, что все вокруг непостоянно. Все течет и движется. Никаких вечных сущностей нет – ни Брахмана, который стоит за Вселенной, ни атмана в нас. Последние слова Будды были: «Всему обусловленному неотъемлемо присуще разрушение. Усердно стремитесь к цели»[5].