Юстина Южная
Классициум
Глава четвертая
Геликоптер сел на плато, возле самых руин. Смиту было страшновато выпрыгивать из геликоптера на венерианскую траву: он слишком привык к бетону под ногами. Но трава оказалась похожа на земную, податливая и мягкая, и у Смита создалось впечатление, что он ходит по роскошному персидскому ковру. Джон отчаянно захотел лечь на траву, как он делал когда-то на Земле, лечь и смотреть на чужое небо и на чужие облака и на чужих птиц. Но он не смог себя заставить: нелегко привыкнуть к тому, что трава синяя и покрыта чем-то вроде бесцветной слизи.
Горы, встававшие стеной на востоке, защищали руины от ветра. В развалинах древнего города царили пыль и забвение, и Джон с удивлением понял, что руины не вызывают в нем никаких особенных чувств, что нечто подобное он видел и в Греции, и в Италии, и у него не получается осознать, что руины остались от города, построенного нелюдьми, и он понимал, что ему больше интересны живые, дышащие зноем джунгли: колышущаяся синяя полоска, которая виднеется на западе.
Возле кабины геликоптера курил пилот, а рядом стоял пожилой мужчина, одетый в твидовый костюм, с фотографическим аппаратом на широкой груди. Джон Смит подошел к ним и тоже закурил.
– Хотите сфотографироваться на фоне руин? – спросил пожилой.
– Не особо, – признался Смит.
– У вас есть час, чтоб осмотреть руины, – сказал пилот. – Через час мы отбываем на водопады, потом к Чертовой горе, а затем летим обратно.
Джон обернулся и увидел Питера, который рыскал возле руин, словно напавший на след пес, и Элизабет, стоявшую, скрестив руки, у разрушенной белой колонны, а чуть дальше еще несколько геликоптеров, прилетевших сюда раньше них, и галдящих туристов, разглядывавших руины.
– Вы не видели, куда пошел охотник? – спросил Смит.
– Очевидно, вы имеете в виду Алистера, – сказал пожилой.
– Он ушел охотиться в джунгли, – сказал пилот.
– Идти черт знает сколько, – сказал Джон, вглядываясь в синюю полоску на горизонте.
– Алистер любит ходить, – сказал пилот и хохотнул.
– Ему нравится одиночество, – сказал пожилой.
Пилот уронил окурок и затоптал его каблуком.
– Он в самом деле охотится в одиночку? – спросил Смит.
– Да, – сказал пилот. – Он всегда охотится один. Через три или четыре дня мы подберем его здесь или возле водопадов и подбросим обратно.
– Удивительно, – сказал Смит.
– Однажды он не вернется, – сказал пилот. – Никому не может везти вечно.
– Алистер не пропадет, – сказал пожилой.
– Ты то же самое говорил про Лоренте.
– Алистер сильнее Лоренте.
– Перед тем как пропасть, Лоренте одолжил у меня пятьдесят долларов, – сказал пилот. – С тех пор я не одалживаю деньги сумасшедшим охотникам.
– Ты просто скряга, Джош, – сказал пожилой.
– Может, я и скряга, – сказал пилот. – Но я не дурак.
– Ты дурак и скряга, Джош, – сказал пожилой.
Пилот сплюнул и полез в кабину. Пожилой поднял фотографический аппарат и сказал:
– Давайте я вас все-таки сфотографирую. Будет что показать на Земле.
Он сфотографировал Джона возле статуи, заросшей чем-то вроде плюща, и возле колонн, лежавших одна на другой, и возле круглого здания с обвалившейся крышей, и у анфилады причудливых черных арок, уходивших к горе и еще дальше – в гору. Джон проникся симпатией к пожилому фотографу, который любил свое дело, несмотря на то, что каждый день ему приходится фотографировать крикливых туристов на фоне одних и тех же развалин, одних и тех же гор, и одних и тех же джунглей.
Питер подозвал фотографа, и Джон Смит отправился искать Элизабет. Он нашел ее возле белого вагончика, двери которого были распахнуты, а на боку было намалевано синей краской: «Кафе «У венерианских развалин»». Элизабет стояла возле дверей и смотрела внутрь. Из вагончика пахло жареным мясом, вареным картофелем и водкой.
– Хотите есть? – спросил Смит.
Элизабет покачала головой и промолчала.
– Пойдемте, я угощаю.
Он мягко взял Элизабет за руку и повел внутрь. Женщина послушно пошла за ним. Воздух в кафе был застоявшимся, выбор блюд не отличался разнообразием, однако кормили сытно и вкусно. Джон заказал для себя и Элизабет жареного мяса, несколько вареных картофелин, рассыпчатых и щедро политых оливковым маслом, и бутылку белого венерианского вина в прозрачном кувшине. Они расположились за круглым столиком в углу вагона, возле открытой двери, и всё равно им было душно. Вино было чересчур кислое, но холодное, и они пили его с удовольствием.
– Вам, кажется, не доставляет удовольствия наша прогулка? – спросил Смит.
Лицо женщины раскраснелось и уже не выглядело таким больным, как в геликоптере. Она улыбнулась Смиту и промолчала.
– Любопытно, что за мясо мы едим, – в шутку сказал Джон. Ему хотелось развеселить женщину.
– Это свинина, – сказала Элизабет.
Джон Смит разочарованно хмыкнул.
– Мясо венерианских животных непригодно в пищу, – сказала Элизабет.
– И тем не менее охота на Венере процветает, – заметил Джон.
– Современные мужчины охотятся не ради пропитания.
В голосе женщины Смит почувствовал горькую иронию, и подумал, что впервые нащупал тему, ей интересную, и ему захотелось разговорить Элизабет, чтоб понять, что ею движет и зачем она оказалась на Венере.
– Вы – американец? – спросила Элизабет.
– Да, – сказал Джон.
– Он тоже был американцем, – сказала Элизабет, допивая вино. – Он обещал мне горы, моря и звезды, он обещал мне вечную любовь и великое счастье, он вскружил мне, молодой дурочке, голову, и я поверила ему. – Элизабет взяла бокал, и Джон подлил ей вина. – Мы путешествовали, мы видели моря и горы, мы видели и счастье, и горе, и мир, и войну, и мы всегда были вместе, но два года назад он улетел. Без меня.
– Улетел?
– Он улетел на Венеру и больше не вернулся.
Элизабет посмотрела на Джона сквозь стекло бокала, и Смит поймал себя на мысли, что хочет обнять ее и пожалеть и сказать на ухо что-то успокаивающее, и, подумав так, молодой человек понял, что вино оказалось крепче, чем он ожидал, и он уже изрядно пьян, но останавливаться не захотел и заказал еще один графин. Они выпили еще по бокалу, и Элизабет произнесла свой коронный тост «И ракета взлетит!», а Джон предложил выпить за космических первопроходцев, бравых космолетчиков зари космической эры, и Элизабет с удовольствием поддержала его тост, а затем они болтали о пустяках, будто старые знакомые, и Джон поклялся Элизабет, что больше никогда не выпьет виски и что отныне будет пить только охлажденное венерианское вино. Элизабет смеялась.
– Этот «он», о котором вы говорили… ваш муж? – спросил Джон. – Вы прилетели на Венеру искать мужа?
Элизабет грустно улыбнулась.
В вагон заглянул Питер. Он ухмыльнулся, увидев Джона и Элизабет вместе, и Смиту захотелось ударить его по наглой, ухмыляющейся роже, и желание было таким сильным, что он с большим трудом удержал его в себе.
– Вот вы где, – сказал Питер.
– Да, именно здесь, – с вызовом ответил Смит.
– Тогда поторопитесь. Геликоптер взлетает через пару минут.
Глава пятая
Элизабет стояла на каменном выступе, совсем рядом с водопадом, а вода падала с тридцатиметровой высоты мимо выступа, и водяные брызги окружали Элизабет, и волосы мокрыми прядями облепили ее лицо. Джону показалось, что Элизабет плачет, но он не был уверен, есть ли слезы на ее лице или это только вода. Внизу разговаривали люди, работали двигатели, лаяли собаки. Внизу, под водопадом, располагался поселок – форпост человеческой расы. Джунгли подступали к нему очень близко, и возле бетонного забора, с пропущенной поверху колючей проволокой, дежурили люди с винтовками, а на вышке курил пулеметчик.
Джон Смит подошел к Элизабет и стал рядом. Он увидел большую каменную табличку на скале. На табличке перечислялись имена и фамилии.
– Вот я и нашла его, – сказала Элизабет.
Смит не знал, что сказать.
– Дайте воды, – попросила Элизабет.
Смит протянул ей фляжку, и она взяла ее в обе руки, и дрожащими пальцами отвинтила пробку, и сделала жадный глоток. К ним подошел Питер. Он снял кожаную куртку и держал ее в руке. Голый торс Питера блестел от воды. Смит заметил несколько шрамов у него на груди и на животе.
– Два года назад здесь случился последний Подъем, – сказал Питер.
– Последний Подъем? – переспросил Смит.
Блондин усмехнулся.
– Конечно, вы не слышали об этом. Туристам не рассказывают о Подъеме, чтоб не пугать.
– Расскажите, – предложил Смит.
Блондин уставился на табличку.
– Когда люди только начали колонизацию Венеры, Подъемы случались часто. Примерно раз в полгода. Подъем – это джунгли, поднимающиеся на человека. Это восставшая природа. Это животные, обезумевшие от ярости, атакующие наши поселения сотнями, тысячами, миллионами, черт подери. Иван не говорил вам об этом, Джон? Конечно, нет. Поэтому я и не люблю его. Он забивает головы туристам романтическими бреднями. Он обещает показать настоящую Венеру, а настоящая Венера вот она, в именах и фамилиях. – Питер кивнул на табличку. – Это жертвы последнего Подъема, который случился после трехлетнего перерыва. Тогда погибло очень много людей. Хороших людей. Они могли бы выжить, если бы подготовились. Но они поверили, что больше не будет Подъема. Если б им не забивали головы романтическими бреднями, они могли бы подготовиться и выжить. Понимаете?
У Элизабет дрожали плечи. Повинуясь порыву, Джон Смит обнял ее.
– Вы тоже в плену сказок, – сказал Питер. – Эта планета убьет вас, если не успеете вовремя улететь.
– Прошу вас, уйдите, – сказал Смит.
– Видите эти шрамы? – Питер хлопнул себя по животу.
Смит молчал.
– Я пережил Подъем, потому что был готов, – сказал Питер. Он сплюнул с обрыва, развернулся и по широкой каменной лестнице, выбитой в скале, поспешил вниз, к поселку, а Джон и Элизабет остались наверху, на каменном выступе, и она смотрела на табличку, и Джон тоже разглядывал табличку, хоть и не представлял, как звали ее любимого человека, и пробовал чужие имена на вкус и пытался представить, что это были за люди.
– Этот человек не прав, – сказала Элизабет.
Джон Смит молчал.
– Иван – хороший парень, – сказала Элизабет. – Иногда он привирает, но не всем людям стоит говорить правду.
– Наверное, – сказал Смит.
– Иван рассказал мне, как погиб мой мужчина, – сказала Элизабет. – Вместе с другими на этом каменном выступе он прикрывал отход женщин и детей к геликоптерам. Мой мужчина погиб как герой. Именно он организовал отступление. Если бы не он, погибли бы все.
Джон Смит подумал, что не всегда и не всем надо говорить правду, и кивнул.
– Уверен, так оно и было, – сказал он.
Элизабет сжала его руку своими тонкими пальцами, и Джон почувствовал, какие они у нее холодные, и захотел согреть их.
– Джон, – сказала Элизабет, – вы бы смогли полюбить меня так, как любил меня мой мужчина?
– Не знаю, – ответил Смит.
Она крепче прижала его к себе.
– Но хотя бы здесь и сейчас вы сможете полюбить меня?
Джон Смит подумал, что не всегда и не всем надо говорить правду.
– Смогу, – сказал он.
Она повернулась к нему лицом и закрыла глаза, и ее лицо было мокрым от воды, а губы дрожали. Смит наклонился и поцеловал ее в щеку, и щека была соленой, и он поцеловал ее в губы, и губы тоже были соленые, и тогда Джон крепко прижал Элизабет к себе, и они стояли так очень долго и молчали, а мимо проходили туристы и поселенцы, и пожилой фотограф остановился возле них, и поднял фотографический аппарат, и долго в них целился, но в конце концов передумал фотографировать, опустил аппарат и тяжелым шагом пошел прочь.
Глава шестая
Иван сидел на скамейке возле дома, щурясь на заходящее солнце, и белые бабочки, не умея взлететь, копошились у него под ногами, и кошка Мурка лежала у него на коленях, и он гладил ее, а она мурлыкала и щупальца на ее подбородке нежно щекотали Иванову штанину. Джон Смит остановился рядом с ним, стараясь не наступить на бабочку, достал сигарету для себя и угостил сигаретой Ивана.
Они закурили.
– Хороший табак, – сказал Иван. – Американский?
– Французский, – сказал Джон.
– Мы не виделись несколько дней, – сказал Иван. – Скажите честно, Билл: вы увидели настоящую Венеру?
Смит пожал плечами. На языке крутился язвительный ответ, но ему не хотелось обижать Ивана. Что бы ни случилось, русский великан нравился ему. К тому же Смиту казалось, что он понимает его.
– Я слышал, вы писатель, Билл, – сказал Иван.
– Не очень известный, – сказал Смит.
– Прилетели на Венеру за новыми впечатлениями?
– Наверное, – сказал Джон Смит.
– И как? Много новых впечатлений подарила вам Венера?
– Я думаю, – сказал Смит задумчиво, – что дело не только и не столько в Венере. Большую часть впечатлений мне подарили люди.
Иван промолчал.
– Я встречаю людей, – сказал Смит, – и они проходят мимо меня, или останавливаются, чтоб поговорить, а затем идти дальше, или идут рядом и только потом исчезают, или остаются со мной навсегда, и у каждого из них своя история, своя правда, своя ложь, и я не вижу Венеры за лицами этих людей: и Венера, и Марс, и даже Земля кажутся мне незначительными пятнышками по сравнению с жизнью этих людей, и мне хочется написать о них, о каждом из них, мне хочется подобрать самые точные и яркие слова, чтоб все они, даже случайные попутчики, навеки остались со мной.
– Проклятье, – сказал Иван, роняя окурок. – Пальцы обжег. – Он ухмыльнулся. – Заслушался я вас, Билл.
– Меня зовут Джон, – сказал Джон Смит.
– Как скажете, Билл.
Застрекотали винты. На бетонную площадку, метрах в ста от них, опустился геликоптер. Из салона выпрыгнул мужчина в охотничьем костюме, с зачехленным ружьем за плечом. Придерживая рукой соломенную шляпу, он поспешил к ним. Со стороны космодрома налетел порыв ветра и закружил вокруг охотника мертвых бабочек с опаленными крыльями, и он шел сквозь них, как сквозь метель, и бабочки хрустели у него под ногами. Сбоку у охотника висел раздутый ягдташ, из которого выглядывала рыжая шкурка; на коротком ремешке болталась мертвая синяя птица. Смит сразу узнал охотника и обрадовался, потому что хотел поподробнее расспросить его об охоте.
Иван согнал кошку с колен, поднялся и встретил мужчину богатырскими объятиями.
– С возвращением, дружище Алистер! – прогремел он.
– Здравствуй, Иван, – сказал охотник. – Ты приветствуешь меня так, словно боялся за мою жизнь.
– Ты ошибаешься, – сказал Иван, отпуская его. – Я уверен в тебе на все сто. – Он кивнул на Джона: – Знакомься, это мой друг. Писатель.
– Мы знакомы, – сказал Алистер.
Они с Джоном пожали друг другу руки.
– Пойдемте выпьем, друзья, – сказал Иван.
– Я не против промочить горло, – сказал Алистер. – Но после твоего дрянного пойла еще больше хочется пить.
– Спасибо за комплимент, дружище.
Они вошли в дом, и Иван сгреб со стола все бумаги и сбросил на пол. Он достал бутылку водки, три граненых стакана и банку с солеными огурцами и налил каждому до краев, вручил Джону и Алистеру по огурцу и поднял свой стакан.
– Два года назад, – сказал Иван, – на Венеру прилетел один замечательный человек. Я не помню его имени, но помню, как мы пили с ним водку, и помню тост, который он произнес. Это был отличный тост, хоть я и не знаю до сих пор, что он означает. Но в нем, друзья, есть вера в жизнь. В нем, черт возьми, есть сама жизнь! Думаю, это был тост первых космолетчиков.
Алистер и Смит молча ждали.
Иван поднял стакан повыше и провозгласил:
– И ракета взлетит!
И каждый из них выпил до дна.
Эрих Мария Ремарк. Смерть взаймы
(Автор: Мария Гинзбург)
Эрих Мария Ремарк (Erich Maria Remarque). Родился 22 июня 1927 года, Оснабрюк, Германия, Земля, умер 25 сентября 2001 года, Локарно, Швейцария, Земля. Псевдоним Эриха Пауля Ремарка (Erich Paul Remark), одного из наиболее известных и читаемых писателей Земли двадцатого века.
Ремарк родился в Оснабрюке, Германия, в католической рабочей семье. В 1943 году покинул Землю с первой волной колонистов Марса. Как и многие первопоселенцы, он пытался убежать из мира «священной чистоты крови», но и как всем остальным, убежать ему не удалось. Во время Реконструкции Рейха на Марсе нацисты сжигают его книги, объявляют Ремарка полумарсианином-полуевреем. Это, разумеется, было ложью, так как Ремарк родился за пятнадцать лет до того, как Первая экспедиция высадилась на Марсе, но тем не менее этот «факт» безосновательно повторяется во многих его биографиях. Сам Ремарк избежал преследований марсианских нацистов, поскольку с 1960 года жил на Венере, куда перебрался вместе со своей женой Ильзой Джин Замбви (Ilsa Jeanne Zamboui), а в 1964 году они получили венерианское гражданство. Однако в 1965 году Ремарк вступает в Марсианский освободительный легион добровольцем. В ходе Освобождения Марса несколько раз был ранен. В течение своей жизни Ремарк часто менял профессии, работал библиотекарем, водителем марсианского корабля и дальнобойщиком, бизнесменом, учителем, редактором. Побывал практически на всех обитаемых планетах, включая Внешние Миры, – в качестве колониста, журналиста и военнопленного.
В 1969 году Ремарк публикует роман «Время умирать и время летать». Это был уже пятый роман Ремарка, и к тому времени он уже обладал значительной популярностью, но именно этот роман сделал его самым читаемым писателем во всей Солнечной системе. Роман обладал ярко выраженной антинацистской и антивоенной направленностью, призывал к мирному сотрудничеству и диалогу не только людей разных рас и религий, но представителей разных планет. Голливуд (крупная земная киностудия. – Прим. ред.), снимает по роману фильм, так же пользовавшийся сногсшибательным успехом. Не обошлось и без скандалов; широкие взгляды Ремарка намного опередили свое время. Необходимо помнить, что примерно в это время Хемингуэй пишет свой роман «Венерианское сафари», где один из героев произносит ставшую крылатой фразу: «Я скорее буду пить из одной фляги с негром, чем с венерианцем!» С тех пор и до самой своей смерти Ремарк никогда не нуждался в деньгах; только в Голливуде были экранизированы шесть его романов. Он продолжает писать, ведет богемную жизнь, много пьет и увлекается женщинами. Ремарк и Замбви дважды вступали в брак и разводились. В 1989 году Ремарк женился на известной марсианской киноактрисе Полетт Годар (Paulette Goddard), и они оставались женаты до его смерти в 2001 году.
В 1997 году Ремарк вернулся на Землю, в Швейцарию, где когда-то давно по совету друзей приобрел виллу, на которой все эти годы хранилась его коллекция импрессионистских полотен и других объектов искусства. Там супруги и прожили остаток жизни. Умер Ремарк 25 сентября 2001 года в возрасте 73 х лет в городе Локарно и похоронен на швейцарском кладбище Ронко в кантоне Тичино. Годар похоронена рядом с ним.
Мимо проплывали улицы, ярко освещенные подъезды, огни домов, ряды фонарей, сладостная, мягкая взволнованность вечернего бытия, нежная лихорадка озаренной ночи, и над всем этим, между краями крыш, свинцово серое большое небо, на которое город отбрасывал свое зарево.
– Объездную дорогу всё еще строят, – сказал Клерфэ, чтобы нарушить молчание, царившее на палубе его небольшого корабля. – Мы с вами проедем через пригороды Уайлдертауна, а затем перекусим у Паркхилла и двинем на Айронсити по каналу.
В Айронсити жил дядя Лилиан. Девушки, что сидела рядом с Клерфэ. Она молча кивнула. Очевидно, маршрут, предложенный Клерфэ, ее вполне устраивал. Лицо ее было серьезным, оно показалось Клерфэ совсем чужим, но очень красивым. Было в нем что-то от таинственной тишины, которая свойственна природе – деревьям, облакам, животным, – а иногда женщине. Они с Клерфэ познакомились в санатории, расположенном в самом центре Дрисколл-Фореста. Клерфэ приехал проведать старого друга – гонщика. Лилиан решила покинуть санаторий, в котором провела, по ее словам, последние семь лет. Она попросила Клерфэ помочь ей добраться до Айронсити.
Они ехали по тихим загородным улицам. Ветер усилился, и казалось, что он гонит ночь перед собой. Вокруг большой площади стояли небольшие дома, уснувшие в маленьких садиках. Над головой путешественников тихо плескались голубые паруса корабля.
– Как хорошо, – сказала Лилиан. – Будь у меня корабль, я бы каждый вечер совершала на нем медленные прогулки. Всё кажется совсем неправдоподобным, когда так бесшумно скользишь по улицам. Всё наяву, и в то же время – как во сне. Тогда по вечерам никто, пожалуй, и не нужен…
Клерфэ ловко достал пачку сигарет одной рукой, открыл и выбил из нее сигарету. Вторая рука его лежала на гладком, словно сделанном из кости штурвале корабля. Разрывать контакт с кораблем было нельзя ни на секунду.
– А ведь вообще вечером хочется, чтобы кто-нибудь был рядом, правда? – сказал он и прикурил.
Она кивнула:
– Вечером, да… Когда наступает темнота… Странная это вещь.
– Хотите немного поводить? – спросил Клерфэ. – Это доставит вам удовольствие.
– Конечно, хочу; только я не умею, – кивнула Лилиан. – Говорят, что корабли марсиан отзываются не каждому человеку.
– Это правда, – согласился Клерфэ. – Но мы уже посоветовались с Карлом.
Так, насколько удалось понять Клерфэ, кораблю хотелось, чтобы его называл его водитель. И он его так и называл.
– И он согласен пустить вас за штурвал, – закончил Клерфэ.
Лилиан улыбнулась.
– Вы совсем не умеете водить? – спросил Клерфэ.
– Нет. Меня никогда не учили.
– Волков мог бы давным-давно обучить вас, – сказал Клерфэ.
Так звали весьма надменного господина, в компании с которым он встретил Лилиан в первый раз. Однако Лилиан покинула санаторий одна, на корабле Клерфэ – хотя у Волкова был свой собственный корабль, напоминающий золотую бабочку. И Клерфэ воспользовался случаем узнать, что бы это всё значило.
Она рассмеялась:
– Борис слишком влюблен в свою Патрицию.
Не у всех корабли выбирали себе мужские имена; у некоторых водителей были и корабли-девушки.
– Никого к ней не подпускает, – закончила Лилиан.
– Это просто глупо, – заявил Клерфэ. – Вы сразу же поедете сами. Давайте попробуем.
Корабль остановился. Клерфэ снял руку со штурвала и поднялся, чтобы поменяться местами с Лилиан.
– Но ведь я действительно не умею водить, – смутившись, сказала она.
– Неправда, – возразил Клерфэ. – Умеете, но не догадываетесь об этом.
Когда Лилиан пробиралась к штурвалу вдоль узкой скамьи, ее бок в легкой шубке коснулся тела Клерфэ. Она напомнила ему маленького медвежонка из детской книжки. Клерфэ показал ей, как переключать скорости и выжимать сцепление.
– На самом деле, это совсем не то, что рычаг скоростей в земной машине, и сцепления тут тоже нет, – сказал он в заключение. – Но так проще и понятнее нам, землянам. И корабли согласились разговаривать с нами на понятном нам языке.
– Интересно, почему, – пробормотала Лилиан. – Почему они вообще согласились подчиниться людям?
– Этого никто не знает, – ответил Клерфэ. – Я думаю, что они столько простояли без дела, что им снова захотелось мчаться по пустыням и дорогам. Но без водителя они не могли этого сделать. А теперь трогайте! – добавил он резко.
– Минутку!
Она показала на одинокий автобус, медленно кативший по улице.
– Не пропустить ли его?
– Ни в коем случае!
Клерфэ крутанул штурвал под ее рукой, и корабль стронулся с места. Лилиан судорожно вцепилась в рулевое колесо, напряженно вглядываясь вперед:
– Боже мой, мы едем слишком быстро!
Клерфэ посмотрел на спидометр. Это был один из весьма немногих приборов, которые землянам удалось разместить на кораблях марсиан, включить их в схему чуждых и совершенных, почти живых механизмов.
– Прибор показывает ровно двадцать пять километров в час. Неплохой темп для стайера.
– А мне кажется, целых восемьдесят.
Через несколько минут первый страх был преодолен. Они ехали вниз по широкой прямой улице. Корабль слегка петлял из стороны в сторону. Иногда колеса почти касались тротуара. Но постепенно дело наладилось, и всё стало так, как и хотел Клерфэ: в машине были инструктор и ученица.
– Внимание, – сказал он. – Вот полицейский!
Добродушный сержант, зевая, стоял на перекрестке и даже не смотрел в их сторону.
– Остановиться?
– Уже слишком поздно.
– А что если я попадусь? Ведь у меня нет водительских прав.
– Тогда нас обоих посадят в тюрьму.
– Боже, какой ужас!
Испугавшись, Лилиан пыталась передвинуть пальцы на лепесток штурвала, означавший торможение. Но с непривычки у нее не получилось растопырить пальцы так широко, как требовалось.
– Дайте газ! – приказал Клерфэ. – Газ! Жмите крепче! Надо гордо и быстро промчаться мимо него. Наглость – лучшее средство в борьбе с законом.
Полицейский не обратил на бронзовую бабочку, промчавшуюся мимо во всем блеске своих серебристо-голубых парусов, никакого внимания. То время, когда марсианские корабли на улицах поселков землян были в диковинку, давно прошло. Девушка облегченно вздохнула.
– До сих пор я не знала, что регулировщики выглядят, как огнедышащие драконы, – сказала она.
Лилиан сделала несколько поворотов, издавая при этом взволнованные, короткие восклицания. Фары встречных машин вызывали в ней дьявольский страх и такую же гордость, когда они оказывались позади. Вскоре в маленьком пространстве между штурвалом и удобной скамьей водителя возникло чувство товарищества, какое быстро устанавливается в практических делах.
И когда через полчаса впереди показалась сияющая в ночи, словно шкатулка с драгоценностями, сосисочная Сэма Паркхилла, и они снова поменялись местами – Клерфэ не мог Лилиан позволить рулить на автобане – они оба почувствовали такую близость, будто рассказали друг другу историю всей своей жизни.
Два шоссе встречались здесь и вновь расходились, исчезая во мраке. Одно вело в мертвый город марсиан и дальше, на рудники, а второе – в поселок Сто первый. День и ночь по обеим дорогам грохотали грузовики. У самого перекрестка Сэм Паркхилл воздвиг из остатков своей ракеты, которые скрепил заклепками, свою закусочную. Когда Клерфэ и Лилиан подъехали, здание, против обыкновения, не дрожало от рева музыкального автомата. Над входом висела вывеска: «Горячие сосиски Сэма». Это был единственный на сотни миль бесплодной пустыни очаг света и тепла. Точно сердце, одиноко бьющееся в исполинском черном теле. Сэм Паркхилл прибыл на Марс в составе Четвертой экспедиции и, как многие космонавты, уже не вернулся на Землю. Несмотря на солидный возраст и обилие помощников, он еще сам иногда становился за кассу. Так случилось и в этот вечер.
– Мне ничего было не надо, я только хотел завести сосисочную, первую, единственную на Марсе, центральную, можно сказать. Понимаете? – говорил он, со сверхъестественной ловкостью выкладывая заказ на поднос. – Подавать лучшие на всей планете горячие сосиски, черт возьми, с перцем и луком, и апельсиновый сок.
Лилиан вдохнула запах кипящих сосисок, горячих булочек, сливочного масла. Она никогда раньше не бывала в таких местах. Строго говоря, она единственный раз вкушала пищу в публичном месте в возрасте пятнадцати лет, и это был «Оптимум» – шикарный ресторан в Айронсити, куда отец созвал всю их большую тогда семью на юбилей своей дочери.
А потом была война и санаторий. Лилиан отвыкла от большого количества людей, да и в санатории пациенты двигались по дорожкам соснового бора плавно, неторопливо, глубоко вдыхая целебный воздух. Здесь же в огромном зале могли одновременно разместиться не менее ста пятидесяти человек. Сейчас зал был заполнен всего на треть, свет над остальными столиками был погашен. Но и полусотни дальнобойщиков в синих и зеленых комбинезонах, заляпанных машинным маслом, в оранжевых и черных платках, которые они повязывали на голову подобно старинным пиратам, которые одновременно ели, и переговаривались друг с другом, и стучали пустыми кружками по столам, призывая мальчишку принести еще пива, хватило, чтобы ошеломить Лилиан. Когда они с Клерфэ покинули корабль и шли к закусочной, девушка запнулась об окаймляющий дорожку бордюр из битого стекла и чуть не упала, но Клерфэ ловко поймал ее.
– Лучшие горячие сосиски на двух планетах! Первый торговец сосисками на Марсе! Лук, перец, горчица – всё лучшего качества! Что что, а растяпой меня не назовешь! – энергично продолжал Паркхилл. Лилиан слушала его, хлопая глазами, как мультипликационная зверюшка. – Я работал как одержимый, да, мэм! Кипятить сосиски, подогревать булочки, перечный соус варить, картошку чистить и жарить, чистить и резать лук, приправы расставить, салфетки разложить в кольцах, и чтобы чистота была – ни единого пятнышка!
– И ты сделал это всё один, – смеясь, сказал Клерфэ.
– Он смеется над старым Сэмом, – доверительно сообщил Паркхилл Лилиан. – Смейся, смейся, несчастный, а ведь дядя Сэм специально для этого стервеца заварил фирменный кисло-сладкий соус! Конечно, я был не один, мэм, мне помогала моя Эльма, добрая, работящая Эльма. Теперь она уже не ходит, только я по-прежнему кручусь тут, в этом аду.
Он положил свернутые в кольцо салфетки на край подноса. Клерфэ рассчитался, и они с Лилиан прошли к свободному столику.
– Он всегда так? – спросила Лилиан.
Паркхилл оглушил ее.
– Нет, – ответил Клерфэ. – Мне кажется, он хотел произвести на тебя впечатление.
– Ему это удалось, – пробормотала девушка.
Они устроились за действительно очень чистым столом и принялись за еду. Сосиски оказались выше всяких похвал. Горячий сок так и брызгал, горчица обжигала рот, картошка была в меру прожарена, и даже кока-кола была остужена именно так, как надо.
– А вы с ним давно знакомы? – спросила Лилиан. – Ты работал дальнобойщиком?
– Да, – сказал Клерфэ. – После войны я жил здесь, гонял свой грузовик на рудник и обратно. Потом мне это надоело, и я уехал в Детройт Два. Там как раз тогда нашелся один умник, которому удалось выйти на контакт с кораблем. Они уже тогда все принадлежали государству, и власти не знали, что с ними делать. Узнав, что корабль можно оживить, власти объявили кастинг. Любой мог прийти, коснуться корабля и попробовать стать его капитаном. И я решил сходить. Потом корабли расползлись вместе со своими водителями по автомобильным компаниям. Их продали за бесценок, государству они были не нужны. Сэм – мой самый старый поклонник, он не пропускает ни одних гонок, где я участвую. Он смотрит их по стереовизору, и если случается так, что некому стоять у кассы, то закрывает заведение. У него тоже есть корабль, но он не откликнулся на руки Сэма, а он, как Волков, оказался очень ревнивым собственником.
– И где же теперь этот корабль? – спросила Лилиан.
Внезапная догадка осенила ее. Девушка вздрогнула.
– Неужели он разломал его?
– Нет, конечно. Корабль стоит в саду. Тем своим гостям, которые ему очень нравятся, Сэм его даже показывает. Если мы поедем сейчас, – добавил Клерфэ, – то доберемся до Айронсити часам к трем ночи. Но мы можем остаться и переночевать здесь.
