Коллектив авторов
На Суворовской площади
85-летию Культурного Центра Вооружённых Сил Российской Федерации имени М.В. Фрунзе и 200-летию Бородинской битвы посвящается
На суворовской площади
Исполнилось двенадцать лет со дня создания Военно-художественной студии писателей. Все эти годы она тесно взаимодействовала с отделами Культурного центра, выполняя основную задачу – дальнейшее улучшение качества военно-патриотического воспитания военнослужащих, гражданского персонала Вооружённых Сил РФ, офицеров кадра, запаса и в отставке, членов их семей.
В разное время здесь трудились известные военные писатели, которые и сегодня не порывают связь со Студией. Звонят, приходят, приносят свои новые стихи и романы об армии и флоте, воинах запаса. Многие их произведения опубликованы в военном литературном альманахе «Рать», выпускаемом Военно-художественной студией писателей, рекомендованы к печати и увидели свет в журналах и альманахах Москвы и России.
Это, в первую очередь, полковник запаса Виктор Верстаков, капитан в отставке Владислав Артёмов, полковник запаса Юрий Бурылин, в разные годы служившие и трудившиеся в нашем армейском учреждении культуры.
Свою лепту в сокровищницу военной культуры вносят сотрудники и сегодняшнего состава Студии.
Данная книга – первая попытка собрать под одной обложкой произведения тех, кто, начиная с 2000 года, пополнил военную литературу достойными внимания произведениями, дань уважения Культурному центру ВС РФ имени М.В.Фрунзе, отмечающему свой 85-летний юбилей.
Иван ЧУРСИН;
Начальник Культурного Центра Вооружённых Сил Российской Федерации имени М.В. Фрунзе, Заслуженный работник культуры
Российской Федерации, полковник запаса
Владислав Артёмов, капитан в отставке
Владислав Владимирович Артёмов – поэт, прозаик, публицист. Родился 17 мая 1954 года в с. Лысухе Березинского района Минской области. Учился в Минском университете. В 1982 году окончил Литературный институт им. А.М. Горького. Несколько лет работал в журналах «Литературная учёба» и «Москва». Автор ряда глубоких по содержанию и увлекательных книг стихотворений и прозы, в том числе «Воины. Сражения. Полководцы», «Русские полководцы», «Крымская война 1853 – 1856 гг.». Капитан в отставке. Лауреат Всероссийской литературной премии имени генералиссимуса А.В. Суворова. Награждён медалью ордена «За заслуги перед Отечеством» II степени и медалью «За трудовую доблесть». Был консультантом (по вопросам литературы) Военно-художественной студии писателей.
Член Союза писателей России. В настоящее время – главный редактор журнала «Москва».
Экипажу АПЛ «Тигр»
Не терпит он наскоков злых и грубых,
Он «Тигр», он из породы – саблезубых!
Все вымерли, остался он один.
Бывал в огне, воде и в медных трубах,
Со дна морского вышел невредим!
Какие бы напасти ни настигли,
Товарищ, верь – броня крепка на «Тигре»,
Тигровой шкуры смерть не прогрызёт!
Он закалён, как хром-ванадий в тигле,
Короче, он орешек – ещё тот!
На глубине, чтоб льдами не затёрло,
Винты бурили воду, будто свёрла,
Высверливали путь ему впотьмах.
Экзотики хватало выше горла,
Особенно в тропических морях.
Там дуют то муссоны, то пассаты,
И флаги там, как черти полосаты,
Но главное, что много их, чертей!
Корветы, миноносцы и фрегаты,
Короче, супостаты всех мастей!
Стращают нас: «В тылу у вас разруха,
Предательство, бардак и нескладуха».
А мы ответим сдержанно: «Ну что ж.
Порядка нет, зато есть сила духа,
У моряков её не отберёшь!»
Мы постоим за честь родного флага,
Берёте вы числом, а мы – отвагой,
Привыкли драться через «не могу»!
Ну а прижмёт, мы вспомним про «Варяга»,
Короче… не останемся в долгу!
Экипажу АПЛ «Волк»
Матёрый зверь в охоте знает толк,
Нет для него ловушек и капканов,
Меня назвали страшным словом – «Волк»!
Но ведь и режем тоже не баранов,
Друзей у нас – по пальцам сосчитать,
А вот врагов так слишком даже густо,
Порою их непросто распознать,
Но чует их моё шестое чувство!
Волк не берёт барана за рога,
А рвёт кадык, чтоб мучился недолго.
До Волги доводили мы врага,
Чтоб понял враг, куда впадает Волга!
На глубине, в далёкой стороне
Идти во тьме – нелёгкое искусство,
Но если слух отказывает мне,
Ведёт меня моё шестое чувство!
Мы рвёмся вверх из ледяной воды,
Держись, моряк, хватай меня за холку,
Иван-царевич в случае беды
Совсем недаром обращался к Волку!
Я обдирал бока об острый лёд,
Мне боль сводила челюсти до хруста.
«Терпи!.. Как сводит, так и разведёт!» –
Шептало мне моё шестое чувство.
Врага бояться «Волку» не с руки,
Поскольку есть немаловажный фактор:
Нам разум дал железные клыки,
А вместо сердца – пламенный реактор!
В неравной схватке, в яростном бою,
Я устою, пусть всем им будет пусто,
Лишь оглянусь на Родину свою,
Она и есть моё шестое чувство!
Экипажу АПЛ «Гепард»
Моряк-подводник, с морем наша связь
Живёт у нас в сердцах не без причины,
Унылых не найдёте среди нас,
Ведь жизнь когда-то в море родилась,
И вырвалась на сушу из пучины!
На материк нахлынула волна,
И потому вполне мы допускаем,
Что наша кровь густа и солона,
Лишь потому, что в ней растворена
Дарующая жизнь – вода морская!
Мы, полземли оставив за спиной,
Пришли домой из дальнего похода.
О, знали б вы, как долог путь домой!
А где-то там, над нашей головой,
Атлантику терзала непогода.
«Гепард» у нас зверюга – ничего,
Гепарда против шерсти не погладишь.
Уж мы-то твёрдо знаем – кто кого,
Ошейник не накинешь на него,
Да и на цепь «Гепарда» не посадишь.
У моряка-подводника в судьбе
Бывало всё, и жизнь давала крены,
Но если смог и выстоял в борьбе,
Считай отныне смело, что тебе –
Беда по грудь и горе по колено!
Экипажу АПЛ «Леопард»
На заре Скалистый мы покинем,
«Дифферент три градуса». Ну что ж,
Ну-ка, штурман, сколько там под килем
Этих самых футов?.. Не поймёшь.
Припев:
Потому-то футы, дюймы, ярды
Перемерим мы на свой аршин.
Не ищите в стае леопарда,
«Леопард» охотится – один!
Он всплывёт почти под самым боком,
Отойди, дружок, посторонись.
Под водой мы ходим, как под Богом,
Лишь Ему доверили мы жизнь.
Припев.
Командир в речах не колебался,
Кратко морякам растолковал:
«Если друг, равняйте друга – с барсом,
Если враг, то мать его – шакал».
Припев.
«Леопард» уходит в одиночку,
И, когда «шакал» поднимет вой,
«Леопард» на нём поставит точку
Всей своей когтистой пятернёй.
Припев.
Девочка и мальчик
Жизнь опять заводит, как шарманщик,
Повторяет вновь она и вновь:
Жили-были девочка и мальчик,
И была у мальчика – любовь.
Расцветали яблони и вишни,
Улыбалась девочка цветам,
А его любовь, как третий лишний,
Шла и шла за ними по пятам.
Как поётся, так оно и было,
Не хочу прибавить ничего,
Дело в том, что девочка любила,
Но она любила – не его.
Не пойму, кого мне всё же жальче,
Ничего не ставлю ей в вину,
Вышел срок, и стал мужчиной мальчик,
И его забрали на войну.
Вы словам не очень-то и верьте,
Я и сам поверить был бы рад,
Говорят, любовь сильнее смерти,
Мало ли чего наговорят…
Он ушел, назад не обернулся,
И в бою он помнил про неё,
Потому под пулями не гнулся…
Мальчик, мальчик, горюшко моё!..
В тесный круг сходились горы хмуро,
Словно в драке – все на одного…
Что ж ты натворила, пуля-дура,
Почему ты выбрала его?
Этот мир насквозь пропитан болью…
Всё равно не плачь и не реви,
Мальчик знал, что умирать с любовью
Веселей, чем жить, – но без любви!
Невеста
Это было когда-то, а как будто вчера,
Полюбила солдата практикантка-сестра.
Он метался и бредил, и в бреду повторял:
«Мы с тобою уедем…» А куда – не сказал.
Как-то так, между делом, объяснился он с ней:
«Ты мне нравишься в белом, будь невестой моей…»
И без слов, с полужеста, понимала она –
Что такое невеста, да почти что… жена!
Мир наполнился эхом, как пустынный вокзал,
Он однажды уехал, а куда – не сказал…
И пошла по палате, ни жива ни мертва,
В ярко-белом халате практикантка-сестра.
И кричала в дежурке: «Он не умер, он спит…»
И пила из мензурки неразбавленный спирт.
Невпопад и не к месту всё твердила она:
«Что такое невеста? Да почти что… жена!»
Баллада о капитане
Любимая ни в чём не виновата…
Пётр Кошель
Он сам любил, и был любим когда-то,
Но только жизнь петлёю завилась,
И для него стал самой чёрной датой
Тот день, когда она – не дождалась…
В Атлантике искал он Атлантиду,
Но, видно, долго за морем гостил –
Жену родную выпустил из виду,
А вышло как-то так, что – упустил.
Как долог путь с рассвета до заката,
Крута его дорога, не поката,
Шарахнулись соседи от него,
Когда к пустому дому он вернулся…
Но устоял!.. И только чуть прогнулся.
Ссутулился, не более того…
И день, и ночь он помнит про утрату,
В календаре обвёл он эту дату,
И написал наивные слова:
«Любимая ни в чём не виновата,
Любимая ни в чём не виновата,
Хотя она, конечно, не права!»
Имущества – шинель да два бушлата,
Духи «шанель», что ей дарил когда-то,
Пустой и позабытый пузырёк,
Ещё осталась белая косынка,
Которою она махала с пирса,
А он в ответ ей брал под козырёк.
Ему всё время чудится зловеще,
Что мир кругом изменою пропах…
Он видит, как она хватала вещи,
А вот любовь – забыла впопыхах.
Он кроет её матом-перематом,
Он бродит неприкаян и небрит,
Но на груди, у сердца, под бушлатом
Косынку её белую хранит.
Твердят ему: оставь ты эту муку,
Советуют: забудь её, змеюку!..
А он всё повторяет: «Ничего…»
Но рвёт печаль, и гнёт его кручина,
Не стонет он, поскольку он мужчина,
Лишь поседел, не более того…
Его уже давным-давно списали,
Его не раз наркологи спасали
И удивлялись: в чём душа жива?
И бредил он: «Поверьте мне, ребята,
Любимая ни в чём не виновата,
Пусть даже она трижды не права!»
Не спорьте с тем, во что он верит свято:
«Любимая ни в чём не виновата!..» –
Он затвердил как клятву, как зарок.
И у судьбы пощады он не просит,
Лишь иногда ладонь к глазам подносит,
Как будто бы… берёт под козырёк.
Когда с закрытыми глазами…
«Когда с закрытыми глазами
Перешагнул ты мир иной,
Такими долгими слезами
Рыдала осень над страной.
Так безутешно плакал ветер,
Такая билась в дом гроза,
Что обрывались двери с петель
И шевелились образа.
Твоих убийц уже не стало,
Их в ад дорога завела.
А я постель не расстилала,
Я у окна тебя ждала.
Куда ушёл ты, мой хороший,
Где задержался, милый мой?» –
«Я там, под белою порошей,
Я там, под глиной золотой.
И лес, и дол, и это поле
Сыпучим снегом занесло,
Но ты не плачь над нашей долей,
Теперь в ней всё уже светло».
Песня про казака
На той неделе, на страстной,
Дадут мне отпуск на три дня,
Я повезу его домой,
Встречайте, люди и родня…
А на Кубань дорога та
Кому полога, мне – крута,
И третьи сутки ливень льёт.
Так отворяйте ж ворота,
Беда в калитку не пройдёт.
Не голоси над ним, сестра,
Слёз не любил товарищ мой,
Он спит с утра, с позавчера…
Ты не смущай его покой.
Ты не кричи над ним, жена,
И казака не укоряй,
Ведь не его же в том вина,
Что по стране идёт война,
Что хлещет кровушка за край.
Я буду думать про него,
Над чаркой голову склоня,
О том, что больше никого
На свете нету у меня…
Подходит ветер под окно
И молча в горницу глядит,
Да что-то в горнице темно,
Не веселит меня вино,
А только душу бередит.
На той неделе, на страстной…
Да, родная, да
Вид из нашего окна
Тот же, что всегда.
Милый мой, была весна?..
Да, родная, да.
Месяц на небе светил,
Таяла звезда,
Как же ты меня любил!..
Да, родная, да.
Под окном переплелись
Мак и резеда.
Как мы в верности клялись!..
Да, родная, да.
Хлынул ливень ледяной,
Грянула беда,
Ты уходишь, милый мой…
Да, родная, да.
Отшумит, отплачет дождь,
И тогда, мой свет,
Ты опять ко мне придёшь…
Да, родная, да…
Виктор Верстаков, полковник запаса
Виктор Глебович Верстаков родился 20 декабря 1951 года в семье офицера-фронтовика. После окончания Военно-инженерной академии имени Ф. Дзержинского служил на подземном объекте в Подмосковье, затем был переведён в военный отдел газеты «Правда». Неоднократно выезжал в «горячие точки», включая Афганистан и Чечню, награждён медалью «За боевые заслуги» и орденом Почёта с формулировкой «За достойное выполнение интернационального и служебного долга в Республике Афганистан». Был начальником Военно-художественной студии писателей. После увольнения в запас работал в Студии редактором. Лауреат литературных премий имени Б. Полевого, А. Твардовского, К. Симонова, А. Платонова, М. Лермонтова, И. Бунина, «Традиция» и ряда других.
Автор пятнадцати книг стихов, прозы и публицистики, посвящённых героизму и быту советских и российских воинов. Полковник запаса, член Правления Союза писателей России. Живёт в Москве.
Девятая рота
Ещё на границе и дальше границы
стоят в ожидании наши полки,
а там, на подходе к афганской столице,
девятая рота примкнула штыки.
Девятая рота сдала партбилеты,
из памяти вычеркнула имена.
Ведь если затянется бой до рассвета,
то не было роты, приснилась она…
Войну мы тогда называли работа,
а всё же она оставалась войной.
Идёт по Кабулу девятая рота,
и нет никого у неё за спиной.
Пускай коротка её бронеколонна,
последней ходившая в мирном строю, -
девятая рота сбивает заслоны
в безвестном декабрьском первом бою.
Прости же, девятая рота, отставших:
такая уж служба, таков был приказ.
Но завтра зачислят на должности павших
в девятую роту кого-то из нас.
Войну мы опять называем работа,
а всё же она остаётся войной.
Идёт по России девятая рота,
и нет никого у неё за спиной…
Аллах акбар
Пылает город Кандагар,
живым уйти нельзя.
И всё-таки Аллах акбар,
Аллах акбар, друзья.
Мне было тошно в жизни той,
я жить, как все, не мог.
Простился с верною женой:
Аллах акбар, дружок.
И над могилою отца
заплакал наконец:
твой путь пройду я до конца,
Аллах акбар, отец.
Аллах акбар! Горит песок,
и рушится скала,
и очередь наискосок
дорогу перешла.
Аллах акбар! Грохочет склон,
и перебит дозор.
Веди ж в атаку батальон,
Аллах акбар, майор.
Вы слышите, как мы поём
там, в цинковых гробах?
Ты, видишь ли, как мы идём,
мы не свернём, Аллах!
А если кто-нибудь живым
вернётся в Кандагар,
его мы, может быть, простим:
ему – Аллах акбар…
В королевских конюшнях
В королевских конюшнях
метра нет для коня.
Медсестра раскладушку
принесла для меня.
Очень трудно голубке
в коридоре, где сплошь
встык обрубком к обрубку
полегла молодёжь.
Отыскала местечко
в самом дальнем углу,
где десантник навечно
задремал на полу.
Унесли бедолагу,
положили меня.
Я отсюда ни шагу,
я спокойней коня.
Ведь от ног до макушки
весь я гипсовым стал,
Мне не надо подушки,
разве что пьедестал…
Медсестра, медсестричка,
что ж ты слезоньки льёшь?
Как же ты без привычки
здесь, в конюшнях, живёшь?
В королевских конюшнях,
в госпитальном чаду,
в наркотичном, спиртушном,
матерщинном бреду.
Если чудо случится,
если снова срастусь, –
дай свой адрес, сестрица,
может быть, пригожусь.
Ну а коль не воскресну,
всё равно хоть часок
проживу, на чудесный
поглядев адресок.
В королевских конюшнях
метра нет для коня.
Медсестра мою душу
унесла от меня.
Война становится привычкой
(На перевале)
Война становится привычкой,
опять по кружкам спирт разлит,
опять хохочет медсестричка
и режет сало замполит.
А над палаточным брезентом
свистят то ветры, то свинец.
Жизнь, словно кадры киноленты,
дала картинку наконец.
О чём задумался, начштаба,
какие въявь увидел сны?
Откуда спирт, откуда баба?
Спроси об этом у войны.
А хорошо сестра хохочет
от медицинского вина.
Она любви давно не хочет,
ей в душу глянула война.
Эй, замполит, плесни помалу,
теперь за Родину пора…
Нам не спуститься с перевала,
который взяли мы вчера.
Десант не знает
Десант не знает, куда проложен
в полётных картах его маршрут.
Десант внезапен, как кара Божья,
непредсказуем, как Страшный суд.
Хоть за три моря, хоть за три горя,
хоть с ветром споря, а хоть с огнём,
взлетает вскоре, со смертью в ссоре,
десант, не надо грустить о нём.
Нам пол-Европы вцепилось в стропы,
мы знаем тропы в любой стране.
В центральной, южной, в нейтральной, дружной
мы будем драться спина к спине.
А если маршал в тебя не верит,
а если дома живым не ждут,
за всё ответит случайный берег,
куда причалит твой парашют.
Из пламени Афганистана
Строчит пулемёт,
поднимается взвод,
но многие больше не встанут.
И к Родине сын никогда не придёт
из пламени Афганистана.
Здесь горы в снегах
и селенья в бегах,
горят кишлаки и дуканы.
И выпустит вряд ли неверных Аллах
из пламени Афганистана.
Придёт письмецо,
ты закроешь лицо,
но нет никакого обмана…
Надень же на левую руку кольцо
из пламени Афганистана.
Но год или два,
и ты вспомнишь едва
любви не смертельные раны.
я сделаю всё, чтоб ты вышла жива
из пламени Афганистана.
Нас в горах не найдёт
Нас в горах не найдёт
почтовой самолёт,
и письмо от тебя
до меня не дойдёт.
Посветлеют снега,
встанут стены огня.
Будет бить ДШКа
из ущелья в меня.
Будет бить ДШКа,
будет жизнь коротка,
может быть, у меня,
может быть, у стрелка…
Нас в горах не найдёт
даже радиосвязь.
С безымянных высот
лупят в нас, не таясь.
Поднимаемся в рост,
отвечаем огнём,
между огненных звёзд
по Вселенной идём.
И краснеют снега,
и дробится скала.
Смерть в горах дорога –
жизнь такой не была.
Нас в горах не найдёт
запоздавший приказ,
и никто не придёт
и не выручит нас.
Погибает десант,
погибает навек.
…Погодите, я сам,
это – мой человек,
это мой ДШКа,
это мой разговор,
я дойду до стрелка,
он не спустится с гор…
Нас засыплет метель,
нас завалит скала.
Смерть мягка, как постель,
жизнь такой не была.
Мы в объятьях сплелись,
мы навеки родня.
Пусть продолжится жизнь
без него и меня.
Нюрка
Плачет Нюрка, живая душа,
слёзы с кровью смешались на лапах.
Ах, как Нюрка была хороша –
самый тоненький чуяла запах.
Плачет Нюрка, а птица летит,
боевая железная птица.
Плачет Нюрка, себе не простит.
Но ведь плачет. И всё ей простится.
Гладит Нюрку родная рука.
Ей лизнуть бы хозяйскую руку:
так знакома она, так легка,
обречённая Нюркой на муку.
Вертолётный врезается пол
в иссечённое Нюркино тело.
…Сотню раз она чуяла тол,
а в сто первый – чуть-чуть не успела.
По загривку прошёл холодок,
когда запахом сбоку пахнуло,
но на тонкий стальной проводок
по расщелине лапа скользнула.
И взметнулся огонь из камней,
и запахло железом калёным,
и хозяин, идущий за ней,
опустился на землю со стоном.
И ползла к нему Нюрка, ползла,
и лизала его, и лизала,
и хрипела – на помощь звала,
и глазами всю боль рассказала.
Подбежали к сапёру друзья,
обмотали бинтами сапёра.
Он сказал: «Мне без Нюрки нельзя». –
«Нет, – сказали ему. Это горы…»
Вертолёт прилетел поутру,
их вдвоём погрузили в машину.
«Ты не плачь, Нюрка, я не умру,
ты не плачь, я тебя не покину».
Но плачет Нюрка, живая душа…
Ах, пуля, конечно же, дура…
Ах, пуля, конечно же, дура,
но это ещё ничего…
Пьёт штабс-капитан из главпура
с корнетом из Войск ПВО.
Кремлёвские звёзды в оконце
опять обратились в орлов,
восходит трёхцветное солнце
из красных, советских углов.
В музейном Успенском соборе
гремит литургия опять…
И значит, за Чёрное море
нам скоро пора отплывать.
Сбежится с окраин Союза
орда голопузых господ,
стреляя в осевший от груза
ооновский наш теплоход.
А впрочем, куда торопиться,
товарищи штабс- и корнет?
Ещё мы успеем напиться
и в землю зарыть партбилет…
Русское море
Нам опять уходить в наше Русское море
из неправой страны, что Отчизной была.
Нам опять поднимать в одиноком просторе
на грот-стеньгах несдавшиеся вымпела.
Нам опять вспоминать скалы русского Крыма,
Севастопольский рейд и Малахов курган.
Нам опять объяснять то, что необъяснимо,
и сквозь слёзы глядеть в Мировой океан.
Вот когда мы поймём наших прадедов горе.
Спорить с волею Божьей и мы не смогли.
Раз в три четверти века по Русскому морю
из России уходят её корабли.
Советник
Он сядет на поезд хороший,
уедет служить в Ленинград.
Он хочет не думать о прошлом,
как года четыре назад.
Не спит от колесного стука,
хоть на ночь попил не чайку.
В окошко уставился Жуков –
советник в афганском полку.
Он помнит, он помнит ту дату,
когда в роковом декабре
в полку взбунтовались солдаты
и ждали его на дворе.
И вышел военный советник,
небрежно ремень теребя,
а там под ремнём пистолетик –
девятый патрон для себя.
Глаза опускали сарбазы
и пятились по одному:
советник страшнее приказа,
они подчинились ему.
Своим пистолетиком малым
сарбазов погнал он вперёд –
туда, где за каждым дувалом
мятежный строчил пулемёт.
И шли, пригибаясь от страха,
судьбу проклинали, но шли:
советник страшнее Аллаха,
когда он из русской земли.
Так что ж ты, советник, не весел
в экспрессе «Москва – Ленинград»?
Мир тот же, из крови и песен,
как года четыре назад.
Не ты уезжаешь в разлуку,
а мы с тобой разлучены…
Спи, Виктор Дмитриевич Жуков,
советник Советской страны.
Пустыня
Опять жара за шестьдесят,
пески взметнулись и висят.
И лезешь в бронетранспортёр
как в полыхающий костёр,
выхватывая из огня
боекомплект шестого дня.
А сколько их ещё –
спроси пустыню.
Шесть дней назад
(сказал комбат)
разведка видела отряд:
прёт от границы прямиком,
наверно, коротко знаком
с оазисами на пути.
И мы должны его найти.
А сколько их ещё –
спроси пустыню.
Гудят вертушки день и ночь,
они хотели б нам помочь,
да разглядишь ли свысока
среди проклятого песка,
где разбежались и легли
десяток тех, что ближе шли.
А сколько их ещё –
спроси пустыню.
Во флягах кончилась вода –
подбросят небом, не беда.
Беда, что бьют из кишлаков:
они чужие средь песков,
там богатеи правят всласть,
плевать им на Кабул и власть.
И сколько их ещё –
спроси пустыню.
Шесть дней в песках искали тень,
седьмой удачный выпал день:
подул нам в лица наконец
не тёплый ветер, а свинец –
с бархана, с гребня, с бугорка
ударили три ДШКа.
А сколько их ещё –
спроси пустыню.
Пускай под семьдесят жара,
сегодня лучше, чем вчера.
Два взвода двинуты в обход,
их прикрывает третий взвод,
четвертый с пятым – на заслон,
гранатометный взвод – на склон.
А сколько их ещё –
спроси пустыню.
Прошла минута или час,
какая разница для нас,
когда окончен разговор,
и тащишь в бронетранспортёр,
перехвативши за приклад,
в тебя стрелявший автомат.
А сколько их ещё –
спроси пустыню!