Коллектив авторов
Психолингвистика. Учебник для вузов
2.1.13. Системность языка. Концепция Ф. де Соссюра
Идея системности языка была введена в научный обиход швейцарским ученым рубежа XIX и XX веков Ф. Де Соссюром (1857–1913). Его подход положил начало новому направлению – структурализму, глубоко проникшему теперь в разные науки: лингвистику, литературоведение, социологию. На психологию разработки Соссюра также оказали сильное влияние. Он провел строгое различие между языком и речью. Язык – это надиндивидуальное, общее явление, социальное по своей природе. Речь состоит в использовании языка, она текуча, неустойчива, переменчива. Язык – предмет изучения лингвистики, речь – психологии.
Главная книга Ф. де Соссюра «Курс общей лингвистики» вышла в Женеве в 1916 г. уже после смерти автора. Эта публикация имела неординарную историю.
Соссюр, крайне мало публиковавшийся при жизни, с 1907 г. трижды прочел студентам Женевского университета курс лекций по общему языкознанию, однако никак не оформлял его письменно и тем более в пригодном для печати виде. После его смерти коллеги покойного Шарль Балли (1865–1947) и Альберт Сешэ (187–1946) реконструировали текст лекций по имевшимся в их распоряжении студенческим конспектам разных лет, сведя их в некое единое целое. Впоследствии избранный ими метод «реставрации» соссюровского труда вызвал ряд критических замечаний, но именно воссозданный ими текст стал той отправной точкой, на которую опирались или от которой отталкивались лингвисты последующих десятилетий[12].
Ф. де Соссюр
Говоря о наиболее характерных чертах представленной в названной работе концепции, часто обращают внимание на использование в ней дихотомий – двух понятий, противопоставленных друг другу – черта, во многом напоминавшая В. фон Гумбольдта. Характеризуя общий феномен речевой деятельности «речи вообще», как свойства, присущего человеку, Соссюр вводит следующие дихотомии:
– Язык «является социальным продуктом: он существует полностью лишь в коллективе». Напротив, речь – это «индивидуальный акт воли и разума; в этом акте надлежит различать: 1) комбинации, в которых говорящий использует код языка с целью выражения своей мысли; 2) психофизический механизм, позволяющий ему объективировать эти комбинации». Поэтому «в речи нет ничего коллективного, проявления ее индивидуальны и мгновенны».
– Язык – явление чисто психическое, это «клад, практикой речи отлагаемый во всех, кто принадлежит к одному общественному коллективу, это грамматическая система, виртуально существующая у каждого в мозгу, точнее сказать, у целой совокупности индивидов». Напротив, речь психофизична, она есть «сумма всего того, что говорят люди» и включает: «а) индивидуальные комбинации, зависящие от воли говорящих, и б) акты фонации, равным образом зависящие от воли говорящего и необходимые для реализации этих комбинаций».
– Язык не представляет собой деятельности, это «готовый продукт, пассивно регистрируемый говорящим; он никогда не предполагает сознательности». Напротив, речь по определению представляет собой сознательную деятельность говорящего.
– Язык есть существенное, тогда как речь – нечто побочное и случайное.
Соссюр неоднократно подчеркивал взаимосвязь между языком и речью: «… Язык необходим, чтобы речь была понятна и тем самым эффективна; исторически факт речи всегда предшествует языку. Наконец, именно явлениями речи обусловлена эволюция языка: язык одновременно и орудие и продукт речи. Но все это не мешает речи и языку быть двумя совершенно разными вещами». Соответственно, ставится вопрос о необходимости создания в качестве отдельных дисциплин лингвистики языка и лингвистики речи, причем сам Соссюр подчеркивает, что его интересует именно первая: «… Надо с самого начала встать на почву языка и считать его основанием для всех прочих проявлений речевой деятельности».
Рядом с первой дихотомией – языка и речи – в «Курсе общей лингвистики» предлагается и вторая – синхронии (одновременности) и диахронии (разновременности). Первую, согласно Соссюру, можно представить в виде горизонтальной оси, рассматривающей отношение между сосуществующими явлениями, где исключено всякое вмешательство времени, вторую же – в виде вертикальной оси, «на которой никогда нельзя рассматривать больше одной вещи сразу и по которой располагаются все явления первой оси со всеми их изменениями».
Как и в первом случае, Соссюр подчеркивает бескомпромиссность и абсолютный характер противопоставления синхронии и диахронии, подчеркивая при этом, что синхронический аспект превалирует над диахроническим, так как для говорящих только он – подлинная и единственная реальность. Если синхрония системна, то диахрония системой не обладает, поскольку изменения происходят не во всей системе в целом, а лишь в отдельных ее частях (хотя и сказываются на системе). Поэтому они могут изучаться отдельно. Соответственно, можно говорить о синхроническом и диахроническом законе (с оговоркой, что само это понятие по отношению к языку в достаточной степени условно): «Синхронический закон – общий закон. Но не императивный: попросту отображая существующий характер вещей, он только констатирует некоторое состояние. Таким образом, если и можно говорить о законе в синхронии, то только в смысле упорядочения, в смысле принципа регулярности.
Диахрония предполагает, напротив того, динамический фактор, приводящий к определенному результату, производящий определенное действие. Но… диахронические события всегда в действительности носят случайный характер, несмотря на видимые исключения из этого…»
Резюмируем: синхронические факты, каковы бы они ни были, обладают определенной регулярностью, но совершенно лишены какого-либо императивного характера; напротив, диахронические факты навязаны языку, но не имеют характера общности.
Постулируя – как и в первом случае – необходимость выделения двух лингвистик – синхронической и диахронической, Соссюр подчеркивает, что большая важность синхронии предполагает и примат первой над второй. «Язык есть система, все части которой должны рассматриваться в их синхронической взаимообусловленности».
При всей взаимосвязи двух рассмотренных дихотомий (на что указывал и сам Соссюр) взаимоотношение между ними толкуется в «Курсе общей лингвистики» не вполне однозначно. С одной стороны, Соссюр указывает, что «все диахроническое в языке является таковым лишь через речь. Именно в речи источник всех изменений… факту эволюции всегда предшествует факт или, вернее, множество сходных фактов в сфере речи…». Однако, с другой стороны, предлагаемая им схема составных частей лингвистики:
фактически относит диахронию именно к области языка, отграничивая ее, таким образом, от собственно речи.
Автором «Курса» затрагивается также и вопрос о том, можно ли, помимо синхронии и диахронии, выделять также панхронию (всевременность), т. е. говорить об отношениях, которые являются истинными везде и всегда. Отвечает на него Соссюр следующим образом: «В лингвистике есть правила, переживающие все события. Но это лишь общие принципы, независимые от конкретных фактов; в отношении же частных и осязаемых фактов никакой панхронической точки зрения быть не может: В этом мы и найдем критерий для отличения того, что относится к языку, от того, что к нему не относится. Конкретный факт, допускающий панхроническое объяснение, не может принадлежать языку».
К двум рассмотренным дихотомиям можно присовокупить и дихотомию внешней и внутренней лингвистики. К первой будет относиться изучение условий, в которых развивается и функционирует тот или иной язык (исторические, географические, этнологические и т. п.), предметом же второй является собственно язык как система, подчиняющаяся своему внутреннему порядку. «Мы считаем весьма плодотворным изучение внешнелингвистических, т. е. внеязыковых явлений, – говорится в „Курсе“, – однако, было бы ошибкой утверждать, будто без них нельзя познать внутренний организм языка… Вообще говоря, нет никакой необходимости знать условия, в которых развивался тот или иной язык». Для иллюстрации своего положения Соссюр проводит аналогию с игрой в шахматы (которую он достаточно часто использовал и при рассмотрении других вопросов): «То, что эта игра пришла в Европу из Персии, есть факт внешнего порядка; напротив, внутренним является все то, что касается системы и правил игры. Если я фигуры из дерева заменю фигурами из слоновой кости, то такая замена будет безразлична для системы; но если я уменьшу или увеличу количество фигур, такая перемена глубоко затронет „грамматику“ игры… внутренним является все то, что в какой-либо степени видоизменяет систему».
Одним из важнейших компонентов концепции Соссюра, особенно существенных для интересующей нас темы, является разработанное в «Курсе общей лингвистики» учение о языковом знаке. Последний определяется как «двусторонняя психическая сущность», связывающая не вещь и ее название, а понятие и акустический образ (последний представляет собой «психический отпечаток звука»). Соссюр предлагает называть их означаемым и означающим, отмечая два основных свойства, присущих языковому знаку: произвольность и линейность.
Произвольность должна пониматься как отсутствие естественной связи между означающим и означаемым (немотивированность). Иначе говоря, любое означаемое в принципе может быть выражено любым сочетанием звуков, что доказывается самим фактом существования разных языков.
Линейность присуща означающему. Суть ее заключается в том, что последнее, развертываясь во времени, обладает протяженностью, которая имеет только одно измерение – линию: элементы означающего «следуют один за другим, образуя цепь».
Характеризуя языковой знак, Соссюр уделяет особое внимание противоречию, существующему между такими его свойствами, как неизменность и изменчивость.
Первое непосредственно связано с невозможностью сознательного воздействия на язык в собственном смысле слова. «Если по отношению к выражаемому им понятию означаемое представляется свободно выбранным, то, наоборот, по отношению к языковому коллективу, который им пользуется, оно не свободно, а навязано. Не только отдельный человек не мог бы, если бы он захотел, ни в чем изменить сделанный уже языком выбор, но и сам языковой коллектив не имеет власти ни над одним словом; общество принимает язык таким, каков он есть».
Подчеркивая в этой связи социальную природу языка, Соссюр останавливается на основных причинах, обусловливающих указанную особенность.
Сама произвольность знака лишает смысла вопрос о сознательном его изменении, поскольку нет никаких оснований предпочитать одно означаемое другому. «Именно потому, что знак произволен, он не знает другого закона, кроме закона традиции, и наоборот, он может быть произволен только потому, что опирается на традицию».
Множественность знаков, существующих в языке (число их – в отличие, например, от букв в системе письма) также препятствует их изменению.
Языковая система обладает слишком сложным характером, постичь который можно лишь путем специальных размышлений и о котором большинство пользующихся языком ничего не знает.
Наконец, важнейшим фактором устойчивости языкового знака является языковая «коллективная косность». «В каждый данный момент язык является делом всех и каждого; будучи распространен в некотором коллективе и служа ему, язык есть нечто такое, чем каждый человек пользуется ежечасно, ежеминутно… Из всех общественных установлений язык предоставляет меньше всего возможностей для проявления инициативы. Он составляет неотъемлемую часть жизни общества, которое, будучи по природе инертным, выступает, прежде всего, как консервативный фактор».
Отсюда делается вывод о невозможности «революции в языке», и о фактической нецелесообразности какого-либо сознательного вмешательства в систему языка и попыток ее урегулирования. «Можно было бы представить себе возможность преобразования языка лишь путем вмешательства специалистов, грамматиков, логиков и т. п. Но опыт показывает, что до сего дня такие попытки успеха не имели». С этим связано и скептическое отношение автора «Курса» к проблеме происхождения языка. «Во всякую эпоху, как бы далеко в прошлое мы ни углублялись, язык всегда выступает как наследие предшествующей эпохи. Нетрудно себе представить возможность в прошлом акта, в силу которого в определенный момент названия были присвоены вещам, то есть в силу которого было заключено соглашение о распределении определенных понятий по определенным акустическим образам, хотя реально такой акт никогда и нигде не был засвидетельствован. Фактически всякое общество знает и всегда знало язык только как продукт, который унаследован от предыдущих поколений и который должен быть принят таким, как он есть. Вот почему вопрос о происхождении языка не так важен, как это обычно думают. Такой вопрос не к чему даже и ставить; единственный реальный объект лингвистики – это нормальная и регулярная жизнь уже сложившегося языка. Любое данное состояние языка всегда есть продукт исторических факторов, которые и объясняют, почему знак неизменчив, то есть почему он не поддается никакой произвольной замене».
Факт существования языка во времени, обеспечивает устойчивость знака. «Связь с прошлым, – говорит Соссюр, – ежеминутно препятствует свободе выбора, мы говорим „человек“ и „собака“, потому что и до нас говорили „человек“ и „собака“. Однако, время в большей или меньшей степени изменяет языковые знаки, приводя к сдвигу отношений между означаемым и означающим: эта эволюция является неизбежной: нет языка, который был бы от нее свободен». Неспособность языка сопротивляться обусловливающим подобный сдвиг факторам также вытекает из произвольности знака. «Прочие общественные установления – обычаи, законы и т. п. – основаны в различной степени на естественных отношениях вещей; в них есть необходимое соответствие между использованными средствами и поставленными целями. Даже мода, определяющая наш костюм, не вполне произвольна: нельзя отклониться далее определенной меры от условий, диктуемых свойствами человеческого тела. Язык же, напротив, ничем не ограничен в выборе своих средств, ибо нельзя себе представить, что могло бы воспрепятствовать ассоциации какого угодно понятия с какой угодно последовательностью звуков». Этот фундаментальный принцип, по мнению Соссюра, распространяется и на искусственные языки, если только последние «перейдут в общее пользование», т. е. станут использоваться в качестве коммуникативного средства. «Человек, который пожелал бы создать неизменный язык для будущих поколений, походил бы на курицу, высидевшую утиное яйцо: созданный им язык волей-неволей был бы захвачен течением, увлекающим вообще все языки».
При характеристике основных особенностей языка в «Курсе общей лингвистики» неоднократно повторяется тезис: «Язык есть система знаков, выражающих понятия». С этой точки зрения его можно сравнить с азбукой для глухонемых, символическими обрядами и т. д. Отмечая, что язык является самой важной из знаковых систем, Соссюр вместе с тем подчеркивает, что желающий «обнаружить истинную природу языка должен прежде всего обратить внимание на то, что в нем общего с иными системами того же порядка». Отсюда следует, что языкознание должно рассматриваться как часть более общей науки, изучающей жизнь знаков в рамках жизни общества, которую предлагается назвать семиологией[13]. «Она должна открыть нам, что такое знаки и какими законами они управляются… законы, которые откроет семиология, будут применимы и к лингвистике…»
Системный характер языка, по мнению Соссюра, крайне важен для понимания истинной природы языковых знаков, поскольку с ним связаны следующие характеристики последних:
– Решающую роль играет не положительная сторона языкового знака, а его противопоставленность другим знакам, входящим в данную систему. «В языке нет ничего, кроме различий: в языке имеются только различия без положительных членов системы. И понятие и звуковой материал, заключенные в знаке, имеют меньше значения, нежели то, что есть вокруг него в других знаках. Отличительные свойства единицы сливаются с самой единицей: язык есть форма, а не субстанция».
– Образующие систему языка знаки вступают между собой в два типа отношений. С одной стороны, они соединяются друг с другом, выстраиваясь один за другим в потоке речи и образуя сочетания, имеющие протяженность (синтагмы). С другой стороны, вне процесса речи слова могут ассоциироваться в памяти, образуя различные группы. Первый тип отношений Соссюр называет синтагматическими, второй – ассоциативными.
– Синтагматические и ассоциативные группы взаимосвязаны и обусловливают друг друга. Это означает, что составные части синтагмы могут выделяться благодаря соответствующим ассоциативным связям, а координация в пространстве, в свою очередь, способствует их созданию. Например, латинское quadruplex «четвертной» является синтагмой лишь потому, что ассоциируется, с одной стороны, с такими словами, как quadrupes, quadrifrons, quadraginta и др., а с другой – со словами simplex, triplex, centuplex и др.
– Вхождение в систему ограничивает произвольность знаков: если одна их часть является абсолютно произвольной, то другая обладает относительной мотивированностью. Например, слова «пять», «десять» немотивированы, но слово «пятьдесят» немотивировано в относительно меньшей степени, поскольку вызывает представление о словах, из которых составлено и с которыми связано.
– Системность языка предполагает различение значения и значимости. «Входя в состав системы, слово облечено не только значением, но и значимостью, а это нечто совсем другое». Если первое представляет собой соответствие между понятием и акустическим образом внутри знака, то второе определяется его отношением к другим знакам.
2.1.14. Развитие эмпирического аспекта
Вплоть до XX века исследования по интересующей нас тематике носили преимущественно глобальный характер, ставились и обсуждались вопросы наиболее общего свойства: происхождения и развития языка, его природы, связи с рациональной или эмоциональной стороной психики. Такого рода подход был естественен на современном ему уровне развития естественных и гуманитарных наук. В то же время для дальнейшего развития области было необходимо накопление конкретных фактических данных, проверка и уточнение гипотез, порой сужение сферы исследования для достижения более точных результатов.
Именно это и произошло в начале XX века, когда в науке активно развивался эксперимент, возникали подходы к формированию психологии как позитивной науки, опирающейся на объективные факты. В области исследования речи появились темы конкретно-эмпирического характера. Поначалу исследователи пользовались первым доступным объективным методом – наблюдением. Стали накапливаться описания развития детской речи (ее онтогенеза). Привлекли внимание факты речевых ошибок типа оговорок, собирались и издавались словари такого рода форм речевых проявлений. Объектом исследований стали речевые нарушения, патологии речи, наблюдаемые при недоразвитиях, мозговых травмах. Несколько позднее появились темы взаимоотношения речи и мышления, речевой памяти, внутренней и эгоцентрической речи, биологического и социального в языке и речи. Возник поток исследований по отдельным, порой частным проблемам. Здесь следует констатировать этап эмпирической многоаспектности исследований (как это квалифицируется Я. А. Пономаревым).
И. П. Павлов
Вместе с накоплением эмпирических данных в первые десятилетия нашего века в рассматриваемой области были сделаны важные теоретические предложения. Среди них следует отметить идею И. П. Павлова о второй сигнальной системе как сложного физиологического механизма, осуществляющего речеязыковую деятельность. Концепция второй сигнальной системы была выдвинута в конце жизни ученого и не получила серьезного развития при его участии. Однако она способствовала укреплению естественнонаучной позиции и ориентации на изучение механизмов речи. Поэтому павловский подход подготовил почву для появления когнитивного направления в психолингвистике нашего времени, который как раз и направлен на точное описание скрытых механизмов речеязыковых процессов. Главная направленность идеи второй сигнальной системы состояла в том, чтобы выявить в сложнейшей речеязыковой деятельности человека некоторые простые основания, сопоставимые с высшей нервной (условнорефлекторной) деятельностью животных. Павлов обратился к феномену слова, предположив, что оно несет на себе функцию особого рода сигнала, действующего в сфере высшей нервной деятельности человека. Слово, по мысли Павлова, это сигнал непосредственных сигналов, которые оно обобщает, создавая возможность отвлечения и абстрагирования от непосредственной действительности. Тем самым вся высшая нервная деятельность человека преобразуется, поскольку возникает основа для отвлеченного мышления, а в конечном счете и для науки.
Некоторые из ближайших последователей Павлова пытались неоправданно прямолинейно реализовать в экспериментах идею второй сигнальной системы, разрабатывая так называемую методику речевого подкрепления (см. труды А. Г. Иванова-Смоленского). Другая линия исследований, инициированная Н. И. Красногорским, оказалась значительно более адекватной и успешной. В работе этого ученого был впервые экспериментально выявлен факт существования физиологической связанности слов человеческого лексикона. В экспериментах Н. И. Красногорского и его сотрудника А. Я. Федорова (1935 г.) такого рода связи были обнаружены между одновидовыми и однородовыми словами (названиями птиц). В последующих исследованиях отечественных и зарубежных авторов (Г. Разрана, Б. Риса, Л. А. Шварц, О. С. Виноградовой, А. Р. Лурии, Т. Н. Ушаковой и др.) выявлен условнорефлекторный характер межсловесных связей и показано, что они являются физиологическим основанием так называемых «вербальных сетей», или «семантических полей». Накоплены свидетельства тому, что межсловесные связи вырабатываются в жизненном опыте и оказываются достаточно стабильными. Все слова человеческого лексикона хранятся «внедренными» в материю вербальной сети, и этой материи принадлежит важная роль в общем речеязыковом механизме. Эти данные составляют физиологическое основание современных представлений об организации вербальной памяти человека. В форме вербальных ассоциаций такого рода связи описываются и активно исследуются в настоящее время в психолингвистике.
В русле направления, получившего название бихевиоризма (behaviour – поведение), разрабатывалась идея исследования речи как особой формы поведения. Возможность описания речи с помощью тех же понятий и представлений, что другие формы поведения человека, обстоятельно аргументирована в книге Б. Ф. Скиннера Verbal behaviour (1957). Люди приучаются употреблять определенную речевую форму в некоторых повторяющихся ситуациях. Это есть по сути обусловленная вербальная реакция. Она подкрепляется взаимным пониманием людей и их адекватными действиями. Повторное возникновение данной ситуации автоматически вызывает выработанную вербальную реакцию в скрытой или явной форме. Словесная реакция может служить побудительным стимулом для другой словесной реакции. Возникает цепь рефлекторных актов, используемых людьми в общении между собой. Эта цепь образует «вербальное поведение».
Б. Ф. Скиннер
Бихевиористский подход к речи направлен на выявление в сложных процессах речевого общения людей некоторых повторяющихся стереотипных форм, поддающихся относительно простому описанию. Это направление в известном смысле сохраняет свое значение в наши дни. Однако современные исследования в значительно большей степени ориентируются на нестереотипные, продуктивные и творческие возможности речи. Внимание скорее привлекает то, что область речи предоставляет обширное поле для человеческого творчества.
* * *
Кратко рассмотренная выше история идей и подходов к выяснению природы феномена языка и речи обнаруживает множественность попыток познания по сути вершинной сущности психики человека. Она показывает также огромную, быть может, непостижимую сложность рассматриваемого объекта.
А теперь попробуем выяснить, что нового в психолингвистическое поле проблем принес последующий период, который стал называться собственно психолингвистическим.