Коллектив авторов
Традиции & Авангард. №3 (15) 2023 г.
© Интернациональный Союз писателей, 2023
От редактора
Даниэль Орлов
Горькое счастье для писателя – забрать у времени и судьбы право прожить тяжёлую годину со своей страной. Возможно, какие-то искусства и «вне политики», но литература тощает без жизни. Странно просыпаться и засыпать в имитации покоя: обман – это яд для души. Разве ничего не происходит? Малодушно упиваться отвлечённым словотворчеством, когда наши друзья, наши родные, просто соседи с этажа, коллеги с работы, да и вообще «наши» сейчас вершат историю.
Мы выловили из хаоса звуков настраивающегося оркестра человеческих судеб чистые ноты. Ещё нет общей музыки. Ещё только угадываются аккорды, ещё нащупывается гармония грядущего мира, но новый мир уже тут. Мы уже синфазны его токам, уже найдены и собраны воедино, на одной земле новым временем. Каждый голос самостоятелен. Каждая нота уместна.
Я несколько раз начинал писать эту редакторскую колонку – и понимал, что, если не постараюсь оказаться предельно искренен, всё, что под обложкой журнала, станет просто многословной немотой в фигуре умолчания настоящего. У нас великое настоящее. Мы сейчас живём во время героев и титанов. Наступил долгожданный титановый век русской словесности.
В начале августа мы с коллегами из редакции возвращались после очередной миссии на Донбасс. Нужно было сдавать журнал в вёрстку. Две с половиной тысячи километров от Санкт-Петербурга до Кременной, Рубежного и Северодонецка. Ночь в Луганске, а потом Дебальцево, Ясиноватая, окраины Донецка, сёла Запорожья, Мариуполь. Мы привезли ребятам средства индивидуальной защиты, лекарства, маскировочные сети, амуницию, разную военную важность, деньги на которую по малой копеечке собирались писателями под верительные грамоты своих книг. В Липецке у друзей, на обратном пути, когда вносились последние правки, возникло чувство правильности нашей работы.
Нет границы между реальностью и литературой. Есть общий ток жизни. Мы делаем что-то, возможно, вовсе не совершенное, но точно важное для читателя и для нас самих сейчас. Журнал «Традиции & Авангард» изменился. Здесь и впредь будет не просто лучшее – будет самое важное, без чего нам не пережить это время, возможно, не понять себя, не простить и потому не отмолить.
В журнале появятся новые рубрики, придут новые авторы. Но традиция останется неизменной – традиция бережного отношения к русскому языку. А авангард? Что сейчас авангард? Будем исследовать этот вопрос вместе с вами.
Практически всегда ваш, Даниэль ОРЛОВ, главный редактор
Проза
Дмитрий Филиппов
Родился в 1982 г. в г. Кириши Ленинградской области. Окончил филологический факультет Ленинградского государственного университета. Работал педагогом-организатором, грузчиком, продавцом, подсобным рабочим, монтажником вентиляции. Служил в армии на территории Чеченской республики. Старший сапёр.
Публикации в литературных журналах «Знамя», «Нева», «Волга», «Север», «Огни Кузбасса», «Наш современник» и др., в еженедельниках «Литературная газета», «Литературная Россия», «Свободная пресса», «Русская Планета». Автор книг «Три времени одиночества», «Я – русский», «На этом свете», «Битва за Ленинград». Лауреат премии «Альтернативная литература», «Радуга», Премии им В. Г. Короленко, Премии им. Л. Н. Леонова. Член СП Санкт-Петербурга и Союза писателей России. Работает в администрации Пушкинского района. В настоящий момент служит сапёром в зоне СВО.
Стихи с фронта
Танки
Танки идут на Запад!
Танки идут на запах
Сытых чужих квартир.
На запах укропа и мяты,
Сахарной русской ваты.
Танки идут на Запад,
Освобождая мир.
Сквозь бурелом, овраги
Танки дойдут до Праги
И до Берлина дойдут.
Смерти и горя мимо
Танки дойдут до Рима
Целы и невредимы.
Несокрушим их путь.
Танки заходят в Бахмут.
Им напоследок бахнет
Злая чужая «Мста».
В Бахмуте их встречают
Выжженным молочаем.
Им головой качают
Разрушенные дома.
На перекрестье улиц,
Там, где ветра, целуясь,
Свой умножают труд,
Девочка ищет маму.
Мама помыла раму.
Танки глядят стволами
На девочку – и ревут.
31.01.2023
«Ты мне пишешь, что выпал снег…»
Ты мне пишешь, что выпал снег,
Бахромою укутав сосны…
Драгоценный мой человек!
Необъятный мой свет, мой космос!
А на улице… Вот бедлам!
И снежки, и замёрзшие слёзы.
По волшебным спешат делам
Захмелевшие дедморозы.
Ты мне пишешь, что каждую ночь
Просишь Бога явить нам милость.
Что взрослеет без папы дочь,
Что тебе наша свадьба снилась.
Пусть зима и метели пусть,
Пусть молитвенник в изголовье!
Отвечаю, что я вернусь.
Я живой! Из Донецка с любовью!
«Ты мне пишешь, что выпал снег…»
Ты мне пишешь, что выпал снег,
Бахромою укутав сосны…
Драгоценный мой человек!
Необъятный мой свет, мой космос!
А на улице… Вот бедлам!
И снежки, и замёрзшие слёзы.
По волшебным спешат делам
Захмелевшие дедморозы.
Ты мне пишешь, что каждую ночь
Просишь Бога явить нам милость.
Что взрослеет без папы дочь,
Что тебе наша свадьба снилась.
Пусть зима и метели пусть,
Пусть молитвенник в изголовье!
Отвечаю, что я вернусь.
Я живой! Из Донецка с любовью!
11.02.2023
Сапёр
Семнадцать мин стояли в ряд,
Пугая танки и пехоту.
– Тут дел на пять минут, солдат,
И по домам, в родную роту, —
Сказал мне взводный сгоряча
И гильзу пнул на скользкой трассе.
Семнадцать мин. Но нет ключа,
Чтоб каждую обезопасить.
– Вперёд, сапёр! Чего ты встал?
– Я не пойду, – ответил сразу.
– Ты захотел под трибунал?
Невыполнение приказа…
– Товарищ. Старший. Лейтенант.
Запрещено взведённой мины
Снимать взрыватель.
– Да, всё так.
Но завтра здесь пойдут машины.
Пойдёт колонна на Херсон,
А ты, боец, чего-то бредишь.
Там мины, вон за тем углом,
И ты сейчас их обезвредишь.
И он вздохнул, как тяжелобольной,
И спрятал свои руки за спиной.
И я пошёл, не напоказ
(Першило в горле, рвалось сердце),
И точно выполнил приказ,
Держа «тээмку», как младенца.
Семнадцать раз за тем углом
Я вспоминал, что я крещён,
И липкий страх давил на плечи.
– Ты скоро? – взводный мне кричал.
Но я ему не отвечал,
На час лишившись дара речи.
А после, полностью без сил,
Сидел на блокпосту, курил,
Решал, как буду хвастать в роте.
И цокал языком стрелок,
Из охраненья паренёк:
– Ну, бл…, сапёры, вы даёте!
14.02.2023
«Солёный ветер, капли на руках…»
Солёный ветер, капли на руках.
Твои глаза, туманные спросонок.
Из моря вырастает Кара-Даг,
И мы – одно: ты, я и наш ребёнок.
И этот кадр цел и невредим,
Он тяжелей военного билета.
И мы с тобою отвоюем Крым
У прошлого, у памяти, у лета.
Но я сейчас пишу тебе о том,
Что вижу утром, выпрыгнув с КАМАЗа,
Не Кара-Даг вдали, а террикон
Израненного минами Донбасса.
Что путь домой лежит сквозь смерть, сквозь снег
И в этом не упрямство виновато.
Он не меняется из века в век —
Путь русского мужчины и солдата.
Но верь, душа моя, наступит срок,
Когда не будет ни тревог, ни страха
И мы с тобою ляжем на песок
Под ласковою тенью Кара-Дага
И будем слушать, как шумит волна.
Из года в год, из века в век, по кругу…
И будем твёрдо знать, что жизнь дана,
Чтоб никогда не отпускать друг друга.
19.02.2023
Илья Муромец
– Я однажды встану – и выйдет толк.
Обойду полмира в стальных башмаках.
Верным спутником станет мне серый волк,
Добрый меч заалеет в моих руках, —
Илья Муромец зло говорит во тьму.
Тьма хохочет, укрывшись за потолок:
– Если встанешь, то я за тобой приду,
Чтобы снова лишить тебя рук и ног.
И лежит богатырь на своей печи,
Обездвижен, немощен, сир и слаб.
Басурмане чёрствые калачи
Раздают на площади всем подряд.
Только шепчет упрямо Илья в бреду:
– Я не мир с собой принесу, но меч.
Соловей, паскуда, ведь я приду,
Чтобы взмахом поганый твой рот рассечь.
И прольётся кровь, и взовьётся дым,
Задрожат терриконы по всей степи…
Боже праведный, я Твой сын,
Дай мне сил, чтобы ношу свою нести!
Но нахально свистит Соловей во тьме,
Льётся кровь тягучая через край.
И тогда приходит Господь к Илье
И говорит:
– Вставай!
02.03.2023
Штурм
Хорошо под хмельком, небритый,
Битый жизнью, войною битый,
Он смолил одну за одной.
Был обычный донецкий вечер:
Била «саушка» недалече,
Тёплый ветер дышал на плечи
Бархатистой взрывной волной.
Угловатый и неуклюжий,
Голос тих и слегка простужен,
Сам себе, похоже, не нужен,
Он глядел в пустое окно.
Улыбнулся, кулак сжимая:
«Я в полшаге стоял от рая!»
И Россия, от края до края,
Отразилась в глазах его.
«Мы три дня штурмовали горку.
Было тяжко, и было горько.
У хохла там стоит укреп.
В первый день нам сожгли три танка.
Типа доброго, хлопцы, ранку.
У парней посрывало планку.
Кореш мой в том бою ослеп.
Положили нас в чистом поле,
Миномёты попили крови,
Над башкою свистит и воет,
Непонятно, куда стрелять.
Ни поддержки, ни карт, ни планов…
В штабе точно сидят бараны.
За ночь мы зализали раны
И попёрли на штурм опять».
Он рассказывал твёрдо, долго,
Был похож на степного волка.
«Мы три дня штурмовали в лоб их,
Там “двухсотых” лежит везде…
Всё в дыму, все в крови и в саже,
Трупный запах всё ближе, гаже.
Но об этом нам не расскажут
По “Оплоту” и по “Звезде”.
Мы на сутки укреп тот взяли,
Но к рассвету не удержали
Заколдованный чернозём».
И боец замолчал устало.
Ближе к ночи похолодало.
САУ чаще загромыхала.
«Завтра снова на штурм пойдём!»
25.03.2023
Полюд и Хэм
Полюд и Хэм остались на нейтралке,
На безупречном мартовском снегу.
Тела забрать хотели. Оба раза
Подняться не давали снайпера.
У Хэма дочка скачет на скакалке,
Полюд в порыве приобнял жену,
Нырнув рукой куда-то в область таза…
На фото все живые, как вчера.
И рюкзаки ещё хранят их запах,
Но смерть уже приподнялась на лапах,
Чтоб всё стереть, чтоб не осталось нас.
Ей помогают ночь, мороз и ветер.
Но верю я, что всех смертей на свете
Сильнее этот хрупкий снежный наст.
Пока он держит Хэма и Полюда,
Они незримо с нами и повсюду,
След в след идут и источают свет.
Тот свет, что не бликует днём на касках,
Волшебный, из забытой детской сказки,
Где мама говорит, что смерти нет.
Весною снег, конечно же, растает,
Отдав окоченевшие тела,
И зазвучит мелодия простая
Капели, мира, счастья и тепла.
Когда-нибудь им памятник поставят.
Когда-нибудь закончится война.
13.04.2023
За терриконом
Допустим, завтра кончится война
И не начнётся Третья Мировая.
Тоску и копоть с наших лиц смывая,
Зарядит тёплый ливень до утра.
Что тебе снилось, девочка родная?
Открой скорее сонные глаза —
Я победил! И ты со мной незримо,
Любовь твоя крепка и нерушима,
Она меня от гибели хранит.
Или хранила? Впрочем, всё неважно.
По небу самолёт летит бумажный,
И вновь звезда с звездою говорит.
Всё схлынет, как волна, и будет так:
Закончится война (допустим, в марте).
Водяное, Авдеевка, Спартак
Останутся лишь точками на карте.
Останутся зарубками в душе,
Колючим сном, фугасом у дороги,
Разрывом мины, схроном в гараже,
Осколками рассеянной тревоги.
Любимая, мир наступил уже,
Родившись в муках на твоём пороге.
Не плачь, моя родная, не кричи.
Я не привёз от Киева ключи
И потерял в степи ключи от дома.
И если даже я сейчас с тобой,
Пью чай и удивляюсь, что живой,
Я – там, остался там, за терриконом.
19.04.2023
Отпуск
Через полгода нам дали отпуск. Так решил президент,
Подарив возможность увидеть родных воочию.
В первой партии убыл от взвода Дед.
Ему Макс уступил свою очередь.
У Деда на днях юбилей, а ещё больная мозоль.
Он от радости, как воздушный шарик, надулся,
Собрал рюкзак, а Макс поехал работать «за ноль».
Дед из отпуска не вернулся.
На Донецк навалилась расхлябанная весна,
Проползла траншеями и дворами…
И сказал командир, отводя глаза:
«Глаз за глаз. Тело за тело. Решайте сами».
И пустую бумажку вытягивает, конечно, Макс.
На секунду забыв, что дома остались жена и дети.
Он, щурясь, глядит на солнце, как первый раз,
И говорит: «Твою ж мать… Какая весна на свете!»
26.04.2023
Разговор с братом
Как вкусно пахнет этот день:
Весна, шампанское, сирень!
Я жду, пока обнимет тень
Проспекты Ленинграда.
Мой отпуск улетает вспять,
И дней примерно через пять
Мне отправляться воевать.
Так надо, брат, так надо.
И я живой, навеселе,
А ты уже лежишь в земле,
В сырой земле, в кромешной мгле,
Где нет вина и хлеба.
Но смерть, конечно, ни при чём:
Ты станешь солнечным лучом,
Прозрачным ледяным ключом,
Бескрайним русским небом.
От Питера до Кременной
Весь этот мир по праву твой.
Ты назови свой позывной —
В раю тебя узнают.
И если даже ты грешил,
То Бог тебя давно простил.
Там в рай разведку (я спросил)
Бесплатно пропускают.
Ты рос упрямым пацаном
(Спасибо матери с отцом)
И там, за Северским Донцом,
Не вздрогнул, не заплакал.
Лежал спокойный, как вода.
И задрожали города.
И дочь приёмная тогда
Тебе сказала: «Папа!»
Пять дней летят, как пять минут,
А возвращаться – тяжкий труд.
Там пот и кровь, там люди мрут,
Там жизнь – дурная повесть.
Но, оглянувшись вдруг назад,
Я вижу твой упрямый взгляд.
Ты пригляди за мною, брат.
Бывай. Пошёл на поезд.
23.05.2023
Магдалена Курапина
Магдалена Курапина родилась в 1985 г. в г. Харькове в семье военного, потом семья переехала в Санкт-Петербург. Драматург (лауреат премии «Действующие лица – 2012» за пьесу «неУДОбные»), театральный режиссёр (выпускница мастерской Марка Розовского). В 2012 г. создала независимый Театр «МЫ», с которым ставит свои пьесы и гастролирует по городам России (Санкт- Петербург, Москва, Донецк, Луганск).
Эддикция
(главы из романа)
Зверь, который живёт во мне
(июль, 2008)
А что, если вы – это вовсе не вы?
А давайте вообразим, что вы – охранник галереи «Винзавод»?
Едва заступив на ночную смену, взяли – и отлучились с рабочего места. Сигареты заканчиваются. И вот бредёте вы вверх по 4-му Сыромятническому переулку к Курскому вокзалу… Размышляете, пойти ли к ларьку, где подешевле, или сразу в магазин – там продавщица с мужем поругалась и, значит, скоро даст…
Стойте же, товарищ.
Пожалуйста, будьте осторожны!
Ведь навстречу вам бегу я.
И я, поймите уж, спешу больше вашего.
Бегу изо всех сил, никого вокруг не вижу…
А вдруг на ходу я втопчу вас в землю?
Я ведь не остановлюсь, чтобы обернуться и извиниться…
Я не остановлюсь, потому что я бегу на встречу с Моим Фиэром.
Навстречу моему Fear'у, моему страху, бегу ночью, зная точно, что там, где страх, будет – и свет…
Бег мой стремителен, но крив: я немного пьяна. О, вот же она, да – наполовину полная бутылка вина, в руке моей.
Ну, хорошо, согласна, может быть, я пьяна чуть более, чем немного. «Каюсь! – скажу я ему. – Просто разговор наш с Кариной затянулся, важный был разговор, у всех же девок случается, пили три часа, соответственно – всего-то по одной бутылке в час, и это на двоих…» Тьфу.
А вы понимаете меня? Спасибо.
А вот Мой Фиэр опять не поймёт…
Я чего нервничаю-то: убеждаю саму себя в трезвости рассудка. Если выйдет – то и Фиэра перехитрю.
Он, Мой Фиэр, не должен знать, где и сколько мною было выпито…
Да-да, верно, эта, что в руке, уже четвёртая бутыль. Я одолею её быстро, сейчас, на бегу, уже без удовольствия. Для храбрости! Если бы вы могли подсказать мне точное время… Но вы уже далеко, в магазине, угощаете продавщицу джин-тоником…
А я выворачиваю на Сыромятнический проезд, вот помойка, туда летит уже пустая бутылка…
– Ха-ай! – приветствую бомжа, моего нового товарища, позавчера подружились, и пробегаю мимо дальше.
Сколько же секунд до двенадцати?
Когда я стартовала – было половина, 23:30…
Я должна настичь Моего Фиэра до того, как по московскому времени настанет полночь.
Московское время обгоняет меня, но кто победит – это ещё не ясно!
У нас с Моим Фиэром это всё принципиально, так заведено: минута до полуночи – это ещё вечер, и я могу надеяться на амнистию. А две минуты за полночь – уже косяк: я пришла домой ночью! Я получу своё наказание по всем статьям: мой Фиэр не скажет мне ни слова до вечера следующего дня. Фиэр будет сутки меня игнорировать.
– Дура! – ругаю я себя с досадой, боясь даже подумать, кем меня сегодня наречёт Мой Фиэр. – Тупица! – злюсь на себя, чтоб не отчаяться и не зареветь. А то тушь потечёт.
Мой Фиэр снова огласит приговор – что я «ленива, безалаберна, внутренне неорганизованна» и много других обидных слов. Это в лучшем случае – если заговорит…
Потому что я уже заслужила, уже задержалась: я могла вернуться в девять, в десять, в половине одиннадцатого, в конце концов. Нет же… Я, надрываясь, несусь к дому номер пять по Нижней Сыромятнической улице – в полночь. Ещё я пьяна, и, уверена, от меня несёт… Есть у меня шанс?
Шлагбаум, дом, кошка, ещё шаг, фяяяу, ещё, парадное, подъезд, или как правильно? Парадное или подъезд? Прочь, мысли, вы не вовремя… И всё же… Подъезд или пара-а?..
Идиотка.
Задумалась. Не успела притормозить.
Грохнулась у двери и сижу на асфальте.
Мне конец.
Падая, я повредила правый чулок. Да, вот тут, видите? Чулок разорван, и коленка теперь плохая, худшая, непригодная, мне стыдно, стыдно, ничего не исправить…
Я предстану перед судом Моего Фиэра пьяная, опоздавши и в рванье. Вот и весь портрет. Я окончательно разочарую Фиэра… Он всё больше и больше сомневается во мне, с каждым днём, я это чувствую. А теперь – после такого – он может не заговорить со мной уже никогда, и будет прав.
Ты от меня
Убежал, как от огня…
Я бы тебя,
Мой любимый, догнала!
Но, к сожаленью,
Чулок я порвала.
Шепчу я эти строчки из песни, которую мы сочинили с моей питерской подругой Милой в десятом классе, когда решались стать рок-звёздами.
– Рваные колготки
Нашей любви помеша-а-а-ли…
Счастьем насладиться
Ни хера не да-а-али…
– напеваю я себе под нос.
По которому предательски ползёт крокодилья слеза.
* * *
Прежде чем встретиться с Моим Фиэром лицом к лицу, я убеждала себя и вроде бы даже получалось убедить окружающих, что созданье я не глупое, даже местами возвышенное… Обучалась на режиссёрском, три курса уже окончила, издалека нравилась всем мужикам, стихи с трёх лет сочиняла… Убеждала себя, что уже поселила в недра своего нутра существо самобытное, и самостоятельное даже. А теперь убеждаюсь в обратном.
Мой Фиэр. Вот кто идеален.
Сейчас скажу, хоть и побаиваюсь рассуждать о нём всуе. А вдруг услышит, что треплю языком…
Но мне так хочется!
Он – для меня.
Я искала его и верила, что найду, иначе не выжить.
Он лучше меня и лучше всех.
Он таков, какою в мечтах видела себя я – идеальной…
Он – просто Эдуард.
Просто он – Эдуард Лимонов.
* * *
Когда я узнала его, все мечты об идеальной мне растворились в реальности. А реальная неказистая я растворилась в Моём Фиэре. Пусть!
Он утверждает, что вот он – светлый, а я – тёмная, и тогда мне обидно, сердце сжимается. Это не я тёмная, это жизнь моя была тёмная, но я же иду на его свет…
Он спас меня, это правда, вытащил из ада – точнее, из этого Купчина с запойной матерью и её собутыльником- зэком Борей, который бил меня, а мать резал ножом, и они оба превратили квартиру в притон и сообща меня обкрадывали.
Я упрямо, из раза в раз рвалась спасти мать и жила её зашуганным надзирателем.
Однажды даже, пару лет назад, я твёрдо решила убить зэка-Борю. За то, что он порезал моей матери горло острым ножичком для бумаги. Удар пришёлся в нескольких миллиметрах от сонной артерии, вся квартира купалась в крови, но мама, ни разу до конца так и не протрезвев, на очной ставке со мной по этому делу как ба ран повторяла, предавая меня с каждым словом, что то был несчастный случай.
Борю отпустили, и тогда я решила его убить. Нашла каких-то хулиганов, которые согласились за пять тыщ (а в смерти зэка-пропойцы никто бы не стал копаться и разбираться), нашла пять тыщ…
Но в самый последний момент я отменила спецоперацию. Я не смогла…
Я была «травмированный ребёнок», так это сейчас модно называть? «Ну конечно, была. И, наверное, есть», – думаю я с ужасом, немного даже озираясь, – а вдруг кто- то услышит эту мою мысль. На мне и так уже клеймо моей личной семейной трагедии, я его шкурой ощущаю, шлейф этой боли, столько уж дерьма приключилось, это ведь я ещё только в общих чертах всё описала… Среди моих знакомых нет никого, кто бы регулярно травился такой же порцией разрушения или больше. В этом да, я особенная, не похожа ни на кого.
«Ты, конечно, никогда уже не будешь обывателем», – сказал мне Мой Фиэр, будучи в отличном настроении. Из его уст такое – похвала и даже – восхищение.
«Не буду, любимый, может, и хотела бы, но не смогу, даже если захочу».
Наблюдаю людей – почти каждый хочет особенен быть, кто шизофрению себе сам припишет, кто МДП без врачей назначит и объявит… Модные. А я думаю, что это совсем уже и неважно, травмирована я или нет, мало ли кто чем травмирован, важно только то, что источник моей беды всегда прежде находился рядом, и ничем его было не заткнуть. До встречи с Эдуардом.
Ощущение безвыходности и беззащитности годами пожирало меня снаружи и изнутри. Я бежала от этого чувства: ночью – в работу (устроилась танцовщицей в клуб), днём – в обучение театральной режиссуре…
Но мои одногруппники в Институте культуры считали, что вот она я, в отличие от них, приезжих из Екатеринбурга, Мурманска и Кургана, – петербургский сноб. И отношения с ними не сложились. Они не знали, что, пока им родители понемногу покупают комнаты в центре города, а иногда и квартиры-студии, у меня просто не было и нет ни семьи, ни дома, ни сна.
Я казалась им высокомерной, когда старалась просто не расплакаться на репетициях, зная, что сегодня, снова придя по адресу прописки, я туда, в квартиру, может, и не попаду. Если пьяные мама с Борей закроют входную дверь изнутри. Придётся вызывать ментов, МЧС или просто сидеть часами на лестнице. Это ещё в лучшем случае. А может, и опять поножовщина, или труп какого-нибудь передознувшегося или просто траванувшегося техническим спиртом алкаша в коридоре; или взломали дверь в мою десятиметровую комнату и снова украли и пропили моё последнее, что-нибудь вроде копилки, которую мне перед смертью подарила моя бабушка…
Копилку украли крайний раз, недавно. Потом я случайно увидела эту копилку у соседки на полке, зайдя к ней с очередным поиском по подъезду моей нетрезвой матери, и… Я должна была сказать: «Какого хера? Отдай сюда. Моя!» Но сердце ушло в пятки от ощущения совершённого мамой кощунства, я обомлела и молча вышла вон.
Я понимаю, что мать больна, она просто душевнобольная, и спрос с неё никакой, но я никак не соглашалась отбросить попытки излечить её душу, отказывалась увидеть, что вытащить из этой ямы мне её не по плечу, и раз за разом срывалась вместе с нею с обрыва.
Год назад широкодуший (это не ошибка и не опечатка!) еврейский парень, мой постоянный любовник, прочтя мой рассказ «Несоответствия», сказал, что я – как какой-то Лимонов, дал мне книги, явно не без умысла… и тут я узнала Его, что вот он – существует. И тогда я пошла и сама нашла его…
Как – это я вам потом расскажу, у меня не было права на ошибку, каждый шаг был важен, чтобы он распознал во мне меня, чтобы среди миллиарда чужих вибраций воплем прорвался мой сигнал: «Приём!»…
Узнав его, я знала сразу и то, что он меня поймёт, и он понял. Спустя два месяца после знакомства (я выжидала, чувствовала нужный срок), он сообщил, что спит с моими рукописями под подушкой. Это он так мне ответил на сигнал, мол, приём, приём, на связи.
Он спас меня влюблённо: легко и играючи (другой бы так не осмелился).
Но, похоже, не рассчитал, насколько я сложная и дикая: теперь со мной надо жить, приходится, и, скорее всего, он об этом пожалеет. Никто не показал мне, как жить счастливо, не научил. И всё, что я пока умею, – это защищаться или преклоняться. Как запуганный зверь. Наверное, поэтому он и называет меня Зверем, а вовсе не потому, что романтизирует сам себя и повторяется, уже назвав так кого-то в своих книгах. Настоящий Зверь – это я. Только крайности, на инстинктах, основной из которых – просто выжить, а не то, что принято считать. То, что принято считать, – это когда ты сам более-менее в безопасности, тут можно и о других подумать, размножиться там даже… Но если ты сам выживаешь, то приучен обстоятельствами думать только о себе. Возможно, поэтому я не умею пока никого любить правильно, вот хочу, но не знаю – как и что делать.
«Девочка, беги оттуда, а то кончишься!» – сказал Эдуард, приехал за мной в Купчино на своей чёрной «Волге» и увёз оттуда в другую жизнь. Неизвестную, но другую. Мама и зэк из окна смотрели нам вслед…
* * *
«Воспользуйся мной, как хочешь, если захочешь, – каждый вечер мысленно прошу я Эдуарда, вглядываясь, сидя за кухонным столом, в его затылок, когда он жарит нам стейки. – Я так хочу. Только распознай меня в себе, хоть немного… Сделай так, чтобы я – была. Делай со мной что хочешь и пиши обо мне что захочешь, я буду счастлива, если хоть зачем-то пригожусь…»
Развернувшись – стейки готовы, Эдуард обнаружит эту уже привычную картину: я по-прежнему сижу напротив, сгорбилась, но сижу. Наш обычный ужин, когда ночь медленно накрывает город, по одному воруя предметы из поля зрения. Опускаю взгляд, нет сил сейчас заглянуть в его глаза, оттенённые наступающим сумраком. Да и хочется, чтобы он не видел моих, там скапливаются эти жуткие слёзы. Оттого, что я знаю жуткое: мы очень скоро расстанемся. Так придётся, точно придётся, в любом случае… И тут так жаль становится мне!.. Мне жаль и себя, и его.
Он любит бытие.
А я люблю его.
Уж так, как могу…
* * *
Вернёмся к парадному.
Пусть такова, да: рваные чулки, пьяна, несуразна, старомодна. Меня раздражает сленг, все эти «классно», «круто», «позитив», «модернизация». Зато я знаю наизусть монолог Ярославны, боюсь слова «боюсь», танцую стриптиз – много достоинств…
Сижу у подъезда и пи́сать хочу, и вот уже не до лирики – ничего не остаётся, как встать, влезть в парадное, забраться на второй этаж, во всей красе предстать перед Моим Фиэром, в полной мере понести наказание.
Проделываю это, но перед дверью в квартиру вновь в смятении: КАК войти?
Варианта два:
– отворить дверь своим ключом (есть риск, что Мой Фиэр занят, не услышит, как я вошла, внезапное появление отвлечёт его, – так уже было, и он был недоволен), – второй вариант – позвонить Эдуарду на мобильный, сказать, что я тут, у двери, чтобы сам мне открыл (есть риск, что Мой Фиэр занят, я его отвлеку, он спросит, какого чёрта я не открыла дверь своим ключом, – так уже было, и он был недоволен).
Но есть же и третий вариант – открыть дверь нарочито громко, как бы заявить: «Я явилась! Встречай!»
Сложный выбор…
У вас может возникнуть вопрос: зачем я вообще туда иду? (Какого хрена я туда прусь, если всё так сложно?) Ответ прост: там – он, а я, блин, ещё тут. К себе домой я не попаду: у меня нет дома. А туда попасть – надобно. И да, там есть туалет.
Вставляю ключ в замок, молясь, чтоб замок не заело (и так тоже уже было), проворачиваю этот ключ в одном замке, второй ключ – в другом замке, туда-сюда… Вуаля!
Тихо переступаю через порог. В коридоре – темень. Прислушиваюсь, приглядываюсь. Он, может быть, или ещё занят, или уже спит. В обоих этих делах он тих и прилежен, и нельзя ему помешать. И на кухне – темно, его там нет… Сходила в туалет, не включая света. Следующая задача – определить, где именно Мой Фиэр находится. Иду вдоль коридора на ощупь. Если он спит, то в дальней комнате, там наша кровать; если работает – то в своём кабинете, сбоку. Ступаю дальше во мрак, изучаю пространство на наличие Фиэра. Так-так… В кабинете света нет – сочился бы сквозь щель свет Моего Фиэра! Значит – спит! Крадусь в дальнюю комнату, нашу, попутно раздеваюсь. Через голову снимаю платье, вынимаю шпильки из волос (я ношу ретропричёски), вхожу в комнату, стягивая чулки, нащупываю свой, левый край кровати и осторожно ложусь.
Я сплю слева, а Эдуард – справа. Так у нас заведено.
Я не тяну на себя одеяло, лежу поверх. Закрываю глаза, отвернувшись от Фиэра, почти не дышу. Опасаюсь, что учует запах алко. Наконец двигаюсь поближе. Лежу так ещё пару минут, не поворачиваюсь. Замираю, прислушиваюсь. Убеждаюсь, что Мой Фиэр спит, судя по всему, крепко – даже не ёрзает во сне, как обычно. Порою, если он так крепко спит, я им любуюсь – во мраке разглядываю очертания его лица. Но сегодня я провинилась, это нельзя. Так стыдно, что не могу даже развернуться в его сторону…
Уснуть рядом с ним, ясное дело, я тем более не могу!
Честно призываю сон, но Зверь, живущий во мне, спать не даёт. Я изо всех сил закрыла глаза и будто бы даже сплю. Я сплю! Но этот Зверь действует иначе, и совладать с ним я не в силах. Зверь меня не слушается, когда находится во власти Моего Фиэра. Зверь полностью просыпается ночью, когда Фиэр рядом. Возможно, у Фиэра с этим Зверем какие-то свои отношения – точно не знаю. Часто, когда ночью Мой Фиэр скручивает меня, то приговаривает: «Зверёныш, Зверёныш…» Он вроде бы обращается лично ко мне. Но всё-таки это наводит на некоторые подозрения…
И вот снова: Зверь разбушевался в моих внутренностях, как подлый гад. Ползает внутри меня, и греет, и жалит… Боль от этих укусов разливается горячими волнами по всему моему телу. Каждая такая волна сильнее и мощнее предыдущей. Я не борюсь со Зверем – знаю, что бесполезно. Попробую договориться. Хорошо, Зверь такой, давай попробуем – а вдруг Фиэр простит нас с тобой, Зверь? Улажено, распределено: Зверь действует, а я лежу на шухере – на тот случай, если вдруг Мой Фиэр погонит Зверя прочь. И тогда я скажу Зверю: «Всё, наш Повелитель отдыхает!», в общем, успокою Зверя до следующего раза. Но пока – пытаем удачу.
Волны становятся всё упрямее, и Зверь плывёт себе по ним, настойчиво потягивая мою попу в направлении Фиэра. Это всё не я, не я, это он…
Я-то по-прежнему не поворачиваюсь и не шевелюсь – сплю. Пересекая границу – середину кровати, моя попа оказывается в опасной зоне. Ещё пара поподвижений – и она упрётся в Фиэра. Тогда, но ни секундой позже – упаси Господи! – мы со Зверем замрём в ожидании реакции Фиэра на нашу наглость. А реакция – непредсказуема, может быть разной, тут не угадаешь заранее…
Изогнувшись в последний раз, я уже там – на вражеской территории, а Фиэра всё не чувствую… В чём дело?! Зверь, что не так?!..
В смятении поворачиваю лицо в сторону Фиэра. Полумрак уже рассеялся, и я смогу всё разглядеть. И что я вижу?.. Фиэра в постели нет! Он там отсутствует!
Идиотка. Совсем чокнулась уже со всеми этими своими зверьми и тараканами. Видали? С полчаса соблазняла пустую кровать. Ты лежишь одна, Фиэра твоего и след простыл!
А где Он, кстати, а?
Вскакиваю, включаю свет в комнате. Лампочка зажглась и сказала мне: «Ха-ха». В трусах бегу по коридору, врубаю свет и на кухне. Ищу, вижу – на кухонном столе записка. Новая в мою коллекцию записок этим почерком:
«Елена, я поехал по делу на несколько часов. Кушай суп, чуть осталось. Либо жди меня, приеду, сделаю курицу. Э.».
О, радость-то! Пронесло же! Кто ж так постарался, а? Эдуард не узнает о моём опоздании и не поймёт, что я была пьяна. На ближайшие сутки я спасена!
– Спасена! – пританцовываю по коридору. Никакая курица не нужна, так я рада. Ура!
Хватаю книгу – какую он вчера мне дал? «Биография Гитлера». Прыжком плюхаюсь на кровать и занимаюсь наиважнейшим делом своей жизни – жду Моего Фиэра.