Константин Александрович Алексеев
Чужой
1
Екатерине Наговицыной
Признаться, я не сразу узнал его.
Встреча эта случилась метрах в ста от моего дома. Я только-только перешел улицу, когда навстречу шагнул неопрятный долговязый мужик в серой толстовке. Лицо его было наполовину скрыто капюшоном. Поначалу мне подумалось, что это очередной алкаш, сшибающий на опохмелку, и вот-вот он обратится ко мне с просьбой выручить мелочью. Я было ускорил шаг, чтобы быстрее пройти мимо, но долговязый вдруг удивленно воскликнул:
– Коба, ты?!
Я вздрогнул и притормозил. Так звали меня только в школе.
– Коба! – повторил долговязый. – Ну надо же, едрен-шмон!
Эта чудная присказка, слетевшая с уст незнакомца, тоже была до боли знакома. И словно поняв, что я так и не признал его, мужик шагнул ко мне вплотную и сдернул капюшон.
– Нэсс?!
Наверное, мое изумление было настолько велико, что я машинально стиснул протянутую руку. Хотя еще когда зарекался, что не только не подам ее бывшему приятелю, но и постараюсь не оказываться с ним на одном гектаре!
Нет, я не был уверен, что наши дороги больше никогда не пересекутся, и порой представлял подобную встречу. Больше всего меня беспокоило, что, завидев Нэсса, не сдержусь и в лучшем случае выскажу ему все, что думаю. Но сейчас, глядя на него, в душе не ощущалось ни гнева, ни даже раздражения. И вспоминались не выходки последних лет старого знакомца, а далекий майский день восемьдесят восьмого года, когда после уроков нас, парней из десятого, выпускного класса, отрядили грузить макулатуру.
Туда же припахали нескольких восьмиклассников, среди которых был и Нэсс. В ожидании машины мы перебирали пачки в надежде найти что-нибудь ценное: в ту пору среди вороха старых газет, журналов и книг можно было наткнуться на какой-нибудь раритет.
Вот и в тот раз кто-то притащил в утиль собрание сочинений Сталина, и мы, распотрошив связку, с интересом листали добротные, хорошо сохранившиеся тома. Неожиданно Нэсс с приятелями зашушукались, поглядывая в мою сторону:
– Ну надо же, копия просто!
– Чего там? – поинтересовался я, привстав с кипы газет.
– А ты сам глянь, – Нэсс протянул мне книгу, открытую на странице, где будущий генералиссимус был запечатлен молоденьким безусым гимназистом. – Это ж ты, один в один, едрен-шмон!
Юнец на фото и вправду чем-то смахивал на меня.
– Короче, отныне ты будешь Кобой! – торжественно провозгласил Нэсс, приняв позу самодержца, жалующего высокий титул.
С того дня меня так и величали. До самого выпускного.
Кстати сказать, сам он, Серега Вознесенский, свое прозвище получил не от приятелей-одноклассников, а придумал его себе сам. Появившись в нашей школе, он так и отрекомендовался: Нэсс. И все с ходу приняли это погоняло. Как и самого Серого, оказавшегося весьма компанейским пацаном.
Перешел, кстати, он к нам из элитной английской спецшколы, где учились сплошь отпрыски секретарей райкомов, дипломатов и прочих тогдашних небожителей. Сам Серый попал туда благодаря родителю, который трудился во Внешторге. Вот только не припомню, чтобы Нэсс хоть полсловом обмолвился, с чего он вдруг перебрался в обычную общеобразовательную бурсу. Впрочем, я с Вознесенским в ту пору не приятельствовал, хоть и жили мы неподалеку: как-никак он был на два года моложе меня, и у каждого из нас была своя компания.
Оставшийся год до армии я видел его считаные разы, а отслужив, почти сразу же переехал в квартиру умершего деда на другой конец города. Лишь однажды, кажется, осенью девяносто первого, выбравшись навестить отца и мать, случайно встретил соседку по подъезду, учившуюся в одном классе с Нэссом. От нее-то я услышал, что после выпускного Серый не стал поступать ни в МГИМО, ни в Иняз, куда усиленно сватали его родители, а подал документы в знаменитый ВГИК, на актерское отделение, куда был бешеный конкурс. И поступил!
Впрочем, чего тут удивительного! Вознесенский еще в школе славился тем, что мастерски копировал учителей и одноклассников. Помнится, однажды, на большой перемене, мой слух уловил знакомые словечки и интонации. Были они из лексикона нашей бывшей классной, но вот произносились почему-то хрипловатым мальчишеским тенорком.
… – Ну как же так? Как ты мог додуматься до такого?! Ты! Из интеллигентной семьи!!!
Обернувшись, я заметил стайку мальчишек, обступивших Нэсса. Пацаны хохотали, а Серый, как ни в чем не бывало, продолжал свой монолог. Трагически сдвинув брови домиком, чуть выпятив нижнюю губу и подрагивая ноздрями – точь-в-точь как та учительница – Вознесенский продолжал:
– Ты понимаешь, что я должна… Нет, я просто обязана! Обязана вызвать твоих родителей и рассказать об этом кошмарном поступке! Но я… – Серый сделал паузу и дрожащими пальцами нервно поправил невидимый браслет на запястье левой руки, вновь один в один как делала русичка, когда нервничала. – Я не сделаю этого. У меня не поднимется рука, чтобы позвонить твоей маме. Потому что…
Снова повисла трагическая пауза. Пацаны буквально корчились от смеха. Серый замер и горестно прикусил губу, устремив полный отчаяния взор на невидимого собеседника. С едва заметным стоном перевел дух и завершил:
– Потому что твоя мама… Прекрасная интеллигентная женщина… Она просто не переживет этого!..
При последних словах Нэсс несколько раз мотнул головой, а затем пригладил невидимые локоны, якобы упавшие на лоб учительницы.
Одноклассники уже не смеялись, а буквально бились в истерике. А Серый тем временем, вмиг превратившись из возмущенной русички в привычного Нэсса, переждал, когда слушатели хоть немного успокоятся, и закончил свой монолог:
– Короче, она еще минут пять ему по ушам ездила и только потом отпустила.
Как оказалось, перед уходом на большую перемену учительница написала на доске тему следующего урока. Пока она ожидала с наружной стороны двери, когда пятый «Б» оставит в классе свои портфели и выйдет, один сообразительный мальчуган шустро подтер тряпкой пару букв.
Когда спустя пятнадцать минут русичка запустила в класс ребят, то долго не могла понять, почему все, в особенности мальчишки, так веселятся, глядя ей за спину. Обернувшись, она на какое-то время потеряла дар речи – одно из слов, лишившись приставки, теперь обозначало похабное ругательство. Учительница машинально воскликнула: «Кто?.. Кто это написал?!» В ответ класс просто грохнул от хохота, ибо ее каллиграфический, с замысловатыми завитушками почерк невозможно было спутать ни с чьим другим. Короче говоря, вместо урока все время до перемены возмущенная педагогиня выясняла, кто сотворил подобное. И в конце концов выяснила – парня сдала староста класса, вреднючая девчонка, приходившаяся родственницей завучу.
После урока русичка оставила виновника и распекала всю перемену. Невольным свидетелем этой сцены стал проходивший мимо Нэсс.
Тогда-то мне впервые пришла мысль, что из восьмиклассника Вознесенского может получиться классный актер, вроде Калягина, сыгравшего знаменитую тетку Чарлея. Потому спустя несколько лет я не удивился, узнав, что Серый поступил учиться на актера, да притом был отобран в свою мастерскую самим Курылевым. Попасть к этому маститому режиссеру считалось неслыханной удачей.
Казалось, судьба Нэсса была предрешена: ученики его мастера после получения диплома без ролей не оставались. Но, отучившись семестр с небольшим, Серый неожиданно накатал заявление на отчисление из института, после чего, разумеется, быстро был призван отдавать ратный долг.
– Ну что за придурочный! – сокрушалась соседка моих родителей, учившаяся с Серым в одном классе и тайно влюбленная в него. – Это же надо до такого додуматься – в армию пойти!
– Ничего страшного, – попытался утешить я девушку. – Отслужит и вернется.
– А ты знаешь, что их часть месяц назад отправили в Карабах?
Тогда-то я впервые выяснил у соседки телефон Вознесенских и позвонил его матери, Стелле Николаевне. Позвонил и… пожалел. В особенности о том, что оставил ей свой домашний номер.
Родительница Нэсса сначала долго расспрашивала меня, откуда я знаю ее сына, дружили ли мы, часто ли общались. А затем обрушила на мои уши лавину причитаний.
– Как же он мог?! – заходилась она так, что я вынужден был отодвинуть трубку от уха, опасаясь за свои барабанные перепонки. – Он же знает, что я не переживу, если с ним что-нибудь случится! А с Сережей это произойдет обязательно!
С тех пор Стелла Николаевна стала моей постоянной многочасовой собеседницей. В те годы телефоны с определителем были большой редкостью, поэтому я частенько становился жертвой ее бесконечных монологов. Не всегда получалось и отвертеться – мамаша Нэсса оказалась до ужаса обидчивой и ранимой. Однажды, когда я торопился на службу в ночную смену и вынужден был не слишком вежливо прервать наш разговор, меня до самого утра грызли сомнения: не стал ли мой отказ от разговора последней каплей в океане ее переживаний?
Сам же Серый, вопреки страхам и переживаниям матери, вернулся из Карабаха целым и невредимым. Правда, особо не любил вспоминать о той полугодовой командировке. Только обмолвился, что их рота стояла где-то в районе Шуши, на азербайджанской стороне.
Демобилизовавшись, Вознесенский стал вновь учиться на артиста. Но не восстановился во ВГИКе, а поступил в Институт культуры в Химках, попав в актерскую мастерскую к знаменитому Ивану Лещенко. Иван Борисович, будучи совсем еще юным, в свое время сыграл молодого партизана в фильме «Решающая засада», за что получил Ленинскую премию и известность. К тому времени, когда Нэсс попал к нему в подмастерья, Лещенко уже переквалифицировался в режиссеры и ставил спектакли в Театре Реввоенсовета, где сам бессменно трудился с юных лет. Туда же после института он забрал и Нэсса.
Вскоре школьный приятель стал сниматься и в кино. Поначалу в эпизодах и разных мелких ролях. Впервые Серый появился на экране в сериале про сыщиков, где ему досталась роль потерпевшего, ограбленного продавца. Она заняла в общей сложности минуты три. Но и в первой сцене, где Вознесенский непонимающе таращился на незваных гостей, а затем оседал от удара ножом, и во второй, когда в реанимации, опутанный трубками, он что-то едва слышно хрипел, – и там, и там Нэсс был настолько убедителен, что каждый раз у меня, глядевшего на его игру, непроизвольно сжималось сердце.
В другой раз Серега появился на экране в «Грозе отморозков». Снимали сей фильм по книжке самого Шнейдерова, которую в конце девяностых сметали с прилавков и зачитывали до дыр. Когда же молодой, но уже известный постановщик из знаменитой режиссерской династии взялся ваять кино по нашумевшему роману, премьеры ждала вся страна. В этой картине Нэсс сыграл роль даже не третьего, а от силы пятого-шестого плана – простого братка из банды рэкетиров. На протяжении всей ленты он появлялся раза три. Правда, в первой сцене у него был неплохой и запоминающийся монолог. «На стрелку, то есть на разборку, надо приезжать минута в минуту, – внушал его герой новичку, недавно попавшему в группировку. – Опоздаем – считай, что проиграли. Раньше приедешь – решат, что мы подляну готовим. Короче, обзаведись хорошими часами. Нет денег, скажи: мы купим. Но не вздумай хоть раз приканать не вовремя!». Правда, «браток» из Сереги получился неубедительный. В нем, даже загримированном, упакованном в кожаную куртку и спортивные штаны по тогдашней бандитской моде, все равно был виден потомственный интеллигент. Высокий лоб, тонкие черты лица и большие глаза, обрамленные длинными черными ресницами, скорее подходили сказочному принцу, чем ушедшему в рэкет спортсмену.
Потом у Нэсса было еще несколько таких же полуэпизодических ролей в паре фильмов и длиннющем телесериале. В последнем он сыграл, помнится, примерщика в ателье, где главный герой заказывал себе свадебный костюм. Потом Серый года два не появлялся на экране. Я уж подумал, что он решил больше не размениваться на кино, полностью отдавшись театру, пока однажды, включив телевизор, чуть было не потерял дар речи…
2
– А ты, я смотрю, здесь по-прежнему живешь? – вернул меня из воспоминаний вопрос Нэсса. – Все в той же «однушке» на Кухмистерова втроем маетесь?
– Да нет, уже шестой год, как в «двушку» перебрались. Сюда, во второй корпус, – я кивнул на свой дом, высившийся за торговым центром.
– Получил все-таки хату? А чего здесь, а не в новостройке?
– Не получил. Подкопили денег и приобрели. Рядом с метро, где и хотели.
– Однако, – в голосе бывшего приятеля явственно слышалось уважительное удивление. – А сам-то как? Давно на пенсии?
– Да нет. Представь, все еще в строю.
– Как так, едрен-шмон? Тебе же уже хорошо за полтинник…
– Пятьдесят два.
– Надо же! – покачал головой Серый. – А сегодня что, выходной?
– Что-то вроде. В поликлинику ездил больничный закрывать.
– Ясно, – кивнул Нэсс и следом как-то робко поинтересовался: – Слушай, ты сильно торопишься?
– Не особо.
– Я вообще-то туда намыливался, – он кивнул на вывеску зоомагазина через дорогу. – Может, подождешь меня, пока сбегаю?
– Пошли уж вместе.
– Да-да, конечно! Представляешь, у моей светлости опять корм закончился… И куда столько лопает, ума не приложу!
Я двинул вслед за Нэссом, мысленно удивляясь мистическим совпадениям сегодняшнего дня.
Дело в том, что, когда я только-только вышел из метро, неожиданно позвонила одна моя знакомая. И даже больше чем просто знакомая… Собеседница сначала дежурно поинтересовалась моими делами, а затем призналась, что соскучилась и сильно захотела услышать меня.
Благодаря этому разговору я и задержался на те полторы-две минуты у пешеходного перехода и оказался на противоположной стороне улицы одновременно с Вознесенским. Иначе бы разминулись, как пить дать. Но главное – эта барышня появилась в моей жизни исключительно благодаря Нэссу.
Пока мы шли к магазину, я продолжал искоса разглядывать бывшего приятеля. Сказать, что он здорово изменился, было бы неправдой. Он не просто сдал, как немало мужиков, перешагнувших пятидесятилетие, а полностью преобразился.
От природы худощавый, подтянутый, теперь он выглядел тощим доходягой. Модные рубашки и свитера сменились замызганной бесформенной толстовкой. Некогда фирменные джинсы выглядели заношенными, с пузырями на коленях. На голове, в прежние времена искусно подстриженной под машинку, дабы замаскировать раннюю лысину, теперь зияла неровная плешь, вокруг которой торчали клочки пегих, наполовину седых волос. На впалых щеках и подбородке топорщилась недельная щетина. Гордый тонкий нос теперь казался опухшим, с множеством фиолетовых прожилок. И даже глаза, прежде темно-васильковые, как летнее небо перед грозой, теперь словно выцвели и напоминали застиранную мешковину. Все это выглядело неестественным, словно бывший приятель в очередной раз воплощал образ то ли спившегося интеллигента, то ли записного хиппи.
Хотя… Сколько я знал Нэсса, он все время менял маски, играя то одну, то другую роль. И весьма убедительно. До сих пор помню, как однажды, включив телевизор, попал на передачу «Душа наизнанку». Это шоу считалось самым популярным и скандальным, поскольку там обсуждались разные непристойные житейские истории.
Вот и на этот раз на экране подходила к финалу очередная семейная драма. Мать, молодящаяся пятидесятилетняя бизнес-леди, за месяц до свадьбы отбила жениха у своей единственной дочери. Та, миловидная девушка лет двадцати, захлебываясь от рыданий, кляла маманю на чем свет стоит и обещала прямо в камеру, что несостоявшийся зять, а теперь без пяти минут молодой муж родительницы обязательно бросит и ее и что предатель-возлюбленный польстился исключительно на деньги дамочки.
В ответ та – крашеная брюнетка с короткой стрижкой и чуть угловатым от косметических подтяжек лицом – лишь надменно ухмыльнулась. Зато сидевший рядом с ней молодой парень возмущенно встрепенулся:
– Это ложь! Это клевета!
В тот же момент камера приблизилась к нему, и я оторопел – это был Нэсс.
За тот год, что мы не виделись, он завел себе стильные дымчатые очки. Вместо привычных джемперов и водолазок Серый был облачен в модный в ту пору костюм со стоячим воротничком, чем-то напоминающий лицейский сюртук пушкинских времен. Вдобавок Вознесенский отпустил длинные, закрывающие уши волосы и зачем-то выкрасил их под цвет мореного дуба.
Вскоре передача подошла к финалу. Брошенная невеста в который раз попыталась кинуться на разлучницу-мать, но была вовремя перехвачена ведущим. Пока девушка билась в истерике, Нэсс вместе со своей новой пассией демонстративно покинули подиум. Перед тем как исчезнуть за кулисами, мадам бросила устроителю ток-шоу, что не намерена прилюдно терпеть оскорбления и нападки. Дочь же как-то сразу обмякла в руках удерживающего ее шоумена и зашлась в беззвучных рыданиях.
Ведущий, усадив плачущую барышню, что-то еще минут пять глубокомысленно вещал о превратностях жизни и о том, что науке еще предстоит разобраться, почему молодые мужчины все чаще стали тяготеть к женщинам, годящимся им в матери. Но мне было не до этого. Я пытался понять, насколько угораздило моего школьного приятеля тронуться умом, чтобы спутаться с родительницей собственной невесты, да еще согласиться смаковать эту грязь по телевизору.
«Если у вас случилась подобная эксклюзивная и пикантная история – звоните, и вы обязательно станете героем нашей передачи!» – проползли по экрану тем временем заключительные титры, и шоу сменила непременная реклама.
Я перезвонил Нэссу тем же вечером.
– Коба! Ну наконец-то! – обрадовался тот. – А я все думаю, куда ты пропал? Два месяца от тебя ни слуху ни духу! Опять небось в Чечне был?
– Нет, просто замотался… Кстати, я тебе случаем не помешал? Удобно говорить?
– Нет, не помешал. Как раз только что с репетиции приполз чуть живой. Жду, пока матушка ужин сготовит.
– Какая из них? – не удержался я от ехидства. – Стелла Николаевна или эта, как ее… Валерия?
– Что еще за Валерия? – недоуменно отозвался герой-любовник.
– С которой ты сейчас живешь. Вернее, сожительствуешь.
– Ах, вот ты про что! – Нэсс от души расхохотался в трубку. – Так это спектакль был, едрен-шмон! Для доверчивого пипла!
– То есть как?
– Ну, в смысле, все эти жены-любовницы-разлучницы – это актеры! Которая типа моя невеста, это студентка ВГИКа. А другая, вроде как ее мать, в свое время часто в массовках у Рязанова снималась! Просто ее уже подзабыли!
– А остальные передачи? Тоже липа?
– А то! Неужели ты думаешь, что найдутся такие шизики, которые перед камерой начнут свое дерьмо вываливать напоказ? Хотя… – он задумался. – В наше время найдутся. И немало. Только для передачи они все равно не годятся, потому как стопудово непредсказуемые. Тут профи нужны.
– Да, ты уж точно профи – самого себя перещеголял, – ехидно бросил я, досадуя, что попался на этот спектакль. – В театре у тебя похуже выходит!
– Ну знаешь! – разобиделся Серый.
Сцена родного «Реввоенсовета» была для него чем-то сакральным, впрочем, как и для каждого актера. Спроси кого угодно из них, даже самую знаменитую звезду экрана, что для нее выше: съемочная площадка или подмостки «Таганки», МХАТа, «Табакерки», где он или она состоит в труппе, – и любая, даже суперпопулярная кинодива обязательно ответит: конечно же, театр!
Но славу Нэссу принес не «Реввоенсовет», перелицованный в девяностые в Театр имени Телегина – в честь первого худрука. Нет, Серый проснулся знаменитым после фильма «Особый перевал», снятого легендарным еще с советских времен Анисимовым.
В девяностые, как и большинство сотоварищей по ремеслу, режиссер исчез из поля зрения. Недруги поговаривали, что Алексей Степанович спился от невостребованности и доживает последние дни, загибаясь от цирроза печени.
Но неожиданно, кажется, в две тысячи первом, Анисимов, живой, бодрый и вроде бы даже помолодевший, появился в телевизоре. На фоне гор, в окружении усталых, чумазых бойцов. Оказалось, Алексей Степанович снимает документальный фильм о Чечне.
Картина вышла короткой – от силы на сорок минут, но успех имела колоссальный. «Израненный Терек» – так назывался фильм, что показывал без прикрас всю изнанку войны. Но несмотря на всю суровость сюжета, в «Тереке» не было убийственной безнадеги, как в том же «Чистилище». Наоборот, после этого кино почти у каждого появлялась надежда, что кошмар когда-нибудь закончится, что растерзанный Грозный через какое-то время поднимется из руин и станет таким же обычным городом, как Нальчик или Владикавказ.
Но настоящим триумфом Анисимова стал «Особый перевал», снятый пару лет спустя по одноименной повести таинственного Корчагина. Таинственного потому, что этого автора никто и никогда не видел вживую. А известный литературовед и критик, прославившийся бесчисленными доказательствами того, что «Тихий Дон» не имеет никакого отношения к перу Шолохова, устроил что-то вроде журналистско-филологического расследования и пришел к выводу, что никакого Николая Корчагина не существует, а его опусы – коллективный продукт кремлевско-лубянской пропаганды.
Картина «Особый перевал», на этот раз художественная, тоже была про Чечню. И получилась шикарной! Если одноименной повестью Корчагина зачитывались все от мала до велика, то кино получилось во много раз лучше. Кажется, подобное было только со знаменитым фильмом «Место встречи изменить нельзя». Но если Говорухин заметно перелопатил исходник, сделав книжного Жеглова куда старше, умнее и обаятельнее и оставив в живых Варю Синичкину, то Анисимов почти ни на йоту не отступил от романа. Даже название не поменял.
А уж актеров Алексей Степанович отбирал, как старатель выискивает в куче пород золотые самородки. Например, прапорщика Кислюка изобразил Теряев, ранее прославившийся в роли Страшилы в «Волшебнике Изумрудного города». Командира разведчиков – брутальный Грива. Лысого главаря по имени Шамиль, до неправдоподобности похожего на настоящего Басаева, сыграл неподражаемый Майсурадзе.
Главную же роль Анисимов доверил Вознесенскому. И не прогадал…
3
Лишь только мы вошли в магазин, Нэсс вдруг замер, обратившись в слух и обернувшись куда-то вправо. Я проследил за его взглядом: у кассы невыразительная женщина лет сорока доставала из сумочки телефон, надрывавшийся саундтреком из «Особого перевала». Серега аж подобрался, расправил плечи, вперив взор в покупательницу. Но та лишь равнодушно и даже отчасти неприязненно зыркнула на него и стала что-то вещать в трубку, одновременно расплачиваясь за покупки.
Нэсс как-то сразу сник, ссутулился и пошаркал в глубь магазина. Глядя ему вслед, я почему-то подумал, что вся его жизнь теперь состоит из подобных разочарований. А ведь когда-то Нэсс вынужден был маскироваться перед каждым выходом на улицу, где его узнавали и не давали проходу. Мало того, поклонники раздобыли еще и домашний телефон, названивая чуть ли не круглые сутки. Пришлось срочно менять номер и временно съехать на съемную квартиру. А теперь дамочка, болтающая по мобильнику, в котором сигналом вызова установила мелодию из фильма, сделавшего Серегу знаменитым, – навряд ли эта женщина поверит, что встреченный в магазине немолодой неопрятный мужик не кто иной, как сам Сергей Вознесенский!
Мои размышления прервал короткий посвист смартфона. Поначалу я решил, что это, скорее всего, сообщение от жены. Но нет, месседж был совсем от другой.
«Привет! Как ты? Что нового?»
Я давно перестал удивляться ее чутью. Каждый раз, когда в моей жизни случалось какое-то событие, она тут же выходила на связь.
Вместо ответа я направился в дальний угол магазина, нажимая кнопку вызова.
– Привет! Как ты? В поликлинике или уже дома?
– Почти. Не дошел по определенной причине.
– И по какой же?
– Да вот повстречал кое-кого.
– И кого же, если не секрет?
– Не секрет, – я специально выдержал небольшую паузу. – Нэсса.
– Серегу?!
– Именно. Представь. И не где-нибудь, а у себя на районе.
– Ничего себе! – протянула собеседница. – А говорили, что он на Украину свалил…
– Я тоже так думал.
– Он сейчас рядом?
– Не совсем. В общем, нас не слышит.
– Понятно, – она на секунду замолчала. – А вообще как он сам?
– Понятия не имею. Мы толком-то и поговорить не успели. Но, судя по виду, хорошо на стакане сидит.
– Да уж, ничего хорошего, – в трубке послышался вздох.
Закончив разговор, я вернулся к Нэссу. Тот все еще продолжал топтаться на прежнем месте. В корзине, висевшей на его локте, покоился полуторакилограммовый пакет с лечебным кормом. Другой, точно такой же, он то брал с полки, то ставил обратно.
«Видать, совсем на мели!»
Я решительно забрал у Серого обе упаковки и отправился к кассе. Вознесенский было посеменил за мной, но затем вернулся в отдел корма для кошек.
Сумма, на которую потянули два «Проплана», и впрямь оказалась немаленькой. Честно сказать, я уже пожалел, что вызвался выручить деньгами бывшего приятеля. Ладно бы помочь кому-то из нормальных, а то ведь Нэссу! Который давно и прочно, как говорится, перешел на другую сторону баррикад.
Его уход туда начался, кажется, со ссоры со священником, у которого бывший приятель окормлялся1 в церкви. Потом он свалил и из «Телеги», да не куда-нибудь, а в труппу Аптекаря – самого отвязного из либеральных мельпоменовцев. А потом случился знаменитый Майдан в Киеве. Среди тех, кто бесновался на баррикадах, оказался и Нэсс. Его интервью-синхрон, где он на фоне горящих покрышек поет оды тамошним погромщикам, крутили много раз по телевизору и в интернете. Помнится, я тогда позвонил ему, но из этой затеи ничего не вышло. Попытался написать ему в соцсетях, но выяснилось, что он удалил меня из друзей и занес в черный список. Пытался я набрать его домашний номер, но и там никто не отвечал. И мне оставалось лишь лицезреть теперь уже бывшего приятеля в интернете.
Удовольствия в этом было мало. С каждым месяцем Нэсс все больше скатывался в какую-то патологическую мизантропию. Причем ладно бы, так сказать, вещал собственные мысли и суждения. Как же! Как правило, он появлялся в разных мерзких сценках, разыгрываемых с такими же фиглярами. Обычно героями, которых теперь воплощал Серый, были дебиловатые мужики-алкаши, беспробудно бухавшие, лупилвшие домочадцев, но при этом дико гордившиеся тем, что они русские, и тем, что Крым теперь де-факто принадлежит их родной стране. Или же Нэсс читал стишки, навроде знаменитого «Монолога патриота», сочиненного известным диссидентом-рифмоплетом:
Я крут! Я истый патриот.
Когда враги кругом и гады.
А если нет – то идиот,
Смердящий заунывным смрадом.
Когда мы в мире все живем,
Нам по фигу страна родная,
Мы испражняемся, блюем
За сгнившим дочерна сараем,
Да, все мы быдло – не народ.
Скоты с упоротою мордой.
Мы каждый – конченый урод.
Аки горбун со сноубордом.
Но нам скажи: «Враг у ворот!» –
Мобилизуемся за сутки!
Мы встанем дружно к взводу взвод –
И алкаши, и проститутки…
Ладно бы подобное выдавал какой-нибудь потомственный фрондер, с младых ногтей впитавший в себя ненависть к земле, на которой ему не посчастливилось родиться. Но перерождение Вознесенского, еще совсем недавно слывшего этаким непоколебимым государственником и патриотом, – все это казалось каким-то абсурдом, игрой на публику. Словно артист, всегда воплощавший на экране прекраснодушных и мужественных героев, вдруг исполнил роль злобного негодяя. И исполнил отменно!
А самое главное, что совсем еще недавно Серега был православным. И не из тех, кто заходит в храм по праздникам поставить свечку да перекреститься напоказ, а строго соблюдающим Посты, живущим церковной жизнью, регулярно исповедуясь и причащаясь. Теперь же он превратился в этакого записного богохульника, изрыгая со сцены такие тексты, что даже далекому от Церкви человеку стало бы не по себе.
Когда же он был настоящим? Раньше или после? Да и знал ли я вообще как следует своего приятеля? Например, о том, что чванливый внешторговец, муж Стеллы Николаевны, приходится Серому не отцом, а отчимом, мне стало известно совершенно случайно.
Случилось это весной девяносто третьего, на праздновании Серегиного дембеля. После того как гости разошлись, мы с виновником торжества махнули еще по паре рюмок, после чего тот, разомлев от водки, стал хвастаться наградами, полученными за Карабах. Хвалиться и вправду было чем: два знака «За отличие в службе» первой и второй степеней – по тем временам для солдата это было очень солидно!
– Знаешь, кто меня награждал? Сам Куликов!
– Серьезно?
– А то! Он же в ту пору нашими войсками рулил, а первую степень только начвойск2 может жаловать.
– Так он сам, что ли, ее тебе на грудь цеплял?
– Ну, не сам, – приятель чуть замялся. – Но удостоверение на знак лично подписывал. Вон, глянь, – он достал из ящика стола и протянул мне маленькую книжечку из плотной бумаги с «эмвэдэшной» аббревиатурой.
– Так это факсимиле, Серый, – вынес я вердикт, изучив генеральский автограф.
– Ну и что? Все равно зацени уровень!
Я уже было хотел вернуть документ, как взгляд вдруг зацепился за одну из граф.
– Ошиблись, что ли? – спросил я приятеля, ткнув на значащееся в удостоверении отчество «Андреевич». – Ты же у нас вроде Евгеньевичем всегда был.
– Нет, все правильно, – отозвался Серый, как-то резко помрачнев.
– Так, выходит, тебе Евгений Валерьянович не отец?
– Почему не отец? – нервно вскинулся Нэсс. – Самый что ни на есть отец, едрен-шмон! Он меня вырастил, поднял…
– Да кто с этим спорит! Просто интересно, а где настоящий? Ну, в смысле, от которого ты родился?
– Умер… – нехотя отозвался Серега.
Разговор на эту тему был ему явно неприятен.
Да, Нэсс всегда был скрытным. Во всяком случае я не мог припомнить, чтобы Серый когда-нибудь откровенничал со мной. Интересовался, выслушивал, советовал – это да. А вот чтобы сам поведал что-нибудь сокровенное, не припомню. Конечно, молчуном он не слыл, но все его красочные рассказы в лицах были в основном про кого-то, а если уж Нэсс повествовал про себя, то в основном какие-то забавные истории. А вот чтобы излить душу… Нет, не было такого на моей памяти.
4
Расплатившись, я вышел из магазина и устроился перекурить перед входом. Погода стояла великолепная: в меру солнечная, но не жаркая для двадцатых чисел апреля. В общем, такая, какая и должна быть на Пасхальной неделе.
Поздравление со Светлым Воскресением висело и при входе в зоомагазин. Какой-то креативщик изобразил трогательного крольчонка, который забрался передними лапками на праздничный кулич и смотрел в объектив милыми наивными глазками. Картинку венчала традиционная надпись: «С праздником Светлой Пасхи!». Рядом пестрел еще один плакат. На нем знаменитая актриса, а ныне еще и ярая зоозащитница Эвелина Казурова с трагически-умоляющим взглядом держала на руках крохотного котенка. «Не покупай! Возьми из приюта!» – гласила агитка.
