Константин Станюкович
Рождественская ночь
В эту минуту с берега вдруг донесся чей-то жалобный крик.
Матросы притихли. Кто-то сказал:
– А ведь это дите плачет…
– Дите и есть… По ближности где-то… Ишь, горемычный, заливается… Заплутал, что ли…
– Кто-нибудь при ем должен быть…
Жалобный, беспомощный плач не прекращался.
– Сходил бы кто посмотреть, что ли? – заметил плотный, пожилой матрос, не двигаясь, однако, сам с места.
– Куда ходить? Офицеры могут вернуться, а гребца нет! – строго проговорил унтер-офицер, старшина на катере.
– И то правда! – сказал плотный матрос.
– Что ж, так и бросить без призора младенца в этакую ночь? – раздался приятный тенорок загребного Ефремова. – А ежели он один да без помощи?.. Это, Егорыч, не того… неправильно…
– Я мигом вернусь, Андрей Егорыч, только взгляну, в чем причина! – взволнованно проговорил чернявый матросик. – Дозвольте…
– Ну, ступай… Только смотри, Живков, не заблудись…
– И я с ним, Егорыч! – вымолвил Ефремов.
И оба матроса, выскочив из катера, бегом побежали по пустынному берегу на плач ребенка…
И очень скоро, почти у самого моря, они увидали крошечного черномазого мальчика в одной рубашонке, завязшего в мокром рыхлом песке.
Около не было ни души.
Матросы удивленно переглянулись.
– Эка идолы!.. Эка бесчувственные!.. Бросили ребенка… Это, брат Живков, неспроста… Погубить хотели младенца… Тут бы его крокодил и сожрал!.. Гляди… Ишь плывет… Почуял, видно…
И Ефремов взял на руки ребенка.
– А что же мы с ним будем делать?
– Что делать?.. Возьмем на катер… Там видно будет!.. Ну ты, малыш, не реви! – ласково говорил Ефремов, прижимая ребенка к своей груди. – Это сам господь тебя вызволил…
Велико было изумление на катере, когда минут через десять вернулись оба матроса с плачущим ребенком на руках и рассказали, как его нашли.
Унтер-офицер не знал, как ему и быть.
– Зачем вы его принесли? – строго спрашивал он, хотя сам в душе и понимал, что нельзя же было оставить ребенка.
