Константин Михель
Период полураспада. Том 1: Общество
Глава 1
«Тот, кто становится пресмыкающимся червём, может ли затем жаловаться, что его раздавили?»
Иммануил Кант
«Вместо веры – ложь.
Вместо сердца – грош.
Вместо тёплых звёзд -
Холод чёрных дыр.
Тонет в грохоте,
Дышит похотью
За твоим окном
Дивный Новый Мир.»
Время Жатвы, «Дивный Новый Мир»
Тусклый безразличный к делам писк домофона провожал спину выходящего человека. Он был рад летнему дню, да и вообще обретённой жизни.
Всё было хорошо с кошкой, она не умерла, и ничья мелочная воля не посмела выгнать одинокое существо. Зато на удивление была добрая, что подхватила ответственность, следила за лежанкой, мыла пластиковую посуду и давала поесть. Существо сладко спало в утренней дрёме и потому не противилось лёгким поглаживаниям, что с должной радостью передавал мужчина. Он вложил в эти движения и тёплую ласку, и щипучую тоску, и понимающую страдающую любовь. Мужчина даже сделал фотографию, переслав в секретную беседку.
Теперь же он шёл к последнему месту в этом городе. Хотелось бы, конечно, встретиться с родными, дать знать о живом себе – это бы, к сожалению, обрекло их на ненужную горечь и слёзы. Когда будет возможность, он передаст через товарищей «весточку» – тогда у них не останется никакого выбора, кроме как принять решение.
Остановился по дороге, втянул в себя летний аромат цветов из придомового живого полисадника, и пошёл цельно. Нужно было идти на остановку, чтобы поехать в центр. Там он сдастся и приведёт в движение следующий шаг.
Посреди вытоптанной тропинки он оглядел дом, в который больше года назад пришёл в первый раз, оглянулся для осторожности и интереса. Рядом начинали строить очередной панельный дом, огородили забором и кран старательно ждал, чтобы подносить плиты, выстраивая день за днём новое жильё на обогащение застройщика. Уложенной дорожки от остановки как не было, так и нет. Одна жалкая пустынька растягивалась на сдавленной техникой и спешащими людскими ногами земле. На заклеенной объявлениями и расписанной невежеством остановке уже стояли люди. Час пик утренней давки прошёл, но и сейчас кое-кто неспешно брёл из брошенной на день спальни «в город».
Нужно было просто ждать первое, что приедет без сроков: приходи и жди милости перевозчика. Расписание здесь было, по факту, утерянной технологией более развитой цивилизации. На место планированию и счёту, пришло беспредельство и быстрый хаос рынка. Поэтому как рынок порешает, так и приедет автобус. «Решения» все здесь и ждали, каждый день.
Через десять минут на остановку подтянулись ещё пара человек, а откуда-то из-за домов, у самой лесополосы, за которой город уходил пригородом в далёкий пыльный континент, развернувшись, выехал автобус. Маленький «большой вместительности» симпатяга, закупленный недавно, и ставший несмущающейся моделью гордости для многочисленных новостей. И мэр города перерезал в нём ленточку, и по местным сайтам разнеслись фотографии, и некоторые чудики в транспортных сообществах поздравили горожан. В общем, ездил он уверенно и роскошно.
Забравшись внутрь, оплатив, пассажиры двинулись в путь-дорогу. Мужчина смотрел в окно на плывущий мимо район и волновался переменам.
Спальные окраины ничем не радовали глаз: где земля не трогалась спецтехникой, вырастала сухая колючая трава, замирая на летние месяцы, и кое-где ссыхались доходяги-саженцы, запущенные сразу же после снятых фотографий о субботнике. Места были неприглядные, а серость панелей подчёркивала знойная подавляющая жара, которой зря подставлялся любой неудачный проходящий.
Центральные «парадные» улицы и один из «спальников» разделял заброшенный станкостроительный завод, тянущийся вдоль неиспользуемой ж/д ветки. Давний ненужный заводской забор давно обзавёлся лазами, и внутренности, что не смогли разграбить, со временем стали модной точкой для фотографий. Иногда, бывало, из ниоткуда брался охранник. Возможно, что и ненастоящий, и прогонял людей с территории. Обычно же, труп промышленного гиганта был открыт просмотру почти каждого горожанина и гостя, где лишь немногие могли видеть гнетущую суть за разрушающейся былинной формой.
В полдень буднего дня автобус едва ли наполнялся наполовину. Погода располагала: незачем томиться в металлической душной коробке, когда можно добраться с большей прохладой и радующей теплотой под солнцем. Цветы жизни, что не знали о происходящих событиях и находились с головой в очаровательном омуте детства, хотели радостно гулять, живо общаться, свободно бегать и всячески жить. Им не хотелось тратить даже томные секунды на остановку и ожидание, сидеть себе и тухнуть – эта грустная участь для них ещё не в пору, поэтому и радостная. Других, кто мог бы и хотел тут быть, было намного меньше, чем тех, кто утром и вечером наполнялся в похожие «банки» – и ехал, куда было «нужно». Даже если бы кто и захотел поехать, чаще было быстрее дойти пешком, чем дожидаться автобус – так и садились на собственное авто даже для поездки в двести метров.
Перед путепроводом автобус остановился на светофоре. Внизу, моляще прогудев, спешил работать на кошелёк владельца товарный состав. Прорезав тягучее летнее пространство, тем самым обозначив себя для жизни, он торопился доставить разные незаметные для большинства вещи – да и вообще непонятно что, и всякую ерунду.
В маленький динамик просочились блудные и неинтересные объявления:
«Дорогие пассажиры. Пожалуйста, оплачивайте проезд – на линии работает контроль.»
«Министерство Обороны проводит набор на службу по контракту. Разовая выплата в размере …, стабильная оплата, льготы для членов семьи. Требования. Возраст: от восемнадцати до шестидесяти пяти лет. Без медицинских противопоказаний.»
Молодой мужчина в непримечательном летнем пальто внимательно слушал сидевших впереди мужчин, с непонятной улыбкой смотря в окно. Он радовался свету и теплу, как брошенному и важному – долгожданному, за долгие прошлые холодные дни. Так свободно, без напряжения и волнующих минутных дел – он давно не был. Поэтому и радовался, пока позволял редкий момент.
За окном проскальзывали знакомые, хорошо украшенные, стены домов на сетках центральных «исторических» улиц. Отдельные дома уже показывали внешнюю ухоженность и, иногда, украшения. В них шуршала буднично жизнь, не замечая привычно моментов красоты. Шаурмичные, кафе, техникум, торговый центр – навевало воспоминания.
Рядом сидения пустовали – кроме его, и два на ряду впереди. Там общались и заняты были этим, потому не думали о другом или что слушают. А мужчина сидел и слушал, как детской шаловливой забаве.
– Вообще? – спросил первый мужчина.
– Да не понимаю я ничего, – огорчённо ответил другой. – Что тут неясного? Я что ни читал: то одно, то другое – подумал, что хуйня какая-то. Где тут что – хуй разберёшь. Не верю уже ничему. Поэтому я на работу ходил, на шашлыки – один хуй подохнем. Раз умный, то ты мне и расскажи.
– Ладно, проехали. Я тебе каналов накидаю, мне сын накидал. Там узнаешь. Я кратко: постояли они под Суровым – и выбили нас. Гнали почти до границы, еле остановили – говорят, прям на убой кидали. Ужас, что тогда было.
– Ну я это видел. И чё? Ну, остановили? Потом дальше шли, вроде?
– Шли, шли, да обосрались. Рензенцы выебали наших и ушли в оборону. А у нас как обычно: пацанов так кидают, в ямы садят, сверху пиздят только, друг на друга стрелки кидают – и хуй знает, что делать. По новостям то подходим, то уходим, где-то наступаем, а потом за село бои идут по несколько месяцев.
– Понятно, – мрачно заметил второй. – Да, проблемы есть. Может, Дорогин увидит, да сделает что-то. Армию надо тряхнуть уже. Иначе нас так все и будут ебать. А хватит уже. Мы в Гражданскую навоевались так.
– В Гражданскую мы тогда быстро ещё справились. А тут – какой месяц уже?
– Месяц… И вправду, а какой? – спросил второй мужичок.
– Уже девятый идёт. Как с апреля начали. Уже декабрь – лето.
– Девять месяцев, ебать их в рот… – думал второй мужичок. Он поправил пакет и кепку. – Как жизнь-то идёт… Летит, прямо. А мы не молодеем… Почти год уже.
– Почти год. И ни конца, ни края. У меня сын уезжать собирается в Фиолетовую Республику. И меня зовёт. И вот клянусь: не хочется. Думаю иногда: может, соберутся всё-таки, да возьмут Суровый? Закончат это. А потом читаю каналы и пиздец накатывает. Они там наших ребят перемалывают ни за хуй.
– Так иди контракт подпиши – и воюй.
– Ага, с моим артритом? И с другими болячками после прошлой войны?
– Да, – улыбнулся второй мужичок. – С этим не повоюешь! Я, вот, думаю, что не так оно просто: это, если подумать, дорого. Ты видел какие там зарплаты сейчас? В наше время не было. Это же куча денег… Да и не платят налоги-то. Не так это просто, наверное. Я думаю, что они скоро соберутся – и закончат. Готовят что-то – должны готовить. Может быть, это и план какой-то. В любом случае, надо делать что-то. Терпеть Рензю уже нельзя: там же много было историй, когда синих ребят просто на улицах нацики избивали, к боевикам отвозили – да и убивали. А что они в начале года заявили? С чего начали? Не с погромов ли? Или что, отдать всё это зелёным? Так это вторая Гражданская будет. Поэтому, как идёт – пусть хоть так.
Первый мужчина провёл рукой по думающей иногда голове:
– Да если бы так… Знаешь, я и сам верю, что что-то думают они. Не могут же не понимать, к чему идёт – надо порядок наводить. Кончать этот беспредел. Я сам ещё одну Гражданскую не хочу. Мы тогда молодые были – пиздец, что там был. Время было… м-да. Хотя, и сейчас тоже проблемы. На работе непонятно что: то ли будет что, то ли нет – может с оборонки заказы пойдут. Сижу и думаю: будет в следующем месяце зарплата или нет. В магазин заходишь, смотришь на цены – снова выросли… Младшего еле в универ отдал, только на платное прошёл – а платить-то надо… Вот и думаю. Что там, что здесь. Кончали бы поскорее.
Первый мужчина неожиданно замолчал, вылив тяжёлые гнетущие мысли из себя – в первое место, куда было можно. После этого почувствовал себя легче и как-то даже живее, даже дышать стало проще. Второй вздохнул, теперь ему надо было что-то делать с этим эмоциональным грузом, и у него были свои заботы, своя жизнь. Он с нажимной энергией проговорил:
– Да-а, время нелёгкое. Но наладится, Мишка – где наша не пропадала! Что-то думать будем. А если сунутся сюда эти уёбки – так мы их по старой памяти выкинем.
– Дай Бог, дай Бог! – улыбнулся первый.
Автобус подъезжал к центральному парку. Мужчина, что подслушивал себе на тихую радость, встал, обошёл разговаривающих мужчин, и встал у двери, взявшись за протёртый поручень.
Поручень в некоторых местах обклеили изолентой, да и вообще был он в других местах поживший – его недавно списали из Миргорода, и город закупил такие для обновления скудного автопарка. Машины ещё были на ходу, да и выглядели новее, а главное: легко можно было перерезать «красную ленту» и получить политические очки. Да, со ступеньками; да, такие в столице уже десять лет как не ездят, но всё равно: обновление и благая на вид новость. И всяко лучше даже такая старенькая, худенькая техника, чем то, что ездило чуть ли не с первых лет «независимости».
Стоя у двери, мужчина думал о жизни и удивлялся переменам. Ещё полтора года назад совсем не так представлял он своё грядущее будущее. На самом деле, не так уж много мужчина и думал – и всё было мимо. Он не думал, что в войне всё окажется совсем иначе и настолько неправильно, некрасиво. Мужчина готовился к ней, это не было неожиданной новостью – открытием стала её форма и открытия, что случайно ему узнались. Теперь, проезжая хорошо знакомые улицы, просматривая близкие места, он чувствовал себя иначе – очень необычное чувство. Как будто и не он ехал – в его воспоминаниях почти исчезла «тень» его прошлого. Сравнивая прошлое, мужчина чувствовал точно, что сейчас настоящий и живёт, как хотелось, что смог обрести важное и нужное каждому человеку.
С чувством внутренней жизни и правильности, мужчина впервые вышел и заметил соратника, который был здесь ещё до его рождения. Отлитая память и одно из мест споров. На широкой длинной площади, где давно заложенная земля обросла неуютным асфальтом и безликой каменной плиткой, небольшой горой стояла историческая фигура – Волгин. Его масштабный, широкий силуэт высился почти на десяток метров: огромная глыба гипса и бронзы стояла на бетонно-мраморном основании. Старая, специально не чищенная – от печали по неуважению даже бронза стала зеленеть – такая же возмущающая, как и его личное жгучее присутствие для истории. Он был и оставался символом для немногих чудаков, кто выбирал тропу справедливости жизни – самую сложную. Рукой Волгин указывал на памятник уже новее – «независимости». Высокая, почти в два десятка метров высотой, облицованная гранитом стела за небольшой десяток лет стыдно потрескалась и начала осыпаться, оголяя дешёвый бетон. То ли от строгого взгляда фигуры напротив, то ли от всего горя, что выпало на эпоху её символа – она уже несколько лет стояла, окружённая аварийным забором. Ежегодно граждан кормили новостями о реконструкции и обновлении, а забор стоял себе на месте и старел, вместе с отваливающимися кусками мрамора символической стелы.
Сейчас мужчина видел это иначе. Внутренне он усмехнулся грустной исторической иронии – трагикомичному спектаклю жизни, картину которой видел перед собой столько раз, но заметил и почувствовал только сейчас.
Ещё раз бросив благодарный, и даже благоговейный, взгляд потомка, мужчина развернулся и пошёл в сторону от главной дороги и парка: не было времени гулять, да и желания ещё раз проходить там не находилось. Сейчас нужно было пройти несколько небольших кварталов старого города: он хотел взглянуть на них перед тем, как сделает задуманное, а парк и так получит свои взгляды, фотографии и восхищение.
Проходя по знакомой дороге, мужчина с радостью вспоминал как убегал здесь от хулиганов, что на него напали в парке. Тогда его спасло чудо: находящийся рядом знакомый человек, что ненавидел его больше других – и спасший его. Тогда жизнь была легче и глупее. Почти через год здесь шёл уже другой человек в свете дня, а не красивым опасным вечером – как тогда.
Мужчина прошёл мимо памятника тыловым работникам и внутри себя поблагодарил, с любованием: через их волю и решимость ковалась победа на далёких рубежах в тёмные времена грубого творения истории, в годы старой Гражданской Войны. Памятник был в виде женской и мужской фигур: женщина держала шестерёнку в руках, в жалкой грязной рабочей одежде, а тощий мужчина что-то писал на измятом потрёпанном листе. Это был союз рабочих и интеллигенции: нужный и правильный – скульптор хорошо передал лишения и горящие будущим глаза. Славный оказался городом, стоящим на передовом крае истории: решительно поддержавший новую рабочую власть. Рабочие выступили единым фронтом и помогали все годы, что шла кровопролитная страшная война за будущее надломленной и готовой страны.
Он проходил мимо улочки, по которой шёл со своим спасителем. Забавным оказалось, что пункт помощи бездомным – узловая точка подпольной сети – был в одном доме от опорного пункта полиции. С другой стороны, и в полиции были свои люди – нужно ли сильно осторожничать.
Проходя через старый уставший дворик, мужчина трогал деревья и жил. Ему нравились подобные «устаревшие» спокойные места, которых почти не осталось в его родном городе: столица была развита для денег, а не души. Здесь ещё встречалось иное: центральные улицы, несколько минут от исторического центра, а во дворах двухэтажных домишек развешано бельё на старых металлических потрескавшихся перекладинах, пёстрые и ухоженные придомовые клумбы с разнотравьем, дорожки с побитым временем чёрным асфальтом, самодельные деревянные всякие лавочки – всё это душевное богатство без людей вокруг. Будто этот двор жил другой жизнью: медленной, спокойной и скрытой – без людей и проблем. Не той же самой, что была в квартале от него, на главной улице: бешенной больной лихорадкой. Близкие улицы походили на частых людей: родные и знакомые, а натура у каждого совсем своя и разная.
Ощутив чужбину, мужчина шёл и радовался всякой человеческой мелочи. Всему, что раньше казалось естественным: и тянущемуся на белый свет росточку, и оставленному камешку, и молодым для блага побегам. Всё было таким близким и родным – в который раз окунулся он в сожаление за других людей, что не замечают бытового великолепия жизни. Ему хотелось упасть, обнять всё это и плакать от красивого счастья жизни. Сейчас было не то время, поэтому он шёл и лишь утирал живые слёзы.
Подходя к зданию опорного пункта полиции, мужчина остановился на потрескавшейся от времени бетонной ступеньке, посмотрел назад. Хотелось окинуть свободу и взять с собой как большую решимость.
Жаркий день вступал в свои права, прогоняя утреннюю прохладу. Шёл январь – вместе с ним и лето. Часть природы уходила на летнюю спячку, пережидая зной – более выносливая, радовалась теплу и цвела. Мир горел разнотравьем и многоцветием. Жизнь готовит его несчастным страдальцам на скупую радость заранее, зимой, для облегчающего взрыва весной – сейчас самое время радоваться перед летней спячкой. Вдохнув мир, мужчина преисполнился и улыбнулся довольному чувству.
На стене висела непримечательная глупая табличка: на синем фоне белыми буквами выводились безжизненные большие слова «УПРАВЛЕНИЕ ВНУТРЕННИХ ДЕЛ», а ниже поменьше «АДМИНИСТРАЦИИ РАБОЧЕГО РАЙОНА г. СЛАВНОГО». Это ещё были понятные словосочетания, хотя раньше висела простая табличка «МИЛИЦИЯ». Мужчина знал по опыту родного города, что можно пойти ещё дальше и написать нечто такое: «ГУВД по г. СЛАВНОМУ АДМИНИСТРАЦИИ РАБОЧЕГО РАЙОНА» – полная неясность незнакомцу. Так что, «спасибо»: хоть как-то понятно.
Открыв дверь, его сразу же встретил дежурный полицейский за стеклом. На маленьком лице недлинные вьющиеся волосы казались длинными и неправильными. Дежурный спросил:
– Вам куда?
Вошедший мужчина окинул небольшое помещение, откуда можно было только выйти или зайти дальше: через глухо закрытую металлическую дверь. Немного растерявшись, он остановился в проходе: не каждый день посещаешь такие заведения – большинство времени, наоборот, думаешь «как бы зайти не пришлось». Через несколько секунд собрался и, взяв на вооружение улыбку, подошёл ближе к дежурному.
С небольшим наблюдаемым весельем мужчина молча рассматривал стенды на стене. В секции «ИНФОРМАЦИЯ» висел с десяток листов в мелкий текст: что-то неизвестное, тяжело читаемое и пугающее самим своим существованием – такое, что познавал ум либо очень пытливый, либо настолько же отчаянный.
– Гражданин? – повторил дежурный, осматривая «посетителя».
Справа от стенда «ИНФОРМАЦИЯ» – то есть, на стене справа от окна – был «РАЗЫСКИВАЕТСЯ». Среди фотороботов и реальных фотографий, он быстро нашёл нужный. Странно и волнительно было его видеть здесь, особенно лично.
– Здравствуйте, – начал парень, улыбаясь. – Подскажите, а куда мне обратиться насчёт разыскиваемого человека? У вас здесь висят такие грозные лица, аж жуть берёт. И я одного из них знаю.
– Кого? – спросил дежурный без особого интереса и кого-то подзывая к себе рукой.
– А-а. Вам можно сказать? – мужчина картинно замялся. – Знаете, такое говорить как-то неудобно…
– Гражданин, уходите не мешайте работать.
– Да нет… я… В общем, это вы меня ищете. Вон – я на одном из фотороботов, – мужчина указал в сторону. – В жизни я красивее, но и там неплохо!
– Вы продолжаете шутить? Уходите, пока я не разозлился и не арестовал вас на сутки. И будем тогда реально разбираться: вы там или не вы.
– Честное слово: я. Не шучу! – мужчина чуть пролез в окошко с волнующимся лицом.
– Так! Это не смешно. Уходи давай.
– Да блин, – мужчина отошёл, аккуратно достал листок и протянул его через окошко дежурному. – Видите? Одно лицо же. Я это. Сдаюсь!
Дежурный задумчиво упёрся взглядом, растерявшись от неизвестного сценария жизни, вслепую взял трубку:
– Миха, подойди сюда. Фигня какая-то, – и положил. Дежурный опустил листик и посмотрел на «посетителя»: – Вроде, реально похож…
Что смущало дежурного – это обстоятельства происходящего. Ещё ни разу за десять лет его службы не случалось такого, чтобы обвиняемый в терроризме и государственной измене сам приходил и сдавался. Такого он не просто не встречал ни у себя, ни у коллег – такой сюжет в кино даже если бы выдумали, сказали, что сценарист придумал ерунду. А здесь – реальность. Мозг дежурного просто отказывался верить. Особенно учитывая, сколько было в его службе случаев неумелых шуток и откровенно сумасшедших людей.
В комнатку зашёл ещё один полицейский. Высокий, тучный, с тёмными короткими волосами и торчащим пивным пузом.
– Что такое?
Не поворачиваясь, дежурный отвечал:
– Пришёл тут один. Говорит, он в розыске. Вот, – дежурный протянул бумажку. Другой принялся её разглядывать и иногда посматривать на человека за стеклом: он или не он.
– Кравченко… – протянул полицейский. – Знакомое что-то. Привлекался?
– Нет. В первый раз! – честно ответил мужчина.
Мышление шло медленно и неуверенно. Будто бы слыша ход ленивых заспанных мыслей, мужчина сказал:
– Да я это. Я! Видимо, вот почему говорят «полиция плохо работает». К вам приходишь сдаваться, а вы и не верите. Ужас. Заставляете ждать. А у вас даже кондиционера нет – жара…
– Ты поговори тут! – бросил дежурный.
– Да, вроде, реально он, – проговорил второй полицейский. – И чего он пришёл?
Дежурный перевёл взгляд на посетителя:
– И зачем ты пришёл?
– Как зачем? – удивился мужчина. – Сдаваться! Вы же меня ищите!
– Логично, – заключил дежурный. Он повернулся ко второму: – И чё делать с ним?
– Берём его, – ответил полицейским спокойным ровным голосом, как будто это касалось выбора обоев дома.
– Эй, ты! Заходи внутрь и стой на месте! Руки вверх держи – и спокойно чтобы, понял?! – бросил дежурный, резко повернувшись и выкинув руку вперёд, как будто это могло остановить кого-то от испуга. Он нажал кнопку, чтобы открылся замок металлической двери, а сам начал выбираться из-за стола.
– Так точно, – мужчина улыбнулся и прошёл внутрь. Он получил, что было нужно.
* * *
Душная маленькая комнатка с потрескавшейся краской на стенах и унылыми кушетками по бокам давила бедностью и наплевательством. С потолка свисала маленькая груша-лампочка, которая, на жаль живущим, тускло освещала окружение. Слева от входа в эту конуру был голый туалет и старый, видавший всякое неприятное, умывальник ещё с рабочих времён, а с противоположной стороны – старый деревянный столик и над ним деревянная полка с металлическими кружками. От окружения хотелось скучать и выйти поскорее – система наказания работала ещё в самом начале и угнетала.
На одной из застеленных матрасом нижних кроватей сидел молодой мужчина. Он прислонился спиной к прохладной освежающей стене и облегчался.
Всего в шаге от его двухэтажной кровати стояла такая же, в нижней части которой находился ещё один мужчина, постарше. Он лежал на спине, смотря на сокамерника, и слушал, внимательно подложил руку под голову.
Рассказ был в самом разгаре: о ране в туловище.
– … накрыло нас.
– Читал, что рензенцы вас за городом накрыли. Вроде бы, колонной вы ехали. Кто ж колонной едет сейчас?
– Не успели даже до деревни доехать! – рассказывал мужчина. – Нашу «бэху» обстреляли. Я тогда вышел, думал поссать, отошёл немного. И тут такое. Я к нашим, те ответный огонь ведут – полная каша.
– М-да, – недовольно отозвался сокамерник.
– По дороге и зацепило. Почти сразу они ещё из ракетки ебанули по нашей машинке. Упал, короче, в траву куда-то. Ну, думаю, всё, пизда – уже кому только не молился. Меня там наша пыталась в чувство привести.
– «Наша» – в смысле, наша?
– Да. Наша, – кивнул мужчина. Он хитро добавил: – Из солдат.
Сокамерник довольно кивнул, понимая, что дальше расспрашивать не нужно.
– В общем, пыталась они меня тянуть, а я понимаю, что кровища хлещет. Понимал я тогда, вообще, не очень – сам понимаешь. Но что-то понимал! Так вот попробовал встать. Отшучивался ещё. А про себя думаю: «всё, пришла пизда тебе, Кирилл Алексеевич». Там ещё со стороны ренцев подмога была или что. Я как услышал, говорю «уходи, пацанов вытаскивай». Сам-то я куда уже. Думал, там и останусь. Стрелял только в ответ, как мог – чтобы наших прикрыть. Она ушла, а я – остался.
– И взяли, да?
– Да. Патроны кончились. Думаю, сейчас кончать будут. А они ёбнули разок и в багажник засунули, – мужчина усмехнулся. – Повезло, что людокраду попался.
Сокамерник думал в стену и спрашивал:
– И как оно там?
– Сам как думаешь? Читал, думаю.
– Читал, – подтвердил сокамерник.
– Вот так оно там и есть.
– Разное пишут.
– Многое правда. Что не правда, то недалеко. Всё, что хорошее об условиях – можешь выкинуть, и не ошибёшься, – ответил мужчина.
– Понятно, – сказал сокамерник, безразлично не поворачиваясь. – Много за тебя взяли? Должно быть много – ты же известный.
– Не так много. Я успел документы выкинуть перед тем, как забрали.
– И не посмотрели, что там рядом с тобой лежало? – удивился сокамерник.
– Они спешили уехать – не смотрели вокруг. Сам понимаешь, там ещё две «бэхи» на подходе были – и это я знал. Они-то не знали: сколько и чего на подходе. Забрали меня и поехали сразу. Я в багажнике и отключился.
– Повезло, – то ли к боевикам, то ли к отключке, сказал сокамерник. – Сколько в итоге заплатили?
– Не знаю, – усмехнулся мужчина. – Меня по позывному выкупали.
– А ты не спрашивал?
– Нет, а зачем?
– Так, интересно просто. Меня не выкупали никогда. В нашем мире потребления, это как степень качества.
– Так цена качество не показывает, – продолжал улыбаться мужчина.
– Не показывает всегда. Иногда – показывает, – ответил сокамерник. – Ладно, покажи хоть боевую награду свою.
Встав с койки, мужчина снял душную мокрую майку и оголил бок, на котором растянулся ещё свежий шрам.
Дверь в камеру недовольно затрещала и открылась. Среднего роста, уставший и выросший надзиратель у двери громко выдал:
– Кравченко, на выход!
– Зачем? – спросил мужчина.
– За шкафом! К следователю. Бегом давай.
Спустив ноги, мужчина быстро зашнуровал грязные кроссовки и довольно пошёл к выходу, разминаясь.
– Вот и времечко моё подошло. А ты – не волнуйся, – сказал он сокамернику. – Скоро всё будет, надеюсь. Скоро…
Вышел из камеры, знающе встал к стене и убрал руки за голову, пока надзиратель закрывал за ним металлическую дверь.
– Иди, дальше по коридору, – пренебрежительным тоном сказал надзиратель, указывая вправо.
– А руки? Сегодня без наручников?
– Хочется? Могу и надеть.
– Это же нарушение… как его… не помню закон… – надзиратель потянулся за наручниками. – Ладно! Ладно. Как-нибудь усмирю желание, – с улыбкой ответил мужчина, идя дальше и, довольный отсутствием натирающего металла, пошёл дальше.
– Ты повыделывайся ещё. Будешь потом каждый раз ходить. И в камере надену, чтобы за языком научился следить. Можешь дошутиться, что мы тебе массаж устроим – посмотрим, как смешно будет.
– Да что вы, – отступающего проговорил мужчина, – я же шучу просто. Шутка, Джоук – как говорят фанаты зелёных. Вай соу сириус – ха-ха-ха, – надзиратель усмехнулся в ответ. – Тоже этот фильм видели?
– Нет. В интернете как мем видел.
– Ого, – удивился мужчина. – А вам не запрещают?
– Есть маленько, – только и ответил надзиратель.
Они подошли к небольшой комнате, возле которой стоял другой надзиратель: высокий, крепкий и, как будто, не понимающий.
– Кравченко? – переспросил надзиратель у двери.
– А кто ещё? – спросил первый надзиратель. – Саня, давай открывай. Сейчас Романов придёт – выдрючит нас, что подозреваемый ещё не в кабинке. Ты же знаешь. Я и так из-за тебя постоянно получаю.
Надзиратель у двери быстро развернулся и начал копошиться в ключах. Первый подначивал и хитро жаловался:
– Саня, блин, давай быстрее, ну. Уже минуту как подозреваемый должен в кабинке сидеть. Ты же должен был до этого открыть.
Мужчина понял, что первый надзиратель просто подшучивает над своим сослуживцем.
– Да я ключ ищу… Нахера они вообще столько ключей вешают вместе? Ищи потом…
– Какой ключ, Саня? Какой ключ?! Блин, он идёт уже, слышишь? Тихо, – сказал надзиратель окружающим, опустив руку в знак молчания. – Вроде, шаги. Да?
– Да нет никаких шагов – прикалываешься? – возмутился второй надзиратель.
– Кравченко, слышишь шаги? – спросил первый надзиратель.
Помолчав несколько секунд, мужчина подумал и решился подыграть для большей забавы:
– Слышу, вроде. Кто-то идёт, да. Точно идёт. Тяжёлые шаги.
– Бля!.. – в панике сказал другой надзиратель. – Где этот ключ?!.. Бля…
– Саня, ты чего ругаешься? Да ещё и при подозреваемом – не положено. Устав нарушаешь? А если он нажалуется? Блин, Саня, я из-за тебя не хочу писать объяснительную… Это же объяснительная!
– Да чё вы смеётесь… – обиженно проговорил крупный надзиратель, щёлкнул замок. Он выпрямился, зашёл внутрь и спокойно сказал подозреваемому: – Проходи.
Как будто не было всей сценки, надзиратели успокоились и включились в будничный режим схемы.
– Кравченко, иди вперёд, – сказал первый надзиратель, оставшись у открытой двери.
Пройдя внутрь небольшой светлой комнаты, мужчина оглянулся и стал думать, как жить дальше. Другой надзиратель приставил его головой к стене, чтобы подозреваемый не думал и вспомнил, что двигаться сейчас опасно. Здесь надо замереть и слушаться правоохранительных органов, а не жить и думать.
«Да и вообще, лучше все пусть так делают – проще», – думал второй надзиратель.
Комнатка эта была разделена выкрашенной белой металлической решёткой чуть меньше, чем пополам. С одной стороны находился старый деревянный стол с несколькими ящиками, стул. С другой – деревянная лавка под окном. Почему-то со «свободной» стороны, где стоял стол, было больше места, а вот другая часть вмещала в себя только маленький проход между лавкой и решёткой. Скупо и с намёком на мягкость правосудия.
Надзиратель подошёл к решётке и открыл дверь.
– Заходи.
Мужчина зашёл внутрь, сел и расслабился с удовольствием. Надзиратель посмотрел на это зря и закрыл за ним дверь. Пошёл на выход лучше.
– Когда будет следователь? – спросил мужчина вдогонку надзирателю.
– Скоро, – ответил он.
– А что делать, если в туалет захочу?
– Скажешь следователю.
– А если раньше?
– Если раньше – потерпишь, – ответил надзиратель и вышел из комнаты, а дверь за ним важно закрылась.
Просидев несколько минут, мужчина не тратил зря интерес и осматривал помещение. Он хотел посмотреть в окно, но оно было с матовым стеклом, а открывающаяся прозрачная форточка была маленькая. Из неё тянуло лёгкие прохладные нотки, а потная спина их довольно ловила и выделяла эндорфина прямо в мозг. Надо было больше, да и интересно посмотреть на мир – здесь комнатка была маленькая и быстро стала известной.
