Константин Шабалдин
Жмот и Жозефина
Все события вымышлены, совпадения реальными именами случайны.
Мы не можем ждать милостей от природы, взять их у нее – наша задача.
И. В. Мичурин,
«Итоги шестидесятилетних трудов
по выведению новых сортов плодовых растений»
…почему? Почему днем светло, а ночью темно? Почему жуки хмельные бывают, а муравьи нет? Почему мертвяки женщинами интересуются, а мужчины им не нужны?
А. и Б. Стругацкие,
«Улитка на склоне»
Иллюстратор Электрон
© Константин Шабалдин, 2024
© Электрон, иллюстрации, 2024
ISBN 978-5-4490-6317-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Первая экспедиция
1. Оазис, 13 июня, 2112 года, хата Жмота
Жмот целый месяц животом промаялся, из больнички не вылезал, а тут ещё зубы! Только успел он в конуру свою зайти, в домашнее переодеться, так скрутило, хоть мышью вой. Жмот и на голове стоял, и на стенку прыгал, и пальцем ковырял, пока Рубильник в гости не зашёл и, увидав такие мучения, не подсказал ему масло шалфея прикладывать. Сбегал Жмот в лавку, купил. Легче стало. Но пузырёк двадцать пять рублей новыми! К зубнику идти, только за осмотр целковый отдашь. А страховка всё, капец – медным тазиком накрылась, вся на пузо ушла. Точно говорят: «Чем в Оазисе болеть, лучше сразу помереть».
Хоть бы заказ путёвый случился, но у фермеров пшеница в этом году и так в ногу толщиной, катализаторы роста в цене упали, а что ещё из Оазиса в Поле таскать? Патроны фермерам бесплатно выдают, в обмен на жрачку. Грабли-тяпки, посуда и одёжка у них спросом пользуются, но это совсем гроши. Ну, а из Поля заказы пускай дураки доставляют, Жмот закон уважал, а что там доценты мутят ему дела не было. Рубильник, рожа квадратная, спасибо ему, снова надоумил:
– Носить чего-нибудь доцентам даже не вздумай. А вот проводником с ними, почему бы не сходить? На это запрета пока нет, не догадались ещё запретить. В столовую, сказывают, вчера двое в белых халатах приходили. Наведайся.
2. Оазис, 13 июня, 2112 года, столовая «Тополёк»
В столовой народ смажку глыкает, пивом захлёбывает. А Жмоту нельзя, доктор запретил. Сказал выпьет – опять на больничку загремит. А ему это никак нельзя, ему зарабатывать надо. Две тысячи Жмот пока ещё только скопил, а надо ему семь как минимум. Зачем? А надо.
Ну, заказал он минералки да котлету. Котлеты у Иванидзе дорогие (два рубля восемьдесят копеек), но вкусные. И по фигу из чего он их стряпает, очень Жмоту эти котлеты нравятся. Понимал, что деньги транжирит, но не мог с собой ничего поделать, ел иванидзевские котлеты хотя бы пару раз в неделю.
Поел Жмот и по новой у него зубки заныли, не надо было минералкой холодной запивать. И тут как назло эти двое и нарисовались: халаты беленькие, шапочки накрахмаленные, на мордах повязки марлевые, одно слово – доценты. А Жмоту и не до них, он уже света белого не видит. Ужас как больно. Выхватил Жмот пузырёк с шалфеем, трёт десну возле больного зуба, а доценты внимательно так на него смотрят, как будто Жмот биржевый глашатай и на площади текущий курс рубля выкрикивает. Кстати, вспомнил Жмот, что надо узнать сколь нынче киловатт за копейку дают, пока в больнице был, цены могли вполне поменяться.
– Вы совершенно напрасно так делаете, – говорит ему доцент, который покрупнее и с пегой бородкой из-под марли. – Пальцы в рот совать при нашей экологии вообще категорически противопоказано, а у вас там наверняка ещё и дупло изрядное, инфекцию занесёте и проснётесь полосатиком.
А тот, который щуплый молча из кармана коробочку металлическую вынул, из неё пинцетиком тампончик ватный подаёт. Взял Жмот, кивнул благодарственно, заложил в дупло и спрашивает культурно так, по-интеллигентному:
– И откуда вам про содержимое и состояние моей ротовой полости ведомо?
Щуплый смеётся:
– Так у тебя флюс в полморды!
– Дедукция, однако, – отвечает Жмот.
Вот так. Это он с виду лапоть фермерский, а книжек, между прочим, уйму прочитал, мамаша у него библиотекарем при муниципалитете служила. И манеры знает, в долгу быть не любит, поэтому на свободные стулья у столика показывает:
– Присаживайтесь. Извольте пивка за мой счёт. Или смажки прикажете? Не стесняйтесь, угощаю.
А сам про себя высчитывает, во сколько ему такое угощение станет. Стерильный тампон в аптеке копеек сорок, получается, если пиво закажут, он ещё и в плюсе останется, ну а если смажки пожелают, чуток в минус уйдёт. Но не должны доценты с утра крепким закидываться, не тот народ.
Сели они, бородатый тоже вежливо так:
– Не извольте беспокоиться, мы совершенно не пьющие, если не помешаем, так просто посидим.
– Сидите на здоровье, тем более что я уже отчаливать собирался.
Сказал это Жмот, а сам сидит, молчит. И доценты сидят и молчат. Ну, посидели они так помолчали, у Жмота нервы крепкие, истерички с Поля редко возвращаются, а у него уже ходок двести. И ведь каждая собака в столовке понимает, что не просто так доценты за столиком с опытным полярником сидят, но виду никто не подаёт, все конспирацию соблюдают. А какая, в жопу, может быть конспирация, когда завод металлоконструкций закрыли, фабрику протеиновую закрыли, ремонтные мастерские – и те закрыли! Вот и получается, что основной заработок у народа в основном с Поля идёт.
Тут бородатый не выдержал.
– Вы, судя по загару, человек вполне бывалый, в Поле должно быть хорошо себя чувствуете.
Издалека заходит, эдак мы до вечера просидим, подумал Жмот и сказал:
– Харэ темнить, вам на меня наводку ещё вчера дали, это ясно. В Поле я вас отведу куда скажете и безопасность обеспечу. Но услуги мои дорого стоят и самое главное – я легальный полярник, неприятностей с законом не имел и не собираюсь их иметь. Поэтому про дела ваши знать не желаю. Моё дело по маршруту привёл-увёл. А если вы планируете в купол какую-то заразу из Поля тащить, меня это не касается. Есть у вас разрешение, нет его – моё дело сторона. Поэтому обратно через КПП без меня входить будете.
– Никакой контрабанды… – вскинулся бородатый.
– Не касается! – перебил его Жмот.
– Дело в том, что нам нужен проводник до Изгорвола, – тихо сказал щуплый.
Так вот почему они вчера проводника не нашли! Изгорвол – это же в Заполярье топать, через анархистов. А под пули лезть у Жмота никакого желания не возникало. Это не со спецназом в рейд сбегать, спецназ всегда впереди, проводника прикрывает. Нет, трусом Жмот не был. Но одно дело там, на зайца поохотиться, бил он этих зайцев и в берлогах, и шатунов. Некоторые с рогатиной на зайца ходили, но Жмот без затей подстреливал хищника, когда тот в длинном прыжке на жертву кидался. Или стаю мышей на флажки загнать. Шкуры мышиные всегда в цене, полушубки из них даже депутаты носят, не брезгуют. А Изгорвол это и далеко, и долго, и опасно.
– Нет, ребята, без меня, – сказал Жмот и направился к выходу из столовой. Братва за столиками провожала его насмешливыми взглядами. Насрать. Пусть сами в Заполярье гуляют.
На улице доценты Жмота догнали, пристроились с двух сторон, забормотали:
– Мы очень хорошо заплатим.
– Мы тебе лицензию на отстрел кузнечиков сделаем.
– Мы тебе в нашем госпитале зубы вылечим!
Последнее предложение было настолько актуальным, что Жмот на секунду притормозил, но собрался с духом и ответил:
– Ребята, я в Изгорвол дороги не знаю. Да и никто не знает.
– У нас есть карта.
– А я по карте ходить не умею, компасом вообще пользоваться не знаю как, у меня образование три класса.
Соврал конечно, но зато доценты сразу отстали. А Жмот спокойно себе пошёл, благо и зубки ныть перестали. Шёл и про себя хихикал – какой к бесу компас в Поле? Ох, доценты, ох, умники…
Зашёл Жмот на рынок, мяса пчелиного купил (три двадцать кило). К родителям зашёл. Жмот всегда так считал, что родители это святое. На их пенсию не разгуляешься, надо помогать. Поэтому брикетик горохового сублимата папе (тридцать семь копеек), батончиков соевых маме (сорок две копейки двести граммов). А без мяса перебьются, всё равно зубов нет, жевать нечем. В аптеку зашёл. На блядки не пошёл, а домой заторопился. Тут его и приняли.
Налетел спецназ, не простые менты. Как будто Жмот «дикий», пробравшийся в Оазис теракт зафигачить, а не честный полярник. Браслеты жёстко за спиной застегнули, сунули в луноход и привезли на второй уровень, не в участок даже, сразу в управление. Завели в кабинетик обшарпанный, на табуретку толкнули.
За столом сидит мужик в гражданском костюмчике, весь какой-то заспанный, то ли следак, то ли опер, не представился.
– Сознаваться будем или пчелу за хвост крутить? – спрашивает.
– Ничего я не знаю, сознаваться не в чем, без адвоката слова не скажу, – говорит Жмот, а сам жопу чешет. Два раза ему по жопе дубинкой вломили при задержании. – И вообще у меня острая зубная боль, мне врач нужен, а то сейчас без сознания упаду и жалобу напишу в прокуратуру.
Напрасно он прокуратуру вспомнил, не любят они этого. Но мужик наоборот, как будто даже обрадовался.
– Зубы? – спрашивает. – Зубы это хорошо, сейчас прямо и вылечим.
И достаёт из стола здоровенные пассатижи. Щёлкает ими и скалится довольно. Жмот и правда чуть в обморок не грохнулся, аж испариной пробило, так перепугался. Но тут из-за шкафа выходит доцент бородатый и говорит:
– Не перегибайте, капитан. Он нам живой и здоровый нужен.
– Да что у вас есть-то на меня?! – заорал тогда Жмот. Он всегда орал, когда хотел успокоиться.
– А вот, – говорит, как выяснилось, капитан и из папочки бумажку достаёт. – Вот показания Руденко Романа Андреевича по кличке Рубильник. Контрабанда, спекуляция медикаментами, нарушение пропускного режима. Это лет пять тебе в карьере кайлом долбить.
– Требую очную ставку, – ответил Жмот, а самому очень интересно на дату в бумажке заглянуть. Неужели сегодня успели Рубильника обработать или заранее подготовились?
– Ну что ты ерепенишься? – по-доброму тогда бородач спрашивает. – Ты же понимаешь, что тебе вилы, не отмажешься. А если до Изгорвола нас доведешь, мы эту бумажку похерим.
– Да что вы ко мне прицепились? Других полярников что ли нет?
– Есть. Но в такой сложный поход нам обязательно нужен самый лучший. Нам очень важно дойти, мы просто не имеем права сгинуть в Поле. Да и жить, честно говоря, ещё хочется.
Психолог, твою мать. Конечно приятно Жмоту, что его самым лучшим признали. Но вот не учёл доцент одной мелочи – расчётлив Жмот невероятно, на дырявый мизер не ходит. И шансы вернуться из Заполярья бывалый полярник оценивал очень низко. Поэтому воззвал к здравому смыслу:
– Ну, вы поймите, Изгорвол это легенда, там никто не бывал, только слухи, что есть такое поселение в Заполярье.
– У нас другие данные, – строго так отвечает доцент. – И карта у нас действительно есть. И денег тебе заплатим, как обещали. И зубы вылечим. Соглашайся.
– Ладно, – сказал Жмот. – Пошли.
А сам думает, что не кидал никогда заказчиков, а вот сейчас придётся. Доведёт он доцентов до первого разлома и до свидания. Сами виноваты. Но не тут-то было.
– Молодец, – похвалил его капитан. – А пока ты на благо науки и во имя процветания Оазиса трудиться будешь, мы твоих папу с мамой в санаторий определим. Не дёргайся! Очень хороший санаторий, наш, ведомственный, на терассе. Усиленное питание, лечебные ванны. Свежий воздух. И наше пристальное внимание. Ну, ты понимаешь.
И понял Жмот, что попал по крупному.
3. Фермерское поселение Кирзачи, 14 июня, 2112 года
Младший сержант спецназа Финка пошевелила лениво пальцами босых ног, и зажмурилось от удовольствия. Она стояла на окраине села по колено в сырой траве и наслаждалась рассветом. Ворот форменной куртки был широко распахнут, ремень она у фермеров ни разу ещё не надевала, сапоги-говнодавы давно забросила в сарай. Финка, кажется, даже урчала от наслаждения, подставляя солнечным лучам бледное лицо. Под куполом Оазиса такого солнца не бывает.
– Жозефина Корхонен, – услышала Финка за спиной и обернулась.
Как обычно за ней прислали Манечку, костлявую девочку-подростка с третьим глазом в правом виске. Манечка, слегка повернув голову вбок, так чтобы все три глаза смотрели на Финку, поманила её узкой ладошкой. Манечка была человеком строгим и неразговорчивым. Хотя какой же она человек? Мутант, прости Господи.
– На планёрку? – спросила Финка.
Манечка кивнула и нетерпеливо потопталась кривыми ножками, демонстрируя неодобрение медлительностью младшего сержанта. Финка вздохнула и направилась к дому Председателя. Манечка засеменила рядом.
– Маня, ну не зови ты меня «Жозефина Корхонен», – сказала Финка. – Я же сто раз тебя уже просила. Зови просто – Финка. Меня все так зовут. Я же это имя, Жозефина, терпеть не могу, это же я в бреду официально так представилась, мне же казалось, что меня в плен взяли, вот я и твердила имя и личный номер. Хотя зачем анархистам мой личный номер? Ума не приложу. А нас вот заставляют заучивать, восемьдесят семь пятьсот семьдесят девять, мой личный номер. По уставу я только его могу противнику сообщить, а вот зачем? Понятно если в Поле боец погиб, его потом по номеру на бирке опознать можно, а из плена ещё никто не возвращался. Если к анархистам попал – всё, амба, пиши-пропало.
Финка знала, что Манечка ничего ей не ответит, и по-прежнему будет звать её полным именем. Как и взрослые, которые не вступали с ней в отвлечённые разговоры и обращались исключительно «Жозефина Корхонен», а то и «младший сержант Жозефина Корхонен». В посёлке Финка существовала в условиях мягкого бойкота, но ей было наплевать. Зато тут было солнце, трава под ногами, ветер с близких сопок, пахнущий снегом и не было капитана Карпова с его потными лапами. И ещё каждый вечер был умопомрачительно вкусный пчелиный сыр.
Они вошли в избу, где на лавках, расставленных вдоль стен, уже сидели бригадиры. Председатель, Никита Михалыч Сергушин, засунув руки в карманы ватных штанов, прохаживался по центру. У него было по шесть пальцев на руках, и он этого стеснялся. Финка остановилась на пороге, а Манечка присела на краешек лавки рядом с бригадиром копателей Джоном, Который Видит В Темноте.
– А вот младший сержант Жозефина Корхонен, – продолжил Никита Михалыч прерванную речь, – пойдёт сегодня работать на пасеку.
– Не надо мне её, – сразу вскинулся Лёшка-пчеловод. – У меня прошлый раз после неё пчёлы доиться перестали. Боятся её пчёлы.
– Тогда Жозефина Корхонен пойдёт сегодня пшеницу трясти, – сказал Никита Михалыч.
– Она хорошо трясёт, девка сильная, – ответил бригадир хлеборобов Юрий Эрнестович. – Только стволы у пшеницы, где она прикоснётся, потом гнить начинают.
– Ну, ты ей верхонки дай.
– А есть смысл рисковать? Сами управимся.
– Катализаторы пусть раскладывает.
Бригадиры сдержанно посмеялись. Председатель вгорячах сказал глупость и сам это понимал. Укладка катализатора роста было делом тонким, требующим большого опыта, не каждый фермер с этим мог справиться. Никита Михалыч исподлобья взглянул на бригадира охотников по кличке Шопенгауэр.
– На зайца сегодня пойдём, – сдержанно произнёс Шопенгауэр. – Я бы взял на охоту младшего сержанта Жозефину Корхонен. Стреляет она хорошо, сами видели. Но если анархисты повстречаются, они в ней махом спецназовца опознают. И тогда всем нам кирдык.
– Значит, никому сегодня Жозефина Корхонен на работу не нужна? – спросил Председатель, и все знали, что это риторический вопрос. – Тогда как обычно Жозефина Корхонен от работы освобождается. Просим её к обеду не опаздывать, – Никита Михалыч вынул руки из карманов, развёл их в стороны, издевательски поклонился Финке.
Она слушала всё это молча, низко опустив голову, разглядывая скрипучие половицы под ногами Председателя. Она уже привыкла. Она была совершенно непригодна для сельской жизни, ей не могли доверить самой простой работы, даже нужники чистить, потому что нужники у фермеров чистили специальные бактерии, которые надо было уметь правильно заквашивать. Брюква на огороде от неё разбегалась, рыбки, после того как она однажды задала им корм, долго блевали, падали с насеста и перестали нести яйца, а змеиная шерсть скатанная Финкой истлела на следующий день.
Уже второй месяц Финка жила у фермеров нахлебником. Ей не то чтобы намекали, а почти в открытую говорили: «Шла бы ты девка в свой Оазис, не место тебе здесь!». Но Финка не уходила. Терпела пренебрежительное к себе отношение, но не уходила. Не могла себя заставить. Выше её сил было вернуться в тесную суету купола, снова встать в строй, жрать тухлятину в солдатской столовке, считать рубли до зарплаты и ждать, когда тебя погонят в Поле на убой. Или разгонять митинги безработных. Или отстреливать полярников, которые тащат доцентам образцы экзофлоры. К тому же за долгую отлучку Финке запросто могли пришить дезертирство, и доказывай потом, когда к стенке поставят, что была тяжело ранена в бою. А значит, некуда ей было уходить.
Манечка встала и за рукав потянула Финку на улицу.
– Ёжиков пойдём смотреть? – спросила Финка, когда они вышли. – Пойдём, я тоже люблю на них смотреть. Они прикольные, только непонятно как они кушают, у них же ротика нет.
Манечка подмигнула ей третьим глазом и первая стала пробираться сквозь пчелиное стадо, которое гнали на выпас люди Лёшки-пчеловода. Финка шла за ней и поглаживала на ходу мохнатые пчелиные бока. Пчёлы были тучные, чуть сонные после утренней дойки. Они пёрли, не разбирая дороги и надо было следить, чтобы острое копыто не пробило ненароком босую ногу.
Они вышли за околицу и как всегда уселись возле ёжинного родника. Пройдёт немного времени, солнце взойдёт повыше и из земли начнут вылупляться крошечные комочки псевдоплоти, на глазах обрастая мясистыми иглами, а может заострёнными щупальцами. Они будут увеличиваться до размера футбольного мяча и, растопырив ядовитые иголки, посеменят на когтистых лапках в сторону леса. За раз вылуплялось всегда ровно восемь ёжиков. Только один раз их было девять, и Манечка пришла в ужас. Она так испугалась, что Финке пришлось её успокаивать, гладить по голове, обнимать и шептать какие-то слова утешения. Странные всё-таки эти фермеры.
Пастухи подобрали умирающую Финку после боя с анархистами, лишь она выжила из целого взвода спецназа отправленного в рейд капитаном Карповым. Её притащили в посёлок и оказали первую помощь. Потом фермеры долго лечили её, выхаживали с риском для себя. Если бы анархисты узнали, что у них прячется боец из Оазиса, всему посёлку пришлось бы худо. Но Финку вылечили какими-то травами, откормили пчелиным мясом, отпоили рыбным бульоном. Ещё она смутно помнила, как ей к простреленной груди прикладывали горячий светящийся шар, но возможно это было бредом.
А теперь фермеры всячески пытались выжить её из посёлка. Председатель говорил, дескать, радиация у нас, вредно тебе, заболеешь. А Финка знала, что врёт, нет в Поле никакой радиации. Эту легенду и в Оазисе поддерживают, но спеназовцы знают военную тайну – радиации давно нет, остались небольшие очаги, они на карте отмечены. Просто Никита Михалыч боялся анархистов. Поэтому Финка и старалась загореть сильнее, чтобы не отличаться от обветренных жителей Кирзачей.
Первые ёжики уже начали обрастать иглами. Манечка довольно щурилась своими разноцветными глазами, а Финка думала, что ведь не просто так девочка ходит каждый день к роднику. Не делали фермеры ничего просто так, они люди серьёзные, был в этом любовании ёжиками какой—то смысл. Но Финке было наплевать, потому что никогда в жизни ей не было так хорошо и спокойно на душе, как во время этих утренних посиделок с Манечкой у ёжинного родника. И тут грохнул взрыв.
Финка сразу навалилась на Манечку, закрывая её своим телом. Ёжики заверещали и на глазах у изумлённой Финки стали обратно ввинчиваться в землю. Загудело близкое пчелиное стадо, но всё заглушили автоматные очереди. Пробежал пастух, истошно вопя:
– Дикие! Дикие Ваську Скарлатину убили!
Дикие это было очень плохо. Анархисты воевали с Оазисом, иногда наезжали на фермеров, но от них можно было откупиться. Спецназ воевал с Полем, бунтовщиками и к фермерам не совался. Дикие воевали со всеми. Это были бандиты. Они грабили и убивали, крышевали и беспредельничали. Финка приподнялась на локтях и огляделась. Вдалеке, за пчелиным стадом ближе к лесу, как раз на ёжиковой тропе, маячили силуэты. Позиция у Финки была хорошая, родник в ямке, почти естественный окопчик, противник как на ладони. Но вот оружия у неё с собой не было.
– Лежи здесь, – сказала Финка и для убедительности вжала голову Манечки в землю.
– Ага, – сказала Манечка.
Финка ещё раз внимательно огляделась и рванула к домику, который фермеры выделили ей для одинокого проживания. В неё стрельнули пару раз, но не прицельно, просто для острастки. Возможно, дикие решили ограничиться кражей нескольких дойных пчёл, но могут передумать и завалить в посёлок.
Спокойно и очень быстро, как на учениях, Финка забежала в избу, накинула броник, подхватила автомат, сунула в карман запасной магазин. Пожалела, что нет ни одной гранаты. Выбежала во двор, притаилась за поленницей. Сообразила, что забыла обуться и усмехнулась. Она была в отличном настроении, в крови привычно бурлил адреналин, как всегда перед боем ей было страшновато и азартно. И самое главное появилась возможность показать фермерам свою полезность, отплатить и за спасение, и за лечение, и за пчелиный сыр.
Она услышала громкую матерную брань и осторожно выглянула из укрытия. Так и есть – трое диких шли в посёлок, размахивая стволами, высматривая двор побогаче. До них было метров двести, и Финка сняла бандитов как на стрельбище, тремя короткими очередями. И сразу в стороне пчелиного стада, там, откуда раньше доносились автоматные выстрелы, бахнул ружейный залп. Это, заслышав стрельбу, вернулся с охоты отряд Шопенгауэра. Сейчас фермеры добьют или хотя бы отгонят оставшихся в живых диких.
– Маня! – громко позвала Финка. – Манечка!
Девочка лежала в траве и не шевелилась. Финка перевернула Манечку на спину и увидела кровь. Она рванула ткань платья, рассмотрела рану и испуганно охнула. Шальная пуля вошла девчонке в грудь, справа, над печенью. Точно как совсем недавно Финке. Она закинула автомат за спину, взяла Манечку на руки и побежала к дому Председателя.
