Константин Томилов
Там, где Небеса
– Сама такая, – не обидевшись вздохнула в ответ Маша.
– А впрочем, – пожала плечами Регина, – ты подруга – молодец! Считай "двух зайцев одним выстрелом убила". Ты ж Максу, пока что, ещё ничего не сказала? Ну вот и отличненько! В случай чего, если один "сдриснет", то мы другого лоха…
– Регина! – остановила Мария, десятикратно более сильную физически, но тем не менее, не ведомо почему, побаивающуюся её подругу.
– Регина, Регина, – обиженно забубнила заворачиваясь в одеяло и отворачиваясь к стене женщина, – скоро уж тридцать лет, как Регина…
Проснувшаяся среди ночи Маша, попыталась растолкать крепко дрыхнущую, похрапывающую напарницу:
– Регин, а Регин, шум какой-то, как сирены где-то около нас.
Послушно вставшая на постели, высунувшая вместе с ней голову в окно Регина, ничего не услышав кроме отдалённого шума прибоя, шелестящих от ветра деревьев и редких посвистываний с нетерпением ждущих утра пташек, падая опять на кровать сонно провякала:
– Ох, Машка! Никакого ПОКОЮ у тебя, ни себе, ни людям.
Проворочавшаяся почти до рассвета, измучанная какой-то непонятной тревогой Мария, забылась полуобморочным сном где-то под утро. И уже на рассвете, сквозь дремоту услыхала злобное шипение Регины и истошное причитание бабки вахтёрши-уборщицы.
– Тише Вы, тётя Рая! – пыталась урезонить подруга не унимающуюся, чем-то насмерть перепуганную бабусю.
– Что случилось? – присела на постели встревоженная Мария.
– Мария Викторовна! – всунулась в приоткрытую дверь, "поднырнув" под руку попытавшейся задержать её Регины, бойкая старушенция, – беда то, беда какая! Максима Леонидовича застрелили! Бандиты какие-то! Он вчера вечером меня на дальней проходной заменил! А они ночью приехали и как давай! Ой, Господи! А если бы я там на ночь осталась?!
– Чего Вы ерунду болтаете, Раиса Захаровна? – послышался из коридора солидный голос кого-то из охранников, – нахрена бы Вы им сдались? Опера говорят, что они специально за ним "охотились". Следили. Он во время второй чеченской кому-то, какому-то ихнему клану, "крепко насолил", вот они и узнали про него. Подкупили наверное кого-нибудь из их военного ведомства, вот и… А его свои предупреждали. Требовали, чтобы он пока в гарнизоне побыл, пока их спецслужбы посланных для его ликвидации боевиков не обнаружат и не обезвредят. А он ни в какую! Упёрся говорят как осёл. Зачем то надо было ему здесь…
– Я знаю зачем! – утробно взвыла подскочившая с кровати Маша, – пусти! – попыталась она "прорваться" мимо заслоняющей выход, успевшей вышвырнуть в коридор назойливую бабусю, Регины, – пусти! Умоляю, пусти! Мне надо к нему! Мне надо к нему! – забилась она в крепко удерживающих её, сильных "отцовских" объятиях.
Максим пришёл в сознание когда, Бог знает как, прорвавшаяся к нему Маша, третий час стояла на коленях прижавшись мокрым от слёз лицом к безжизненно простёртой правой руке.
– Ненаглядная моя, – улыбнулся мужчина, глядя на отёкшее и опухшее лицо Марии.
– Прости меня, – задрожала от сердечной боли Единственная, Предначертанная от Начала Времён, Плоть от Плоти.
– За что? – удивился Максим.
– Это всё из-за меня, – покаянно заскулила Маша.
– Тсссс, – отрицательно чуть качнул головой Оступившийся православный, – прежде всего это моя вина. Это я ТВОЙ ПОКОЙ нарушил. Не смог удержаться. Прости меня, Господи. Но я ни о чём не жалею. Ты мне подарила такое счастье, о каком я никогда и не мечтал. Даже сейчас, умирая, я знаю что ты есть у меня, и это такое счастье, радость, что трудно найти подходящее слово, что я чувствую глядя на тебя, – ненадолго умолкнув, всмотревшись в "пожирающие" его, покрасневшие от слёз изумрудные глаза, заглядывая куда-то в самую суть её души, еле слышно прошептал, – БЛАЖЕНСТВО.
Мария как-то "очухалась", пришла в себя непрестанно понукаемая тормошащей её Региной через три недели после похорон. Согласившись с подругой в том, что жизнь продолжается, и она, "эгоистка проклятая", должна что-то делать ради тоскующей Анечки, болеющей мамы и созревающего внутри неё плода, Маша сдуру, не сказав никому, не предупредив, припёрлась "к себе домой", чтобы забрать оставшиеся вещи.
– Привет, – холодно ухмыльнулся непривычно трезвый, чего-то припёршийся домой посреди дня Сергей, заходя внутрь и захлопывая приоткрытую входную дверь, – а я по разнарядке мимо шел, решил зайти, а то мало ли, воры забрались. И точно! – попытался ухватиться за руку ловко увернувшуюся от него, хранящую гробовое молчание Марию, – не желаешь со мной разговаривать? Гордая! А мне знаешь ли, рассказали, нашлись "добрые люди", поведали, чем ты там всё лето занималась. Куда?! – толкнул в грудь пытающуюся пройти мимо него, упорно молчащую, презрительно ненавидящую его женщину, – чего молчишь? Не желаешь со мной разговаривать?
Мария отрицательно мотнула головой и шагнула в сторону, чтобы обойти потерявшего "усладу" собственника.
– Сука! Блядь! Хуесоска! – кастрируемым поросёнком завизжал свиноподобный мужик.
Легко швырнув опешившую, ещё не понявшую, что происходит женщину на пол, взбесившийся Сергей начал топтать её ногами.
– Серёженька! Серёженька! Не надо! Умоляю тебя, не надо! – отчаянно завизжала Маша тщетно пытаясь защитить живот от ударов кирзовых сапожищ.
– Проститутка, хуесоска, пидораска, блядища, тварь, гадюка подколодная, – сосредоточенно пыхтел не видя и не слыша никого и ничего обезумевший человек, как будто выполняя какую-то тяжёлую и важную работу.
Маша перестала кричать и сопротивляться когда почувствовала и поняла, что ВСЁ. Не глядя на приходящего в себя, шарахнувшегося от неё Сергея, почувствовав мокрую теплоту между ног, сунула руку под юбку. И увидев испачканную кровью ладонь, потеряла сознание.
Бывший муж сам вызвал скорую и полицию. Сам дал признательные показания, ни в чём не оправдывая себя и покорно проследовал в арестантский уазик мимо хмуро столпившихся во дворе соседей.
– Убью гада! – сквозь стиснутые зубы вынесла приговор Регина, выходя из больницы, где в реанимации болталась между жизнью и смертью Мария.
Как будто услышав её слова, отпущенный через трое суток под подписку о невыезде, Сергей залив в себя около литра сорокоградусного напитка, упал под "товарняк" несущийся с бешенной скоростью мимо полуразвалившейся платформы "29 километр".
Анечка заболела под новый год, кое-как выкарабкавшаяся "из под могильной плиты" Мария заметалась между серым зданием областной больницы, где быстро угасала пожираемая менингитной горячкой дочь и белым храмом Преподобномученицы Елисаветы Федоровны.
Изо всех последних душевных сил чая спасения жизни последнего что у неё осталось, Маша попыталась исповедоваться не совсем ещё старому, гугниво говорящему священнику, расположенная тем, что его зовут также, как и Любимого ею мужчину. Только начавшаяся, как бы, исповедь, тут же превратилась даже не в ропот, а в яростный бунт:
– Да что Вы говорите, батюшка, – всхлипывая кричала Мария, – что значит смириться?! Это почему ещё? Я что, совсем скотина бесправная? Всю свою жизнь как проклятая, всё время у меня МОЁ отбирается. Папа мой, как я его любила! Мне всего пять было когда его не стало, мама чуть не умерла вслед за ним от горя. С тех пор так и не оправилась. Ребёнком я думала, что ладно живые сами по себе, а уж кукла то точно МОЯ, и ту у меня. Причём лучшая подруга! И Мужчину МОЕГО я только-только встретила, и его у меня! Где справедливость?! Что я хуже всех?! Да я всю жизнь как проклятая, работаю и работаю! У всех девчонок каникулы, а я деньги зарабатываю, чтобы мало-мало к школе подготовиться и чтобы маме полегче было. Оставьте мне МОЮ доченьку! Что же ВЫ у меня последнее забираете?!
– Я? – опешил сам чуть не плачущий вместе с ней отец Максим.
– Ну, не Вы, батюшка, – не зная где искать ещё защиты, доверчиво, как к родному отцу, прижалась к нему Мария, – не знаю КТО, но пожалуйста, пощадите меня!
– Иди, родная, иди к дочери, – как смог утешив её напутствовал настоятель храма, – я ПОМОЛЮСЬ за вас, за обоих…
– А где отец Максим? – спросила пришедшая через день на вечернюю службу Мария.
– В больнице отец Максим, – как-то неприязненно ответила ей сидящая в свечной лавке нестарая женщина, – вчера утром увезли прямо отсюда в кардиологию. Он зачем то, на ночь здесь остался, вот утром и нашли его здесь, в алтаре, чуть живого.
И отец Максим, и Анечка, и мама, ушли из этого мира прямо друг за другом. Совсем потерявшая чувство реальности Маша "сломалась" и пустилась во все тяжкие. Ухитрившись избежать "неусыпного ока" Регины, связавшаяся с пропитыми бомжами Мария, выбросила в мусорный контейнер ключи от дома, "сжигая за собой мосты".
– О, дедок! Заходи, гостем будешь! – пьяно радостно прокричал вонючий бомж неведомо как очутившемуся в подъезде заброшенного дома благообразному старику, – а ты как здесь оказался?
– А мне ваш друг разъяснил как вас найти, – каким-то глуховатым, невнятным голосом ответил одетый не лучше сидящих кружком бомжей дедок, – он внизу там, у подъезда лежит, сказал что вам очень сильно это надо, а у него сил нет до вас дойти, – протянул восторженно завопившей публике грязный полиэтиленовый пакет, до половины наполненный аптечными пузырьками из тёмного стекла.
– Батюшка! – радостно заголосили бомжи, – да ты же наш Спаситель! А то мы здесь уже совсем! Колька скоро сдохнет без "опохмела"! А сам будешь? Нет? Ну и Слава Богу! Нам больше достанется. А может ты бабу хочешь? У нас есть! Машка, ебаться хочешь?! – крикнул "вожак" в сторону одной из полуразрушенных комнат.
