Константин Туманов
Трущобы Петербурга
Глава III
Таинственный жилец
МИНОВАВ СТАНЦИЮ КОАПИНО, поезд начал подходить к Петербургу. Марьюшка, давно уже переставшая плакать, не отрывала глаз от окна, мимо которого то и дело мелькали стоявшие на пути запасные вагоны, маневрирующие поезда, всевозможные постройки, а вдали уже был виден огромный город с дымящимися заводскими и фабричными трубами.
– Это и есть Питер? – спросила она.
– Да, это Питер, – ответил муж.
Она припомнила провинциальные города, красиво раскинувшиеся по берегам рек, белея своими зданиями и сверкая на солнце куполами и крестами своих церквей. Но тут перед ее глазами было что-то такое громадное, мрачное, тонущее в сером тумане.
– Какой он некрасивый, – сказала она.
– Это только отсюда так кажется, – сказал Иван. – А внутри он красивей даже Москвы. Один только Невский прошпект, по которому мы поедем, чего стоит. Дома все агромадные, взглянуть – шапка валится, рек сколько, страсть, и все широкие!
– А как мы там найдем Матвея?
– Я ему посылал телеграмму еще из Москвы, пущай идет встречать. Наверно, сам встречать будет.
Поезд начал уменьшать ход. Пассажиры поднялись с мест и схватились за свои узлы и чемоданы. Вот показалась и платформа, на которой толпилась ожидающая публика.
– Вон брат Матвей! – сказал Иван, показывая на солидную фигуру, напоминающую если не купца, то зажиточного торговца. – Ишь как раздобрел, его и не узнать.
– Да он ли это, Ваня? Больно уж на господина смахивает.
– Еще бы и не смахивать, коли этакое место занимает. Погоди, и нас, серых, пообтешет, и мы такие будем.
Поезд остановился, и все начали выходить из вагона.
Матвей шел навстречу брату и его жене с распростертыми объятьями.
Оба они были поразительно похожи друг на друга, отличаясь только свойствами одежды, так как Матвей был одет богато, сообразно званию управляющего, между тем как Иван был одет просто, по-деревенски, хотя и прилично.
– Однако же и женка у тебя, – сказал Матвей, не бывший на свадьбе брата, – писаная красавица.
Марьюшка густо покраснела. Она в первый раз услышала похвалу своей красоте. Там, в Подозерье, после выхода ее замуж на нее мало кто обращал внимание.
– Для вас и квартиру я подобрал хорошую, две комнаты и кухня, вам обоим ладно будет.
– Спасибо, братец Матвей, куда нам такая большая! Нам и в уголку и то ладно было бы.
– Зачем? Дом ведь у нас большой, квартир не перечесть, хватит и вам. Ну, идемте.
Около вокзала их ожидало хозяйское ландо с кучером Евстигнеем.
– Ну, садитесь! – сказал Матвей, указывая на экипаж. – Барин наш добрый и вот чем сподобил…
– На таких мы отродясь не езживали, – сказал Иван. – Ишь тут как просторно! Садись, жена.
Все трое уселись, и ландо, шурша резиновыми шинами, покатилось вдоль Невского проспекта.
– Коли ты так поведешь дело, как я, то годика через три мы и не в таких ландах ездить будем, – говорил Матвей. – Только делай все по-моему. Ты, кажется, прежде выпивать был мастер?
– Да, но этого мастерства я и посейчас не оставляю, – сознался Иван.
– Напрасно. У нас надо держать себя в струне. Оно действительно, отчего же и не выпить, выпиваю и я, но только чувствия не терять и чтоб ни в одном глазе. Тут тебя в кажинную минуту хозяин может потребовать днем и особенно ночью, когда господа из тиятера приезжают. Вот тут и напейся как следует. В праздники-то еще туда-сюда, можно еще, потому что сами хозяева понимают, что мы все одинаково грешны.
– Значит, у вас будет очень трудно?
– Да, нелегко, зато прибыльно. Впрочем, я сам приучу тебя как действовать, а будешь меня слушать, и все пойдет как по маслу. Вот и Большая Морская, сейчас мы будем дома.
Матвей, предполагая видеть в брате деятельного помощника в своих замыслах, решил подкупить его своей заботой о нем и вниманием, поэтому небольшая квартира, предназначенная для мужа и жены, была обставлена совсем не по-крестьянски. Вообще в ней было чрезвычайно просто и уютно, что понравилось Марьюшке.
– А и хорошо же здесь! – сказала она.
– Вот ваша спальня, – указывал Матвей на комнаты. – А тут приемная, где людей будет принимать можно, особенно по делам. Младшие дворники в особой комнатке живут. Их двое. Ну, хозяюшка, распоряжайтесь в своем новом хозяйстве. Вот вам самоварчик, посуда разная… С собою вы не привезли?
Марьюшка что-то вспомнила, ужаснулась и руками даже взмахнула.
– Ах! Беда ведь у нас! – воскликнула она.
– Что такое? – озабоченно спросил Иван.
– А вещи наши в особенный вагон были отправлены! Мы-то об них и забыли.
– Багаж ваш в целости, была бы хфитанция в порядке, а завтра вы можете получить, только малость за полежалое заплотите, – успокоил ее Матвей.
Приехали с вокзала в девять часов утра, и до приезда хозяина со службы управляющий ознакомил нового дворника с квартирохозяевами.
– Вот наш новый дворник, – рекомендовал Матвей своего брата, очень довольный тем, что производил повсюду эффект.
Действительно все обитатели и обитательницы квартир таращили глаза от удивления, видя замечательное сходство между управляющим и дворником. Оба одинаково одетые – в пиджаках, в блестящих сапогах, красивые, с темно-русыми вьющимися волосами, короткими бородами, со свежими здоровыми лицами, одинаково высокие и плечистые производили эффект довольно приятный.
– Теперь положительно можно запутаться, – сказала жена Павла Михайловича, когда оба явились к ней первой, как к супруге домовладельца. – И не разберешь, который из вас Матвей и который…
– Иван, – дополнил Матвей. – Но, сударыня, промеж нас есть и большая разница.
– Какая?
– Такая-с: брат Иван женат, а я холост.
– А, в этом-то! – улыбнулась хозяйка. – Говорят, Иван, и жена у тебя красавица, вот я не видала ее еще. Пришли ее к нам, может быть, и для нее у нас найдется дело.
– Благодарим покорно, – поклонился Иван, они хотели было уйти, но хозяйка остановила их.
– Погодите! – сказала она. – Ты, Матвей, знаешь, кто живет в тридцать шестом номере?
– Прописался купеческим сыном Григорьем Михайловым Ковалевым.
– Он не говорил, чем занимается?
– Сказал, что адвокатскими делами. Прошения пишет, по судам ходит.
– Больше ничего?
– Кто его знает, сударыня, ночь дома не бывает, приходит под утро, спит до первого часу, потом уходит и возвращается утром.
– Это странно… Какая же адвокатура по ночам… Вы оба последите за ним хорошенько. Платит за квартиру исправно?
– Постоянно вперед, сударыня, копеечка в копеечку.
– Странно… – повторила хозяйка. – Живет совершенно один, никто к нему не ходит, занимает большую квартиру, прислуги никакой не держит, по ночам работает, и если он там что делает, Бог его знает, днем спит. И рожа-то у него какая-то подозрительная. Уж не попросить ли его выехать, что ли?
– Без причины будто неудобно, – сказал Матвей.
– Причина всегда может найтись. Допустим, что квартира нам самим нужна для чего-нибудь, отдать ему неустойку, и Бог с ним, пускай переезжает. Да не мешает посмотреть, нет ли у него какого-нибудь склада возмутительной пропаганды или чего-нибудь такого противозаконного. На всякий случай, не мешает заявить полиции.
– Слушаюсь.
– Теперь можете идти… Как тебя зовут, Иван, что ли?
– Так точно.
– Скажи твоей жене, пусть зайдет.
– Покорно благодарим.
– Жильца-то надо теперь навестить, он дрыхнет еще, – сказал Матвей, взглянув на часы после того, как они покинули хозяйскую квартиру. – Странно, что живет совсем один и никого к себе не пущает.
– Пожалуй, и нас не пустит, – сказал Иван.
– Нас не пустить не имеет права. А если не пустит, то мы сейчас и в участок заявим, что он за личность такая!
– Но ведь он прописан и личность свою предъявил.
– Эх, брат, не знаешь ты здешнего питерского народа! Шалыган какой-нибудь али там мазурик какой прописывается сразу на нескольких квартирах; в одной он Иван Иваныч, чиновник, в другой Сидор Поликарпов, потому что у него не один пачпорт, а несколько. Вот ты тут и учти. Вот и тридцать шестой номер. Заперто изнутри, значит, спит еще. Теперь половина первого, – взглянув на часы, произнес Матвей и дернул за рукоятку звонка.
За дверями послышался кашель и затем шлепанье туфель.
– Кто там? – послышался грубый голос.
– Это я-с, управляющий!
– Сейчас.
Отворил дверь высокий человек, средних лет, одетый в халат и туфли на босу ногу. Он посмотрел мрачно, несмотря на то что ничего уродливого в его лице не было.
Он посторонился, чтобы дать дорогу пришедшим, и затем затворил дверь, глядя с недоумением на этих двух похожих друг на друга людей. Они пошли в небольшую кухню, в которой топилась плита и на ней кипело что-то в небольшом котелке. У окна был обыкновенный кухонный стол и около него две табуретки, на столе находились чайник и стакан с только что налитым горячим чаем. Тут же лежали намасленная чухонским маслом булка, само масло, свернутое в бумаге, недопитая сороковка и большая рюмка, два яйца и с фунт колбасы.
– Позвольте вам представить нового дворника, – сказал Матвей, кивая головой на брата.
– А… новый дворник, – произнес Ковалев, смотря то на одного, то на другого. – Это интересно!
– Чем интересно, позвольте спросить?
– Такое сходство, черт возьми. Редко бывают такие случаи, чтобы дворник так походил на управляющего.
– Мы родные братья, – сказал Матвей.
– А, братья! Но и родные братья не всегда походят друг на друга… Наверно, и водку пьете совершенно одинаково?
Братья с улыбкой переглянулись между собой.
– Я вас понял! – воскликнул Ковалев, не дожидаясь ответа. – Садитесь и хватим по такому случаю по единой. Что вы смотрите на бутылку, думаете, не хватит, найдется еще! Садитесь, пожалуйста, не церемоньтесь…
Ковалев почти что насильно посадил их на обе табуретки и сам почти выбежал из кухни.
– Удобно ли это будет? – спросил тихо Иван.
– Что ж из этого? По крайности, мы кое-что и расспросим у него, – еще тише ответил Матвей. – Видишь, он малость выпивши, а такие люди больше откровенны.
Ковалев вновь появился, волоча за собою стул и держа под мышкой большой бумажный сверток, а в руке – полбутылки.
– Вы уж меня извините, – сказал он. – Я человек одинокий, бабы у меня не водится, потому щи варить для меня или там стряпать некому. Чем богат, тем и рад…
Он сел на стул и начал развертывать сверток.
– Да, однем вам плохо, – согласился Матвей. – И даже квартиру держать одному невыгодно, вот комнату бы…
– А почему вы знаете, что мне нужна одна только комната?
– Опять-таки из одиночества, а в комнате, глядишь, и хозяйка бы посмотрела за вами, приготовила бы кушанье, чаю заварила бы.
– Да, это недурно для кого-нибудь другого, только не для меня, но какая хорошая хозяйка ни будь, все-таки мешала бы мне во всем, совавши свой нос не в свое дело, ну хотя бы под видом участия к моей особе.
А вообще, как это ни странно вам покажется, люблю быть совершенно один. Если я живу не где-нибудь в лесу или в пустыне, то только из-за того, что там нельзя достать ни водочки, ни такого вкусного каплуна, как вот этот… Шутка ли сказать, цена ему три рубля! – Он торжественно показал вынутого из свертка каплуна. Затем полез в стол, вынул тарелки и еще две рюмки.
– Видите, какая благодать одному-три! Ну-с, приступим.
Ковалев налил три рюмки, и все трое выпили.
– Благодарим покорно! – сказал Матвей, вставая. За ним последовал брат.
– Да что вы, еще по рюмочке.
– Спасибо. Быть может, дровец не прикажете ли?
– Нет, не надо, – сухо ответил Ковалев.
– Тогда прощения просим!
«Начальство» ушло. Ковалев бросился запирать двери.
Глава IV
Он не один!
КОВАЛЕВ, ЗАПЕРЕВ ПЛОТНО на крючок двери, постоял несколько минут, прислушиваясь до тех пор, пока совершенно не смолкли шаги уходящих.
– Ушли? – послышался позади его голос.
– Ушли, – ответил Ковалев, оборачиваясь.
Перед ним стоял среднего роста человек с насмешливым выражением лица.
Это был молодой человек лет около двадцати пяти. Он был довольно красив, только на лице его было заметно утомление от пережитой дурной жизни.
О, если бы кто-нибудь узнал про него, кто он такой, тогда, наверное, весь дом Бухтояровых был бы оцеплен жандармами и полицейскими.
Да, это был разбойник Ланцов, но не тот, который был за полсотни лет раньше его, про которого сложилась народная песня:
Звенит звонок ночной, сбирайся,
Ланцов задумал убежать,
Не стал зари он дожидаться,
Поспешно печку стал ломать.
Сломал ее он и без сору
И по трубе взбираться стал,
Через трубу он тут пробрался,
Он через церковь на чердак,
По чердаку он долго шлялся —
Себе веревку он искал.
Вот по трубе он стал спускаться,
Солдат увидел, выстрел дал.
В казармах сделалась тревога,
Завыл в гупвахте барабан,
По всем частям было известно —
Ланцов из замка убежал!
Казак на серенькой лошадке
С конвертом к князю поскакал.
«Здорово, князь, уведомляю:
Ланцов из замка убежал».
Бежал Петровскими парками,
Потом свернул в дремучий лес,
Три года он на воле шлялся,
Все пил и ел, чего хотел,
С какой-то девушкой связался,
Л та возьми и докажи…
«Но не долги мои сроки,
Когда из каторги приду,
И за жестокую измену
Тебе я страшно отомщу!»
Так сложена народная песня, которую, впрочем, поет не столько сам народ, сколько отщепенцы от этого народа, тюремные арестанты или бродяги, для которых этот Ланцов служит образцом героизма, но по-нашему эта песня скорей доказывает всю ненадежную бдительность тогдашней тюремной администрации и устройство дымовых труб, через которые свободно мог пролезать если не кто-нибудь из тюремного начальства, народ довольно жирный и толстомясый, то сухой, как скелет, арестант, кормленный настолько, чтобы не подохнуть с голоду.
Представший перед Ковалевым субъект тоже назвался Ланцовым и был под этим именем известен всем ворам и мошенникам, а его настоящее имя – Кузьма Прохоров – почти не было известно никому, кроме судебной администрации.
Оба вошли в кухню и уселись за стол, причем Ланцов на таком приличном расстоянии от окна, чтобы не быть замеченным со двора.
– Кого это он, управляющий этот самый, тебе рекомендовал? – спросил Кузьма.
– Своего брата. Но представить себе не можешь, какое между ними поразительное сходство! Тебе говорю! Если бы я был похож на тебя… Тьфу! Не приведи Бог.
– Походить на управляющего?
– Нет, на тебя. Бр-р-р…
Ланцов даже не поморщился. Он вынул из стола чайный стакан, налил его водкой.
– Ты на этот раз прав, – сказал он. – Приятно ли мне, в самом деле, при твоем переезде сюда быть запертым в платяной шкаф и трястись на ломовой телеге, а потом быть заключенным в этой комнате без права показать нос на улицу?
– Но что же делать, нужно терпеть до поры до времени. Сам ты знаешь, что после твоего последнего фокуса вся полиция поднята теперь на ноги. Единственное спасение твое здесь.
– Да, пожалуй, теперь эта канитель долго протянется.
– Сколько ни сколько, а все месяц пройдет. Знаешь, что мне думается, не подозревают ли меня в чем-нибудь?
– Почему ты так думаешь? – спросил Ланцов.
– Во-первых, здешняя домовая хозяйка что-то подозрительно поглядывает на мои окна и даже указала своему мужу, а во-вторых, сейчас этот управляющий, разговаривая со мной, вел себя тоже как-то, знаешь… Понять не могу, сначала разговаривал ничего себе, а потом вдруг сразу изменил тон, сухо как-то поблагодарил и сразу вышел. В общем, нужно теперь быть крайне осторожным.
– А о чем он с тобой говорил?
– Ему показалось странным, почему я, будучи один, нанимаю квартиру, а не комнату, веду ночную жизнь и так далее.
– По-моему, это верно, – сказал Ланцов. – Тебе необходимо сейчас же изменить образ жизни.
– Что же мне нужно делать?
– Распространи завтра же слух, что к тебе едет из провинции твой брат с женой и жениным братом. Роль последнего буду исполнять я.
Ковалев задумался.
– Да, – сказал он, – присутствие женщины украшает, так сказать, квартиру и придает всему этакий вид порядочности… Только вот вопрос, где я сейчас достану брата и его жену?
– А вот мы сейчас все это и сообразим, – сказал Ланцов и ближе подвинулся к Ковалеву.
Глава V
Новая жизнь
ПАВЕЛ МИХАЙЛОВИЧ БУХТОЯРОВ был очень доволен своим дворником.
Были довольны им и оба подручные, Фома и Прохор, замученные управляющим донельзя и получающие грошовое содержание и скверную пишу.
Не прошло еще месяца, как Иван Дементьев и Марьюшка вполне освоились с новой жизнью.
Прежде этого Матвей сам ничего не делал лично и, возложив все дело относительно чистоты в доме на спины своих помощников, вел интриги с горничными, между тем как его брат, наоборот, трудился сам, по деревенской привычке, не покладая рук, почему его подручные сразу получили большое облегчение.
Повсюду был он с раннего утра, сам скреб панели, посыпал их песком, сгребал в кучи снег, подметал двор, черную и парадную лестницы, между тем как два его помощника таскали по квартирам дрова для жильцов.
К девяти часам утра все уже было в образцовом порядке, и Иван садился вместе со своими помощниками завтракать.
Прежде такого порядка не было. Бывало, Фома и Прохор, наработавшись вдоволь, целый час должны были ожидать, когда старшой Матвей обратит на них свое милостивое внимание и даст каждому по гривеннику[1]. На эти деньги подручные шли в чайную, пили чай и закусывали, а затем вновь принимались за тяжелую работу до полудня, после чего, получив вновь по гривеннику, шли обедать впроголодь. Но при Иване пошли новые порядки.
Пока все трое работали, Марьюшка, по деревенскому обычаю, раньше всех принималась ставить самовар и готовить легкую закуску.
Выпив чаю и закусив, все трое дружно принимались за дело до девяти часов утра, после чего садились за приготовленный Марией завтрак. В двенадцать часов дня все садились за обед, предварительно выпив по стакану водки. И все это делал Иван без малейшего вычета, и по истечении месяца Фома и Прохор получили свое жалованье сполна, копеечка в копеечку, чем, понятно, они были очень довольны.
– Балуешь их зря! – говорил он, кивая на младших дворников. – Откармливаешь как боровов, вишь, какие рожи у них?
– Хлеба-соли нам не жалко, – возражал на это Иван. – А покормишь человека – он лучше и работает, а отощалому и метлы не поднять.
– А сколько ты с них высчитываешь за обеды эти, завтраки и ужины?
Матвей только пожал плечами.
– Глупость все это, – сказал он. – У меня они получали по семи гривен на своих харчах, а у тебя эвона как: разносолы разные для них, чаи и кофеи выдумал. Ты только одно сочти, во что это тебе вскочило за месяц-то?
– У нас хватит, – усмехнулся Иван. – Больше ста Рублев чистоганчиком. Один барин сверх жалованья красненькую прибавил. Да ты сам посуди, проиграл ли я в том, что их на своих харчах держу и жалованья не убавляю? Наоборот, они сделались усердны в деле!..
– Ну да шут с тобой, делай как знаешь, – сказал сердито Матвей, уходя в свою контору.
Он теперь чувствовал, что все его планы относительно ограбления хозяина с помощью своего брата постепенно разбивались о несокрушимую честность брата.
В течение месяца он не раз в виде шутки заговаривал с ним о возможности хорошенько погреть руки около хозяина, но Иван не допускал в этом отношении даже шуток.
– Да если бы нашлась подобная сволочь, – говорил он, сжимая свой огромный кулак, – то я бы ему все рыло разбил.
При этом Матвей заметил, что все симпатии хозяев и жильцов перешли на сторону Ивана, который держал себя скромно и с достоинством, ни перед кем не юлил и не заискивал, по возможности никого ни в чем не стеснял. Извозчики спокойно стояли на своих местах, а когда кто-нибудь из них по заведенному Матвеем обычаю протягивал ему пятак пошлины за право стоянки, то Иван в недоумении спрашивал:
– Это за что?
– Да так, может, вам на табачок понадобится.
– На табак и коли понадобится – сами купим, а тебе на стаканчик нужней будет.
Старик-швейцар Савельич был от Ивана в положительном восторге.
Савельич был любитель политики и потому каждый день не пропускал ни одной газеты. Получив утром от почтальона газеты, которые он должен раздавать по квартирам, он непременно покупал от себя «Голос», «Новое время» или другие, серьезного содержания.
Ему очень хотелось поделиться с кем-нибудь своими впечатлениями, но кроме соседнего швейцара, положительно, не с кем было.
Вечно занятый своими расчетами, Матвей решительно ничем не интересовался, и с ним говорить было не о чем. Иван, наоборот, был страстный любитель чтения и интересовался всем, что делалось на свете. Разговаривая с Савельичем, он обнаружил здравые понятия, и потому свободное время они проводили в рассуждениях и спорах.
Чрезвычайно красивая, особенно когда ее научили одеваться прилично, Марьюшка очаровала всех своей приветливостью и душевной простотой. Бедные жильцы дома, с которыми Матвей обходился крайне неприветливо (он только ласков был с богатыми), видели в ней свою заступницу.
– Ах, Марья Васильевна! – кланялась ей такая жилица. – К вам я пришла, будьте такая добренька!..
– Опять за квартиру? – догадывалась Марья.
– Уж простите, надоедаю вам, не откажите ради Христа! Управляющий непременно требует, чтобы заплатили мы завтра, а муж получает жалованье двадцатого, а сегодня только первое.
– И он не может подождать до двадцатого?
– Ни за что! Дня три даст сроку, да и то ругается: «Голь! – кричит, бывало, – шантрапа такая!», на всякие манеры облает.
– Да, это нехорошо. Вы двадцатого отдадите?
– Да что вы, Господи Боже мой! Неужто мы с мужем станем злоупотреблять вашею добротою?
– Хорошо, я вам дам, но только не говорите никому.
И действительно, занятые таким образом деньги с благодарностью возвращались обратно, к величайшему неудовольствию Матвея, который не любил, чтобы баловали всякую бедноту, к которой он относился презрительно.
Чем дальше шло время, тем больше чувствовал Матвей, что планы его постепенно разрушаются. Не этого ждал он, вызывая из деревни брата. Он хорошо знал про честность Ивана, но все-таки думал, что он не устоит против искушения сделаться богачом. Но после сделанных опытов в виде, как было говорено выше, осторожных подходцев, он увидал, что брат, будучи очень доволен и тем, что у него есть, не решится ни на какую подлость.
А тут еще и быстро растущая популярность Ивана и его жены поставила сперва его в тупик, а потом возбудила в нем серьезные опасения: вышло так, что Иван как бы заслонял собой старшего брата, о котором все теперь забыли и думать. И Матвей не на шутку задумался. Первою его мыслью было выжить Ивана из дому, но как это было сделать? К чему привязаться? И он, наконец, решил испробовать почву.
ВСКОРЕ ПРЕДСТАВИЛСЯ ТОМУ подходящий случай.
С чердака пропало чье-то белье. Владелица этого белья была прачка, которая, разумеется, подняла крик.
– На что это похоже?! – жаловалась она управляющему. – В доме целых три дворника, а с чердаков воруют!
– Этого еще не хватало! – воскликнул Матвей, в душе сильно довольный этим случаем. – Позови Ивана, я с ним поговорю.
Такая вещь, как кража белья с чердаков, случается нередко во многих домах любого большого города, и все дело тем и ограничивается, что составить протокол, потом начнут искать вора, который в большинстве случаев оказывается тут же, дома, а что касается до дворников или других лиц, которым вверено наблюдение за домом, то они за это не отвечают.
Но Матвей, в последнее время сильно возненавидевший брата, решил воспользоваться этим случаем, чтобы сжить его с места. В контору явился Иван в сопровождении плачущей прачки.
– Это что у тебя происходит, а?! – набросился на него управляющий.
– Вот сейчас узнал, что у нее белье украли, – сказал Иван и по привычке хотел сесть на стул, но брат остановил его.
– Раз я перед тобою управляющий, а ты дворник, то ты должен стоять вон там, у порога, и отвечать на то, что у тебя спрашиваю! – оборвал его Матвей.
Иван, недоумевая, взглянул на него, но потом вдруг рассердился:
– Это что еще за генерал такой! – воскликнул он. – С какой я радости должен стоять перед тобой?
– С той, что во время службы нет братьев, и каждый перед начальством должен помнить свою обязанность!
– Только не перед тобой, а перед хозяином! А для меня ты вот что, и больше ничего.
Иван плюнул на пол и растер сапогом и затем, обратясь к прачке, сказал:
– Идем со мною, сейчас мы разберемся.
– Нет, стой! – крикнул взбешенный Матвей. – Ты должен мне сказать, почему в нашем доме произошла кража, и чего вы втроем глядели?
– Ответ на это я дам хозяину, а не вашему превосходительству, – отвечал Иван и затем, надев фуражку, сделал под козырек и вышел из конторы.
– Хорошо! – крикнул ему вслед Матвей. – Я тебя, голубчик, доконаю, будешь ты у меня знать!
И, быстро собрав какие-то бумаги и счета, управляющий побежал к домовладельцу, который в это время был дома.
Павел Михайлович пил утренний кофе, когда горничная доложила ему, что его на кухне ждет управляющий.
– Позови его сюда, – сказал хозяин.
Вошел Матвей и, поклонившись, почтительно стал у двери.
– Что нового? – спросил Павел Михайлович.
– В вашем доме кража случилась.
– Кража? Где?
– На чердаке во втором флигеле белье пропало у прачки Матрены Федотовой из 136-го номера.
Сидевшая тут же за столом жена Бухтоярова, Екатерина Семеновна, только руками всплеснула.
– Ну скажите пожалуйста, – воскликнула она. – Пропасть из запертого чердака белью, как это могло случиться?
– Я об этом спрашивал старшего дворника Ивана, – ответил Матвей. – Но он мне столько дерзостей наговорил, что я не знал, что и делать, норовил даже ударить.
– Да что ты! – воскликнул Павел Михайлович.
– Так точно, словно он взбеленился, а на что, не могу знать.
– Наверно, ты чем-нибудь его оскорбил, – сказала Екатерина Семеновна. – Иначе человек зря не набросится.
– Хорошо, иди в контору и позови туда Ивана и эту прачку, – сказал хозяин. – Я сейчас приду.
Матвей ушел.
– Я уже давно замечала, что этот Матвей косится на брата, – сказала Екатерина Семеновна. – А третьего дня я застала Марью в слезах.
– С чего же это?
– Я спрашивала, да она не хотела говорить. Отговаривается только тем, что будто по деревне скучает. Но я не верю этому.
– Очень просто, что и скучает, – согласился муж.
– А со стороны я потом узнала, что не тоска по родине, а просто-напросто что Матвей очень недоволен ими обоими, ну и привязывается.
– И с чего бы это так?
– Я и сама не знаю, как это объяснить, но вижу, что между братьями давно уже пробежала черная кошка! После этого мне думается, что и эта кража белья не проделка ли самого Матвея?
– Подобный случай у нас еще в первый раз, – сказал Павел Михайлович, вставая из-за стола.
– И это имей в виду, Павел! С тех пор, как поступил к нам этот Иван, бдительность дворников усилилась, и даже он сам по ночам дежурит, и потому никак не могу понять, как воры могут, особенно ночью, пронести краденое.
– А вот мы посмотрим, – сказал Павел Михайлович и, накинув на себя пальто, пошел в контору.
Там были кроме Матвея и Ивана еще две женщины, и между ними происходил громкий спор.
Увидав входившего хозяина, все замолчали.
– Что тут у вас такое случилось? – обратился к Ивану домовладелец.
Иван хотел что-то сказать, но прачка, выступив вперед, заговорила:
– Батюшка, Пал Михалыч! У меня с чердака белье пропало, четыре простыни, шесть наволочек, сорочки и носки.
– Когда ты их повесила?
– Вчера вечером, а наутро не оказалось.
– Кроме твоего было ли еще белье?
– На том чердаке было, – отозвались две женщины, – но оно не тронуто…
– Странно, – сказал хозяин и искоса взглянул на Матвея. – Странно, говорю, что вору, который действовал впотьмах, понадобилось именно твое белье. Ведь вот он мог бы захватить и ихнее, но этого не случилось… После того как ты вешала, ты заперла на замок чердак, разумеется?
– Да, заперла.
– У кого был ключ?
– Вон у них… – указала прачка на Матвея.
– Значит, у тебя был ключ? – обратился хозяин к Матвею.
– Так точно, но я передал его старшему дворнику.
И он кивнул головою на Ивана.
– Ключ и посейчас у меня, – сказал Иван, – и только я одному дивлюсь, почему, ходивши на чердак, у меня его не спросили?
И, вынув из кармана ключ, он показал его хозяину и продолжал:
– Вчера вечером я ходил на чердак и видел, что замок висит. Выходит, значит, замок сломан!
– Да-да, был сломан, – отозвалась прачка.
– Тогда пойдемте на чердак! – сказал хозяин.
