Хулио Кортасар
Закатный час Мантекильи
– Что ж, не судьба, – сказал Вальтер, протягивая сигареты, когда не можешь – не можешь.
Говорить в таком грохоте было бессмысленно, зрители понимали, что следующий раунд, скорее всего решающий, болельщики подбадривали На-полеса – точно прощаются с ним навсегда, – подумал Эстевес с искренним сочувствием, теперь-то Монсон открыто нападал, шел на противника – двадцать нескончаемых минут хлесткими ударами прямо по лицу, по корпусу Наполеса, а тот все пытается войти в клинч, точно бросается в воду, зажмурив глаза. Всё, больше не выдержит, подумал Эстевес и, оторвав через силу взгляд от ринга, покосился на сумку. Сделай сейчас, когда все станут усаживаться, а то потом снова встанут, и сумка опять будет сиротливо торчать на скамейке, два сильных удара левой в лицо Наполеса, тот снова хочет войти в клинч, но Монсон, проворняга, мгновенно меняет дистанцию, уходит и, рванувшись вперед, бьет хорошим крюком в лицо, теперь смотри – ноги, главное – ноги, уж в этом Эстевес разбирается, вон как отяжелел, сел на ноги бедный Мантекилья, с трудом отрывается от каната, но где его прославленная четкость? А Монсон танцует, кружит по рингу, вбок, назад, прекрасный ритм, и – раз! – решающий удар правой прямо в солнечное сплетение! Гонг, едва различимый в истошном взреве, Эстевес с Вальтером – да! Вальтер сел, выровнял сумку, а Эстевес, опустившийся секундой позже, молниеносно сунул в нее пакет и, подняв пустую руку, с жаром замахал перед самым носом франта в синих брючках, который, похоже, мало что смыслил в том, что творится на ринге.
– Вот что значит чемпион! – тихо сказал ему Эстевес, уверенный, что в таком шуме все равно ничего не услышишь – Карлитос, язви их…
Он посмотрел на Вальтера, который спокойно курил, что ж, смирись, куда деваться, не судьба, – так не судьба. К началу седьмого раунда все стояли в ожидании гонга, и вдруг обостренная, натянутая тишина, а за ней – слитный вопль: на ринг выброшено полотенце. Наполес как пришит к своему углу, а Монсон выбегает на середину, победно вскидывая над головой перчатки, – вот это чемпион! – он приветствует публику и тут же тонет в водовороте объятий, вспышек магния, толпы. Финал не слишком красивый, но бесспорный. Мантекилья сдался, и правильно, зачем превращаться в боксерскую грушу Монсона, да, это полный провал, это – закатный час Мантекильи, который подходит к победителю и как-то ласково подымает перчатки к его лицу, а Монсон кладет свои ему на плечи, и они расходятся, теперь – навсегда, думает Эстевес, на ринге им не встречаться.
– Отличный бой! – сказал он Вальтеру, который, закинув сумку за плечо, покачивался на ногах, точно они одеревенели.
– Слишком поторопились, – сказал Вальтер. – Секунданты, наверно, не пустили Напо-леса.
– А чего ради? Ты же видел, как он «поплыл». Наполес – умный боксер, че, сам понял.
– Да, но таким, как он, надо держаться до конца, мало ли!
– С Монсоном не бывает никаких «мало ли»! – сказал Эстевес и, вспомнив о наставлениях Пе-ральты, приветливо протянул руку: – был очень рад…
– Взаимно. Всего доброго.
– Чао!
Он проводил глазами Вальтера, который двинул вслед за толстяком, громко спорившим о чем-то со своей женой. А сам пошел позади типа в синих брючках, явно никуда не спешившего; в конце концов их отнесло влево, к проходу. Рядом кто-то спорил о техничности боксеров, но Эстевес загляделся на женщину – она обнимала не то мужа, не то дружка, что-то крича ему в самое ухо, обнимала, целовала в губы, в шею. Если этот мужик не полный идиот, усмехнулся про себя Эстевес, сразу поймет, что целуют не его, а Монсона. Пакет не оттягивал больше карман пиджака, можно вздохнуть повольготнее, посмотреть по сторонам, вон как прильнула к своему спутнику молодая девушка, а вон те мексиканцы, и шляпы вроде не такие уж большие, аргентинский флаг наполовину свернут, но поднят над головами, два плотненьких итальянца понимающе переглядываются, и один торжественно говорит: «Gliel'а messo in culo» [10], a другой полностью согласен с этим кратким резюме; Й дверях толкотня, люди устало шагают по дощатым настилам в холодной темноте, мелкий дождик, мостки проседают под тяжестью ног, а в конце, привалившись к перилам, курят Перальта и Чавес, они как застыли: уверены, что Эстевес заметит, не выказывая удивления, а просто подойдет, как подошел, вынимая на ходу сигареты.
– Он его отделал! – сказал Эстевес.
– Знаем, – ответил Перапьта. – Видели.
Эстевес глянул удивленно, но Перальта с Чавесом отвернулись и пошли с мостков прямо в толпу, которая заметно редела. Эстевес понял: надо следовать за ними, увидел, как они пересекли шоссе, ведущее к метро, и свернули в плохо освещенную улочку. Чавес лишь раз оглянулся – не потерял ли их Эстевес, а потом оба прямиком направились к машине и сели в нее тут же, но не выказывая торопливости. Эстевес сел сзади, рядом с Перальтой, и машина рванула в южную сторону города.
