Пятничный вечер был вязким, как сироп из тоски и ожидания. На кухне старой квартиры, где в потолке дышит плесень, а окно никогда не закрывается плотно, шумела компания. Кто-то лил себе в стакан слишком много, кто-то смеялся не по делу. В этом беспорядке – она. Настя.
Сигарета в пальцах. Тонких, как у пианистки, хотя она ни разу не играла. Губы с помадой, будто её только что поцеловали. Она говорила громко, но как-то… в сторону, как будто даже в этот момент была где-то дальше. Не здесь.
Костя стоял чуть поодаль. Он пришёл с другом – не ради веселья, просто потому что не хотел быть дома. Он не пил. Не курил. Не вписывался. Но и не торчал в углу с телефоном. Просто наблюдал, как будто его призвали сюда не люди, а судьба.
Настя заметила его почти сразу. Он выделялся: взглядом – ясным, чистым, как стекло, и при этом с болью внутри. Она подошла сама.
– А ты – как будто вся в дыму, – ответил он.– Ты странный.
Она рассмеялась. Искренне. Как будто давно не слышала ничего, кроме подкатов и фальши.
– А если скажу, что из-за тебя?– Не пьёшь? – Нет. – Не куришь? – Нет. – Зачем ты тогда здесь?
Настя замолчала. Сигарета догорела. Она выбросила её в раковину, а потом просто села напротив него, на старый подоконник, закуталась в одеяло и… слушала. Он говорил мало, но каждое его слово будто вонзалось в сердце: без дешёвых понтов, без позы. Он был настоящий. А она… не привыкла к настоящим.
А Костя – про тренировки, про злость на себя, про то, как иногда молится в темноте не Богу, а тому, кто смотрит на него из зеркала, когда никого нет рядом.В ту ночь они ушли вместе, но не в постель. Просто гуляли до рассвета, по пустым улицам, где тени становились длиннее их шагов. Настя рассказывала, как сбегала из дома в 16, как впервые попробовала алкоголь одна на крыше, как никто не держал её – и никто не мог остановить.
Она курила на ходу, а он смотрел, как дым размывает её черты. И не чувствовал отвращения. Ни грамма. Ему казалось, что она – как пепел: красивая в падении, и теплая, пока ещё тлеет.
– А ты такая, как никто, – отвечал он.– Ты не такой, как все, – шептала она.
И с этих слов началась их история. Неровная. Громкая. Но живая.
Они гуляли часто. Не как влюблённые, а как будто оба боялись этого слова. Просто вместе. Просто рядом. Настя закуривала, прикрывая ладонью огонёк зажигалки, а Костя в это время смотрел на её щёки, розовеющие от холодного воздуха. Он знал: она не замечала. Или делала вид, что не замечает.
Он никогда не говорил прямо. Но вместо слов была забота. Он приносил ей тёплый чай в термокружке, когда они шли гулять по пустым улицам поздно вечером. Он запоминал, какие сигареты она курит, и однажды просто молча положил ей в карман новую пачку – «на всякий». Он не трогал её привычки. Не осуждал. Просто принимал – с её запахом табака, с её вечно тёплыми пальцами и сломанной жизнью.
– Спасибо, ты просто очень вежливый , – как-то сказала она, открывая термокружку. – Как воспитанный мальчик из хорошей семьи. Настя же… воспринимала это по-своему.
Костя усмехнулся. Не стал объяснять, что это вовсе не воспитание. Что каждый её шаг звучит в его голове, как музыка. Что её голос он помнит даже во сне. Он просто продолжал быть рядом. Молча. Как стражник у чёрных врат, которых она не замечала.
Иногда она смеялась над ним. Легко, без злобы.
– Ты не устанешь быть таким правильным?– Ты правда не пьёшь вообще? Даже по праздникам? – спрашивала, затягиваясь и выпуская дым в небо. – Нет.
Он не отвечал. В его голове уже был другой вопрос: а устанешь ли ты быть с тем, кто так сильно тебя любит, что готов раствориться в тебе?
Признание пришло, как обычно – не вовремя. Он не готовил его, не репетировал перед зеркалом, не искал идеальных слов. Просто однажды, в тусклом свете уличного фонаря, где снег уже превращался в кашу, он остановился. Настя шла вперёд, болтала о какой-то глупости, про соседку с собачкой. И вдруг обернулась.
– Чего ты встал?
– Мне нужно тебе сказать, – выдохнул он. Голос дрогнул. – Настя, я… я не просто гуляю с тобой. Не потому что мне нечем заняться. Я… люблю тебя.
Мир будто стал тише. Фонари мигнули. Ветер перестал дуть.
Настя застыла. Не испугалась. Просто замолчала. Дым от сигареты повис между ними, как занавес.
– Костя… – тихо начала она. – Ты же понимаешь, я не про это. Я не такая. Мне тяжело. Я не верю в любовь. Особенно – в свою.
Он кивнул. Глаза не отвёл. И вдруг – улыбнулся. Без трагедии. Без боли. Потому что это был его путь. Он не просил ответ. Он просто выговорил сердце.
– Я не прошу. Просто хотел, чтобы ты знала.
С тех пор она стала тише. Чуть внимательнее. Не изменилась – но начала замечать. Его. Его руки, когда он отдаёт ей куртку. Его глаза, когда она говорит. Его молчание, когда она устала.
Костя всё ещё не курил. Всё ещё не пил. Всё ещё любил.
А Настя впервые задумалась: а что, если он – и есть та самая магия, о которой она уже давно перестала мечтать?
Командировка была короткой – всего несколько недель. Но для Кости она тянулась, как вечность. Каждый день начинался с будильника, бетонной пыли и звонка Насте. И каждый день она отвечала всё холоднее. Сначала – «скучаю», потом – просто «да», потом – тишина.
Он пытался не паниковать. Говорил себе, что усталость делает людей странными. Что у неё просто плохой день. Что любовь не может исчезнуть просто так. Но с каждым днём пустота между ними разрасталась, как воронка в груди.
Однажды, после смены, он звонил ей пять раз подряд. В ответ – ничего. На шестой раз кто-то сбросил. На седьмой – телефон был выключен. Костя стоял в раздевалке, в пыльной форме, со сбитыми руками и мокрыми глазами, но никто не видел – он прятался за капюшоном.
Он не спал всю ночь. Просто смотрел в экран. Листал их старые переписки, фото, где Настя обнимает его за шею и смеётся. Он слушал голосовые, знал их наизусть. А потом пошёл в ночь, в грязные, опустевшие улицы. Шёл без цели. И шептал:
– Пожалуйста, не забирайте её. Клянусь, я всё отдам. Только не её.
Он не знал, к кому обращается. К Богу? К Дьяволу? К судьбе? К пустоте? Это не имело значения. Главное – вернуть.
Он вернулся домой. Измождённый. Слабый. С надеждой в рюкзаке.
Настя ответила на его звонок сразу. Это обожгло.
– Привет, – тихо сказала она. – Я дома. Я скучал. Настя, я… я всё думал о нас. Я правда хочу, чтобы мы…
– Костя. Стоп. Пожалуйста.
Её голос был чужим. Не холодным – просто больше не его.
– Нам нужно перестать. Это не работает. Мы оба измотаны. Я не чувствую… того, что чувствовала. Прости. Просто не ищи в этом драму. Это жизнь.
Он не успел ничего сказать. Связь оборвалась. А вместе с ней – что-то внутри него. Как будто сердце не разбилось, а сгорело. Без звука, без дыма – просто исчезло.
Он пытался. Писал. Ждал под окнами. Приносил цветы, которые никто не взял. Молился. Не Богу – всем. Тьме. Вселенной. Тем, кто живёт под кроватью и за зеркалом. Он кричал им в голову:
– Верните её. Заберите меня, но верните её.
Но никто не ответил. Ни свет, ни тьма. Настя смотрела на него с жалостью. Или с усталостью. Он не знал, что хуже.
– Прости, Костя. Просто живи. Без меня.
Он остался. Один. В комнате, где всё напоминало о ней. Где шептали стены, где на полу лежали разбитые мечты. Где зеркала начали отражать не его, а кого-то иного – с голодными глазами и треснутой душой.
Он стал другим. Он уже не был мальчиком. Не был влюблённым. Он стал криком. Он стал тенью, идущей по снегу. Он стал воином без флага.
А сзади, как он верил, шли они. Те, кто услышал. Те, кому не нужна была любовь – только жертва.