Крейг Оулсен
Как я сошел с ума
– Лоренцо, – голос старика будто взывал: – Лоренцо, будь добр, подойди.
Я подошел к двери и, не открывая окна, строго спросил:
– Откуда ты знаешь, как меня зовут?
– Я часто слышу твои разговоры с Хэнком. И он постоянно обращается к тебе по имени.
– Да? А мне кажется, ты хочешь заморочить мне голову и сбежать.
– Для чего? Меня на воле никто не ждет.
– Тогда зачем вообще ты со мной заговорил?
– Линч из палаты 203 хотел передать тебе большое спасибо…
Я повернул голову на противоположную дверь с названным номером.
– Так почему он сам этого не сделал?
– Наверное, – помедлил он, – потому что у него отрезан язык.
Не сдержав любопытства, я открыл окошко и попытался рассмотреть лицо старика. Скрытая во тьме черепная коробка смотрящего прямо на меня мужчины пугала. Практически облысевший, с впалыми щеками, длинным носом и широкими глазами он смотрел на меня будто на отражение в зеркале. В этот момент наши оценивающие движения головой совпали в точности.
– Это сделали санитары? – спросил я, избегая странного ощущения схожести.
– Нет, он сам себе его отрезал. Видимо, не хотел сообщать о своих галлюцинациях родственникам, думал, они отвернутся от него… Как видишь, не помогло. Но он все равно благодарен тебе за помощь и за то, что ты не оставил его с этими санитарами наедине.
– Он поймет меня, если я с ним заговорю?
– Вряд ли, у него сложная форма шизофрении.
– А что за диагноз у вас?
– А у меня его нет.
– Это невозможно…
– По счастливой случайности я даже избежал лечения током и других жестоких вещей, в отличие от многих присутствующих здесь…
– И как вам это удалось?
– Наверно потому, что профессору интересно со мной общаться. Хотя… – Незнакомец с секунду подумал и с улыбкой продолжил: – Возможно, я чего-то не помню. Память подводит, как никак старость на пороге. Не советую доживать до такого состояния, но мне, как видишь, особо деваться некуда.
– Вы довольно грамотно ведете речь. Как вы вообще оказались здесь?
– К сожалению, я и этого не помню.
– Тогда о чем вы разговариваете с профессором?
– Видишь ли, Лоренцо, у меня особый взгляд на мир. И ему, видимо, интересна моя точка зрения. Профессор изучает меня… а я изучаю его. Но только я это делаю от нечего делать и затем играю с его восприятием… Послушал бы ты наши беседы… – Мужчина замычал, с упоением вспоминая озвученные темы. – Мы – философы альтернативных миров, вот кто мы с ним.
– Так вы все же понимаете, что не совсем здоровы?
– Почему ты об этом спросил?
– Вы признаете себя выходцем из альтернативного мира.
– Нет, ни в коем разе, это он пришел в мой мир, причем без приглашения. Но я не против мирных переговоров.
– Тогда, получается, по-вашему, болен профессор?
– А ты умеешь задавать правильные вопросы. Как бы тебе проще объяснить… – Через секунду его голос стал грубым, а взглядом будто сам дьявол овладел. – Я его почти убедил в этом.
Затем я мгновенно закрыл окошко, не в силах стерпеть гневный взор.
– Чертовщина какая-то, – прошипел я, уходя от палаты прочь.
– Дорогой Лоренцо, я хочу, чтобы ты внял моим словам! – выкрикнул старик в закрытую дверь.
Но я уже не хотел его слышать и просто шел вперед в попытке забыть лицо и странный, злобный и одновременно манящий голос.
Как-то невзначай я спросил Хэнка об этом старике, на что он кратко ответил, что, не считая пациентов, единственным, с кем этот сумасшедший разговаривает, является профессор Нил Эшвурд.
Вскоре сама судьба заставила нас встретиться на лестничном пролете уже в ближайший рабочий день. Я сразу узнал его, так как познакомился во время трудоустройства. Он был членом приемной комиссии, но наверняка меня не помнил. Как-никак прошел почти месяц. И вот я заговорил с куда-то спешащим профессором:
– Сэр, вы можете уделить мне две минуты вашего времени?
– А какой, собственно, повод, молодой человек?
– Поводом служит пациент палаты 204.
– Мистер Нэйман? Он с вами разговаривал?
– Не особо, но предпринял попытку войти в доверие.
– Странно, он редко общается с персоналом…
– Он упоминал о вас, – прервал я Эшвурда, пытаясь еще больше заинтересовать.
– Да? Как интересно. И что же… – Профессор замялся. И после паузы сменил тему. – Впрочем, давайте обсудим наш разговор у меня в кабинете.
– Но вы не туда идете.
– Сначала я должен пройти по палатам, сделать осмотр, и так как я уже опаздываю, приходится торопиться.
– Через два часа вас устроит?
– Приходите лучше через три, сегодня я как раз обещал поговорить с нашим заумным Нэйманом. Надеюсь, он не выкинет сюрпризов.
– Простите, а о каких сюрпризах речь?
– Молодой человек, возможно я с вами поделюсь, но точно не сейчас, мне нужно спешить.
– Хорошо, хорошо, я приду ровно через три часа.
– Договорились.
Через обговоренное время я постучал в дверь. Подождал. Тишина. Затем постучал еще, но по-прежнему никто не открывал. Тогда я опустил ручку и медленно, словно чего-то опасаясь, открыл дверь. Первое, что бросилось в глаза в закрытом от солнечного света кабинете, были ноги, подвешенные ноги. Я поднял голову чуть выше и разглядел посиневшее, с вывалившимся языком лицо профессора. Мои глаза широко раскрылись от увиденного наяву кошмара. Я онемел и просто не мог пошевелиться. Он снял люстру и через крюк просунул бельевую веревку. Мастерски связал удавку и просунул голову в кольцо, которое под тяжестью тела сжалось, перекрыв кислород. Через несколько секунд до меня дошло, что он может быть еще жив. Я ринулся к рабочему столу, схватил канцелярский нож, быстро поставил стул рядом с профессором и в момент перерезал веревку. Тело рухнуло. Я спрыгнул со стула и приступил к сердечно-легочной реанимации. После нескольких безуспешных попыток из-за открытой двери раздался женский возглас.
– О господи… – Вскоре незнакомая женщина с криком обратилась в сторону: – Доктора! Человеку плохо!
В кабинет забежали сотрудники клиники и моментально отпихнули меня. Я не был против их инициативы и тут же отошел в сторону. Почувствовав через несколько секунд головокружение и острую головную боль, я быстро ретировался в ближайший туалет. Там меня вытошнило. Взглянув на свое бледное лицо, я вновь умылся и после нескольких глубоких вдохов попытался привести себя в чувство… Вскоре я вернулся к кабинету профессора. К несчастью, попытка вернуть Нила Эшвурда к жизни оказалась безуспешной.
Уже через час клинику наполнили вездесущие разговоры о трагедии. Я попытался выяснить странное поведение профессора, но все как один опускали голову. Никто не понимал, почему он так поступил с собой, ведь это был довольно жизнерадостный человек.
Но в памяти еще оставался момент, когда Эшвурд говорил о том, что после обхода поговорит с Нэйманом. Возможно, причина самоубийства кроется в их разговоре. Ведь профессор упоминал о сюрпризах, и, видимо, полученная информация оказала куда больший эффект, нежели удивление.
Спустя несколько дней, будучи уже самостоятельным санитаром психиатрического учреждения, я все же рискнул заговорить с обитателем палаты номер 204.
Как только я открыл окошко для серьезного разговора, сразу же обратил внимание на довольное, улыбающееся лицо Нэймана напротив. Он будто ждал этого момента и заранее стоял в ожидании моего появления.
– Лоренцо, я так рад тебя видеть, извини, что вспылил тогда.
– О чем был ваш последний разговор с профессором? – Его оправдания меня не интересовали.
– А с ним что-то не так?
– Вопросы здесь задаю я. Отвечай, или я применю силу.
– А ты на это способен?
– Сейчас никто не услышит твои вопли. А то, что будет больно, это я гарантирую.
– Ну-у-у хорошо, я расскажу все, что знаю… не приемлю насилие. – Пациент опустил голову, будто что-то вспоминая, и после короткой паузы, выпрямившись, продолжил: – Мы с ним довольно часто разговаривали о жизни; о проблемах, окружавших нашего профессора; о том, что в ином месте куда проще, чем в этом; и что там все проблемы кажутся абсолютно незначимыми. Я направил его на легкий путь. И он, видимо… прислушался.
– Так ты его подговорил на самоубийство.
– Нил все же сделал это? – Я прислонился спиной к двери, а Нэйман, будучи по ту сторону, повторил действие. После чего он продолжил, так и не дождавшись моего ответа. – Он долго решался на этот шаг. И хочу тебя заверить, Лоренцо, что все гораздо сложнее, чем может показаться на первый взгляд. И сейчас я даже в какой-то степени благодарен всем богам, что закон надо мной не властен, ведь я уже осужден на пожизненно, поэтому могу честно признаться… Я действительно ему помог совершить этот поступок.
– Полицейские интересовались мотивами, даже меня подозревали, но в итоге никто ничего дельного не сказал.
– Профессор был скрытным человеком. Он не считал себя вправе делиться своими бедами с чужими людьми.
– Но к тебе у него особое отношение?
– Это правда. Мы с ним постоянно разговаривали обо всем, что только можно представить. И однажды он признался мне, что болен, очень болен. И что подобная болезнь не поддается лечению…
– Что? Это правда?
– Никто, кроме его родных, не знал об этом. Нил не хотел, чтобы на него смотрели с сожалением или помогали из жалости. Он всегда был самодостаточным и не терпел излишеств, особенно в медицине.
– Каких еще излишеств? О чем речь?
– Профессор говорил, что отказался от радикальных методов сразу после первого летального исхода. По его мнению, такое лечение несет лишь вред и зачастую смертельный. Собственно поэтому я и избежал подобных мер.
– Так за тебя заступился профессор?
– Он был благосклонен ко мне и защищал от более жестоких коллег…
– А ты в благодарность подговорил его на суицид.
– Я продолжу, если ты не против. – Я не выказал эмоций, и Нэйман заговорил вновь. – Через несколько месяцев из-за недуга он бы не смог передвигаться самостоятельно, участь быть увядающим, гниющим с течением времени овощем пугала его. На мой взгляд, такая перспектива страшит каждого. Но это не все, Лоренцо…
