Крис Ди
Моя начальница – тварь
Всё, говорить некогда, такси уже у дома, наберусь сил и перезвоню. Оля торопливо забралась в машину.
– Откройте багажник, пожалуйста?– крикнула Оля водителю такси.
Едва запихнув туда неподъемные сумки, она тяжело опустилась на сиденье.
– Ой, извините, – обратилась она к водителю, женщине с приветливой улыбкой, – а у вас случайно нет песни Стаса Михайлова… ну, где он про надоевшие рожи поет?
– Есть, – с лукавой улыбкой ответила таксистка. Интересный выбор для поездки.
– Да уж… Сегодня заявление об увольнении написано. Всё, предел. Больше не выдержу… Нянечка я, в детском саду. А тут, как гром среди ясного неба, с управления образования отправили нам новую завудующую нашим садом. Мегера, да и только. Сначала-то ладно, торговала себе водкой, не стесняясь, прямо на территории садика. И ведь брали! Всем удобно. Но когда эта мадам, с лексиконом портового грузчика, неслась по коридорам с криком: "Переводим за водяру!", у меня сердце кровью обливалось. Не заведующая, а базарная торговка! А последней каплей стала маленькая сиротка… Девочка, у нас под опекой бабушки. Зацепилась она к ней, стала придираться… Тут уж у меня внутри всё оборвалось. Не могу, не хочу на это смотреть. А сделать что? Руки связаны… И стыдно мне, до одури стыдно за своё бессилие, за то, что я тряпка бесхребетная. Но больше видеть это – выше моих сил… А ведь я работу свою люблю… И деток… я всем сердцем люблю.
– А хотите, я поделюсь одной историей, которая с моей знакомой приключилось… Нам ехать долго, так что за разговором дорога пролетит незаметно, – предложила словоохотливая таксистка.
– С радостью послушаю, если у вашей истории хороший конец, – уже раслабившись сказала Оля.
– Конец просто восхитительный!– миролюбиво ответила водитель.
– Так вот, моя знакомая устроилась работать в интернат для детей. В деревне его почему-то называли «дуркой». И, знаете, это оказалось действительно правдой. И чуть позже моя знакомая Маша, именно о ней и речь, поняла что дуркой называют интернат совсем не из-за детей, а потому что персонал там был… как на подбор, будто по объявлению набирали самых отъявленных чудаков.
Так вот собственно и начало истории:
– Я жду вас в своем кабинете через пятнадцать минут, – голос начальницы прозвучал как удар грома, жесткий и безапелляционный.
– Хорошо, поняла, – Маша изумленно выдохнула. Всего второй рабочий день, и такая грозная отповедь? Что могло послужить причиной подобной немилости? Впрочем, бояться нечего, она еще ничего не успела натворить, ни хорошего, ни дурного. Поднявшись к кабинету, она была остановлена секретаршей Валюшей:
–Сначала доложу о вас,а то Любовь Вениаминовна сейчас занята.
– Ого, вот это строгость, – подумала Маша.
Из кабинета вышел Петрович, усатый разнорабочий интерната, вид у него был весьма довольный, глазки бегали, усы игриво шевелились.
– Заходите, вас ожидают.– неподнимая глаз произнесла секретарь Валюша.
Маша вошла в кабинет. В кресле, словно с ним сросшись, восседала директор интерната. При виде Маши ее лицо мгновенно преобразилось, будто она насильно вынырнула из какого-то блаженного забытья.
– Я не позволю! Я не позволю! – вдруг истерично закричала Любовь Вениаминовна Свинаренко.
– Что случилось? – тихо спросила Маша.
– Ах, можно подумать, вы не знаете! Не надо делать из меня идиотку! Вы ходите и распространяете грязные сплетни о моем учреждении! Я этого не позволю! Вам ясно? Не позволю! Это мое учреждение, мое, и никто не будет о нем плохо отзываться! Все! Вон из кабинета! – начальница указала дрожащим пальцем на дверь.
«Вот это да!» – Маша, ошеломленная, вышла из кабинета, утирая слезы. Впервые ее обвинили настолько безосновательно, да еще и прилюдно. Крики директора эхом отдавались по всему зданию. «Какой позор», – пульсировало в голове, ведь ей даже не дали возможности оправдаться.
Секретарь Валюша проводила Машу сочувствующим взглядом. Маша чувствовала, как краска заливает ее лицо. Она шла по коридору, стараясь не смотреть ни на кого, лишь бы поскорее оказаться на улице.
Вырвавшись на улицу, Маша, словно подкошенная, опустилась на скамейку. Пальцы ее плясали нервную чечетку, а в голове, словно встревоженный рой, гудели вопросы: "Что это было? За что?". Дрожащими руками нашарив в сумке телефон, она набрала номер Лены. Голос тонул в слезах, когда Маша выплеснула подруге случившееся. В ответ услышала ровное и успокаивающее: "Не переживай, Машенька. Может, это какая-то чудовищная ошибка? Тебя просто с кем-то перепутали. Успокойся и попробуй поговорить с ней еще раз.
Слова Лены немного успокоили Машу. Она решила последовать ее совету и попробовать выяснить, в чем дело. Вернувшись в здание интерната, Маша направилась к кабинету Свинаренко . Секретарь Валюша с удивлением посмотрела на нее, но пропустила.
Маша постучала в дверь и, услышав сухое "Войдите", вошла. Любовь Вениаминовна сидела за столом, погруженная в бумаги. Подняв голову, она смерила Машу холодным взглядом.
–Я хочу понять, в чем меня обвиняют. Я только второй день здесь работаю и не понимаю, откуда взялись эти сплетни" и протянула заявление на увольнение. Я не смогу работать, там где ко мне такое отношение. Извините, но я вынуждена написать заявление на увольнение. – твердо произнесла Маша.
Любовь Вениаминовна, словно осознав содеянное, бросилась исправлять положение. Лепеча сбивчиво о том, что ее ввели в заблуждение, что Маша ни в чем не виновата, она клятвенно заверила, что подобное никогда не повторится. Еле уговорила Машу остаться, не поддаваться мимолетному порыву и не писать заявление об уходе. Свиноренко же, питавшая к Маше свои, темные намерения, не могла позволить ей так легко ускользнуть, не реализовав задуманного.
– Кстати, табели согласованы, все, кроме Карапузова младшего. Прошу вас, поставьте его исключительно в ночь. У него сейчас двойная нагрузка: и кочегар, и сторож, так что в иное время он никак не может, – пропела Свинаренко с дружелюбной трелью в голосе.
Любовь Вениаминовна Свиноренко, всего месяц исполнявшая обязанности директора, уже успела ощутить себя полновластной королевой. Молодая, огромная плотная женщина тридцати семи лет, с бурятскими корнями и неутолимой жаждой карьерного роста, она вмиг подчинила себе учреждение. И надо признать, командовала она умело, словно шашки рубила. Резкая с подчиненными, не знающая жалости, она без тени сомнения расставалась с теми, кто отдал учреждению десятилетия. Даже кабинет её говорил о странной эклектике: то ли бурятские, то ли индейские мотивы правили в нем. Стены увешаны перьями, колокольчиками, бубенцами, призванными, по словам Свинаренко, отпугивать злых духов.
Особенно доставалось старожилам, тем самым «динозаврам», как она их презрительно называла. Их опыт и знания казались ей пережитком прошлого, обузой, тормозящей стремительное движение вперед. Она видела в них угрозу своей власти, потенциальных конкурентов, и избавлялась от них без сожаления, словно от сорняков на грядке. И в первую очередь досталось отделу бухгалтерии, без работы которого Свинаренко решила, что справится.
Маша, спешившая в свой кабинет в соседнем здании, была перехвачена уличным «кордоном» – словоохотливыми уборщицами. -Маш, что случилось? Что от тебя эта Чики-Пики хотела?