Кристиан Роберт Винд
Интроверт
Концы челки слиплись от чего-то полупрозрачного, успевшего застыть на пронизывающем холоде. Он почти уверен в том, что это – мужская сперма. Убийца затащил сюда жертву, облюбовав укромное местечко среди брошенных ангаров. Потом раздел ее догола и изнасиловал. Скорее всего, он заставил ее делать минет. Поэтому на коленях предполагаемой Тары Эдмонтон остались куски грязи. Она явно вминалась ими в почву, еще влажную после недавнего дождя.
Потом он кончил ей на лицо. Поэтому пряди, растущие у ее висков, оказались в сперме. Если это так, то это совсем неплохо. Потому что на руках у ФБР появится биологический материал преступника. Этого почти достаточно для того, чтобы строить далекоидущие планы. В таком случае, третьего убийства уже не будет. С большей долей вероятности. Почти наверняка. Это и так понятно.
Нил Морган не понимает только одного. Как можно пробить человеческое тело насквозь. Изо рта к самой вагине так, чтобы под давлением из тела вышибло все внутренние органы. Тем более, как убийца мог осуществить это здесь. Посреди пустыря. Притащил с собой в тачке поршень высокого давления?.. Чушь.
Как назло, больше ничего уместного ему на ум не приходит. Возможно, сегодня просто не его день.
Морган точно знает, как протекали последние минуты жизни жертвы. Даже может воссоздать эту картину у себя в мозгу. Вот девушка, сотрясаясь от слез и холода, снимает с себя одежду. Ненадолго замирает, в очередной раз умоляя загадочного мужчину отпустить ее. Но натыкается на его холодные глаза. И захлебывается новой порцией слез. А потом послушно стаскивает с себя трусики. Встает на колени.
Все это время убийца равнодушно стоит рядом и наблюдает за ней, отдавая приказания одними жестами. Почему именно жестами? Морган не может этого объяснить. Он это чувствует.
Вокруг еще темно. Прошедший недавно ночной ливень оставил после себя множество грязных луж. Именно в одну из них падает коленями будущая жертва. Она сама берет его член в свой рот. Он не держит ее за волосы, не прижимает ладонью ее голову к своему паху и не приставляет к ее виску оружие, как бывает обычно. Но она все равно его слушается. И даже не пытается сбежать. Действует как марионетка, дергающаяся на веревках. Почему?..
А потом он кончает. Струя спермы бьет в ее рот, перекрывая дыхательное горло. Поэтому она начинает кашлять. И брызги разлетаются во все стороны, оседая на кончиках ее светлых волос. И после этого… Что произошло после этого?
Нил Морган в тупике. Как он ни старается, он не может представить себе финал этой кровавой истории. Гаснет свет, опускается занавес. И наступает кромешный мрак.
Здесь что-то не так. Что-то, что произошло на этом самом месте с этой несчастной девчонкой, было слишком неправильным. Но что? Что именно заставляет Моргана раз за разом скользить по ее окоченевшему телу своими темными болотными глазами? Что его настораживает?
Он не знает. Просто не может сконцентрироваться. Не может настроиться. Потому что вокруг слишком шумно. Шумят люди, шумит ветер. Шумят грязно-желтой листвой осенние деревья на обочине. Шумит полиэтилен, которым затянуты разбитые стекла брошенных ангаров.
Поэтому в голове у Моргана завис пробел. Но только не белого, а черного цвета. Пугающего оттенка, способного засасывать любой свет, как настоящая черная дыра.
Морган знает, что было за несколько минут до смерти девушки. И что было после того, как она уже умерла. Она падает назад, медленно отлипая губами от пока еще пульсирующей плоти убийцы. Заваливается на лопатки и ударяется головой о землю. Ее колени так и остаются согнутыми. Они лежат под ее голыми ягодицами, и ступни нелепо таращатся посиневшими от холода пальцами в разные стороны.
Убийца делает шаг назад. Больше ему здесь делать нечего. Поэтому он молча вытирает свой мокрый член о чистый носовой платок или промакивает его одноразовой бумажной салфеткой. Да, скорее именно второе. Застегивает ширинку. Поворачивается. И уходит.
В его руках пусто. Потому что на земле остались бы следы. Если бы он приволок с собой что-то тяжелое – то, чем можно было бы выбить из тела жертвы ее внутренности. Он не смог бы держать свою ношу в руках, пока она сосала его член. Значит, насильник ничего с собой не брал.
Тогда каким образом он сумел совершить то, что он совершил? Как, твою мать, такое вообще возможно осуществить голыми руками?..
Глава 4. Человек без имени
Торчать в одной машине вместе с тем, от кого твое сердце принимается отплясывать за ребрами, всегда очень сложно. Особенно, если вас обоих сковывает гнетущее безмолвие.
Он не стал отвечать на мои вопросы и не сказал, куда именно мы движемся. В этот раз мистер Чистюля не снизошел даже до того, чтобы молча скосить свои чертовы глаза и окинуть мое лицо беглым взглядом. Просто таращился в лобовое стекло и усиленно делал вид, будто меня здесь вообще нет.
А может быть, и в самом деле забыл о том, что теперь он в машине не один. Кто знает, что творится у него в голове? Он такой странный…
Вставив наушники и включив плеер, я вжалась в спинку переднего сидения и вздохнула. А затем сделала музыку погромче и уставилась в окно.
Вдоль ночного шоссе мелькали размытые пятна фонарей, редкие автозаправки и одинокие, полуразвалившиеся, придорожные мотели. Зарядивший ливень, уныло тарабаня по крыше вишневого авто, еще сильнее вгонял в состояние какого-то полного опустошения. И если бы не «Daughter – Youth», зависшая на повторе, я бы, наверное, уже давно разрыдалась.
Господи, какое это дерьмо – быть мной.
Как же я устала. Устала, разбилась об углы взрослой жизни, втопталась в грязь и пыль бытия, расщепилась на атомы бессмысленности и утонула в бездне непроглядной тоски.
Раньше мне иногда казалось, что я обитаю в причудливой клетке, где тайный механизм отсчитывает часы до того момента, когда все начнется заново – одно и то же, одно и то же. Теперь я уверена в том, что пребываю в этой клетке, вот только она выстроена из глухих стен и выбраться из нее не выходит. Никак.
Я бьюсь о грани кармического куба раз за разом, но только расшибаю кулаки и голову, оставаясь опустошенной, измотанной, лишенной сил. Я вижу: что бы я ни делала, я не могу сдвинуться с места. Может стать хуже, но не лучше.
Я как Алиса в Зазеркалье – я бегу так быстро, как только могу, стремлюсь изо всех сил, стараюсь не сдаться и не опустить руки, но в итоге стою на месте. И чем больше я бегу, тем бессмысленнее эти усилия. Я трачу свою жизнь, я трачу свои душевные ресурсы впустую. Я не получаю ничего взамен.
Я крыса, которую засунули в тесный стеклянный лабиринт, но только сыра в конце мне не полагается. Я гусеница, которая ворочается в своем коконе, обреченная никогда не трансформироваться в бабочку. Я пыль, которая настолько тяжела, что даже не может взмыть вверх и рассеяться над этим опостылевшим миром.
Иногда я ощущаю, как жизненные соки покидают мое тело. Они просто утекают прочь, после каждой моей ошибки, после каждой разрушенной надежды и несбывшейся мечты. Я стараюсь так сильно слепить хотя бы что-то из того, что у меня есть, но в итоге все это разлетается в прах. И каждый раз я остаюсь одна, собираясь с новыми силами и заставляя себя подняться с колен. А затем меня вновь ждет провал.
Мне всего семнадцать. А по ощущениям – семь сотен.
Я так смертельно устала. Это не черная полоса, это черная жизнь. Я не вижу белых полос или хотя бы микрополос, которые перемежались бы со мраком – это цельная пучина безысходности. Порой кажется, что выход так близко – просто протяни руку. И я доверчиво выбрасываю ее вперед, всерьез ожидая нащупать дверной проем. Но это не он. Это бутафория, такая же, как фотообои на стене в школьном классе литературы – просто миф, иллюзия, галлюциногенный бред.
Иногда я просто хочу все бросить и убежать. Не важно куда, просто рвануть с места и раствориться где-то далеко, где не нужно биться о стены и сглатывать слезливые комки разбитых ожиданий и упущенных возможностей. Улететь, как птица, раскинув руки в стороны. Поддаться течению холодного ветра, бросившись в его объятия.
Кто бы мог подумать, что настанут времена, когда мой оптимизм и вера в собственные силы просто иссякнут? Я крыса в стеклянном лабиринте, откуда нет ни единого шанса выбраться.
Я просто хочу идти своей дорогой и знать, что меня ждет что-то большее.
– Два часа в одной машине, а он даже не захотел узнать, как меня зовут, – сокрушенно выдохнула я. – Сплошное дерьмо…
Конечно, мистер Чистюля не был виноват в том, что моя жизнь покатилась под откос чуть ли не с момента моего появления на свет. Но я все равно ужасно злилась на него в этот момент. Так сильно, что готова была вцепиться грязными пальцами в его прилизанные пепельные волосы.
Позволив своей буйной фантазии отрисовать в мозгу эту чудесную картину, я даже самодовольно хмыкнула, а затем повернула голову к молчаливому незнакомцу. И с ужасом осознала, что он смотрит на меня. Так пристально. Прямо в глаза. Бррр…
– Что? – вынув один наушник, хмуро буркнула я.
Ну давай, скажи что-нибудь обидное. Или попытайся выставить меня вон. Мне все равно больше нечего терять. Теперь у меня остался только ты.
– Пожалуйста, никогда не произноси при мне плохих слов, – потребовал он, продолжая сверлить меня своими темными глазами. – Юной леди это не к лицу.
– Ты что, сраный преподаватель хороших манер? – грубо ответила я, с трудом выдерживая его пронизывающий взгляд. – Может, еще чаю попьем с печеньем, когда часы с кукушкой пробьют пять?
Прервав этот странный визуальный контакт, я презрительно фыркнула и выключила плеер.
– Я попросил тебя не выражаться, Софи, – поморщившись, напомнил незнакомец.
Я напряглась, замерев на месте. Что-то я не припоминаю, чтобы я говорила мистеру Чистюле о том, как меня зовут.
Я честно пыталась пару раз завязать диалог, но все мои потуги с треском проваливались, натолкнувшись на полное равнодушие. Вот почему последние часа полтора я, намертво замкнувшись в себе, копошилась в своих многочисленных проблемах, увязая в них все глубже и глубже.
Атмосфера тотального безразличия и отчужденности, повисшая в салоне вишневого авто, отлично к этому располагала. А дождливая осенняя ночь, тянущаяся вдоль желтых фар машины, угнетала еще больше.
– Откуда ты знаешь мое имя?
Я не глядя сунула плеер в карман синих джинсов и вновь уставилась в бледное лицо незнакомца. Кажется, после моего вопроса он выглядит немного растерянным. Что здесь происходит?
– Эй, – выпалила я, разглядывая пыльно-розовые губы мистера Чистюли. – Я спросила, откуда ты, мать твою, знаешь мое имя?
– Прекрати ругаться, – сухо ответил он, даже не повернув своей головы.
– Тебе это не нравится, да? – я скрестила руки на груди. – Тогда отвечай на мой вопрос, иначе…
Я замялась и замолчала. Не слишком-то понятно, чем я вообще могу ему угрожать. Разве что тем, что замараю его чистенький салон своими грязными кедами.
– Иначе я расскажу тебе одну дерьмовую историю, – ляпнула я наобум, не желая сдаваться так просто. – Она о том, как одна чертова дворняга навалила кучу прямо на крыльце нашего с мамой фургона. И когда я утром открыла дверь, чтобы отправиться в школу, я наступила прямиком в свежее дерьмо. Но обнаружила я это не сразу, так что дерьмо было везде – в школьном автобусе и на его ступенях, на моих подошвах и на полу в школьном коридоре. Дерьмо там, дерьмо здесь. Всюду дерьмо.
– Прекрати.
В его ледяном голосе появилось что-то новое. Пугающее и даже неестественное.
Такой красивый мужской голос. Ровный. Чистый. Идеальный… Такой же, как сам этот чертов блондин. Я могла бы слушать его часами. Вот только есть одна маленькая проблемка – он не разговаривает со мной.
Я была слишком раздражена. Измотана и раздавлена для того, чтобы внимать словам незнакомца, так равнодушно бросившего меня на растерзание пьяного водилы. Да, он не обязан был меня спасать. И, в конечном итоге, не выставил меня из своего авто. Но все же… Было в этом что-то такое обидное. Неправильное. Грубое. Колючее почти до слез.
Это как остаться наедине с тем, о ком ты думаешь каждую ночь. Уставиться в его манящие глаза, полностью погрузившись в них, и на несколько минут перестать существовать в окружающем мире. А потом потянуться своими губами к его лицу… И ощутить, как холодные руки отталкивают тебя прочь.
– Я видел твое фото в вечернем выпуске новостей, – равнодушно произнес он, по-прежнему глядя в залитые ливнем стекла машины. – Полиция разыскивает семнадцатилетнюю Софи Доусон, место нахождения которой остается неизвестным.
О, ну что же… Это многое объясняет.
– Понятно, – не скрывая разочарования, я откинулась на спинку сидения и засунула руки в карманы толстовки. – И что теперь? Сдашь меня копам?
– Нет, – немного подумав, ответил он. – Не за чем. Они вскоре сами тебя найдут.
– Почему это?
Я оскорбленно поджала губы и повернулась к мистеру Чистюле. Его невозмутимый вид начинал меня бесить все больше.
– Потому что ты не умеешь скрываться.
– Я назвалась чужим именем, когда заселилась в мотель, – хмуро возразила я. – И держалась шоссе, по которому таскаются только дальнобойщики.
– Это тебе не поможет.
Ну надо же! Мистер Чистюля оказался совсем не так прост. Может быть, он тоже от кого-то скрывается? Бежит от полиции? Хм. С трудом могу в это поверить. Он такой правильный, такой чистенький. Хотя… Кто знает? В чужой голове может обитать все, что угодно.
– Серьезно? – я окатила его вызывающим взглядом. – Тогда может ты научишь меня тому, как ловко избегать полицейского преследования? Дашь пару действенных советов?
Мистер Чистюля слегка повернул голову и скосил свои темные глаза в мою сторону. И на несколько секунд наши зрачки встретились. Но мне показалось, что этот кошмар продолжался целую вечность.
Как завороженная, я таращилась в его блестящие глаза, не в силах отвернуться или хотя бы опустить взгляд. И тайно молилась о том, чтобы он наконец снова уставился на свою дорогу. Это было невыносимо.
Но он, как назло, продолжал смотреть прямо на меня.
В салоне внезапно стало так жарко, как будто за окном взошло июльское солнце. Я почувствовала, как по спине потекли ручейки пота. Обычно такой ад начинался в летний полдень – скрыться от духоты под металлической крышей фургона или вне его стен было нереально. Сколько ни прячься в тени зарослей, все равно футболка начнет прилипать к спине, а лоб покроется противными мелкими каплями.
Вот только сегодня к ночи на штат обрушились первые заморозки. И за окнами вишневого авто колотил ледяной осенний ливень, больше похожий на густой мокрый снег.
– Какой отвратительный одеколон… – пробормотала я, с трудом отрывая взгляд от его бледного лица и пытаясь нашарить ладонью кнопку, опускающую боковое окно. – Здесь нечем дышать!
Наконец, мне это удалось. И внутрь машины ворвался пронизывающий сентябрьский ветер. Запахло прелыми листьями и сырым шоссе. Господи, какое облегчение…
На самом деле, он пах именно так, как должен пахнуть красивый молодой мужчина. Такой, от одного запаха которого напрочь срывает крышу. Ну, наверное.
Наверное, так подумала бы каждая нормальная взрослая женщина. Вот только я не взрослая. И я еще не женщина. И уж точно далеко не самая нормальная.
Вот почему после почти двух часов, проведенных в его машине, так близко от его тонких пальцев и немного обветренных розовых губ, этот чертов аромат одеколона действовал невероятно раздражающе. В какой-то момент мне всерьез начало казаться, что я сама успела пропитаться им насквозь. И даже стылый осенний ветер, завывающий на автотрассе, не сумел бы вытрясти из меня этот удушающий, наркотический запах. Он намертво въелся в каждую клетку моей кожи. Осел в волокнах моей заношенной сиреневой толстовки. Впитался в мои непослушные волосы.
И, о боже… Остро ощущался на кончике моего языка. Наверное, если бы я лизнула его плотно сжатые губы или гладко выбритый подбородок, именно этот вкус остался бы внутри моего рта.
От этой мысли я испуганно съежилась на сидении. И почувствовала, как к моим щекам хлынула горячая до невозможности кровь. Что со мной?.. Почему я вообще думаю о таких неловких вещах?
– Я припаркуюсь у мотеля и сниму номер на ночь, – вечернюю тишину неожиданно разрезал низкий мужской голос. – Я устал и больше не могу вести машину.
– Да пожалуйста, – легкомысленно отмахнулась я.
Но мое сердце жалобно сжалось в крошечный комок.
Ну вот и все. Приехали, Софи. Сейчас он остановит свою тачку цвета вишневого пудинга, вышвырнет тебя из салона, а потом пойдет в свой номер. А ты… А ты отправишься скитаться по ночным улицам, стараясь не вляпаться в новое дерьмо. Без денег. И без будущего. И без него.
Последний пункт показался мне самым несправедливым. Настолько, что я невольно шмыгнула носом, пытаясь сдержать слезливый ком, перегородивший горло.
В мире тинейджеров всегда все так просто. Если тебе кто-то нравится, достаточно скинуть ему в личку подходящий трек. Такой, чтобы он сразу все понял. И тогда, если ты ему тоже нравишься, он скинет тебе что-нибудь в ответ. Все. С этого момента можно считать, что вы – потенциальная влюбленная парочка.
В мире взрослых все устроено слишком тупо и сложно. Как дать понять кому-то, что он тебе нравится? Нельзя же просто так подойти к человеку и заявить об этом. Он же взрослый. А у них все всегда не так, как у людей.
Я тяжело вздохнула и с тоской выглянула в окно, за которым по-прежнему хлестал осенний ливень. Не думаю, что у мистера Чистюли вообще есть аккаунт в социальной сети. Он выглядит таким отстраненным. Наверное, он был бы одним из тех зануд, на странице которого не указано ничего, кроме имени и фамилии.
И даже если бы я знала его электронный адрес, что дальше? Сказать ему – отвернись, незнакомец, я сейчас пришлю тебе один трек?.. Господи, какой бред. И что я бы я ему скинула?
Я ненадолго задумалась. Нельзя просто взять и отправить первую попавшуюся песню. Она должна отражать то, что ты чувствуешь. Она должна быть точно такой же, как человек, от которого подтапливает твой чердак. Вот взять того же мистера Чистюлю. Он такой красивый, такой идеальный, утонченный. Он и на человека-то даже не похож. Я никогда раньше не встречала таких, как он. Конечно, может, это просто потому, что большую часть своей жизни я проторчала в клоаке для нищих мигрантов. Но… Что, если таких, как он, действительно просто больше не существует?
Я осторожно повернула голову, стараясь сделать это так, чтобы он не заметил, как я на него пялюсь. А затем скользнула по его отрешенному лицу быстрым взглядом.
Да, я определенно скинула бы ему «Blue Foundation – Bonfires». Этот трек такой же, как и он сам. Нереальный. Очаровательный. И немного ретро.
Никак не возьму в толк, почему мистер Чистюля вызывает у меня подобные ассоциации. Знаете все эти старые американские фильмы про прилизанных мужиков в костюмах с иголочки, которые, важно поигрывая бровями, курят на террасе загородной виллы дорогие кубинские сигары? Мистер Чистюля идеально вписался бы в любой из них.
– Закрой окно, становится холодно, – потребовал он внезапно, оборвав нестройную цепочку моих мыслей.
– А мне не холодно, – заупрямилась я, тряхнув длинными спутанными волосами. – Ты как будто старик в автобусе, который требует прикрыть форточку в тридцатиградусную жару!
– На улице немногим выше нуля, – ответил он, а потом повернулся и зачем-то изучающе оглядел мое лицо. – У тебя жар, Софи.
– И что? Дашь мне жаропонижающее, а потом разотрешь спинку эвкалиптовой мазью?
Я фыркнула, скрестив руки на груди.
Никому ни до кого нет никакого дела. Это суровый взрослый мир, и мне пора к этому привыкать. Здесь у каждого – своя личная территория и неприкосновенное пространство, нарушать которое ты не имеешь права. Все взрослые люди обитают за огромным железным забором, через который невозможно перебраться. Добровольная самоизоляция.
Почти уверена в том, что мистер Чистюля – точно такой же. Уже через час он даже не вспомнит о моем существовании. А через два будет трахать какую-нибудь дешевую шлюху, которую снимет на ночь, чтобы не торчать в мотеле в одиночестве. Люди все время это делают. Спят друг с другом от одиночества.
– Тебе есть куда пойти?
Он ненадолго отвлекся от трассы и снова посмотрел на меня.
– А тебе какое дело? – в этот момент я ощутила себя особенно униженной. – Хочешь предложить мне переночевать на придверном коврике? Спасибо, но я как-нибудь обойдусь и без твоего участия.
Ясно. Если посторонний проявляет к тебе зачатки сочувствия, значит, в его глазах ты выглядишь максимально жалко. Не хотелось даже думать об этом. О том, каким отродьем я представала в темных глазах мистера Чистюли.
– Здесь сейчас небезопасно, – пространно изрек он, притормаживая у двухэтажного здания, выкрашенного в глубокий серый оттенок. – Тем более, для юной леди вроде тебя.
Машина послушно встала на обочине дороги, моргнув на прощание оранжевыми фарами.
– Хватит меня так называть, – проворчала я, натягивая на лоб капюшон. – И спасибо, что подбросил.
Я распахнула дверцу и неуклюже вывалилась наружу. В лицо тут же ударил пронизывающий ветер. С ночного неба вниз падали крупные капли холодного дождя вперемешку с рыхлыми комьями снега. Отличная ночь, чтобы свалить куда-нибудь и больше не вернуться.
Я сделала несколько шагов по направлению к пустой автостраде, стараясь не разреветься на ходу. Не сейчас, Софи. Он пока еще слишком близко. Сначала необходимо нырнуть в спасительную темноту. А уже потом давать волю чувствам.
– Постой, – прогудел голос прямо над моим ухом, и тяжелая мужская ладонь легла на мое трясущееся от холода плечо. – Я не смогу уснуть, если сейчас отпущу тебя одну.
– Да? – я стряхнула с себя чужую руку, обернулась и с нескрываемой издевкой посмотрела в его бледное лицо. – Что-то ты не слишком переживал обо мне, когда тот жирный водила пытался затащить меня в номер. Что именно изменилось с тех пор?
Ночной ветер завывал в пожелтевших кронах деревьев, трепал густые светлые волосы незнакомца, забирался под ткань моей фиалковой олимпийки. Но я почти не ощущала его ледяных прикосновений. Мистер Чистюля был прав. Наверное, я в самом деле подхватила простуду, бегая босыми ногами по холодным лужам.
Означает ли это, что каждый раз при взгляде на него меня начинало трясти только потому, что у меня поднялась температура? Почему-то мне казалось, что нет. Точно нет.
– Ты… – растерянно пробормотал он, как будто удивляясь самому себе. – Ты мне кое-кого напоминаешь.
– Как мило, – я засунула руки в карманы толстовки и вскинула голову повыше, чтобы мои глаза могли нашарить в полутьме его расширенные зрачки. – И что дальше? Как следует позаботишься обо мне до утра, а потом отпустишь на все четыре стороны?
Я нарочно сделала ударение на слове «позаботишься». И вдохнула в него столько презрения и сарказма, сколько вообще была способна выдать моя невоспитанность. Не важно, что он был мне симпатичен. И не важно, что я оказалась в полнейшем дерьме. Я никогда и никому не разрешу пользоваться собой как дешевой игрушкой. Никогда. Даже ему.
Хотя где-то очень глубоко внутри, под ушибленными ребрами, предательски трепетало сердце, готовое в любой момент радостно прыгнуть в его раскрытые белые ладони. А еще более предательский мозг тихо внушал мне позорную мысль о том, что потерять невинность с этим мужчиной и согреться в его руках гораздо лучше, чем замерзнуть до смерти в ближайшей подворотне.
Но человек – это не только его сердце и мозг. Это нечто большее. И у меня пока еще оставалась в запасе моя гордость. Единственное наследство, доставшееся мне от бедовых родаков.
– Я сниму двухместный номер под именем Джеймс Нортон, – мистер Чистюля отвел глаза в сторону и сделал шаг назад. – И сообщу в регистратуре, что ко мне могут нагрянуть гости.
Не дожидаясь моего ответа, он отвернулся и пошел прочь. Добрался до своего вишневого авто, вытащил из багажника большой коричневый чемодан. А потом нырнул в темноту широкого навеса, скрывающего входную дверь мотеля.
В отличие от «Королей автострады», это место выглядело почти нормально. Никаких пыльных грузовиков, торчащих по бокам шоссе. Никаких мигающих фонарей на обочине. И почти ни одной трещины на сером крашеном фасаде. Страшно представить, сколько стоит одна-единственная ночь в таком мотеле. Наверное, на эти деньги можно было бы торчать целую неделю в «Королях автострады». А, может, даже больше. Или несколько лет затариваться просрочкой в магазине Саманты.
Мой желудок жалобно скукожился, а потом тихо, но настойчиво заурчал. Господи, я бы сейчас сожрала что угодно. В буквальном смысле. Не побрезговала бы даже кошмарным порошкообразным супом из упаковки, который сильно попахивал собачьим кормом. Мама иногда брала его в лавке Саманты на сдачу, но он был таким отвратным, что мы не решались вскрывать его даже в самые безденежные времена. Поэтому эти коричнево-зеленые упаковки обычно пылились на кухне вагончика под самым потолком.
Я надвинула промокший капюшон на глаза, шагнула к белеющим на мокром асфальте полоскам пешеходного перехода и остановилась. И что дальше, Софи?
Сегодня холодно. Дождь льет как из ведра, и явно пока не намерен прекращаться. Куда мне идти? Дотащиться до ближайшего подземного перехода, нырнуть в самый темный угол и надеяться, что я сумею дотянуть там до утра? А что потом?
Противная дрожь колотила меня все сильнее. И я поняла, что каждый новый вдох дается мне все сложнее. Как будто мои легкие сжимали колючими тисками…
Мистер Чистюля точно не станет здесь задерживаться. Он может покинуть стены мотеля в любой момент. Он похож на человека, который все время куда-то спешит. Перебирает дешевые придорожные ночлежки, как бусины на четках, раз за разом растворяясь в кромешном мраке осенней ночи. И когда это произойдет снова, я больше никогда его не встречу. Никогда.
– Да ладно тебе, Софи, – я ободряюще шлепнула себя по пустому животу. – Выше нос! Ты же не станешь ныть из-за таких пустяков?
Но слезы, градом катящиеся по моим щекам, уверяли в противоположном.
Это никакие, твою мать, не пустяки! Моя жизнь – это не пустяк. И моя мама – тоже. И чертов мистер Чистюля…
Капли холодного дождя, смешиваясь с моими слезами, суетливо стекали по подбородку, а потом срывались вниз, исчезая в больших блестящих лужах. Чтобы никому не попасться на глаза, я быстро прошмыгнула за боковую стену мотеля, прислонилась к ней спиной и закрыла горящее лицо ладонями.
Впервые в жизни я не знала, что мне делать. Не понимала, как выбраться из кучи дерьма, в которой я утопала все сильнее.
Раньше все было не так. Все было иначе. Мама никогда не задерживалась надолго. Мелькала какая-то пара дней, и она снова оказывалась дома. И я тоже. И наша жизнь возвращалась в привычную колею. Все шло по накатанному сценарию. Пусть убогому. Никчемному. Но хорошо знакомому.
В этот раз все не так. Уже ничего не будет, как раньше. Никогда.
Все обрушилось на меня так стремительно, так грубо. Так СРАЗУ. Просто свалилось пыльным мешком на мою растрепанную голову, напрочь сбив с ног. Свалив на землю. Размазав по грязным лужам. А под конец еще и отхлестав по холодным щекам.
Наверняка в этом был виноват чертов мистер Чистюля. Определенно он. Каждый раз, когда он возникал на горизонте, я начинала ощущать себя так, как не ощущала никогда прежде. Жалкой, обессиленной, лишенной собственного достоинства. Он умудрялся унижать меня одним фактом своего существования. Заставлял явственно испытывать собственную никчемность.
Такой чистенький, такой вышколенный. Отполированный до глянцевого блеска. Как дорогущая тачка с откидным верхом, случайно забредшая на проселочное шоссе. А я – пыльное ржавое корыто, в прицепе которого фермеры таскают на рынок октябрьские тыквы. Корыто, которое никому уже не жалко. Которое никому не придет в голову идея беречь.
Я захлебывалась рыданиями, размазывая слезы по лицу, и проклинала мистера Чистюлю за то, что он появился в моей жизни в самый неподходящий для этого момент. За то, что отобрал последние крохи моего самоуважения. И за то, что лишил веры в собственные силы. Пусть неосознанно. Ведь очень вряд ли ему есть какое-то дело до таких, как я. Сложись все немного иначе, он бы никогда даже не посмотрел в мою сторону. Да он и не смотрел.
– Мерзкий, надменный говнюк, – едва слышно выдавила я из себя, хлюпая мокрым носом. – Когда-нибудь я докажу, что я ничуть не хуже тебя. Докажу это всему миру!..
Но это будет позже. Потому что сейчас мне необходимо успокоиться. Прийти в себя. А потом – придумать, где найти укромный угол для ночевки. И хотя бы немного еды.
– Я ведь просил тебя следить за своей речью, Софи.
Знакомый до боли голос полился откуда-то сверху. Словно ниспадал с небес вместе с колючими каплями сентябрьского ливня. Испуганно дернувшись, я отлипла от мокрой стены и вскинула голову вверх.
Он торчал на открытом балконе второго этажа, свесившись локтями с перил. Дождь оседал на его светлых волосах, стекал по его бледному лицу, норовил погасить сигарету, дымящуюся в его тонких пальцах. Но, судя по всему, мистера Чистюлю такие мелочи ничуть не волновали.
– Ты что, подслушивал?
Я со злостью сжала трясущиеся кулаки. Как ему удается доводить меня до бешенства парой гребаных слов?
– Нет, – он чуть заметно пожал плечами. – Я курил.
– Ну вот и кури дальше, – я отступила назад, чтобы получше видеть его непроницаемые темные глаза. – И не суйся в мои дела!
– Как скажешь.
Теперь мистер Чистюля в курсе того, что я нахожусь в полном дерьме. Он наверняка слышал, как я рыдаю под окнами мотеля. И если тогда, в «Королях автострады», он еще мог и не догадываться об этом, то сейчас… Оставалось надеяться на одно – что он не поймет, кому именно адресовалась моя гневная фраза, брошенная в ночную пустоту в порыве тотального отчаяния. Иначе это будет совсем скверно.
Несколько мгновений мы тупо смотрели друг на друга, сохраняя напряженное молчание. И мне показалось, что в этот момент незнакомец усиленно о чем-то размышлял. Не зря же его ровные темные брови внезапно схлестнулись на переносице. А на лице появилось что-то, отдаленно похожее на смятение.
– Я могу подняться в твой номер, чтобы принять горячий душ? – неловко переминаясь с ноги на ногу, наконец проговорила я, стараясь перекричать шум ливня. – Это не займет много времени.
Сейчас ему ничего не стоит раздавить меня как таракана. Всего одно слово – и моя самооценка распадется на молекулы. И уже больше никогда не склеится обратно.
– Я собираюсь уходить, – задумчиво протянул он. – Вернусь только утром. Так что ты можешь оставаться в номере так долго, как пожелаешь.
