Кристина Устинова
Хроники Арбайтенграунда. Часть 1
Сделка
Битенбург, Арбайтенграунд (Западный округ), 1928 год.
Примечание: с 1905 года в стране образовалось Окружное Детективное Бюро (ОДБ). ОДБ в городе всего пять – на каждый округ; есть также подразделения в Клайнсланде и в Нордеграунде. Основная задача этой организации – контроль над деятельностью частных детективов. Для этого им надо было поступить в Бюро, пройти специальные курсы, по окончании которых на выходе выдавались лицензии, наручники и оружие, а также право на его хранение; шло разделение на «клерков» и «частников». «Клерки» работали в самом здании ОДБ, на начальство и имели прямой контакт с полицией. «Частники» за свои деньги покупали помещение для конторы, нанимали секретаря и вели свой бизнес. Все детективы занесены в базу ОДБ и имеют специальный штамп в паспорте. Ведение детективного частного бизнеса без штампа является незаконным и грозит лицу от трёх до семи лет лишения свободы.
Всеобщий трудовой закон ввели в 1931 году.
Часть 1
Неожиданное исчезновение печально известных на всю деревню братьев Бёргер спровоцировало волнение и стало поводом для слухов. Самым распространённым считалось то, что они уехали в Арбайтенграунд. Их исчезновение знакомые семьи и некоторые соседи объясняют так: «Бездетная тётка в Битенбурге померла, завещав своим племянникам ветхий особняк почти на краю поселения». Они уехали, оставив маленькую квартирку, где всем четверым было тесно делить одну комнату. Из-за их нечистой истории исчезновение также насторожило местную полицию и ОДБ, ибо ходили слухи о том, что они могли вернуться.
Но вот прошло двенадцать месяцев, наступил март двадцать восьмого года, а от них ни ответа ни привета. Все расспрашивали их соседа, Матиаса Прейслера, бывшего члена ОДБ. На расспросы местной газете он пожимал плечами.
– Я их видел в последний раз пятого января двадцать седьмого года. Они загружали машину коробками и почти не разговаривали. Я подошёл к младшему, а тот сказал, что они уезжают. Потом замолчал и не стал вдаваться в подробности. Остальные же просто поздоровались со мной и предложили выпить. Я отказался. Тогда они мне подарили на память статуэтку китайской кошки. До сих пор у меня стоит, пылится!
Переезд скандально известных соседей застал его врасплох, но ни капельки не интересовал. «Да что же мне до этого? – размышлял он. – Своих дел мало?» Но слухи не утихали, что заставляло его каждый раз вспоминать о них. Он помнил их; помнил, как двое из четырёх сидели; помнил, как во всех делах проходил как свидетель. Он не был близким человеком для братьев, но те не питали к нему ни отвращения, ни ненависти. Когда же они виделись по праздникам, приглашали его к себе выпить и поесть индейки. Детектив часто захаживал к ним, чем и поплатился: его выгнали из ОДБ, а полиция в случае чего всегда обращала на него внимание.
Даже когда братья Бёргер уехали.
Может, это и стало причиной его переезда?
Нет. Главной же причиной стало то, что его пожилая мать, которая жила в Западном округе, заболела. А на днях случился пожар из-за замыкания: полдома погорело – кухня, гостиная и частично спальня. Он переехал к соседке, которая предложила ему снять комнату за гроши. Детектив прожил у неё два месяца, пока не пришло письмо от Джанет – сиделки матери, извещавшей, что врачи «ставят не очень хорошие прогнозы. Более того, она скучает».
В течение нескольких дней он собрал все свои уцелевшие вещи в два чемодана и на поезде добрался до города. Мать его жила на Майской улице, в просторной двухкомнатной квартире. Когда же он постучался в дверь по указанному адресу, ему открыла Джанет – женщина средних лет, которая безвкусно одевалась по моде, покупая платья втридорога на рынке; эти мешки как будто подчёркивали её округлённое тело, а жемчуг, подарок от покойного мужа, выглядел цветком на фоне пустыни. Зато смуглое лицо её при виде старого друга засияло, и она кинулась ему на шею. Матиас почувствовал горячие слёзы.
– Ох, Матиас, – говорила она ему в плечо. – Мы так скучали! Фрау Прейслер плачет, хочет тебя видеть… – Она оглядела его с ног до головы. – Боже правый, похудел! А это что? Плешь?
Матиас покраснел.
– Есть такое… Ну, где она?
– В спальне, голубчик, в спальне. Только она сейчас уснула, будить её не хочется. Чаю? С сахарком.
Он улыбнулся. Она, словно маленькая девочка, тихо и бесшумно проскочила на кухню и поставила чайник, достала из ящика несвежее печенье. Они уселись и заговорили полушепотом о бытовых вещах. Джанет, которая также вела отдельную дружескую переписку с детективом, прекрасно знала про пожар и исчезновение братьев.
Они обходили эти темы стороной, пока складка на её лбу не стала глубже и она не сказала:
– Ты тут писал про последние события… Я не стала ей ничего говорить.
– Ну и правильно, не надо ей нервничать под старость лет.
– А что ты? У нас поживёшь?
– Куда же мне деваться? Да… Может, это и к лучшему. – Он посмотрел в окно, где открывался вид на дорогу и даже при закрытых окнах доносился шум. – Устроюсь в местное ОДБ и заживу нормальной жизнью.
– Может, тебе не стоит?
– Джанет, мне тридцать восемь, а за плечами семилетний опыт работы. Я привык к этому. Я не хочу это бросать. Тем более что мне ещё делать? Идти работать в магазин?
Она вздохнула. Матиас понял, что она недовольна этим ответом, и замолчал. Джанет съела печенье и сказала:
– У меня для тебя есть новость. Думаю, интересно будет.
– Какая?
– Я ездила в Битенбург к знакомой, за продуктами. Ну, ты знаешь, фрау Прейслер любит только натуральные продукты, а их там полным-полно.
– Ну?
– Я видела одного из братьев Бёргер.
Его чашка остановилась на полпути ко рту, и он отложил её в сторону. Джанет знала, как они выглядели по совместным фотографиям на Рождество, которые присылал Матиас, а также по газетам.
– Какого?
– Ой, длинный такой, с вытянутым лицом… Он же, по-моему, сидел за вымогательство…
– Рейнер.
– Ну, не суть. В общем, я его видела прямо по дороге к магазину. Там мы встретились со знакомой; я спросила её относительно Бёргеров, а она говорит: «Да, они живут в доме с краю, где покойная – Царство ей Небесное! – фройляйн Шмидт жила, тётка ихняя. Они и работают у нас вовсю, не шумят, носа не суют: старший на заводе, второй санитаром, третий в баре официантом, а четвёртый играет на рояле там же, иногда поёт. Вот только, по слухам, бедно живут». Так что такие дела, дорогой мой!
– Ясно…
– Навестишь?
Матиас поморщился и махнул рукой.
– Сдались они мне. – Он понял, что его тон прозвучал неубедительно, поэтому тут же перевёл тему: – Мама проснулась?
Проснулась старушка только через полчаса, но не смогла встать. Увидев сына, она расплакалась и обхватила его шею своими тонкими морщинистыми руками. Её обвисшие щёки дрожали. Матиас разговаривал с ней до вечера. Затем он переселился в комнату, которую уступила Джанет; она же поставила раскладушку в спальне фрау Прейслер. Матиас разложил вещи на полу, оглядел маленькую комнатку с проеденным молью диваном и светлыми шторами, затем разделся и лёг, заложив руки за голову. Он смотрел на пожелтевший потолок и вспоминал братьев Бёргер. «Они здесь… Навестить? Но зачем? Пообщаться? Господи, да они уже про меня и забыли!» Однако эта мысль всё чаще и чаще кралась ему в голову, словно паразит. Он вспоминал братьев Бёргер – «семью уголовников», как говорила мать, когда их дела гремели в деревенских и городских газетах.
Впервые о них узнали в двадцать втором году, когда самый старший, Рейнер Бёргер, сел за вымогательство почти семи тысяч марок, которые отдала старушка. Он пришёл к ней и представился доктором, поставил ей диагноз «испанка» (якобы самая ранняя стадия), прописал лекарства и предложил оплатить их втридорога. Наивная бабушка, испугавшись за своё здоровье, отдала ему все сбережения на «чёрный день» и получила взамен целый мешок флаконов капель от кашля и гриппа. На следующий день приехал внук из Нордеграунда, узнал про исчезновение денег и обратился сам в полицию. Рейнер не прятался и не убегал; да и вообще он в этот день для собственной безопасности не выходил из дома. К братьям постучали полицейские и выволокли его прямо в пижаме (на дворе стояла ночь). Деньги вернули практически целыми: братья уже расплатились за дорогую, по тем временам, когда Арбайтенграунд отходил от революции двадцать первого года, свинину. Так его и посадили на два года, а вернулся он домой ровно на своё тридцатидвухлетие. После его ловили на росписях на стенах в нетрезвом виде, а когда его арестовывали и сажали на ночь в камеру или же назначали сверх этого работы на две недели, он срывал с себя одежду и орал до посинения: «Я художник, я так вижу!».
За Рейнером шли два брата, двойняшки, которые младше его на пять лет. Второй скандал в семье произошёл в двадцать третьем. Они одновременно попали на скамью подсудимых, под разные статьи. Первого, Артура, местного санитара, едва не посадили за интимные связи с мужчинами, а второго, бездельника Георга, который иногда подрабатывал водителем такси и отличался от брата высоким ростом, могучим телосложением и многословностью, – за неудачное ограбление банка. Интересный факт: когда его спросили про мотив ограбления, он ответил, что хотел купить на них дорогой сервис для мамы и отправить в город. Это правда, но его за такой подарок отпустили только через два года. К тому же Георга неоднократно подозревали в поджоге домов, так как его всегда находили на месте пожаров, в основном в нетрезвом состоянии. Один раз его всё-таки обвинили в поджоге сарая, и суд завещал его уплатить штраф, возмещение ущерба. Расплатился он окончательно за день до переезда.
А вот четвёртый, Лабберт, который младше Рейнера на двенадцать лет, не был похож на братьев. Остальные братья были темноволосыми и худыми (в отличие от Георга, поддерживающего физическую форму), а он походил на мать: светловолосый и с круглым лицом; но самое главное – он не утратил того оптимизма и таланта радоваться мелочам, который у очень многих людей с возрастом пропадает. Матиас всегда слышал его звонкий смех и пение. Лабберт не просто любил петь – это была жизненная профессия, так как он окончил музыкальную школу и работал в театре. Гордость семьи, признавались остальные братья. Однако его мало кто жаловал из-за репутации его семьи, и на него смотрели либо с отвращением, либо с жалостью, словно это была бомба замедленного действия.
С детективом их сблизили не только постоянные допросы и разделение их домов одним забором. Как бы это странно ни прозвучало, Матиасу они нравились: своеобразные, но умные и добродушные. Правда, относительно двойняшек он бы поспорил, но вот Лабберт – просто душка.
Матиас невольно улыбнулся, вскочил и потянулся. Тени удлинялись, солнце склонялось к закату. «Нет, я завтра поеду. Почему бы и нет?.. Ну да, навестить надо; тем более у их матери на днях день рождения, если мне не изменяет память. Большой праздник будет».
Он снова лёг и прикрыл глаза. Да, будет большой праздник; может, и его пригласят?..
***
Всё началось с двух событий, не считая приезда детектива: с девушки и крыс.
Битенбург – удивительное место: это сборище маленьких прогнивших домиков граничило с высотками и шумными улицами столицы маленького государства. Если некто, выросший в Битенбурге и никогда не бывавший в самом городе, приедет туда, то он скажет одно: «Честное словно, небо да земля!». И действительно, маленькое поселение напоминало Клайсланд, только меньше, к тому же примыкал к городу. Тем не менее там царила своя, деревенская атмосфера. Те же домики, животные, те же домашние проблемы: тараканы, жучки и крысы.
Братья Бёргер поселились в доме покойной тётки – в деревянное двухэтажное здание с пятью комнатами, беседкой, а также совместным туалетом и ванной; спальни и ванная располагались на втором этаже, снизу – гостиная, кухня, вход в подвал и прихожая. Только вот сам дом старушка оставила не в наилучшем виде, пришлось наводить уборку. Обнаружились тараканы. Мужчины попытались вытравить их, но не помогло: хотя паразиты меньше стали приходить, полностью так и не исчезли.
А вот крыс никогда не было. Они нахлынули неожиданно, словно гром посреди ясного неба. Первым делом они появились в подвале и ванной.
Впервые их заметили в день приезда Матиаса к матери. Одну в ванной комнате обнаружил Рейнер, когда никого, кроме него, не было дома. Ванна с туалетом сохранились в плачевном состоянии: потрескавшиеся, пожелтевшие – ни одним средством или мылом не вымоешь. Под ванной и на потолке красовалась причудливыми фигурами плесень, а с пола несло сыростью, особенно с порога. Рейнер обнажил тощее тело, положил вещи на стул и подложил потрёпанные штаны под порог. Он осторожно залез в ванную. Штор не было, поэтому присел и включил горячую воду. Намыливаясь, он уловил краем глаза какое-то движение. Глаза слезились, изображение сквозь слёзы и пар размывалось, и он прищурился. В штанах появился бугорок, который бегал то по одной штанине, то по другой. Он понял, что это нечто, намного крупнее таракана.
– Ах ты ж тварь!
Он протёр грудь жёсткой губкой, не спуская с него глаз.
Бугорок остановился, и тут показалась серая мордочка. Наконец крупная крыса вылезла из штанов и, подойдя осторожно к ковру, стала грызть его. Рейнер без резких движений взял лейку. Крыса посмотрела на него и замерла, ожидая дальнейшего. Её взгляд с прищуром так и говорил: «Только попробуй».
Он облил её из душа. Она же под силой напора ударилась об дверь и яростно запищала. Ковёр и штаны тут же намокли. Рейнер вылез из ванны, пена обжигала красную от губки кожу. Он едва не поскользнулся, взял пряжку от новых штанов и со всей силой ударил крысу. Та свернулась в комочек и запищала ещё громче; из спины потекла кровь. Рейнер схватил лежащую в сторонке швабру и прибил её; кровь залила брюки.
– Вот же тварь! – говорил он, глядя на окровавленный трупик. – Только тебя ещё не хватало.
Огляделся в поисках её сородичей, но никого не было. Рейнер домылся, с брезгливостью выбросил крысу в окно и помыл полы, а в ушах всё продолжал звенеть этот жалобный писк.
***
Четверг, рабочий день. Бар «Сладкий гусёнок»; настенные часы показывали половину шестого. Огромное помещение слабо освещалось, что придавало ему некое подобие отчуждённости. Большее место занимали столики, мимо которых мелькали официанты, а сбоку располагалась маленькая барная стойка. Напротив стояла сцена с музыкальными инструментами: только недавно владельцу пришла в голову мысль для привлечения клиентов использовать музыку, в том числе популярный в Америке джаз. Он потратился также на оформление: над сценой висела табличка с нарисованной девушкой в купальнике, а под ней гласила надпись: «НАШ МАЛЕНЬКИЙ НЬЮ-ЙОРК!» Со временем, правда, краска облупилась. На сцене всегда стояли рояль, духовые инструменты, ударные и микрофон. Пели в основном по пятницам, когда больше всего приходило народу.
А сейчас зал практически пуст. В углу сидели постоянные клиенты и молча попивали пиво, чуть ближе к центру зала полулежал на стуле пьяница и бормотал под нос сказания о своей молодости. В этой атмосфере нарушала тишину монотонная игра Лабби (именно так его все звали) на рояле. Кроме него никого из музыкантов не было. Георг стоял у барной стойки и курил, с нетерпением поглядывая на часы: через полчаса должна закончиться смена.
Дверь отворилась, и на пороге появилась высокая тёмная фигура. Георг выпрямился и взял со столика меню, Лабби мельком огляделся, и… пальцы тяжело опустились на клавиши.
В дверях стояла девушка с распахнутой шубкой. Её свисающее мешком по западной моде платье всё равно подчёркивало широкие бёдра и маленькую грудь; кругленькое личико с подстриженными у виска тёмными волосами сияло. Она не спеша оглядела помещение и подошла к стойке, что-то тихо сказала бармену. Лабби не мог отвести от неё взгляда. «Аристократка? Неужто настоящая аристократка? – думал он. – Такая походка, такой вид! Она божественна; таких я только на журналах мод видел!» Они встретились взглядами, и в этот момент пьяница крикнул:
– Чего застыл? Играй!
Он поднял отяжелевшие, слегка дрожащие руки, и стал играть, поглядывая на девушку. Она же перешёптывалась с барменом и мельком бросала на пианиста взгляд. «Что она говорит? Что просит? Коктейль? Ох, у неё очень хороший вкус!» – думал Лабби и покраснел: на него также смотрел брат, слегка по привычке приподняв бровь.
Девушка же сидела вполоборота и пила коктейль. Полчаса тянулись для юного сердца мучительно долго, а когда часы пробили шесть, он быстро поднялся и поклонился. Клиенты зааплодировали. Он спустился и подошёл к бармену, стараясь не смотреть на неё.
– Светлого, пожалуйста.
Тот кивнул. Лабби сел рядом с ней и огляделся вокруг. На сцену поднялся скрипач, и все взгляды устремились на него. Некоторые же, сидевшие вдоль стены, были увлечены своими разговорами…
– Вы божественно играли.
Лабби вздрогнул и посмотрел на девушку. Она улыбалась, покусывая губу. Он почувствовал сухость в горле.
– Ну… спасибо.
– Обожаю рояль. Когда-то я и дома на нём играла, а потом разучилась.
– Я всегда считал, что искусству невозможно разучиться.
– Искусство как нож: если за ним не следить, оно затупится и заржавеет. – Она вздохнула. – Кстати, а каково это – играть не в театрах или на концертах, а в баре?
Он пожал плечами.
– Ну, трудно, да. Я привык, хотя мне есть с чем сравнивать: раньше жил в деревне, в театре работал. Ну а до ближайшего театра почти час дороги. Мне и тут хорошо, с братом работаем. – Он теребил галстук потными пальцами; румянец охватил всё его лицо. – Иногда пою…
Глаза её засияли, пухлые губки приоткрылись.
– Да ну?
– Да, по пятницам.
– То есть завтра? Если так, то мне бы хотелось увидеть это.
Он посмотрел ей прямо в глаза.
– Вы не шутите?
– Нет, правда! К тому же мы с семьёй недавно сюда переехали, хочется всё узнать, посмотреть.
– С семьёй?
– Ну как… с мужем.
– А-а…
Лабби поджал губы. Сердце стучало у самого горла. «Конечно, такую красоту надо брать здесь и сейчас! Господи, как же ему повезло…» Он спокойно заговорил:
– Он завтра будет?
Плечи опустились, улыбка погасла.
– Нет. Он работает. Работа, работа, работа… В офисе бухгалтером работает: одни счета, а дом потом. Вот я себя и развлекаю, хожу музыку слушать: будто питейные заведения, уличные оркестры или концерты и оперы, но на последние я редко хочу, так как мы тоже небогатые.
– Вы где-то работаете?
– Швеёй работала, но по переезду пока бросила. В принципе, слухи о Всеобщем трудовом законе так и остаются слухами, в семье есть деньги, мне работать ни к чему.
Они помолчали. Лабби выпрямился и сказал:
– Я Лабберт Бёргер.
Она хихикнула.
– Лили Вайс. Очень приятно познакомиться.
Они осторожно пожали друг другу руки. Георг подошёл и сказал:
– Лабби, пошли.
Тот улыбнулся.
– А это мой старший брат, Георг.
Она обнажила зубы.
– Здравствуйте.
Брат кивнул и сказал:
– Да пошли же! Надо в магазин зайти.
Лабби попрощался и поковылял за ним. Они вдвоём вышли на ярко освещённую улицу; свет фонарей как будто отображался в тёмном безоблачном небе, а под ногами хрустел тонкий слой нерастаявшего снега. Ветер завывал в ушах, колебля полы курток. Братья направились в сторону дома. Георг, завернувшись в коричневую куртку, сказал:
– Ты не думай, что я подслушивал, но связываться с замужней женщиной – не очень хорошая идея.
Лабби шёл рядом с ним, глядя в одну точку. Он до сих пор слышал от неё сладкий запах коктейля.
– Молчи, молчи! Прошу тебя, не надо! Я ничего не хочу… Я только хочу спеть ей.
Георг фыркнул.
– Спеть! Я тоже, будучи студентом, пел своей первой любви серенады, а потом лишил девственности.
– Пошлый ты человек, Георг. Она не такая, она…
– Ты видел, как она на тебя смотрела? Неприлично откровенная особа, да ещё так вырядилась…
Он поморщился.
Лабби нахмурился и махнул рукой. До магазина оба шли в полном молчании.
***
Под вечер Рейнер не встретил ни одной крысы, а в подвал не заходил. После уборки, которая в этом доме лежала только на нём из-за больничного, он прилёг на диван и подложил подушку, набитую соломой. Она хрустела под тяжестью его головы. Он лежал и смотрел в потолок, как вдруг почувствовал сначала пульсирование в висках, а затем боль, которая словно колоколом отозвалась в голове. Перед глазами заиграли искры, и он прикрыл их. Ему показалось, что он сейчас уснёт. «Таблетки… Нужны таблетки». Но аптечка находилась на кухне, в верхнем ящике. Рейнер лежал в просторной гостиной; ноги, словно облитые свинцом, не двигались. Он не мог открыть глаза – яркий свет люстры слепил его. Он попробовал дотянуться до выключателя, однако тот располагался около прихожей, в пяти метрах от дивана. Рейнер лежал, дотрагиваясь пальцами до висков; звон в ушах напоминал ему писк.
Крысиный писк.
В этот момент он услышал в коридоре шорох и голоса. Хлопнула дверь. Рейнер приподнялся на локтях и приоткрыл один глаз.
– Артур? Это ты?
– Это Георг и Лабби, – сказал Георг, выглядывая из прихожей и снимая на ходу шляпу. Он нахмурился. – Батюшки, какой белый! Опять?
– Угу.
Он видел, как Георг, разувшись, направился на кухню, где не было дверей, и достал из верхнего ящика тёмную коробку из-под обуви, в которой хранились лекарства. Оттуда выползло что-то маленькое и тёмное. «Крыса? – подумал Рейнер. – Ан нет, таракан».
Брат две минуты рылся в аптечке, выставляя всё содержимое на стол. Лабби, остановившись у порога гостиной, наблюдал за ним. Затем Георг положил всё обратно и подошёл к Рейнеру.
– Лекарство закончилось.
Тот прищурился.
– А сейчас что? В аптеку? Иди в аптеку!
– Я там вчера был, твоё лекарство не завезли.
– Возьми либо морфий, либо кокаин… Возьми кока-колу.
Георг кивнул и направился к выходу. Лабби, словно опасаясь причинить Рейнеру лишнюю боль, тихо сказал:
– Ладно, сейчас в подвал спущусь, картошки с мясом пожарим, а то супчика что-то мало. Ты пока лежи.
Он направился в подвал. Рейнер вспомнил, что забыл попросить выключить свет, но слова так и застряли в горле. Боль не утихала – ему даже казалось, что она набирала обороты. Язык превратился в наждачную бумагу и повис.
В этот момент снова раздался шорох в прихожей. Подошёл Георг с пакетиком.
– Я взял пять капсул морфия. Одна капсула – одна доза, со шприцом. – Он подошёл вплотную к Рейнеру и покачал головой. – М-да, лучше тебе не ставить укол. Где Лабби?
– В подвале. Ты что?
– Господи… Не знаю, боюсь, что будет, как в прошлый раз, когда я разбил шприц. Может, Артура подождём?
Рейнер прищурился.
– Пока мы его дождёмся, я подохну. Что ты такой криворукий?! А если он не придёт, у Венни останется, то что? Мне помирать ещё не хочется, коли давай!
Георг вздохнул и сел на диван. Он снял пакет и разложил на журнальном столике всё содержимое с инструкцией. Он прочитал её и поник, взял в руки шприц. Рейнер видел, как пальцы пробирала мелкая дрожь. Кое-как Георг набрал морфий в шприц и попросил его закатать рукав. Больной выполнил просьбу. Тот наклонился и, замахнувшись, проткнул вену. Рейнер закричал от боли и согнул руку в локте. Шприц отлетел на спинку дивана и упал на подушку, чудом не разбившись. Георг поцокал и взял его в руки.
– Да не кричи ты!
Из вены струилась кровь. Он попробовал ещё раз, но игла вонзилась в предплечье, и Рейнер, побелев от боли, завыл. Белые пятна перед глазами сменились красными искрами. Он замахнулся на брата, тот, крепко держа шприц, отскочил. Рейнер задёргал ногами, словно капризный ребёнок, и, стиснув зубы, застонал.
Он смутно слышал, как в прихожей отворилась дверь. Георг же сразу кинулся в прихожую, и он услышал его голос:
– …Помоги, ему плохо.
– Что шприц в крови? Что ты сделал?
– Я ставил, ставил, но он бьётся, кричит…
Рейнер приоткрыл глаза.
В гостиную влетел Артур в новом сером пальто, из-под которого виднелась рабочая форма. Он сел на диван и осмотрел посиневшую руку брата. Его впалые худые щеки подрагивали от ярости, как у старухи; чёрные как у ворона глаза засияли.
– Идиот, от тебя никакой помощи! Криворукое создание… Где шприц?!
Георг нахмурился и протянул ему шприц с морфием. Артур закатал рукав рубашки на другой руке, натёр её ватой со спиртом и сделал укол, затем промыл рану на повреждённой руке и приложил лёд из холодильника. Рейнер обмяк; капельки пота стекали по его лицу и шеи. Он вздохнул и закрыл глаза, на него накатила сонливость. Он посмотрел на правую руку: она посинела и опухла, тонкие пальцы Артура прижимали лёд, от чего жилки вздулись, и это отзывалось тупой болью.
– Надо запретить законом брать тебе в руки шприц, Георг, – сказал Артур, не глядя на брата.
Тот скрестил руки.
– Ну подумаешь! Я не врач.
– Вечно ты оправдываешься.
– Слушай, не строй из себя тут умного.
– А ты не строй из себя идиота! Чего руки трясутся? А?
Георг побелел.
– Ты на что-то намекаешь?
– Как твой зуб? – неожиданно сказал Артур и улыбнулся. – Кока-кола помогла?
Лицо брата надулось и покраснело, словно шар.
– Ты… Я не наркоман! Кока-кола у меня лежит не тронутая…
– Тогда чего руки трясутся?
Георг топнул ногой.
– Закрой свой рот, педик!
Артур вскочил. Он сжал костлявые руки в кулаки.
– Как-как ты меня назвал? Наркоман! Не пил кока-колу? – Он сделал шаг вперёд. – Да в корзине две пустые бутылки лежат! А это что?
Он указал на неснятую куртку, из которой, как пригляделся Рейнер, что-то торчало. Артур распахнул её, едва не порвав пуговицы. Стеклянная бутылка с тёмной жидкостью чудом не выпала из внутреннего кармана на пол. Он хотел было её выхватить, но Георг первый взял ей в руки и сжал до такой степени, что побелели костяшки пальцев.
– Из-за тебя аж зуб заныл, – сказал Георг и, не раздеваясь, направился наверх, демонстративно хлопнув дверью.
Рейнер вздохнул и снова закрыл глаза.
– Парни, не кричите. Голова только прошла…
Артур сел рядом. Его голос звучал спокойно:
– Когда доставят лекарство?
– На следующей неделе.
– Прошу тебя, не подсаживайся на эту хрень. Мне второй брат-наркоман не нужен; а вот что делать с Георгом, не знаю…
Рейнер не ответил. Георг всегда жаловался на свои кривые зубы, которые болели. На стоматолога уходила одна треть семейного бюджета, хотя Артур предлагал ему «за бесплатно вырвать зубы дома и купить вставную челюсть». После последнего визита доктор посоветовал своему вечно недовольному пациенту покупать кокаин.
– Лучше кока-колу, – говорил он, – вы найдёте её в любой аптеке, да и стоит она недорого. По два глотка, три раза в день. Вот рецепт. – Он протянул ему пожелтевший лист бумаги, который впоследствии Артур порвал в клочья и кинул их прямо в лицо Георгу.
Рейнер часто вспоминал этот эпизод, который едва не обернулся дракой. Но тут его мысли прервал стук: Лабби вылез из подвала с мешком картошки, тяжело дыша. С дырки снизу посыпались два корнеплода.
– Там крысы! Пять штук, здоровущие! Они чуть не стащили картошку!
– Боже, – сказал Рейнер, – я так и думал. Сегодня в ванной видел одну большую тварь.
– И что теперь делать?
Артур усмехнулся.
– Вот тебе мотив завести грызуна. Ты же так хотел животное на день рождения.
– Очень смешно! Завтра надо будет посмотреть средство… А что, где Георг? Он будет ужинать?
Братья покачали головами. Действительно, тот не пришёл на ужин. Рейнер совсем оправился и ел с аппетитом, а Лабби описывал Лили Вайс. На завтра он пригласил всех на свой еженедельный концерт.
***
На следующий день произошло несколько событий.
Первое: Рейнер встретил Матиаса.
Это случилось днём, когда он возвращался из магазина домой. Головная боль прошла ещё с утра, и он чувствовал себя прекрасно; лёгкий прохладный ветерок слегка подувал ноги и полы куртки. Рейнер насвистывал, а солнечные лучи освещали его негустые тёмные волосы. Вдруг он сзади, на другой стороне улицы, услышал поспешные шаги и стук каблучков. Повернувшись, так и замер; улыбка медленно поползла вверх.
– Матиас? Да ну?
Детектив с улыбкой подбежал к нему, и они обнялись.
– Неожиданно, неожиданно, – сказал Рейнер, смеясь. – Какими же судьбами?
– Да я недалеко от вас поселился, у матери; заболела она. Мне тут поведали, что вы здесь живёте.
– Кто же?
– Так, знакомая одна. Вот и решил к вам заехать; хотел зайти в магазин, коньяк купить, а тут и ты! – Он похлопал его по плечу. – Кстати, я думал, что ты работаешь.
– Нет, я приболел. Остальные работают.
– А как вы? Всё хорошо?
– Более-менее. Хочешь зайти?
Детектив пожал плечами.
– Почему бы и нет?
По дороге Рейнер расспрашивал про Клайнсланд. Тот отвечал сухо и с неохотой, зато глаза его засияли, когда из уст полился поток вопросов о братьях, финансовом положении и знакомых. До дома старший Бёргер успел рассказать только о девушке Лабби и его сегодняшнем концерте в её честь. На последнее Матиас разразился хохотом.
– Сегодня, говоришь? В шесть-семь часов? Очень хочу посмотреть.
– Да на здоровье! Вечером все вместе пойдём; заодно он нас с ней познакомит. Кстати, ты будешь в субботу, на дне рождения матушки?
Матиас смутился.
– Как-то не знаю… Это же семейный праздник, вашу матушку я никогда не видел…
– Ох, перестань! Ты наш сосед и друг. Друг семьи. Нет, я хочу – то есть мы хотим, – чтобы ты у нас был к шести вечера, и ни на минуту не опаздывай!
Детектив снова рассмеялся.
– Хорошо, хорошо. Только ещё заеду за подарком и коньяком.
– Ох, коньяк… Редкая роскошь для нас, по пятницам пиво пьём!
– Всё так плохо у вас?
– Ну, как видишь… – Он указал на дом. – Всё грязно и перекошено, особо денег пока нет, чтобы ремонт делать. Фундамент заделали, но тут ещё тараканы и… крысы! – При последнем слове его передёрнуло.
Они подошли к двери и открыли её. Матиас проследовал за Рейнером в дом.
Тут-то и произошло второе событие.
Они застали такую вот картину: на кухне стоял с красным лицом Георг. Ссутулившись, он пытался открыть ножом стеклянную бутылку с тёмной жидкостью, а из пальца струилась по стеклу кровь. Рейнер и Матиас застыли у порога. Второй встряхнул головой и с объятьями подошёл к Георгу.
– Что это мы делаем? Прогуливаем работу, а? Рей говорит, ты вроде бы сегодня работаешь…
Георг отложил бутылку и нож, сухо пожал влажной, не порезанной рукой его ладонь и сказал (при этом уши его покраснели):
– Да так, зуб болит. Это по рецепту, кока-кола.
Рейнер смотрел на брата, подняв бровь. Он вспомнил вчерашний конфликт братьев; рука с гематомами и даже несколькими шишками, которая не могла согнуться, снова заныла. Тупая боль отозвалась во всём теле, голова загудела, и он поморщился. Георг заметил это и нахмурился. Матиас же улыбался, но в глазах как будто считалось недоумение и даже беспокойство. Он прервал неловкое молчание, сказав:
