Алёна Стимитс
Я жду тебя в Париже
Алёна Стимитс. НЕМНОГО ПОДОЖДАТЬ…
Едва первый луч солнца озарил комнату, раздался томный вздох. В углах закопошились. Кое-кто даже попытался инициировать привычную утреннюю беседу, но капризный женский голос моментально перетянул все внимание на себя:
– Ну и пылища тут у нас! В прошлом году я еще могла рассмотреть свое отражение, а теперь и лица не видно.
Как и следовало ожидать, месье Отрюш не преминул вступить в словесную конфронтацию:
– Мадам, попробуйте постичь свою сущность, заглянув в глубь души, а не в зеркало. Слишком уж велика ваша зацикленность на внешних атрибутах. Иногда даже складывается впечатление, что вы как были профурсеткой, так ею и остались, а время-то идет…
На несколько секунд в комнате повисла напряженная тишина. Выждав немного, углы осуждающе зашелестели. Отдельные смельчаки хихикнули чуть слышно, давая понять, что поощряют наглость месье Отрюша. Однако высказаться в открытую никто не решался.
Наконец молчание прервала мадам де Пуавриер. Ей было так много лет, что и бояться-то не имело смысла.
– Не умничайте, юноша, – заскрипела старуха, – нам всем известно, что вы прочли всего одну книгу, а мните из себя бог знает кого. Вы прекрасны, милочка! – обратилась она к незаслуженно уязвленной Даме.
– Прекрасны, прекрасны, – эхом отозвались углы.
Впрочем, «профурсетка» и не думала обижаться. Она довольным взглядом обвела свою свиту и звонко спросила:
– Госпожа де Бержер, что там с завтраком? Подают?
– Как всегда, мадам, свежие круассаны и горячий шоколад. А в буланжери уже начали выпекать багеты.
– Как же хочется сменить обстановку! – произнесла Дама с ноткой сожаления.
Теперь, когда солнечный свет вовсю струился в окна апартаментов, можно было хорошо рассмотреть обладательницу капризного голоса. Она восседала на небольшой кушетке с таким изяществом и грацией, словно позировала невидимым зрителям. Словно действие происходило не в интимном пространстве ее будуара, а где-то на сцене, на глазах у сотен людей.
– Вот бы сейчас парочку бриошей и глоточек свежего воздуха! Ну отчего судьба так жестока ко мне?! Чем я заслужила эту участь? – она опять вздохнула.
– Не грустите, мадам! В жизни все меняется. Надо лишь немного подождать! – изрек с присущим ему бесстрастием месье де Саблие.
– Ну хорошо, – неожиданно быстро переключилась Дама, – пока мы ждем, предлагаю сыграть в ассоциации, – тонкими пальцами она оправила чуть съехавшее плечо платья. – Месье Отрюш, на какой букве мы остановились вчера?
– «Пэ», – буркнул конфликтер из своего закутка.
– Это замечательно! – обрадовалась Дама. Казалось, буква «пэ» была наполнена для нее каким-то особым смыслом.
– Замечательно, замечательно! – подхватили углы.
– Тогда – Париж. Какие ассоциации вызывает у вас этот город?
Прелестница вопрошающе оглядела присутствующих.
– Канкан, – пискнул кто-то.
И со всех концов понеслось:
– Фуа-гра…
– Тулуз-Лотрек…
– Мулен Руж…
– Фалюш…
– Бодлер и лягушки, – заключил месье Отрюш.
Сама красавица молчала. На ее лицо вновь пала тень печали.
– А вы, мадам? Что значит Париж для вас? – аккуратно поинтересовались из какого-то угла.
– Ах, друзья! – воскликнула Дама. – Если б я могла заключить в одно слово все то, что чувствую по отношению к любимому городу! Гранд-Опера, бульвар Сен-Жермен, Кафе де Флёр… Наши блестящие вечеринки, променады, разговоры о прекрасном…
– «В объятиях любви продажной жизнь беззаботна и легка…» – зачем-то влез в монолог Дамы месье Отрюш.
– Прекратите паясничать! – строго осадила балагура она. – Ваши экзистенциальные сентенции часто неуместны и полны сарказма, а меж тем…
– А меж тем, мадам, Бодлер писал свои стихи задолго до рождения озвученного вами направления. И если вы полагаете, что его отрешенная созерцательность отражает типичные экзистенциальные противоречия, вполне подходящие под определение гностической антиномии, то, извольте, здесь я, пожалуй, с вами соглашусь. Однако…
– Да замолчите же вы наконец, несносный пустозвон! Ох, мадам, если б только столкнуть на пол его зловредную книгу! Ведь он всю плешь проест нам своим Бодлером, – уже не сдерживаясь, сокрушалась старуха де Пуавриер.
Отрюш смерил недоброжелательницу ледяным взглядом.
– Возомнили, что можете меня уязвить? А хотите знать, кто вы? Вы – завистливая старая перечница, не обладающая даже толикой тех знаний, которые есть в моей голове. Вы и подобные вам всегда будут ненавидеть тех, кто умнее.
Углы затаили дыхание. Пространство наполнялось приятным скандальным флером. Легкой дымкой он колыхался в воздухе, обещая обитателям комнаты наполненный смыслом день. Одни упивались чужими эмоциями, другие восторгались отчаянным выпадом «пустозвона», третьи тихо радовались, что досталось не им. Уже слышны были пересуды и шепот тех, кто всегда сплетничал за спиной.
– Господа, успокойтесь! Нам всем сейчас непросто, – месье де Саблие со свойственной ему рассудительностью предпринял попытку примирить враждующих. – Я понимаю, вы устали друг от друга, от этой вечной неопределенности. От монотонности дней и спертости воздуха. Но не стоит терять веры! Нужно лишь немного подождать!
Словно вняв увещеваниям месье де Саблие, все смолкли. Тишина стояла такая, что звук ключа, который кто-то вдруг повернул в замочной скважине, показался обитателям комнаты громом средь ясного неба. На пороге появилось несколько мужчин.
– Боже правый! – воскликнул один из них, пожилой, но весьма бойкий брюнет с лихо закрученными усищами. – Да это же замок Спящей красавицы! Каков антураж, а! Так что вы говорите, месье инспектор, хозяйка квартиры живет на юге Франции?
– Жила, – поправил усача второй из пришедших – высокий тощий мужчина с огромной бородавкой на носу. Он изучающе оглядывал стены. – Хозяйкой была некто Соланж Божирон. Говорят, она сбежала отсюда еще в тридцать девятом и с тех пор никогда не возвращалась в Париж. Прошло семьдесят лет. Что ж, приступим, господин Шопан де Жанври?! Дел у нас с вами невпроворот.
– Это вы точно подметили, месье инспектор. Мне, как оценщику, еще не доводилось иметь дело с таким количеством раритетов, собранных в одном месте. Вы только посмотрите – какой страус! – усатый тип провел пальцем по перьям Отрюша. Слой многолетней пыли моментально взвился в воздух.
– Он-то что здесь делает?!
Инспектор чихнул, и новые вихри взлетели вверх. Потрепанная книга вдруг обнаружила буквы там, где ранее виднелось лишь пыльное пятно.
– Шарль Бодлер, – констатировал вслух брюнет. – Так, ребята, за работу! – зычно выкрикнул он.
Его помощники рассредоточились по салону. Кого-то двигали. Нахально заглядывали под подолы столешниц и тумбочек. Что-то записывали. Вдруг один из мужчин привлек всеобщее внимание присвистом.
– Что там, Андрэ? – спросил с другого конца комнаты начальник.
– Джованни Болдини, месье. С подписью. Неизвестный портрет.
– Да ну! Скажешь тоже! – недоверчиво выдохнул усач, оторвавшись от старой, но весьма изящной перечницы, одиноко украшавшей небольшой столик. И двинулся навстречу картине…
Она сидела, отвернувшись от приближающихся к ней мужчин. Тонкими пальцами оправляя чуть съехавшее плечо платья… Безошибочно чувствуя, что все они сражены, влюблены, покорены ее изяществом и грацией… Сидела и кокетливо смотрела вдаль, а солнечные блики играли на складках ее роскошного розового одеяния…
Примечание автора: портрет Марты де Флориан, принадлежащий кисти Джованни Болдини был продан с аукциона за 2,1 миллиона евро в 2010 году. Спустя семьдесят лет прекрасная Дама наконец обрела столь желанную свободу. Иногда и правда нужно лишь немного подождать, так ведь?
Отрюш (с франц. autruche) – страус
Пуавриер (с франц. poivrière) – перечница
Бержер (с франц. bergère) – пастушка, так же называлось кресло в стиле Людовика Пятнадцатого
Саблие (франц. sablier) – песочные часы
Анна Киселёва. ИСТОЧНИК
В сентябре Париж удивительно хорош. Словно лето забыло, что ему пора уходить, и, по привычке, продолжает заботливо припекать. Но эти сухие прозрачные деньки уже наполнены осенней ностальгией: кроны каштанов лишены зеленого блеска и подернуты ржавчиной, их первые листья уже опали и теперь шуршат коричневым облаком под ногами высыпавших на обед школьников. В руках дети держат бесполезные под полуденным солнцем курточки. Без них по утрам никак – настолько свежо, что зябко даже открывать ставни сразу после сна. Крики и смех соединяются со звуками автомобильных гудков, ветер с Сены мягко подпевает, а уличные террасы наполняются дребезжанием вилок вперемежку с нескончаемой болтовней. Два сезона удивительным образом переплетаются в этом городе, играя по своим, известным только им, правилам.
У Хлоэ тоже было время обеда. Она сидела на ступеньках Пантеона в окружении стаек таких же студентов и с аппетитом доедала сэндвич с тунцом. Из ее хлопковой сумки, лежащей тут же, выглядывали зеленое яблоко и спортивная бутылка. Хлоэ была рада стать частью этого мира. Ее мечта поступить в магистратуру философского факультета Пантеон-Сорбонна исполнилась. Хлоэ обожала Париж. Друзья и родители не понимали этой страсти и каждый раз удивленно округляли глаза, когда она рассказывала о своей любви к широким бульварам, утопающим в платанах, высоким набережным, оживляющим спокойную Сену и серо-жемчужным крышам с маленькими круглыми окошками. Для французов Париж уже давно стал синонимом гигантского шумного муравейника, без конца вытягивающего силы. Этот город меньше всего подходил для так любимого ими l’art de vivre1.
Но желанию Хлоэ никто не противостоял. Ее целеустремленность и в то же время детская мечтательность были давно всем знакомы. Внешне девушка выглядела как типичная француженка: небольшой рост, спортивная фигура, легкая небрежность в прическе, гармонирующая с ее вьющимися каштановыми волосами, едва уловимый макияж, который скорее напоминал «вчерашний». Зато характером Хлоэ сильно отличалась от сверстниц: стеснительная, временами наивная, она любила погрустить и не обладала уверенностью в себе, с трудом пускала чужаков в личное пространство, зато, если ее внутренний барометр говорил «да», будь то человеку или событию, Хлоэ отдавала ему все свое сердце без остатка. Родственники по-доброму смеялись, что всему виной кровь ее русской прабабушки, также покоренной Парижем с первого взгляда. Именно от нее молодой студентке досталась квартира на Монмартре, давно опустевшая, но недоступная для вступления в наследство в силу юридических обстоятельств уже не один год. По счастливой случайности они оказались улажены этой весной, когда Хлоэ получила долгожданное письмо о поступлении.
После окончания университета родители уехали из Парижа в Нормандию, где Хлоэ родилась и выросла. Им был по душе океанский простор, а не крошечные парижские квартиры с балконами, парящими над шумными улицами в облаках выхлопных газов. Так в столице осталась только «мами», наполовину француженка, с трепетом и уважением сохранившая традиции своей матери – русской балерины. Поэтому в детстве Хлоэ обожала приезжать к бабушке в гости, слушать семейные истории, пить чай с тонкими сладкими блинами и учиться говорить на загадочном языке. Мама Хлоэ никогда не стремилась им овладеть, несмотря на все старания бабушки, зато девчушка с радостью впитывала новые слова. Но с годами поездки в Париж стали все реже, встречи все короче, и только после смерти «мами» Хлоэ поняла, что упустила что-то важное: так мало расспрашивала о родственниках, ничего не записывала, почти совсем забыла русский. Поэтому возвращение в старую бабушкину квартиру явилось для студентки особым подарком.
Но не только жажда знаний и любовь к Парижу толкнули Хлоэ на переезд. Она считала, что ей категорически не везет в любви. И последняя романтическая история, совпавшая с выпускными экзаменами, в очередной раз разбила сердце молодой француженки. Хлоэ как будто бы все время выбирала не тех: слишком холодных, недоступных, с большой разницей в возрасте или несвободных мужчин. Но все они, как один, вызывали в ней ощущение «того самого», с которым так сложно было бороться неокрепшему девичьему сознанию. Хлоэ завидовала своим подружкам, почти не страдающим из-за отношений. У них все проходило как-то легко, без затяжной драмы. А драма Хлоэ не на шутку затянулась, поэтому наспех съеденный сэндвич, пусть и в таком завидном антураже, стоял поперек горла. И даже вид на Эйфелеву башню, открывающийся с Пантеона, не спасал еще витающие в нормандских облаках мысли.
После занятий Хлоэ садилась на свою «железную леди», или, как она ласково ее называла, Мадам Пежо. Изящный велосипед малинового цвета с белоснежным сиденьем и рулем был почти вдвое старше своей хозяйки, но неизменно служил ей вот уже несколько лет. Всего за полчаса студентка переезжала с левого берега на правый, два раза пересекая Сену через остров Сите. Ее сердце каждый раз замирало, когда Мадам Пежо проносилась мимо пострадавшего в пожаре Нотр-Дама, и тут же оживало вновь, чувствуя свежий запах реки. Квартира когда-то известной русской балерины располагалась недалеко от площади Далиды на крошечной тихой улочке. Хлоэ не знала, что ей давалось сложнее – толпы туристов или ежевечерние подъемы в горку на велосипеде, но в одном девушка была точно уверена: в конце пути ее ждет любимый балкон, возможно, с одним из лучших видов Парижа. За эти пару недель на новом месте Хлоэ уже ввела традицию писать дневник за узким деревянным столиком, на котором, впрочем, всегда находилось место для свежих цветов. Хлоэ пока еще не успела сдружиться с однокурсниками, поэтому ее единственной компанией были выглядывающая слева пышная, как белоснежный кремовый торт, базилика Сакре-Кер и утопающая вдали парижского марева игрушечная фигурка Эйфелевой башни, которая каждый вечер ежечасно переливалась бриллиантовой крошкой. В такие моменты Хлоэ чувствовала себя самой счастливой на свете, несмотря на тяжесть разбитого сердца.
Студентка любила все в своей новой квартире. Еще бы, ведь ей невероятно повезло! Обычно ее сверстники арендуют крошечные каморки под крышей за баснословные деньги, мирясь с отсутствием отдельного душа и туалета, не говоря уже о стиральной машине. Конечно, двухкомнатная квартира с двойным салоном была велика для девушки, и родители могли бы очень выгодно ее сдавать туристам, но единственная дочь в семье со своей привычной напористостью уговорила их дать ей пожить здесь хотя бы год до начала оплачиваемого стажа. Обстановка квартиры практически полностью осталась от бабушки, сохранив шарм середины двадцатого века. Сам дом построили еще в конце девятнадцатого в стиле знаменитой османовской застройки, но с более современными деталями: полноценных этажей стало уже шесть, облицовка здания отличалась простотой и голубым оттенком, а кованые балконы вместо единой кружевной ленты напоминали скорее аккуратный пунктир. Внутри квартира пахла стариной, и при каждом шаге раздавался скрип деревянного паркета. В двойном салоне Хлоэ любила по вечерам ставить проигрыватель с пластинками Шарля Азнавура и через его еле заметное потрескивание, напоминающее дыхание догорающей свечи, кружиться в вальсе, каждый раз замирая перед антикварным прямоугольным зеркалом в золотистой оправе, которое так удачно расположилось над высоким камином из коричневого мрамора. «Наверное, и сорок, и шестьдесят лет назад здесь также танцевали по вечерам, вдыхая воздух Монмартра через открытые настежь окна», – думалось новоиспеченной парижанке.
Родители Хлоэ разбавили столь «бабушкин», по их словам, стиль современными вещами из прежней комнаты Хлоэ. Так появились диван, этажерка и комод из «ИКЕА», соседствующие с дубовым книжным шкафом и старинной кроватью с балдахином. У молодой студентки было столько книг, что они стояли на полу аккуратными стопочками. Хлоэ уже купила на блошином рынке дополнительные полки, чтобы поставить их друг на друга, но места в ее новом жилище категорически не хватало. Уже который вечер девушка обещала себе, что установит новую мебель между диваном и огромными стройными часами с блестящим маятником и ажурными стрелками, но усталость от занятий брала верх.
Сегодня Хлоэ вернулась домой раньше обычного, поэтому отговорки о нехватке времени пришлось забыть. Она приготовила себе лимонный напиток, который французы называли Pulko, идеально освежающий в жару, сделала большой глоток и принялась двигать напольные часы. Сначала бережно, но потом все увереннее, понимая, что они не готовы так просто сдаться. В результате деревянная громада поддалась с натяжным звуком, оставив на своем месте конверт. Видимо, он завалился в узкое пространство между стеной и часами и теперь, наконец, освободился от заточения. Хлоэ сразу забыла про полки и с благоговением взяла в руки неожиданную находку. Бурая шершавая бумага пахла стариной. Этот сладковатый, чуть пряный запах напоминал девушке что-то из детства, но воспоминание безжалостно ускользало. Хлоэ присела за круглый стол в гостиной и еще раз вдохнула аромат. Конверт оказался не подписан. По его толщине сразу можно было понять, что внутри находилось не одно письмо.
Дрожащими руками Хлоэ достала первое сокровище: почтовую открытку с одним из шедевров Альфонса Мухи – в обрамлении ажурного контура, в воздушном одеянии, изогнувшись, из-за плеча выглядывала девушка с волосами, застывшими в полете. Хлоэ перевернула открытку и прочла название «La Dance». «Та-а-а-нец», – мечтательно протянула студентка и поняла, что найденные вещи, скорее всего, принадлежали прабабушке Анне. После побега от революции она, в отличие от своих соотечественников, удачно устроилась – преподавала в школе у Кшесинской и изредка выходила на сцену. Бабушка рассказывала, что она всегда пользовалась популярностью у мужчин, но долго не отдавала никому свое сердце, пока не встретила любовь всей своей жизни – будущего мужа, прадедушку Хлоэ. В этом доме она видела не один альбом с семейными фотографиями, но то, что обнаружилось дальше, после открытки, еще больше поразило девичье воображение – на снимке красовалась прабабушка в легком танцевальном платье, напоминавшем греческую тунику. «Как же мы похожи!» – подумала Хлоэ, бросив взгляд на свое отражение в зеркале. Ей и раньше говорили о сходстве, но она никогда не воспринимала этого всерьез: люди на старинных фотографиях казались ей чужими – они никогда не улыбались, а словно носили холодную маску. На обратной стороне виднелась подпись, которую Хлоэ встретила в первый раз. Кажется, было написано по-русски. Следующим сокровищем стала пачка писем, текст которых девушка не смогла разобрать, потому что не умела читать на родном языке прабабушки. Остальное содержимое составляли еще несколько открыток с видами Парижа: фонтан Сан-Мишель, набережная Сены, Нотр-Дам. Хлоэ даже чуть не расплакалась от своего бессилия: ну почему она не научилась читать по-русски, когда в детстве бабушка так настаивала на этом!
Внезапно в голову Хлоэ пришла идея: нужно позвонить Софи! Ее подруга детства теперь жила на другом конце Парижа, но девушка точно знала, что она всегда придет на помощь. Софи, наполовину француженка, наполовину русская, давно дружила с Хлоэ, несмотря на расстояние, и неизменно проводила свои летние каникулы у семьи подруги в Нормандии. Софи прекрасно владела обоими языками, поэтому для нее прочитать эти письма не составило бы никакого труда. Но, как назло, телефон не отвечал. Спустя полчаса Хлоэ получила сообщение, что Софи сегодня не сможет приехать, но обязательно постарается заскочить в конце недели.
***
Ожидание далось Хлоэ непросто. Все три дня она могла думать только о загадочном конверте и фантазировать о том, что же написано в письмах. И наконец, когда наступил вечер пятницы, раздался долгожданный звонок в дверь. Софи, лучезарная блондинка с короткой стрижкой и зелеными светящимися глазами, поспешила с объятиями к Хлоэ:
– Привет! Как дела? Мы так давно не виделись! Еще раз поздравляю с поступлением и переездом.
Девушка дважды поцеловала гостью, забрала у нее бутылку розе для аперитива и широким жестом предложила пройти:
– Добро пожаловать!
Спустя тридцать минут подружки уже беззаботно болтали на балконе, делясь последними новостями.
– Ну что, все страдаешь по Гаэлю? – Софи сбросила пепел с сигареты и подогнула под себя одну ногу.
– Не спрашивай, – голос Хлоэ задрожал, – мы не общались с мая. Никаких новостей. Даже по-дружески.
Теплый парижский вечер вмиг напитался сентябрьской грустью, теряя идиллическую легкость. Но девушка взяла себя в руки и принесла из гостиной заветную находку:
– Не хочу больше о нем говорить. Смотри лучше, что я обнаружила, делая перестановку.
– Ого! – Софи воскликнула от удивления, когда Хлоэ разложила перед ней содержимое конверта. – Сокровища бабушки Марго?
– Представляешь, мне посчастливилось найти письма моей прабабушки. Обрати внимание, это она на фотографии, – Хлоэ сделала глоток розе и с гордостью посмотрела на подругу.
– Одно лицо…
– Да я и сама вижу. Но мне нужна твоя помощь. Умоляю, Софи, попробуй перевести написанное!
Ночь наступила незаметно, обняв Монмартр густым синим дыханием. Город превратился в полотно мерцающих огней, украшенное золотистой фигуркой башни. Ее мощный прожектор без конца прорезал темноту, словно в поисках чего-то важного.
– Боюсь, мне тебя особо нечем порадовать… – Софи отложила конверт. – Часть букв уже стерлась. Почерк твоей прабабушки разобрать не так-то легко, да и сам стиль… Но кое-что я поняла. Все письма адресованы некоему Григорию. Кажется, она познакомилась с ним, когда выступала… вот тут я не поняла где… Длинное слово, начинается на «Ш». «Шухе….» или «Шоха…»
– «Шахерезада». Бабушка рассказывала мне про это место на Монмартре. Так назывался ресторан в русском стиле, где работали наши эмигранты. Прабабушка там иногда танцевала. Но про Григория я никогда не слышала… – глаза Хлоэ заблестели в темноте ночи.
– Кажется, их любовь была не совсем счастливой. Думаю, здесь сохранились письма, которые она так и не решилась отправить. Я разобрала такие слова как «горе», «грех», «обжигающее чувство»… И ни одной весточки от него. Но этот Григорий ведь не твой прадедушка?
– Нет, конечно, нет! Моего прадедушку звали Жан-Пьер, и бабушка рассказывала, как ее папа всю жизнь носил маму на руках. Так сильно любил, что всего на два дня пережил ее.
– А, вот смотри, нашла еще кое-что интересное. В самом последнем послании твоя прабабушка пишет про какой-то Ведьмин Камень. И кажется, что он совсем недалеко от квартиры. Я смогла перевести кусочек: «А теперь мне остается только одно – оставить всю свою любовь у Le rocher de la sorciere2. Единственное счастье, что я смогу найти за поворотом…» – Софи уже почти ничего не различала в темноте. – Ты знаешь, о каком камне речь?
– Скорее всего, да… Он действительно здесь неподалеку. В детстве мы облазили с бабушкой весь Монмартр, и как раз одной из находок был этот валун. Я его плохо помню, но тогда он мне казался огромным. Бабушка рассказывала легенду о том, что в доме напротив камня жила ведьма, а может, просто одинокая женщина, которая не слишком любила людей… И самое главное, что этот валун исполняет желания! Наверное, поэтому моя прабабушка так хотела до него добраться…
***
В ту ночь Хлоэ долго не могла уснуть. Ей не давала покоя история Анны и Григория. Кто он? Как выглядел? Каков был его характер? Почему прабабушка в него так влюбилась? Фотография танцовщицы в белой тунике тоже не выходила из головы Хлоэ. Как же они похожи! В один миг, когда девушка начала проваливаться в сон, ей показалось, что она находится на сцене в окружении тесно поставленных столиков. В зале накурено и шумно, гости почти не смотрят на артистку, но она продолжает скользить между декорациями в белоснежном облаке легкого платья, пока не встречается взглядом с ним. Хлоэ сразу узнала эти карие бездонные глаза, смотрящие с благоговением. В сердце разлилось знакомое тепло, похожее на тягучий сладкий мед, от которого хотелось петь, танцевать и любить весь мир!
Потом в сознании Хлоэ появилась новая картинка, будто один кадр диафильма по щелчку сменился другим. Анна и Григорий сидят на коврах, кажется, все той же «Шахерезады», и внучка, словно попав в тело своей прабабушки, может наслаждаться щедрыми комплиментами и нечаянными прикосновениями своего возлюбленного. Вне всяких сомнений, Григорий красив собой: высокий, статный брюнет в военной форме с выразительными карими глазами и мимолетной смущенной улыбкой. Наверное, Хлоэ тоже бы потеряла голову. Удивительно, насколько этот сон казался ей правдоподобным. Девушка слышала грустные цыганские напевы и вдыхала пряные восточные запахи так, будто «Шахерезада» перенеслась в ее спальню.
Картинки диафильма сменялись все быстрее. Вот Анна кружится с Григорием в танце, чувствуя на щеке его волнующее дыхание, потом они гуляют по набережной Сены, спасаясь от дождя под крышей Нотр-Дама. Переполненные громкой, как фанфары, радостью, они пытаются сохранить тишину, но вместо этого их улыбки и почти беззвучный смех вырываются на волю, как ноябрьский пронизывающий ветер. Потом они на приеме в какой-то квартире – снова музыка, люди, шампанское. Сердце Хлоэ начинает медленно, но необратимо сжиматься от боли, как будто она еще не знает, что должно произойти, но точно что-то плохое. Время ускоряется еще сильнее, и вот Хлоэ стоит перед собором Александра Невского. Вокруг снова мелькают люди, звонят колокола, а по ступеням спускаются обвенчанные. Хлоэ пытается поймать взгляд Григория, как тогда, в «Шахерезаде», но ловит только царапающие горло мелкие снежинки… Желая выбраться из этого кошмара, девушка убегает в слезах, пока тишина не накрывает ее спасительным куполом. Хлоэ вдруг видит восходящее солнце с его первыми несмелыми лучами и огромный валун, так притягивающий своей силой. Здесь Анна, по ощущениям правнучки, как будто бы впервые ощутила тихую радость и спокойствие.
***
Хлоэ проснулась еще до рассвета. Не размышляя ни минуты, она точно знала, куда должна пойти. Этот полусон-полуявь настолько взбудоражил ее сознание, что Хлоэ больше не могла отделить чувства прабабушки от своих. Сколько же она еще не знала о прошлом своей семьи! Хлоэ всегда казалось, что это только ей так не везет в любви. Что только она может так сильно страдать и каждый раз собирать заново сердце, разбитое на тысячу осколков. Конечно, этот сон мог быть просто плодом ее воображения. Хлоэ знала прабабушку лишь с одной стороны: историю смелого человека, прошедшего сложную эмиграцию, начавшего жизнь с нуля в новой стране, и, несмотря на долгие поиски, встретившего настоящую любовь. А оказывается, она могла страдать от неразделенного чувства. Или разделенного? Да разве это важно, когда ты пишешь такие грустные письма.
К счастью, туристов было еще не так много в столь ранний час. И пока Хлоэ поднималась по улице Лепик, солнце поднималось вместе с ней, покрывая верхние этажи домов персиковой глазурью. Монмартр медленно просыпался. Внезапно молодая парижанка застыла перед забором, не понимая, куда двигаться дальше: «Раньше здесь был проход. Я точно помню эту дорогу. Совсем крохотный пассаж, и рядом с фонарем этот камень».
Хлоэ, не раздумывая, справилась с преградой и оказалась неподалеку от утопающего в зелени небольшого трехэтажного особняка. Слева и справа от входа стояли белые кружевные столы и стулья, словно приглашая на завтрак незваную гостью. Девушка осмотрелась и рядом с фонарем увидела заветный валун. Наполовину покрытый мхом, в компании увитых плющом деревьев с крючковатыми ветвями, он напоминал очертания сросшихся, заточенных в камень лиц, действительно так похожих на ведьминские горбатые профили.
И вдруг Хлоэ вспомнила еще кое-что. Жившая тут женщина была никакая не ведьма, это дети почему-то над ней издевались. И название они придумали. На самом деле знаменитый валун – часть старого фонтана, который бил прямо из источника, расположенного неподалеку. Поэтому местные жители называли его «la Sourcière» – «Источник». Со временем одна буква выпала и получилось «la Sorcière». Вот тебе и ведьма!
Хлоэ подошла к камню и бережно погладила его шершавую поверхность. Теперь она знала, что все переживания пройдут. Так внезапно открывшаяся история ее прабабушки заставила задуматься о том, что все раны не вечны и каждому доступно найти путь для их исцеления. «Теперь это будет мое место силы», – решила для себя Хлоэ.
Обняв камень и закрыв глаза, юная парижанка изо всех сил мечтала о светлом будущем. О счастье, любви, гармонии с собой и миром. Если бы кто-то увидел ее со стороны, то наверняка бы заметил, как ее мысли в виде полупрозрачных облачков возносятся к небу под сентябрьскими лучами солнца и как у ее ног в голубой дымке расстилается уже проснувшийся Париж.
