Ксения Шалимова
Сентябрьский декабрист
Рылеев отложил письмо и взглянул на друга.
–Кондратий Фёдорович вот даже не знаю старая ли Новосельцева, Вас так лихо переиграла, или Вы сами себя переиграли, но, в любом случае, я рад, что весь этот роман закончился благополучно, – сказал Бестужев, который доедал предложенные хозяевами пирожные.
–Я, в отличие от тебя Александр Александрович, романов не пишу, я их делаю.
–Что Вы этим ходите сказать, Кондратий Федорович?
–То, что это еще не конец. И, друг мой, нет ничего проще, рассорить двух людей, особенно, если они считают себя друзьями.
–Что ж, – Бестужев чуть нервно сглотнул, – Уверен, Вы знаете, что делаете.
Глава 5
Дома Константина встретили как героя. Отец был непомерно горд первенцем, мать и младшие дети относились теперь к нему как к главе семейства, а Катерина даже не знала, как выразить всю свою благодарность. Уже через пару дней, Чернов делился подробностями своего путешествия с Рылеевым. Кузен внимательно его выслушал, и после, медленно крутя в руках сигару, спросил:
– И как ты нашел старшую Новосельцеву? В письме ты писал, что она совсем не против свадьбы.
–О, это почти святая женщина, – уверял с восторгом Константин, – И мне кажется, что слезы, что вечно текут из ее глаз, как у многих стариков, на самом деле не слезы, а миро. Она была до крайности любезна и гостеприимна, и так любит Владимира, что не смога бы встать на пути его счастья.
– Я очень рад это слышать. И еще я очень рад, что у твоего возбужденного состояния есть еще одна причина. Признавайся, что там у тебя за роман вышел. В письмах ты так и не написал ничего конкретного.
Рылеев, наконец, стал раскуривать сигару.
–Потому ничего конкретного и нет. Я просто встретил известную тебе особу на набережной и уже на следующий день получил записку.
Рылеев слегка приподнял бровь.
–Смело. И что же она тебе пишет?
–То, что пишут в таких письмах все женщины. Что любит и всегда любила. Но Николя узнал, ее собираются выдать замуж за какого-то старого полковника. Я же ей нужен, вероятно, лишь для того, чтобы эту свадьбу сорвать.
–Видно полковник уж очень гадок, раз она решилась на столь отчаянный шаг. И ты не думаешь, что ее чувства могут быть правдивы?
–Знал бы ты, как бы я этого хотел.
–Почему же не знаю. Я не настолько стар, чтобы не помнить, как может взволновать кровь один надушенный листок бумаги.
Константин вяло улыбнулся.
– Давай лучше поговорим о деле, – бодрее произнес Костя, – Если ли новости?
–И какие. Пестель приезжал в город, – Рылеев длительно затянулся, – Мне даже удалось с ним встретиться.
– Да ну! С тем самым? – Костя слегка подпрыгнул в кресле, – И что же? Каков он?
– Epater13 , и думает про себя, что очень хитер.
–А это не так? Я наслышан о нем, и слухи самые противоречивые.
– Он довольно неуклюже пытался выяснить мои политические взгляды. Сначала очень притворно восхищался Наполеоном, потом пел оды Английскому парламенту, – Рылеев расплылся в широкой улыбке, – Сошлись мы, конечно, на гении Вашингтона.
Кондратий Федорович сделал очередную затяжку и медленно откинулся в кресле.
–Тем не менее, своего он все-таки добился. Ведь ты, дорогой кузен ведь его больше государя Императора боготворишь.
Рылеев слегка поморщился при упоминании его Величества и отложил сигару. Константин, правда, его недовольства не заметил и продолжал.
– Уверен, что в следующей жизни ты родишься Американцем.
–Довольно, – Кондратий Федорович резко поднялся с кресла, – тебе уж и возвращаться пора.
Константин со снисходительной улыбкой взглянул на брата.
–Неужели обиделся. Ты ведь даже не рассказал, чем вы кончили. Какие планы у Пестеля?
–Планы? – язвительно переспросил Рылеев, – Что ж, изволь. Сергей Иванович, куда больше разделяет мои убеждения и не прочь, для России позаимствовать американскую систему управления, – грубо, чеканя каждое слово, произнес Рылеев.
–То есть, как позаимствовать? – Чернов по инерции еще продолжал улыбаться, – Там же Республика.
–Вот именно, – и после некоторого молчания Рылеев четко прибавил, – Республика.
Улыбка уже полностью сошла с лица Константина, лицо его слегка побледнело, а губы задрожали.
–А что же с царем? – осторожно спросил Чернов.
–А что с царем? Его не будет, – ответил Рылеев.
–Но, – Константин поднялся вслед за кузеном, – Это получается…
Чернов некоторое время пристально смотрел на друга. Новая реальность, так внезапно открывшаяся ему, пугала. Он начал медленно пятиться назад, неуклюже обступая кресло.
–Получается, – Константин перешел на шепот, – Вы хотите убить императора?
– Это пусть и крайняя, но возможная мера. Ты сам понимаешь, почему я не мог рассказать тебе все сразу.
Константин не сводил испуганного взгляда с больших влажных глаз Рылеева.
–Кондратий, это безумие, – продолжал шипеть Константин, – Конституция – это одно, но это… это – минимум виселица.
– А ты думал у нас здесь английский клуб? – выпалил Рылеев.
Он в один шаг приблизился к Константину и схватил его за плечи. Тот попытался освободиться и отвел глаза.
– Посмотри на меня! – закричал он, встряхивая кузена,– Значительных перемен не добиться полумерами.
Константин медленно поднял голову и внимательно взглянул на кузена. Рылеев отпустил руки и медленно начал прохаживаться по комнате в такт комнатных часов.
– Кондратий, ты себя слышишь? – Константин, наконец, прервал затянувшееся молчание, -Каких перемен? Вы ведь даже не знаете, что менять собираетесь. Знаешь на что это похоже? Да вы ведь просто хотите поставить Трубецкого диктатором и поделить прежние должности между собой? Ты себе тоже место присмотрел, а братец?
Рылеев остановился и метнул резкий взгляд на собеседника.
–Да повзрослей ты уже! – Рылеев сделал резкий шаг к Константину, – Да, новой стране нужны новые люди. С Новосельцевыми ничего путного не построить. И ради этой великой цели кого-то придётся принести в жертву. Или ты думаешь, я не любил Его? Я Его боготворил! Каждая моя молитва, каждый мой день начинался и заканчивался с его именем на устах. Я верил ему! – Рылеев с глухим звуком сильно ударил себя в грудь, – Верил, что он поведет нас по пути свободы и просвещения, – и после недолгой паузы тихо спросил, – И что мы получили?
Мужчины стояли друг напротив друга не в силах отвести глаз или вымолвить слово пока, наконец, Рылеев не произнес:
–Ты мне веришь?
Константин чем дальше, чем сложнее сдерживать надвигающееся на него замешательство. Он слишком долго идеализировал Рылеева, и сейчас, смотря прямо в эти удивительные гипнотические глаза, с трудом понимал кто перед ним: новый Наполеон или обыкновенный авантюрист.
–Ты мне веришь? – увереннее и громче повторил кузен.
–Я не знаю… – тяжело проговорил Чернов, – Я уже ничего не знаю. Ты абсолютно прав, мне пора.
После он быстро впрыгнул в плащ, набекрень надел треуголку и уже сев в коляску, натягивал перчатки. На холоде одними губами он повторял только одну фразу, вспомнившуюся ему сегодня: "Теперь ты дракон".
С того самого дня общество стало для Чернова чем-то вроде горькой пилюли. Той самой прием, которой откладываешь на потом, и после которой наступает медленное мучительное выздоровление. Он никогда раньше, размышляя о французской революции как о чем-то ужасном, не думал о людях свершивших ее, как о преступниках. И теперь, после разговора с Рылеевым ему пришлось принять тот факт, что далеко не для всех они были неисправимыми романтиками и героями. Константин все же продолжал верить в необходимость реформ, его так же пьянили мысли о конституции и свободах, но только теперь эти слова начали обретать для него форму, а их значение в корне изменилось. Свободы становились невозможны без ответственности, а конституция – результатом огромного душевного и умственного труда всего народа, которую мало было просто принять, до нее необходимо было дорасти. Это горькое открытие заставило его помириться с Рылеевым. Он продолжил посещать собрания с еще большим усердием, однако стал меньше говорить и более слушать. Костя стал замечать среди своих товарищей не только убежденных реформаторов, но и корыстных властолюбцев или обиженных на власть прохиндеев. Метаморфозы эти не остались не замеченными и Рылеевым. Он даже обмолвился как-то Бестужеву, что будь у него более времени, сделал бы из кузена недурного государственного деятеля, но за неимением оного, Константину придется послужить общему делу иным образом.
Владимир трясся в коляске по серому февральскому Петербургу. По возвращении в столицу необходимо было вернуться к светской жизни, и ничто не могло познакомить Владимира со свежими новостями, как посещение салона графини М. Графиня была своего рода Анной Павловной Шерер своего времени. У нее собиралось лучшее общество. На подобных вечерах рождались сплетни, плелись интриги, распределялись должности. Володя знал этот мир как облупленный и чувствовал себя в подобных местах как рыба в воде, тем более, что общество ему всегда благоволило. Он ехал с легким сердцем в самом прекрасном расположении духа. Сам того не замечая, юноша подсознательно готовился к салону. Он уже знал к кому и в какой последовательности подойдет, о чем будет говорить, с каким выражением лица будет принимать поздравления со свадьбой и соболезнования о болезни отца.
По приезду он ловко взобрался на ступеньки перед входом и быстро прошел внутрь. В вестибюле лакей тонкий и безэмоциональный, такой же какой был в любом другом подобном доме, принял у Владимира плащ, он еще не успел снять перчатки, как на лестнице раздались усиливаемые эхом шаги.
–Володя! – к нему подлетел, едва не поскользнувшись на мраморном полу, Шипов.
– Дружище! – образовался Владимир, – Ты уже здесь.
–Не нужно тебе туда.
–Это еще почему? – весело спросил Новосельцев, хлопая себя по карманам в поисках монеты для лакея.
–Володя, Богом прошу, поезжай домой. Я клянусь тебе, буду у тебя через час и все объясню, но не поднимайся туда, прошу, – Шипов схватил друга за руки с твердым намереньем не пускать его в зал.
–Это какая-то новая игра? Должен сказать, ты очень правдоподобен, – сказал Владимир все стой же широкой улыбкой.
–К сожалению нет. Прошу тебя уезжай.
Шипов пытался вручить вещи из рук лакея обратно Новосельцеву. Одна перчатка упала на пол, оба молодых человека вцепились в треуголку.
–Ладно, пошутили и хватит. Дай пройти, – Владимир одним движением снова отдал все лакею.
–Чернов всем сказал, что принудил тебя жениться, – быстро выпалил Шипов, – Под дулом пистолета.
Володя, наконец, отвлекся от вещей и взглянул на друга, улыбка медленно сходила с его лица.
–Что? – тихо произнес он.
–Если ты приехал сюда за столичными новостями, то сейчас главная новость – ты.
–Этого не может быть, – Владимир отрицательно замотал головой.
–Все уже об этом только и говорят.
–Этого не может быть, – уверенно повторил Владимир.
Он плохо помнил, как выхватил вещи у лакея и, не одеваясь, выскочил на улицу. По дороге домой едва удерживал себя на месте, чтобы не выскочить из дрожек на ходу. «Не может быть, не может быть» повторял он словно в бреду и чем ближе подъезжал к дому, тем отчетливее его отрицание перерождалось в чувство той бешеной злости, когда осознаешь свою беспомощность и ничтожность. После он долго метался по комнате с безумным взглядом и взъерошенными волосами, слуги ждали, что барин вот-вот тронется рассудком, и тихонько подглядывали в замочную скважину. Как и обещал через час приехал Шипов. Он застал друга уже сидящим за письменным столом. Новосельцев резкими движениями выводил что-то на бумаге и не сразу заметил его.
–Что пишешь? – осторожно спросил Шипов.
–А что я могу сейчас писать? – огрызнулся Новосельцев, не поднимая голову на друга.
–Володя, может стоит…
–Что? – Новосельцев рывком повернулся к нему, – Что стоит? Подумать? Подождать? Чего? Пока этот человек полностью разрушит меня? Еще прикидывался другом.
Шипов почти сразу понял, что за время пока они не виделись, в друге что-то изменилось. Владимир больше не был образцовым светским юношей. Он почувствовал, что, наконец, перестал быть идеалом и оказался ни больше ни меньше простым смертным со своими недостатками, страхами и предубеждениями. И ему было страшно, страшно от того, что он чувствовал, как события развиваются независимо от него, что он уже давно не контролирует свою жизнь, да собственно никогда ее и не контролировал. И этот первобытный, животный страх заставлял действовать, правильно или нет, но действовать.
Владимир снова повернулся к бумаге и резко отрывисто написал на чистом листке: «Требую сатисфакции. Жду секунданта. Новосельцев».
Примерно в то же время слухи достигли и Константина. Это здорово выбило его из колеи, но проанализировав ситуацию, Чернов понял, что в данных обстоятельствах может лишь терпеливо ждать вызова. Однако прошел день, за ним другой и третий – Новосельцев молчал. И только через неделю Оболенскому, по просьбе Рылеева удалось прояснить положение дел. Выяснилось, что Шипов все же не дал отправить Владимиру вызов. Он убедил его, что все можно решить иначе. И Владимир решил. Он слишком хорошо знал светское общество, и вместо того, чтобы схватиться за голову и скрыться до поры, наоборот активно начал появляться на приемах и при любом удобном случае декларировал о настигшей его ужасной клевете. Он просто продолжал играть роль, которая ему всегда удавалось лучше всего – мистера безупречность, часто клялся в своем глубоком и чистом чувстве к Катерине, говорил, что Константин, наверняка, оговорил его лишь для того чтобы снискать дешевой славы в офицерских кругах. И чаша весов уже очень скоро склонилась в его сторону.
– Немыслимо! – Чернов развел руками, – Этот аристокрышенышь, значит, выставляет себя чуть ли не святым, более того болтает о таком личном деле по всем салонам, собирая жалостливые вздохи и соболезнования.
Рылеев удобно расположился на диване и даже не собирался прерывать кузена. Он и Бестужев только что привезли Константину последние новости. В этой ситуации его более всего забавляло то, что никто даже и не думал задаться вопросом, что же истинный распространитель тех гнусных слухов.
– Я полностью разделяю ваше негодование, – сказал Александр Александрович, отходя от печки, где грел руки, – Но Константин, послушайте, нельзя принимать решения на горячую голову. Думаю, нужно выждать.
–Ах, выждать? Дождался уже. Я опозорен, моя сестра опозорена, вся моя семья… Ведь это же все он сам и придумал! Он и его благочестивая матушка. Чтобы не держать данного слова.
Константин сел на стул и обхватил голову руками, едва не вырывая волосы.
–Ну, так может лучше его убить? – спокойно сказал Рылеев.
Бестужев и Костя почти одновременно посмотрели на него. Кондратий Фёдорович первый озвучил то, о чем думали все.
–Что? – Рылеев переводил взгляд с одного на другого, – Вы же прекрасно видите, что это за человек, – Кондратий встал, – Сегодня он не может выбрать себе жену без одобрения матушки, – в голосе возникла некоторая раздражительность, – А ведь он всего на три года старше тебя Костя, – Рылеев указал пальцем на кузена, – И уже в свите. А через несколько лет получит должность, – голос Рылеева все более повышался, пока не перешел на крик – И будет управлять страной!
С минуту никто не смел ответить. Чернов с трудом узнавал своего обожаемого кузена в человеке перед собой. Рылеев тяжело дышал от волнения и злости, а его глаза казались еще более выпученными.
–Но ведь, убить я его должен не поэтому, – тихо сказал Константин.
Рылеев судорожно поправил очки и медленно неуверенно опустился на диван.
–Да, – уже спокойно сказал он, – конечно не поэтому.
Вскоре от Чернова все разъехались, и он остался один. Уже поздно вечером денщик принес письмо, которое пришло еще утром. Писала Б.
«Мой милый друг, я очень боюсь за Вас. Да, да. Не удивляйтесь, мне уже все известно. Неужели нет никого способа разрешить эту историю миром? И еще я знаю, и то, что Вы не имеете никого отношения к распространению этих подлых слухов. Вы просто не способны на это. Но я так же верю в то, что тот другой офицер не мог плести интриги против Вас. У меня, конечно же, нет доказательств, но пусть женское сердце будет Вам поручителем его искренности. Также я уверенна, в том, что он действительно любит Катрин и искренне желает этой свадьбы. Я прошу Вас не дать шанса подлости и обману одержать верх, помиритесь с ним. Ведь я помню Вас главным поборником всех пороков и блюстителем честности. Смерть одного из Вас станет лишь торжеством лжи. И ежели Вы не думаете о счастье Вашей дражайшей с сестры или о несчастных Ваших родителях, вспомните хотя бы о Вашей покорной слуге, которая уже третий день не может дожить до вечера с сухими глазами. Я окончательно приняла решение: или я буду Вашей, или моя дорога сворачивает в монастырь. Там я смогу сполна выплакать все свои слезы. Вскоре я собираюсь озвучить свое решение отцу, а потому, ежели Вы еще хоть немного любите меня, то я жду Вас в Москве».