Кучкар Наркабил
Хочу увидеть твои глаза

Полная версия

© К. Наркабил, 2020

© Интернациональный Союз писателей, 2020

Об авторе

Наркабилов Наркучкар Рахматович (Кучкар Наркабил) родился в 1968 году в Республике Узбекистан, в 1992 году окончил факультет журналистики ТашГУ. Член Союза писателей Узбекистана, поэт, писатель, драматург. Автор книг «Цветок на ладони», «Мой мир», «Цветок возле окна», «Плач за рекой», «Улыбнись, дорогая», «Я пришел увидеть твои глаза», «Вторая рота: Афганистан»; драм «Рок испытаний», «Ты разбудишь солнце», «Луч в тени не останется», «Удача на нашей стороне», «Не снимай сапоги, не увидев воды», «Не уходи далеко от земли». Некоторые из них инсценированы и идут в театрах Республики Узбекистан.

Заслуженный журналист Узбекистана, в настоящее время Кучкар Наркабил работает главным редактором в правовой газете «Человек и закон».

Тел.: (+998 94) 655-15-00

E-mail: poets-68@mail.ru

Навеки восемнадцатилетние (Мы не вернулись из боя…)
Повесть

Я старался написать всю правду, но, к сожалению, ничего не написал.

Кучкар Наркабил

Эта книга о тех, кто не вернулся с войны, о любви, о жизни, о юности, о Бессмертии.

Григорий Бакланов

I

Весь день небо оставалось мрачным. К тому же к вечеру начался сильный дождь. В воздухе похолодало. Казармы, столовые солдат и офицеров казались жалкими. Из окон виднелись тусклые огни. Строевая площадка части была настолько серой и неприглядной, что, если б не музыка, доносившаяся из громкоговорителя, установленного на крыше штаба офицеров, то, возможно, всю округу накрыла бы кромешная душераздирающая тьма. Вдоль тротуаров и напротив казарм тянулись елки, тополя, чинары в человеческий рост, глядя на которые я часто уходил в раздумья. Человек всегда ищет в жизни утешения, ему хочется жить. Даже если он находится в самой гуще войны, не зная, что ждет его завтра, он живет по законам жизни, которых никто не изобретал: сажает деревья или красит вот эти хмурые здания, даже если в этом нет никакой необходимости, укладывает асфальт, перед казармами ставит специальные сооружения для чистки обуви, а если и этого окажется мало, то еще перед каждой дверью построит курилки. Словом, отвлекает себя каким-нибудь делом. Завтра солдаты этой части выйдут в бой. Они будут мародерствовать, жечь дома, сады, травить воду, убивать людей и сами будут умирать. В садах, где они побывают, начнется вечный мертвый сезон. И вообще, всякое «благое» дело, сделанное для войны и ради войны, намного позорнее даже такого грязного понятия, как двуличие.

Воины доказывают свое право жить на этом свете путем убийства себе подобных. Что бы они ни делали потом – сажали ли деревья, слушали ли музыку, – они будут это делать, чтобы как-то отвлечь себя. Солдату для осознания, что он живет, нужно всего лишь, чтобы видели его глаза. Вот эти казармы, территория военной части, окруженная высокими горами, холодный вид города Кабула со стороны восходящего солнца, лучи которого проникают сквозь тело, живые и мертвые однополчане с одинаковой твоей судьбой, одежда и мысли которых не отличаются от твоих, бессмысленное времяпрепровождение – все это особый мир, который запоминается на всю жизнь.

Удивляясь, откуда столько мыслей у меня в голове, я обошел часть вдоль каменных троп. Вся одежда промокла, я продрог до костей. Знаете, я очень тоскую, когда пасмурно и льет дождь, поэтому не стал возвращаться обратно в казарму. Подняв ворот ватника, я дошел до артиллерийской казармы. Когда я шел обходным путем мимо штаба, вышел прапорщик и попросил у меня сигарет. За компанию с ним я тоже выкурил одну штуку «Донских». Прапорщик пожаловался на погоду, сказал, что если не выйдем в бой, то он умрет со скуки. Я спросил, сколько лет он здесь служит. Он ответил, что с начала революции^[1] попал в Баграм^[2], затем три года служил в Джелалабаде, два года в Гардезе и еще два – в Кундузе^[3]. И вот уже четыре года в Кабуле. У прапорщика были два ордена Красной Звезды. По его словам можно было понять, что он привык к такой жизни.

Я понял, что прапорщик недоволен не тем, что погода хмурая, а тем, что он сегодня дежурит. Деды^[4], повидавшие вой ну, не признавали такую работу, считая ее уделом новобранцев. Прапорщик попросил оставить еще две сигареты. Когда я приблизился к своей казарме, недавно прибывший в роту новобранец, дежуривший у дверей, крикнул изо всех сил:

– Стой! Пароль: два!

Я чуть было не рассмеялся. В самом деле, какие же все-таки странные эти новобранцы. Они стараются выполнять любую работу идеально, любят всякие геройства совершать. Подумать только, зачем врагу находиться в глубине части? Зачем нужна такая осторожность?! Любой из дедов на его месте точно промолчал бы. Тоже мне, бдительный солдат!

Не обращая на него внимания, я стал приближаться. Солдат снова закричал:

– Стой! Пароль: два!

Я разозлился. Но если не выполнить его требование, он мог бы и застрелить. Пароль в этот вечер был «шесть». И я сейчас должен ответить: «четыре». Потому что дежурный произнес два, а я должен назвать то слагаемое, которое в сумме с двойкой должно совпадать с паролем. Я остановился. Солдат снова закричал. В это время из казармы вышел командир роты. Теперь я в свою очередь громко выкрикнул пароль дежурному.

– Пароль: четыре! Я свой.

Я по-военному поприветствовал командира и хотел войти внутрь, но он остановил меня.

– Где ты ходишь?

– Я был в первой роте, товарищ старший лейтенант.

– Зачем?

– Иногда письма теряются, не доходят по адресу. Ходил узнавать, нет ли мне письма.

– Не надо гулять. Чтобы через час я не слышал и звука мухи. Спите.

– Есть, товарищ командир!

Командир роты направился в сторону модуля офицеров. В казарме был полный бардак. Как только я вошел, в нос ударил запах вонючих портянок. Никто не спал. Шум-гам. Кто-то писал письмо, сидя на кровати, кто-то чистил сапоги, кто-то пришивал белый воротник к гимнастерке, группа ребят играючи боролись друг с другом, некоторые, расположившись кучками по углам, ели, а кто-то, боясь выйти на улицу, курил прямо здесь, в казарме. А еще кто-то играл на гитаре и пел. Все было вверх дном.

Вообще, на войне ничего не бывает ровно и стабильно.

Я разделся и растянулся на своей кровати. Чтобы поскорее высушить одежду, повесил ее на паровую трубу. Я устал и, несмотря на шум и гам в казарме, лег и укутался. В постели я блаженствовал. Сразу потеплело внутри. В этот момент я больше всего не хотел, чтобы меня побеспокоили. Но не прошло и минуты, как кто-то дернул меня. Я сделал вид, что сплю. Тот снова дернул. Тяжело вздыхая, я приподнял голову. Надо мной стоял мой механик Ринат.

– Что тебе? – спросил я.

– Вставай, выйдем на улицу.

– Я только что пришел. Весь промок.

– Дело есть. Соглашайся.

– Вон с Мумином сходи.

– Э, он же тупой в этом деле. Вставай же!

– Сказал же, не могу, плохо чувствую себя. Смотри, как промокла одежда. Оставь, не беспокой меня. Не пойду, – сказал я, отвернулся и даже укрылся с головой одеялом.

Ринат был моим близким товарищем. С ним мы были вместе в самые тяжелые минуты нашей жизни, воевали на одной машине. Неизвестно, что нас ожидало еще впереди, но одно было ясно: наши жизни в какой-то степени были в руках друг друга. Ибо только профессиональный механик мог вывезти машину в целости и сохранности из огня да пламени. А Ринат, в свою очередь, считал меня искусным оператором, уважал как ценного солдата.

Вообще-то дело не в том, что один из нас оператор, а другой механик одной машины, а в том, что в самые страшные мгновенья мы понимали друг друга без слов. Каждый раз после тяжелых боев мне хотелось прижать Рината к груди, но что-то сдерживало меня. В такие моменты мы оба курили сигарету за сигаретой, глядя друг другу в глаза. Мне хотелось выглядеть смелым в его глазах, и не удивлюсь, если и он в это время испытывал то же самое. С Ринатом мы были близкими приятелями и в любой момент могли лишиться друг друга. А еще во время напряженных моментов мы, как столетние старики, отжившие свой век, благодарили Всевышнего за жизнь.

Мы намного раньше, еще ничего не повидав, успели узнать многое. Еще в первые дни войны поняли: для того, чтобы постареть, не обязательно прожить много лет. Люди, которые все время думают о смерти, как бы ни казались сильными, безразличными или волевыми, внутри давно уже готовы к смерти. Люди, которые внутренне страдают, внешне выглядят так, будто все у них отлично. А чтобы понять это, надо побывать среди них и хлебнуть хоть малость того, что они пережили. Почти все солдаты роты в последнее время от нечего делать стали какими-то помешанными. Они были обречены на наказание, которое постепенно разрушает психику человека. Жили в постоянном страхе и ожидании, что не сегодня, так завтра, в любую минуту могут попасть под пулю или подорваться на мине, ждали несчастья, которое непременно происходило на проклятой войне.

Мне казалось, что от тех, кого сюда отправили, остались только тела, а души улетели. На мой взгляд, на свете нет существа более жестокого, чем человек: ведь он все делает как бы идеально. А еще нет существа слабее его, потому что он не может убежать от душевной боли и смущения. Каким бы ни был сильным человек, умеющий рвать и сметать все на своем пути, в конце концов он ломается изнутри. И только человек с прочным внутренним стержнем сможет противостоять всем невзгодам.

Ужас войны в том, что все его участники становятся калеками, и место тайных чувств заполняет горсть пепла. Между человеком и ружьем есть расстояние размером в курок и приклад.

По мере того, как я стал привыкать к воздуху войны, мне казалось, что все солдаты и офицеры были отрезаны от жизни. Казалось, какая-то невидимая жестокая рука бросила нас в это жерло войны за наши большие грехи. Мы здесь становились бесчувственными.

Я понял одну истину: если человеку дать в руки ружье, он, как животное, не побоится растерзать себе подобных. Не знаю, как насчет превращения обезьяны в человека, но то, что люди умело скрывают жестокость, – намного страшнее зверства, и в голове у меня не укладывается. Но ведь война портит и тех, кто чист душой и сердцем.

…Ринат снова стал дергать меня. Я устало приподнялся на кровати. Продолжая стоять над душой, он положил руку мне на плечо. В казарме был полный беспорядок. Громкие голоса перебивали друг друга, каждый делал то, что ему вздумается.

Ринат присел на кровать напротив меня. Кажется, он прихорошился: одежда выглажена, шапка фиолетовая, пряжка ремня и звездочка на шапке сверкают, и даже сапоги блестят, а голенища он уложил гармошкой.

Его бравый вид разозлил меня. Будто этого было мало, он вынул из кармана американские сигареты и вставил одну меж губ.

– Что тебе? Чего так вырядился?

– Есть идея.

– Давай без меня!

– Так ведь не хочу лишать тебя такого шанса.

– Приятель, я устал, давай я посплю.

– Ладно, слушай. Ты вроде хороший парень, но не понимаешь элементарных вещей. Дослушай до конца, что я скажу.

– Ну говори, только быстро. Кстати, мы машину закрыли? Если техник роты зайдет в парк, нам несдобровать.

– Оставь машину. Да, я закрыл ее ниткой и пломбой. Там не то что техник, там даже командир полка не придерется.

Ринат, не снимая сапог, подбоченившись, растянулся на кровати. Сдвинув шапку набекрень, он залихватски стал дымить недокуренной сигаретой.

– И зачем я только послушался тебя и встал?! Э-э-э.

– Погоди еще, – сказал друг и задымил в потолок. – Сейчас сходим в одно место. Одевайся.

– Ты в своем уме? На улице дождь. Более того, во всех дверях казарм дежурят «чижики»^[5]. Они же расстреляют нас.

– Да, они шустрые. Но ты не спеши. Эти новички дрожат от страха и еле продержатся на дежурстве два часа. Ты прав, им нельзя доверять, но мы все равно должны сходить. Это важно. Ну давай, соглашайся!

– Сначала по-человечески скажи: куда?

– В модуль. Обязательно надо сходить.

– Чего-о?.. А что там делать?

– Дело есть. Только не проговорись, за компанию беру тебя с собой.

– Дай сигарет.

Я понял, на что намекал Ринат, но в это сложно было поверить. Я даже не представлял, как это произойдет. Ринат имел в виду женский модуль. Ведь в нашей части служили и женщины. Они выполняли работу в самой части. Были заняты в прачечной, столовой, финансовом отделе штаба, магазине, на тепловой станции, а большинство – в медпункте и библиотеке.

Но их работу в основном выполняли солдаты. Словом, в части женщин было предостаточно. Бывало, когда рота строилась на завтрак, перед казармой отдельными группами проходили женщины, заставляя нас сильно волноваться.

На войне для солдата любая женщина кажется лучом света. Между нашей казармой и женским модулем каких-то десять шагов. В курилке мы дымили сигаретами и наблюдали за тем, как женщины заходят и выходят в дверь. Мы даже знали их по именам. Знали подробно, когда, кто и через сколько месяцев уезжает, но я не понимал, что заставляет этих женщин мотаться здесь. Неужели они делают эту работу из-за денег, рискуя жизнью? Да, они не выходят в бой, но ведь и в части немало опасностей, везде чувствуется дыхание смерти. Во время боев сюда привозят трупы солдат, бесчисленное количество раненых. Иногда территорию части с гор атакуют ракетные удары. И все-таки очень странно, что женщины находятся в самой передовой части – в 40-й армии, где солдаты бьются не на жизнь, а на смерть.

Эти женщины хоть и не выполняли свою работу, но должны были развлекать офицеров. Некоторые были не замужем и флиртовали со всеми подряд. Большинство из них не скрывали своих отношений с офицерами. Среди этих женщин были неописуемые красавицы, и было непростительно, что некоторые из них тут скитаются, бросив дом и семью. Обычно таких женщин-звезд главные офицеры сразу распределяли между собой. Солдаты довольствовались теми, что в столовой или медпункте.

В офицерской столовой работала стройная девушка лет девятнадцати по имени Лилия. Ростом она была маленькая, с тонкой талией, алыми губками, гладким лицом и большими черными глазами. Когда она выходила в брюках и кофте, мы проглатывали слюну, любуясь ее русалочьим станом. Ее волосы всегда были распущены по плечам, и с виду она была похожа на кавказских или азиатских девушек, но на самом деле была европейского происхождения.

Возможно, Лилия нарочно выставляла свои красивые ноги, потому что надевала только мини-юбку. Невозможно было оторвать глаз от ее аппетитных бедер. Солдаты всегда ей вдогонку свистели, но она на них не обращала ни малейшего внимания. Лилия была похожа на спелое яблоко, и все желали от него откусить. Но в этом саду, наверное, и не было целых и непрогнивших яблок. Сложно было даже представить, чтобы такая привлекательная, статная женщина с пышной грудью могла спать одна на территории, где полно мужчин с налитыми кровью глазами. Лилия была очень красивой, но продажной. Ее легко можно было подкупить.

Офицеры и женщины части не держали между собой дистанции. Для того, чтобы вместе провести ночь, им хватало одного намека. Но, к сожалению, эти красотки не признавали солдат.

– Пойдешь? Что, сердце в пятки ушло?

Я понимал, что туда бесполезно идти.

– Послушай, подумай сам. Ладно, ты пойдешь туда, а с кем ты будешь общаться?

– Это моя забота, а ты собирайся. Сейчас принесу тебе бушлат Мумина, наденешь его.

Ринат подошел к группе обедавших ребят. Мумин был с ними. Ринат что-то шепнул ему на ухо. Мумин, снимая бушлат, улыбнулся, глядя на меня. Одевшись, я почистил сапоги. Ринат вынул из тумбы бутылку «Столичной»^[6] и спрятал за пазуху. Карманы бушлата топорщились. Наши взгляды встретились.

– Скажи честно, ты это серьезно?

– Я уже поговорил. Чего ты так перепугался? Сейчас сам увидишь. Глотнешь немного?

– Дай-ка.

– Вон Мумин пьет. Троцюк привез из Кабула. Он две принес, одну я забрал.

Все, кто находился здесь, уже полгода как служили в Афгане. Этих ребят вместе со мной забросили сюда, на войну. Мумин наполнил кружку «Столичной» и, улыбаясь во весь рот, протянул ее мне:

– Удачи вам! Главное, чтобы завтра вы не опозорились перед полком и не попали на гауптвахту. Ну, бери, друг.

– Что бы ни было, надо попытаться. Все равно мы не знаем, что нас ждет завтра. Надоело. Да.

– Пей-э, твою мать. Они что, ангелы, что ли, с крыльями за спиной?

Я допил кружку до дна. «Столичная» обожгла мне горло, и у меня приятно потеплело внутри.

Ринат предупредил дежурного солдата, что мы поздно вернемся, а если кто из офицеров будет проверять – сказать, что все отдыхают и никто не выходил из казармы. У меня в голове прояснилось, настроение поднялось. Я кивнул Ринату, и мы вышли.

– Ферштейн! – сказал Ринат по-немецки, хлопнув по бронежилету дежурного.

Солдат отшатнулся назад. Его автомат с шумом грохнул в дверь, а каска, висевшая на груди, слетела набок.

– Ферштейн! – ответил «чижик».

Я рассмеялся. На душе у меня было легко, и даже проливной дождь был приятным, а вечер казался таинственным. Мы шли вдоль казармы по узкой тропинке, дверь женского модуля была открыта, свет в коридоре горел, и видно было, как женщины сновали туда-сюда. Когда мы приблизились к модулю, я остановил Рината.

– Слушай! К кому мы идем? И вообще, есть резон туда заходить?

– К Лилии.

– А-а! Врешь. Не делай из меня идиота!

– Теперь молись о том, чтобы нам повезло в охоте. Вчера я договорился с ней в офицерской столовой, подарил ей магнитофон «Панасоник». И вот еще, вчера Юра привез японский платок за три тысячи афгани^[7]. – Он указал на свой карман.

Я недоверчиво остановился. У него действительно был магнитофон, и денег хватало не на один японский платок. В Афгане для солдата деньги не проблема. Часть была расположена недалеко от Кабула. Магазинов там навалом. Более того, из кишлака, расположенного на севере части, приходили мальчуганы, чтобы поменять вещи на алюминиевые ложки, чайник или консервы. Здешние люди обожали торговлю: брали всё, вплоть до старой солдатской одежды и сапог с портянками. Семи-восьмилетние мальчишки продавали немецкие жвачки, анашу^[8], японские часы. Они даже пытались купить сигнальные ракеты или гранаты. Видимо, такие железяки, уже непригодные для нашей техники, были нужны этим мальчикам. В Афгане заработать деньги не проблема, труднее всего для солдата в части заслужить расположение женщины, которая ему понравилась. Хотя женщины приехали в эти места именно для этой цели.

– Ты же не очень пьян!.. Очнись, Ринат. Ты можешь все испортить.

Ринат задымил сигаретой, которая еле поблескивала в такую влажную погоду. Дождь лил степенно, без извилин.

Мы начали мокнуть под дождем. С танковых постов из окрестностей полка в небо иногда летели зеленые сигнальные ракеты, что свидетельствовало о том, что вокруг все спокойно. Таким образом постовые общались между собой. Мы с Ринатом молча смотрели в сторону модуля. Прошло несколько минут, и Ринат уверенно сказал:

– Пошли!

Я поплелся за ним. Мое сердце готово было выпрыгнуть из груди, но что-то нежное заставляло умиляться. В голове у меня засела мысль: «За женщину умереть – геройство», но я не помнил, где я вычитал или услышал эту фразу.

– Боишься, да? – спросил я Рината, когда до модуля оставалось пять-шесть шагов.

– Лишь бы рядом с ней не оказалось какого-нибудь офицера.

– Эй, она вообще звала тебя сегодня? А может, облапошила нас…

– Эй, черт с ней! Пошли.

В это время зашумел дежурный, прятавшийся от дождя под козырьком над дверью:

– Стой! Пароль! Пять!

– Пароль: три! – ответил Ринат.

Я понял, что в женском модуле сегодня пароль «восемь». Ринат и это умудрился разузнать.

Когда мы вошли в коридор, в нос ударило запахом разнообразных блюд: жареной свинины, бульона и еще много чего. Я еще ни разу не бывал в женском модуле. Коридор показался мне очень уютным. Везде чисто. Сразу было заметно, что здесь живут женщины. По обеим сторонам коридора на дверях висели циферки. Модуль напоминал то ли гостиницу, то ли женское общежитие какого-нибудь учебного заведения. Ринат шел впереди. Я – за ним. Почему-то ноги мои стали дрожать от волнения, и будто что-то застряло у меня в горле. Вдруг Ринат остановился напротив двери с цифрой восемь и кивнул на нее: мол, эта. По его лицу было видно, что он дрожит от страха, а я жалел о том, что не выпил еще сто грамм «Столичной» для храбрости. Возможно, тогда я чувствовал бы себя смелее. Но, что бы ни было, теперь поздно отступать.

Ринат постучался. Не прошло и мгновения, как дверь изнутри щелкнула и отворилась. Из полуоткрытой двери показалась женская голова. Она моргала ресницами. Я от неловкости не знал, куда деваться. В этот момент Лилия улыбнулась и вышла в коридор.

На ней был тонкий халат без пуговиц, из-под него виднелись ее бедра аж до живота. Волосы растрепаны, лицо гладкое, она нежно улыбалась, ее белоснежные груди проглядывали из-под косого воротника. Женщина, почувствовав еще не потухшую страсть в глазах мужчин, повидавших на своем веку все горести мира, страдания и кровопролитные жестокие войны, встретила нас неожиданно естественно.

– Ой, вы мои гости! Рома, наконец-то ты пришел. Честно сказать, я уже думала, что ты не придешь, – Лилия распахнула дверь и пригласила нас за собой.

– Почему? Я же сказал, что приду! – Ринат взял себя в руки, а я в это время успокаивал себя: не волнуйся, все будет хорошо.

Мы вошли внутрь. Лилия накрыла стол с изысканным вкусом. На стенах комнаты – картинки разных мужчин и голых красавиц. Возле окна стоял двухкассетный магнитофон. В углу – несколько чемоданов друг на друге. На столе югославские варенья и сладости, конфеты с иностранной этикеткой, сгущенное молоко, жареная рыба, колбаса, американские сигареты и сверкающие хрустальные рюмки. В одном углу комнаты – двуспальная кровать, накрытая парчовым покрывалом. Все здесь было так же красиво, как сама Лилия.

Лилия держалась с нами просто. Казалось, что мы не на войне, а где-нибудь в городе, у старой знакомой. Она не могла не знать, с какой целью мы пришли к ней.

– Сейчас, я через секунду. Вы располагайтесь, – сказала она и вышла в коридор с чайником. Я сказал Ринату, что, возможно, нам повезет. Ринат ответил, что мы должны себя держать свободно и шутить. Пока Лилия возилась с чайником, Ринат поставил на стол «Столичную». Затем, вынув из кармана висевшего бушлата японский платок, переложил его за пазуху. Лилия обрадовалась, увидев бутылку на столе. В этот момент Ринат вынул из-за пазухи платок и протянул его женщине. Лилия, вскочив с места, поцеловала Рината в лоб.

– Спасибо, Рома!

На моих глазах стали происходить вещи, которые я не могу передать словами. Лилия сию минуту готова была отдаться Ринату. Ее нисколько не смущало мое присутствие. Я взял со стола сигарету и задымил. Лилия подсела к Ринату.

– Ребята, откройте вот это!

Ринат наполнил рюмки. Как бы Лилия ни казалась в это время женщиной легкого поведения, в глубине ее глаз скрывалась какая-то необъяснимая тайна. Она была необычайно красива, настолько, что обжигала своей красотой. Мы взяли в руки рюмки. Лилия как хозяйка стола произнесла первый тост за нас. Мы все выпили залпом.

Мы старались забыть, что находимся на войне, а красивая женщина напротив нас, этот праздничный стол, музыка, песни – словно убаюкивали меня. Постепенно мое настроение начало улучшаться. Почему-то мне захотелось веселиться. Лилия звонко смеялась, раскачиваясь, в ответ на мои шутки. У меня сердце подпрыгивало при каждом движении ее грудей. А самое главное, Лилия вела себя с нами непринужденно. Бутылка заканчивалась. Лилия выключила свет и включила ночник. Она не хотела, чтобы какой-нибудь офицер учуял запах водки. В полутьме глаза женщины сверкали и словно звали к себе.

– Почему не наливаешь, Рома?!

– Ладно, моя принцесса.

– Рома, твой друг такой застенчивый.

– Почему? Я любуюсь вами. И вообще, вы мне нравитесь, – сказал я.

– Честно? И всё?

– Честно.

– Идем, садись с этой стороны. Эх, давай оторвемся по полной.

Я подсел к Лилии. Она положила обе руки на наши плечи и начала разговаривать то со мной, то с Ринатом. Было видно, что она пьянеет. Ринат тоже шатался, целовал ее в глаза, щеки, и даже всем телом пытался накрыть ее. В такие моменты Лилия сразу отодвигала его.

Снова наполнили рюмки.

– Ребята! Лапочки мои! Давайте, выпьем за то, чтобы вы живыми вернулись домой, к родителям, – сказала Лилия. Ее голос прозвучал грустно, и она тяжело вздохнула.

– Если повезет, вернемся. Жизнь покажет. А может, навсегда останемся в этом проклятом Афгане, – сказал Ринат и залпом выпил рюмку.

Лилия протянула ему закуску. Ринат опирался локтем на стол, поддерживая ладонью лоб. Вдруг он стал качать головой, не отрывая взгляда от пола. Я не хотел, чтобы вечер закончился чем-то постыдным. Мы с Лилией взяли рюмки. Ринат резко поднял голову и уставился на Лилию.

– Лиля, мать твою, Афган. По-ня-ла? Мы замучились уже, Лилия. Ты даже не знаешь, какие ужасные события происходят здесь. Ты только наслышана об этом, поняла?! Афган тебе не игра, если хочешь знать. Война делает человека грязным.

– Ринат, успокойся, приятель. Это бесполезно, – сказал я по-узбекски. На самом деле и я был пьян, но мысли мои были сравнительно ясны.

– Ты не вмешивайся! Зачем они приехали в Афган? Надо их всех загрузить в машину и вывезти в бой. Надо иметь их в любой момент, – он положил голову на стол. – Мне хреново.

Лилия не понимала нашей речи. Она попросила меня перенести Рината на диван. «В любом случае мы ей не противны», – подумал я. Я уложил Рината на Лилин диван. Тот, не переставая, болтал на узбекском, рассказывал события, которые были известны и мне. «Стреляй, быстрей стреляй!» – кричал он. Лилия положила влажную тряпку ему на лоб. Все ее действия были искренними.

– Почему он так быстро опьянел? – спросила она удивленно.

– Не знаю. Может, накурился, прежде чем прийти сюда.

– А-а-а! – Лилия кивнула головой: мол, понимаю.

Ринат заснул. Мы с Лилией остались наедине.

Ночь была чарующая и какая-то радостная. Мы снова выпили понемногу. Лилия взяла из тумбы полбутылки водки. Вся комната была в клубах сигаретного дыма. Я приоткрыл створку окна: в комнату ворвался свежий воздух с запахом дождя. В голове у меня прояснилось. Я начал чувствовать себя лучше. Постепенно Лилия стала казаться мне самой красивой женщиной на свете. Я стал смотреть на нее с нескрываемым желанием. Она заметила это и улыбнулась:

– Неужели так трудно жить вдали от женщин?

– Наверное, да.

– Война ужасна. Я люблю вас всех. Мне хочется всех прижать к груди и приласкать. Жалею вас. Сегодня вы есть, а завтра нет. Но я хочу, чтобы вы с Ринатом выжили. Честно сказать, я приехала сюда, чтобы заработать денег, но мне все надоело, и я сейчас жалею об этом. Каждый день паника, смерть. Все однообразно. Знаешь, мне хочется всех солдат обнять и помолиться, чтобы они выжили. Часть пустеет, когда вы уходите в бой. В такие моменты я представляю, как наши солдаты умирают, или бьются в агонии, или же отстреливаются. И меня тошнит от себя. Я начинаю ненавидеть себя за то, что зарабатываю деньги здесь, где каждый день умирает бесчисленное количество солдат, которые борются со смертью на поле битвы. Но что мне делать, скажи. В России сейчас я не смогу жить так, как все люди. У меня никого нет. Близкий человек бросил. Я даже не могу заниматься проституцией на улице. Мне не на что будет прожить. На каждом шагу грабители, воры, хулиганы, карманники. Ты или Ринат, вы все здесь подвергаетесь унижению, а там, в ресторанах, кафе-барах ваши ровесники – дети богачей – развлекаются вовсю, насилуют, убивают. Жизнь становится жестокой. Я не оправдываю себя. Но я тоже имею право на жизнь! Да, признаюсь, что до сих пор занималась проституцией. Еще в десятом классе классрук соблазнил меня. Он был не женат, и мы жили вместе. Когда я забеременела, он бросил меня. Отца не знаю. Мать погибла в автокатастрофе, когда мне было четырнадцать. Меня воспитала бабушка. А когда умерла и она, на мою голову обрушились беды. Я устроилась работать на фабрику, но и там не повезло. Обзавелась знакомыми, которые угощали меня бутылкой вина или пачкой сигарет. Мне надоело, но ведь надо что-то делать, чтобы жить.

Несмотря на то, что в Афгане я зарабатываю намного больше, чем в России, я поняла, что ошиблась, приехав сюда. Знаешь, почти все женщины приехали сюда ради наживы и развлечений. Каждую ночь они проводят с офицерами, им привозят из Кабула вещи, которые тебе и не снились. Но на войне тоже нужны женщины. Нас ведь специально сюда привезли, потому что мы нужны офицерам. Они без нас не могут.

Лилия хоть и еле шевелила языком, но говорила правду. Я снова наполнил рюмки. Мы выпили за то, чтобы живыми вернуться с войны. Она молча уткнулась в невидимую точку. Затем, медленно подняв голову, посмотрела на меня.

– Скоро снова выйдете в бой. И в этот раз будет участвовать вся армия. Оказывается, посты в Гардезе окружили.

– А ты откуда знаешь? Мы же еще не готовились.

– Сказал один из офицеров штаба.

– Когда?

– Вчера пришло поручение из штаба армии. По-моему, это произойдет очень скоро.

Я слышал, что те, кто в части, раньше всех узнают обо всех новостях. Но больше всего удивляло, что весть, которая еще не успела дойти до командиров взводов, была известна этой женщине.

– Офицер врет. Боя в скором времени не будет, – сказал я.

Я и сам не понимал, зачем это сказал. Признаться, я очень не хотел этого боя. По-моему, женщина заметила это:

– Ты участвовал во многих боях. Не боишься, наверное?

– Знаешь, и все равно не хочется умирать ни за что, без цели шататься и страдать.

– Понимаю. Я осознала это здесь: эта война никогда не оправдает Советскую армию.

– Лилия, мы осрамились. Хуже всего то, что, если мы умрем, нас даже не вспомнят, а если и будут вспоминать, то с проклятиями.

– Вас никто не будет проклинать. Только будут глубже анализировать суть и цель этой войны. Э, не думай об этом, главное – выжить.

– Все равно тяжело на сердце, если не знаешь, что тебя ждет. Мы ведь не знаем, что нам уготовила судьба.

– Ты в первом батальоне?

– Да.

– У вас комбат хороший. Он не трусливый. Хороший человек. Понимает солдат, адекватный. Среди офицеров есть несколько таких мужиков. Остальные не очень.

– Почему?

– Сплетни распространяют.

– Наш командир роты тоже довольно смелый, сообразительный офицер.

– Стоногин? Да, знаю. И вообще, среди офицеров пехоты много настоящих мужчин.

Я задымил сигаретой, немного отвлекся от грустных мыслей. Казалось, что с Лилией мы столетние знакомые. Она тоже взяла сигарету в рот и чиркнула спичкой. Установилось недолгое молчание. В комнате похолодало, и Лилия закрыла окно.

Снаружи дверь заперли. Я начал чувствовать себя свободнее. Ринат крепко спал на диване, и я никак не мог сейчас увести его с собой.