Джонатан Кэрролл
Белые яблоки
– Знаешь, это ведь не так уж важно по сравнению с тем, как он сообщил мне о тебе. О том, что с тобой должно было случиться.
– Расскажи.
Этрих почувствовал, что вспотел, и невольно бросил исполненный досады взгляд на свои взмокшие ладони. Что ж, еще одна из примет старости. Тело реагирует на смену эмоций острее, чем прежде, и контролировать его становится сложнее. Оно ведет себя как пожелает. В минувшие годы он, бывало, только плечами пожимал, когда внутри у него все кипело. А не так давно, услыхав по радио знакомую пронзительную мелодию, Этрих возблагодарил Бога, что был в тот момент один, – при первых же звуках песни он не смог сдержать слез.
В последнее время, нервничая, он заставлял себя глубоко дышать и с силой, до боли сжимал кулаки. В противном случае ему приходилось опрометью нестись в туалет, чтобы не описаться. Получалось, что его организм впадал в детство, когда ответ на любой раздражитель оказывался прямым и примитивным: огорчили – заплакал, напугали – описался. Что поделаешь, в старости мы становимся заложниками собственного тела с его капризами.
– Я шла по Виндмюльгассе…
– Погоди, Физ, я, признаться, не расслышал, что ты говорила вначале. Повтори, пожалуйста.
– Я вышла из «Звезды морей» и, представив, как после всего того, что случилось, вернусь к себе домой и стану нервничать и места себе не находить, решила пойти куда глаза глядят. Но болтаться по улицам не хотелось, ведь было уже девять вечера, и тут я вспомнила, что кафе «Риттер» открыто допоздна. До него было каких-нибудь пять минут ходу, и я отправилась туда. Ну, «Риттер» ты хорошо помнишь – огромный зал, обстановка в духе пятидесятых, всегда накурено и темно, даже солнечным днем. Там было почти пусто. Я, как только вошла, сразу заметила детскую коляску у одного из столиков. И удивилась: младенцы в такой час должны спать у себя дома в кроватках, а не ходить с родителями по ресторанам. Я села за столик у окна и заказала бокал вина… Тут мне позвонила Кора. Мы разговаривали, я смотрела в окно, и вдруг кто-то тронул меня за колено. Я посмотрела вниз и оторопела: возле меня стоял ребенок. Он опирался на мое колено и, задрав голову кверху, заглядывал мне в глаза. Смуглый, похожий на маленького турка, голова вся в черных кудряшках, глаза большие и тоже черные. – Она хихикнула, прикусив губу. – И еще он был ужасно некрасивый, просто маленькое пугало. Знаю, ты не любишь, когда так говорят о детях, но поверь, тот малыш показался бы симпатичным разве что родной матери.
Этрих мгновенно представил себе сказочного карлика и захотел уточнить:
– Он был просто некрасивым или уродливым?
– Обыкновенный ребенок. Толстый приплюснутый нос, большой рот. Очень ему не повезло с внешностью. На такого взглянешь и подумаешь: «Ну ничего, может, когда вырастет, похорошеет». Хотя в душе понимаешь, что у него нет на это никаких шансов. Я сразу решила, что это его коляска стояла неподалеку от входа, и оглянулась, чтобы дать знать родителям, куда запропастилось их дитя, но их столик оказался скрыт угловым выступом стены, и мы с Уродцем продолжили игру в гляделки. Он был очень мал, и я хочу, чтобы ты ясно себе представил эту картину. Такие малыши обычно и ходить-то не умеют, а если протянуть им палец, хватаются за него всей пятерней. После того как мы вдоволь налюбовались друг другом, я ему улыбнулась. Но ответной улыбки не дождалась. Он вдруг заговорил со мной, негромко, но очень отчетливо: «Подними меня и посади на колени». Голос у него был детский, Винсент, но интонации совсем как у взрослого.
– Боже мой! – вырвалось у Этриха. Он принялся лихорадочно тереть ладонями плечи.
– Да, я представляю, что ты сейчас чувствуешь, но не забывай, Энжи бывает шаловлив и иногда заходит довольно далеко в своих проказах. Со временем к этому привыкаешь.
– Нет, Физ, прости, но это уж слишком. В течение одного вечера он предстал перед тобой сперва в виде огромного пса, а через полчаса в образе говорящего младенца? Лично я к такому никогда не привыкну.
– Придется. Никуда ты не денешься. Бери пример с меня. В общем, я послушно подхватила его на руки и посадила к себе на колени. Он велел мне сделать вид, что я играю с ним как с обычным ребенком, для отвода глаз. Ведь вокруг были люди, и им могло показаться странным, что мы беседуем на равных.
– Я тебе не верю!
– Что?
Голос его начал срываться:
– Вся эта история – это ведь чушь какая-то! Мы сидим и обсуждаем полнейшую чушь!
Изабелла молча ждала, пока негодование Винсента не улеглось.
– Можно мне продолжать? – спросила она с нажимом и слегка изогнула бровь.
– Ну разумеется! Я жажду услышать, как маленький гном сообщил тебе о моей кончине.
– Погоди-ка…
– Он так и сказал: «Погоди-ка»? Я не совсем понимаю…
– Да нет же, помолчи, Винсент. Здесь что-то не так…
В голосе ее было столько тревоги, что он мгновенно насторожился и стал оглядываться по сторонам с видом агента секретной службы, охраняющего гаранта конституции посреди толпы сограждан. Он так старательно отыскивал взглядом врагов, что не заметил, как Изабелла собрала свои вещи и поднялась на ноги.
– Уходим.
– Почему?
– Из-за Энжи. Он сказал, что нам надо убраться отсюда как можно скорей.
Вставая, Этрих бросил на стол двадцатидолларовую купюру и поспешил за Изабеллой, которая уже вышла из кабинки и стремительной походкой направилась к двери. Не оглядываясь, она протянула ему руку. Этрих сделал шаг и сжал ее ладонь. На секунду перед ним мелькнуло счастливое, торжествующее лицо официантки, которая их обслуживала. Она была несказанно рада, что эти двое наконец уходят.
Очутившись на парковке, Изабелла уверенно свернула в сторону от его машины. Этрих потянул ее за руку:
– Ты куда? Машина…
– Нам нельзя в ней ехать. Пойдем. – И теперь уже она с силой потянула его за руку.
– Да, брось! Ведь там весь твой багаж.
– Забудь о нем. Поторопись, Винсент!
Она оглянулась через плечо, окинув взором сперва его, а после здание кафе. Глаза ее были расширены от страха, так что Этрих невольно тоже обернулся назад, но ничего странного или пугающего не заметил.
Они находились на «ничейной земле» между большим городом и аэропортом, где множество машин проносятся по шоссе на огромной скорости, почти никогда не останавливаясь, в особенности по вечерам. Мертвая зона, где существуют автобусные остановки, на которых никто не входит и не выходит, расплывчатая граница между «здесь» и «там», территория города, которую обычно видишь только из окна автомобиля. Немногочисленные заведения на этой окраине – кафе, школы восточных единоборств и мебельные склады, торгующие со скидкой, – почти всегда были пусты, а по вечерам вход в них надежно преграждали тяжелые металлические двери. Здесь редко можно было видеть прохожих, да и те являли собой не лучшие образцы человеческой породы – сплошь пьяницы и бродяги.
Изабелла, вцепившись в руку Этриха, уверенно шагала вперед. Она ни разу не обернулась. Ему сперва казалось, что она знает, куда держит путь, но затем его начали одолевать сомнения. Он не стал высказывать их вслух, хотя от кафе их уже отделяло не менее мили. Он был счастлив, что она рядом, что она держит его за руку, счастлив, что они наконец остались вдвоем.
Изредка мимо них проезжали автобусы, оглашавшие окрестности утомленным пыхтением и наполняя воздух запахом отработанного бензина. Этрих не сразу заметил, что единственными звуками в этом пустынном месте были рокот автомобильных моторов и шум их собственных шагов, становившийся отчетливым, когда поблизости не оказывалось ни легковых машин, ни грузовиков. Вокруг царила городская тишина, какая бывает в три часа ночи, когда, возвращаясь с вечеринки, бредешь по улицам пешком в тщетной надежде поймать такси.
– Изабелла, куда все же мы идем?
– Не знаю. Нам надо дождаться.
– Чего?
– Указаний от Энжи.
Он с досадой поджал губы.
– Ладно. Ответь мне по крайней мере, почему нам пришлось в такой спешке уйти из кафе и бросить мою машину на стоянке?
– Мы оттуда сбежали, потому что тебе угрожала опасность, Винсент. Энжи почувствовал ее приближение и сразу меня предупредил. Насчет твоей машины – тоже. Там небезопасно. – Голос ее звучал прерывисто, она слегка задыхалась от быстрой ходьбы.
– Стой! – Этрих удержал ее за руку. Изабелла попыталась высвободиться, чтобы продолжить свой путь, но он заступил ей дорогу.
– Винсент, нам надо…
– Нет. Сейчас же, сию же минуту ответь, что за опасность мне грозит. И как такое вообще возможно – я ведь уже умер. Что еще они могут со мной сделать? Снова меня убьют? Если кто из нас и может находиться в опасности, то это ты.
Изабелла огляделась по сторонам, как если бы собиралась перейти дорогу и проверяла, нет ли поблизости машин. Снова повернувшись лицом к Этриху, она взглянула ему в глаза с любовью и неподдельным страхом.
– Это все так сложно, Винсент. Долго рассказывать.
Но он упрямо помотал головой:
– Сейчас с меня хватит и краткого объяснения. Хоть что-нибудь скажи, Изабелла.
– Ты не должен был бы здесь находиться. Ты умер, но Энжи вернул тебя к жизни, потому что он в тебе нуждается. Ты должен ему помочь, прежде чем он родится. Мы оба нужны ему живыми, пока он еще в моем чреве.
– Но зачем?
– Он не говорит.
Мимо них проехал грузовик, следом еще один. У Этриха в голове роились десятки вопросов.
– Почему я ничего не помню? Как заболел, попал в больницу, умер? Ничего. Пустота.
– Энжи смог тебя воскресить, стерев из твоей памяти все эти воспоминания.
– Но разве дело во мне одном, Изабелла? Все вокруг ведут себя так, будто со мной ничего необычного не случилось. По-твоему, они все сговорились? Китти, коллеги по работе, Маргарет Хоф. Они не знают, что я умер. Как такое возможно?
– Энжи. Это он изменил их воспоминания.
Этрих не мог себя заставить поверить в это.
– Если он такой могущественный, если ему под силу подобные штуки, то зачем я ему понадобился здесь, на этом свете? И ты?
Изабелла улыбнулась – впервые за последний час.
– Ну, во мне-то он нуждается, потому что я его будущая мать и он не смог бы существовать вне моего тела. А почему ему нужен ты, если не считать того, что ты его отец? Быть может, он знает, как ты нужен мне. Пошли, вон автобусная остановка. Мы уедем на следующем автобусе. – И они направились к маленькому павильону из стекла и металла. – Я должна тебе сказать еще кое-что важное, Винсент: тебе теперь подвластно многое, о чем обыкновенный человек даже не помышляет. Ты можешь творить чудеса. Если еще не пробовал, то стоит тебе только захотеть, и они осуществятся. – Нежно дотронувшись до его щеки пальцами, она прибавила: – Ты у нас теперь волшебник, что и говорить.
Этриху тотчас же вспомнился шофер такси, которого он, еще не ведая о своих способностях, сумел возвратить к жизни. И он сказал:
– Послушай, есть ведь двое людей, которые знают, что я умер. Это Коко Хэллис и Бруно Манн. Ты с ними знакома?
– Первое из имен ты и прежде упоминал. Нет, я их не знаю.
– Вся эта череда странных событий началась для меня в тот миг, когда я увидел имя Бруно, вытатуированное на шее Коко, под самым затылком.
– На шее? Вот уж любовь так любовь! Я бы на такое, пожалуй, не решилась, даже из любви к тебе. И давно они вместе?
– Их ничто не связывает, представь себе. Они даже не были знакомы, пока я их друг другу не представил, буквально на днях.
– И тем не менее его имя почти тотчас же оказалось вытатуировано на ее шее? – Голос Изабеллы звучал взволнованно.
Этрих собрался ей объяснить, как обстояло дело, но тут к остановке подъехал автобус. Дверцы открылись. Они вошли внутрь, поднявшись на две ступеньки. Водитель окинул их пристальным взглядом, чтобы удостовериться, что они не опасны, и только после этого нажал на кнопку. Двери закрылись. Кроме них в автобусе в самом конце салона было еще два пассажира. Автобус тронулся с места, и Изабелла схватилась за руку Этриха, чтобы не упасть. Свободную руку он сунул в карман, нашаривая мелочь.
Она остановила его:
– Нет-нет, позволь мне.
Он вспомнил, что ей всегда нравился процесс покупки билетов. Она с удовольствием опускала монеты в автоматическую кассу, вынимала сдачу. Этрих слегка нахмурился при виде коричневого кожаного кошелька, который она достала из сумочки. Он купил его в Лондоне в магазине «Коннолли» и подарил ей в тот достопамятный день их разлуки, воспоминания о котором по-прежнему были для него мучительны.
Они остановились в узком проходе между сиденьями, и Этрих спросил:
– Куда ты пошла в то утро в Лондоне, когда сбежала от меня?
– Что?
Мотор автобуса взвыл, и салон затрясся. Колеса то и дело попадали в выбоины на шоссе. Изабелла прошла вперед и уселась на одно из сидений у окна, жестом предложив Этриху занять соседнее место. Он послушно опустился на жесткое кресло.
– Куда ты пошла в то утро в Лондоне, когда сбежала от меня?
Изабелла заговорила быстро и нервно:
– Взяла такси и поехала в аэропорт. Где просидела больше трех часов. Ждала рейс на Вену. И плакала.
Этрих знал по опыту: лучшее, что он сейчас мог сделать, это промолчать. Изабелла повышала голос, когда бывала рассержена или встревожена. Ей, видимо, казалось, что таким образом она если и не сумеет убедить собеседника в своей правоте, то по крайней мере не услышит от него возражений. И если он все же осмеливался выразить несогласие с ее мнением, она начинала говорить еще быстрее и нередко заканчивала очередную тираду нешуточными обвинениями в его адрес. Но в следующий миг все это утратило какое-либо значение. Тело Винсента Этриха вдруг пронзила чудовищная боль, какой он прежде никогда не испытывал. Он не мог сделать ни одного движения, даже моргнуть или втянуть носом воздух, – такой невероятной силы была эта боль. Гораздо хуже оказалось то, что разум его оставался кристально ясным. И он вспомнил, что испытал подобное в момент своей смерти. Вот, оказывается, что его прикончило несколько недель тому назад. Впервые за все истекшее время в памяти его всплыло нечто относящееся к этому событию.
Но на сей раз Этрих не умер и боль не уступила его небытию. Она владела им безраздельно, и ей не было конца. Она проникла в его кости, в мозг, в кровь. Она была Всемогуща. Она была Богом.
– Борись. Ты сильней ее.
Агония бесконечного страдания, в которой он пребывал, не помешала ему не только расслышать эти слова, но и понять их смысл. И боль тотчас же унялась. Она прекратилась так же неожиданно, как и возникла, и он почувствовал себя опустошенным, обессиленным, невесомым, как облако, парящее высоко над землей.
– Винсент?
Чей– то голос произнес его имя.
– Винсент!
Инстинктивно повернув голову на звук этого голоса, он обнаружил, что смотрит в упор на какого-то человека. Это оказалась женщина. Ну да, Изабелла Нойкор. Он ничем не выказал, что узнал ее. Просто медленно закрыл глаза, как ящерица, нежащаяся на солнце.
– Винсент, что с тобой? Тебе плохо? – Она дотронулась до его руки.
К Этриху медленно возвращалось ощущение реальности. Прежние чувства вновь обрели былую остроту. Сперва он услышал Изабеллу, потом увидел ее, узнал, и это его обрадовало. А вскоре он уже различал запахи: бензина в салоне, свежевыпеченного ржаного хлеба в чьем-то пластиковом пакете, апельсинов. Но это оказалось только началом. Он уловил запах трех медных центов, завалявшихся в правом переднем кармане пиджака водителя. В маленьком кафе, мимо которого они сейчас проезжали, жарилась пикша, а женщина, что сидела позади них в автобусе, недавно выпила чашку мятного чая. Все это поведали ему запахи. Он себя чувствовал так, словно фильтр, который прежде не позволял его обонянию уловить всю тончайшую гамму ароматов окружающего мира, вдруг исчез.
Автобус резко затормозил, чтобы избежать столкновения с шедшей впереди машиной. Сжав руку Изабеллы и наслаждаясь запахом ее кожи, теплой и чуть повлажневшей в том месте, где запястье ее охватывал ремешок от часов, Этрих рассказал ей обо всем, что с ним только что стряслось. О боли, о таинственном голосе, об опустошенности и о запахах, пришедших ей на смену…
А пока он говорил, автобус с несколькими пассажирами в салоне ехал по своему привычному маршруту. Со стороны явление это выглядело самым что ни на есть обыденным. Практически пустой городской автобус в поздний вечерний час. Пассажиров всего четверо, и двое из них устремили в темные окна бессмысленные взоры своих остекленевших круглых глаз. Один из четверых, мужчина лет сорока, разговаривающий с прелестной женщиной, не так давно умер и был воскрешен своим собственным, еще не рожденным ребенком.
– Голос, который ты слышал, принадлежал нашему Энжи. Тебя спасло то, что ты смог расслышать и понять его. Потому что ты испытал не просто боль, Винсент. Это была твоя Смерть. Она за тобой приходила. Я утащила тебя из ресторана, потому что Смерть была где-то рядом. А потом она спряталась в твоей машине, и нам пришлось убегать от нее. Я напрасно надеялась, что мы сумеем запутать следы. Но до чего же здорово, что тебе на этот раз удалось от нее отбиться!
– Тебе это все Энжи рассказал?
Изабелла кивнула.
– А что еще он говорил?
– Что Смерть хотя и глупа, но очень настырна. Однажды ей уже удалось покончить с тобой, обрушив на тебя эту адскую боль, и она решила прибегнуть к испытанному приему. Но ты ведь теперь гораздо сильней благодаря помощи Энжи, так что она осталась ни с чем. Он с тобой заговорил во время второй ее атаки, чтобы тебя подбодрить, напомнив, что ты переменился и стал сильнее. Смерть хочет тебя забрать, Винсент, потому что ты принадлежишь ей. Тебе здесь не место. Она на все пойдет, чтобы заполучить тебя назад. Но ты можешь… – Она отвернулась, а когда снова обратила к нему лицо, глаза ее были полны слез. – Вот, хотела тебе соврать, да не получилось. Твои шансы на победу очень малы. Энжи так мне и сказал, прежде чем вернул тебя к жизни. Смерть глупа, но она никогда не сдается. Это может произойти очень скоро.
– Ясно. Ясней некуда. А как насчет других? Тех, кто вроде меня вернулся с того света? На них распространяются те же правила?
Она пожала плечами:
– Понятия не имею, Винсент. Не знаю, как все это там устроено.
Оставшуюся часть пути они провели в молчании. Этрих приходил в себя после пережитого нападения и пытался собрать воедино разбегавшиеся мысли, Изабелла положила голову ему на плечо и закрыла глаза. Больше всего на свете ей хотелось очутиться с ним в постели и заниматься любовью до полного изнеможения.
Через час, выйдя из автобуса, они подошли к дому, где жил Этрих. Изабелле дом решительно не понравился, но она не сказала об этом Этриху, – безликая многоэтажка для безликих жильцов со средствами, но без затей.
Они поднялись на шестой этаж в элегантном лифте из стекла и металла, в кабине которого витал легкий аромат кориандра; Этрих крепко держал ее за руку. Бежевый цвет стен коридора шестого этажа напомнил ей салоны магазина антикварной мебели. Она невольно поежилась. Наверное, жильцы здесь носят подтяжки, разъезжают на «мерседесах» и мечтают о летнем домике на греческом островке. Почему Винсент решил поселиться именно здесь?
Стоило ему открыть дверь своей квартиры, как Изабелла тотчас все поняла. Она подошла к панорамному окну и прижала ладони к стеклу. Картину, которая предстала перед ее взором, нельзя было назвать захватывающей, но в ней, безусловно, было нечто завораживающее. Изабелла принялась рассматривать телебашню, нацеленную прямо в ночное небо, словно гигантский серебристо-серый указующий перст. Она долго стояла у окна, глядя на вечерний город. Наконец она впервые за долгое время почувствовала себя в безопасности. Он подошел к ней и протянул стакан – скотч с содовой. Он детально изучил ее вкусы и точно знал пропорцию, которую она любила.
На подоконнике стояла кукла, при виде которой она улыбнулась. Эта кукла была одинаково дорога им обоим. Этрих всегда держал ее на виду. Квартира была полупустой и унылой. Он воспринимал это как должное. Ведь после разрыва с женой ему нужно было всего лишь замкнутое пространство, которое он мог бы назвать домом. Здесь он дышал, спал беспокойным сном и думал – пожалуй, слишком подолгу – о других местах на земле, где предпочел бы очутиться. А нелепая кукла, стоявшая на подоконнике, была его талисманом. При одном взгляде на нее у Этриха поднималось настроение, в душе оживала надежда. Это был первый из подарков, преподнесенных ему Изабеллой, – зеленая резиновая лягушка высотой дюймов в десять, облаченная в балетную пачку. Подняв обе передние лапы над головой и сложив их венчиком, она стояла на огромной ступне в классической позе. Вид у нее был чрезвычайно нелепый и одновременно какой-то трогательно беззащитный.
Изабелла, когда ей было двадцать четыре года, купила фигурку на блошином рынке в Венеции, и с тех пор лягушка неизменно путешествовала с ней по свету. Распаковывая вещи на новом месте, Изабелла непременно первым делом доставала из чемодана лягушку-балерину и демонстративно ставила ее на самом видном месте. Она судила о людях по их реакции на зеленую плясунью. Всякого, кто считал ее привязанность к фигурке пустым ребячеством, а саму кукольную лягушку безвкусной, она раз и навсегда исключала из числа своих знакомых. Тех же, кому балерина нравилась, кому она казалась забавной, трогательной, загадочной, подпускала ближе к своей душе. Она никогда не объясняла, почему так дорожит этой лягушкой, пока собеседник не высказывал своего мнения о ней.
Этрих, впервые увидев лягушку, взял ее в руки, повертел так и этак и задумчиво пробормотал:
– Вот то-то и оно.
Изабелла, заинтригованная его словами, потребовала объяснений. Этрих еще немного подержал куколку на ладони и только потом сказал:
– Эта малышка в точности как мы все. Глупые лягушата, мы нацепили воздушные пачки и пытаемся станцевать «Танец маленьких лебедей». До чего же это нелепо и трогательно. В нашей труппе тысячи таких вот танцоров. Да что там тысячи – миллионы!
Через несколько дней после того, как они впервые стали близки, Изабелла, сама себе удивляясь, подарила ему лягушку. Голос у нее слегка подрагивал от переполнявших душу противоречивых чувств:
– Хочу, чтобы она стала твоей.
Он бережно взял подарок и прижал его к сердцу:
– Этот подарок для меня куда больше значит, чем то, что мы стали любовниками. Понимаешь?
Этрих ее понял. Она без труда прочитала это по его лицу. И ужаснулась: никогда прежде присутствие рядом другого человека не наполняло ее душу такой радостью, она никогда еще не ощущала себя такой счастливой и такой уязвимой. И все это произошло так быстро.
Воспоминания вихрем кружились у нее в голове, пока она стояла у окна со стаканом виски в руке, глядя на лягушку.
Указав на нее кивком, она спросила:
– Ты ее как-нибудь назвал?
– Нет, что ты!
– Но ты ею дорожишь?
– Еще бы, она, можно сказать, мой друг. Единственное украшение всей квартиры.
Она медленно оглядела его комнату, повернув голову налево, затем направо.
– Это я заметила. Почему же твое новое жилище такое пустое, такое… скучное? При твоей-то любви к красивым вещам.
Этрих скорчил гримасу:
– Повесил было фотографию на стене, но она действовала на меня угнетающе. Физ, разве это мой дом? Я буду чувствовать себя дома только в Вене, с тобой. Вернее, так все должно было быть, пока я не умер. – Мысль об этом показалась ему забавной, и он улыбнулся.
– Чему ты улыбаешься?
– Тому, что, если вдуматься, я произнес совершенную нелепость. А ведь эти слова слетели с моих губ машинально, как будто это нормально. Подумать только – пока я не умер!
Она поставила стакан на подоконник рядом с лягушкой и подошла к Этриху:
– Не знаю, что будет дальше, но сейчас я здесь. Мы снова вместе.
Он обнял ее за талию:
– И я благодарю за это Бога.
Она принялась расстегивать верхнюю пуговицу его рубашки. Поколебавшись, он поднял руку и сжал ее пальцы своими. Она ощутила тепло его ладони, он – прохладу ее кожи.
– Думаешь, Энжи не будет против? – В голосе его слышалось беспокойство.
Она благодарно улыбнулась ему. Он всегда был так заботлив!
– Это очень мило с твоей стороны, но я пока еще вполне могу этим заниматься без риска для своего здоровья, ведь я беременна всего три месяца. Это будет великолепно. У нас полно времени. – Она неторопливо расстегнула пуговицы номер два и три на его рубашке, глядя на свои ловко двигавшиеся пальцы. – Тебя надо взбодрить.
– Но…
Она нежно коснулась лбом его подбородка.
– Я имею в виду нынешнюю ночь. Мне тяжело от мысли, что ты сидишь тут в одиночестве вечер за вечером. У меня от этого мурашки по коже бегут.
– Ну, все не настолько уж плохо. – Он следил за ее пальцами, расстегнувшими последнюю из пуговиц.
– Ужасно! – Стащив с него рубашку, она положила ладони ему на плечи, слегка подтолкнув, чтобы он повернулся к ней спиной.
Он знал, что она собиралась делать. И это наполнило его душу счастьем.
Когда Этрих был ребенком, его мать часто заходила к нему в комнату по вечерам, прежде чем он ложился спать. Умывшись и почистив зубы, он снимал пижамку и ложился на кровать ничком. Она садилась рядом и медленно-медленно, нежно-нежно водила своими длинными ногтями, выкрашенными красным лаком, по его спине. Иногда они немного болтали, но чаще она проделывала это молча. Молчал и Этрих, и обоих это вполне устраивало. Минуты безмолвного единения, когда каждый думал о своем, и эти изящные маленькие пальчики, кончики длинных ногтей, мягко скользившие вверх и вниз по его коже, служили своего рода связующим звеном между ними, между их мыслями и чувствами. Нежные убаюкивающие движения маминых пальцев успокаивали и завораживали Этриха, и он погружался в сон. Став взрослым и обзаведясь собственными детьми, он часто вспоминал об этих минутах перед сном наедине с мамой и с благодарной нежностью думал, насколько бережно и осторожно, чтобы не разбудить, она надевала на него пижаму и укрывала одеялом.
Однажды Этрих рассказал об этом Изабелле. Дело было утром. Одетый в «семейные» трусы и футболку, он был в это время занят приготовлением завтрака на кухне в ее венской квартире. Ей нравилось слушать его рассказы о детстве. Стоило ему заговорить на эту тему, как она тотчас же усаживалась рядом с ним и вся обращалась в слух. Но на этот раз она подкралась к нему сзади и, пока он говорил, резко подтянула подол его футболки вверх и набросила ему на голову, как капюшон. Он замер на месте с вилкой в вытянутой руке. Его голова и все лицо были скрыты под тканью футболки.
У Изабеллы, в отличие от матери Этриха, ногти были коротко подстрижены, но этот недостаток с лихвой компенсировало необыкновенно нежное, бархатное касание подушечек ее пальцев. Начав с затылка, она медленно провела по его спине всеми десятью пальцами. От этой неожиданной дразнящей ласки по коже у него пробежали мурашки, все тело охватила нега и он почти позабыл, что стоит в подобии капюшона на голове, который скрывает от него белый свет, и держит в руках вилку, перемазанную яичным желтком, смахивая со стороны на сильно уменьшенную статую Свободы.
– Хочешь услышать продолжение моей истории? – спросил он из-под подола футболки.
– Нет. Я хочу придать ей новый смысл. Пальцы ее танцующими движениями спускались вниз по его позвоночнику. Совсем как дождь, барабанящий в оконное стекло. Через миг в том же направлении и в таком же ритме задвигался и ее язык. Этрих вздрогнул, как от удара электрическим током.
– Упс! Следующую часть программы не рекомендуется смотреть зрителям до восемнадцати. Можно мне наконец избавиться от этой вилки?
– Нет. Только шевельнись, и все прекратится, так и знай.
Язык ее скользнул ниже. Она слегка ущипнула его за ягодицу, потом сдавила ее посильней, а после снова легонько ущипнула. У него перехватило дыхание. Он представить себе не мог, что она сделает в следующую секунду. И это доставляло ему ни с чем не сравнимую радость. Вот она сжала кожу на его ягодице зубами. Одной рукой стянула с него трусы, другой же принялась нежно поглаживать голый живот. С футболкой, заброшенной на голову, и абсолютно голый ниже пояса, если не считать трусов, частично прикрывших его ступни, Этрих выглядел на редкость нелепо. Стоило Изабелле взглянуть на него со стороны, и она хохотала бы минут пять. Но она была занята другим: едва касаясь кожи, провела подушечкой большого пальца вверх по внутренней стороне его ноги, начиная от колена.
– Побьюсь об заклад, такого твоя мама никогда не делала:
Он уронил вилку, и та с громким стуком упала на кухонный стол. Но это не имело никакого значения. Обе его руки безвольно повисли вдоль тела.
Много месяцев спустя Изабелла снова ласкала спину Этриха подушечками пальцев. При этом и он, и она смотрели в окно, за которым то и дело с гудением проносились самолеты. Этриху вспомнились одинокие вечера, когда он так же смотрел в окно на самолеты и думал, каким невероятным счастьем было бы, если бы она вдруг прилетела на одном из них. И явилась бы к нему сюда без предупреждения. Просто позвонила бы в дверь. Я здесь, Винсент. Я должна была вернуться. Нам надо поговорить. Я люблю тебя. Но этим мечтам не суждено было осуществиться. И несмотря на то, что она находилась рядом и пальцы ее гладили его спину, от этих воспоминаний у Этриха стало так горько на душе, что ему пришлось несколько раз зажмуриться, чтобы не дать пролиться слезам.
После долгого молчания она произнесла:
Любимый, наконец я нашла тебя и,
умирая от жажды, выпила до последней капли,
а себя отдала тебе на съеденье.
Однажды ты вспомнишь, как мы любили друг друга,
пока от нас ничего не осталось, лишь смех и слезы.
Что это? Нежность?
Протяни мне ее, а я подарю тебе розу.
Прижавшись лбом к его голой спине, она положила ладони ему на плечи.
– Я впервые прочитала это стихотворение через неделю после того, как сбежала от тебя в Лондоне. И была просто потрясена: ведь это все о нас с тобой. А роза – это наш Энжи. Так что я взяла и выучила его.
Этрих не обернулся к ней. Он не смог бы произнести то, что собирался, глядя ей в лицо.
– Я ненавидел тебя, Физ. И какая-то часть моей души до сих пор полна этой ненависти. За то, что ты с такой легкостью приняла решение за нас обоих. Не представляю, что бы со мной было, знай я уже тогда о твоей беременности. А ты взяла и бросила меня, хотя тебе было известно про Энжи. Ты даже не дала мне возможности оправдаться. Просто уехала. Услыхала фразу, которая пришлась тебе не по нраву, и поминай как звали. А ведь мы могли все спокойно обсудить и помириться. Мы были вместе. Мы оба так ждали этой встречи. Черт возьми!
Она согласно кивнула, и оба они качнулись от этого легкого движения.
– А вскоре ты узнала, что я смертельно болен, но ничего мне не сказала? – В голосе его слышалось недоверие.
