Лада Кутузова
Птица несчастья. Гиблые воды Заручья
Глава третья. Ферапонтово
Сутки спустя Федор трясся в плацкарте до Череповца. В давно немытом окне мелькали бесконечные поля, леса, бетонные столбы с проводами и рельсы, сменяясь перронами маленьких городов, по которым бегали суетливые люди с сумками – поезд стоял здесь одну-две минуты. Деревянная рама на все усилия не поддавалась, поэтому открыть окно ни Федору, ни попутчикам – плотной коренастой тетке с мужем-жердью – не удалось. Иногда Федор выходил в тамбур и пытался отдышаться, но и там все время кто-то курил. От запаха табака Федор начинал кашлять, словно кто распылил удушливый газ. Сизый дым медленно плыл, обволакивая пассажиров, и тогда Федору мерещилось, что он снова в реанимации, и к нему тянутся нити капельниц, опутывая тело.
В дороге подавали чай в граненом стакане в железном подстаканнике. Чай оказался не ахти, не индийский, который покупала мама – крепкий, насыщенного красно-коричневого цвета. Вода в бойлере по ощущениям была сыровата, точно ее не докипятили. Заварка – солома соломой: ни цвета, ни аромата, ни вкуса. Но Федор все равно пил чай, откусывая от бутербродов, приготовленные мамой, большие куски: хотелось есть.
Соседская пара развернула пакет с вареной курицей и яйцами, которые Федор вообще-то любил, но есть в дороге не мог: от них почему-то мутило. Вот и сейчас он вновь вышел в тамбур, чтобы остановить приступ дурноты. Повезло: в этот раз тут никого не оказалось. Мысленно Федор вернулся в день назад, когда утром сообщил родителям о решении. Ночью во сне явилась Алена. Она сидела в деревянной лодке, готовой отчалить от берега. Рядом с Аленой находился старик, на нем был темный плащ с капюшоном, накинутом на голову, поэтому лицо старика Федор разглядеть не мог. Старик держал в руках весло и собирался оттолкнуться им от берега.
Почему-то увиденное наполнило сердце Федора тоской, словно он предал Алену, и теперь Харон собирался переправить ее через Стикс в царство мертвых. Федор проснулся и открыл глаза. На кухне закипал чайник, слышалось его посвистывание. Мама зашаркала по коридору тапочками, чтобы отключить чайник, и Федор осознал: сейчас они соберутся и будут завтракать всей семьей. Мать наверняка испечет что-нибудь вкусненькое – встала ни свет, ни заря, а Алены скоро не будет. Совсем.
Его накрыло с головой ощущение непоправимого. Федор слушал, как за стенкой мать что-то готовит. Истошно сигналила под окном чья-то придурошная машина, мимо комнаты протопал отец, а осознание скорого конца той, которая недавно прижималась к Федору всем телом, и от одной мысли о которой все в нем бурлило, подобно шампанскому в бокале, Федору сделалось тошно.
Если он не поедет к ходокам, если не попытается добыть живую воду, никогда себя не простит – понял Федор. Это предательство, с которым невозможно жить. Оно, может, совсем незаметное, но это пока. Потом оно станет разрастаться, как ржавчина, разъедая душу изнутри. Все это Федор вывалил на родителей, не в силах удержать в себе. Мама безвольно опустилась на табурет, ее лицо затвердело, будто она превратилась в соляной столб. Отец криво усмехнулся и тоже не произнес ни слова.
Затем оба заговорили, перебивая друг друга.
– Не пущу! Все это ее отец удумал. Алена одной ногой на пороге, так чего ему тебя жалеть?
– Ты точно решил? Не пожалеешь? Читал, наверное, что многие гибнут?
– Да кто его спрашивает?! Не пущу и все! На пороге лягу, пусть попробует перешагнуть.
– Тебя же не возьмут. Туда не любой подходит, а особый народ, крепкий.
– Вася, о чем ты говоришь?! Запрети и все! Скоро учеба начнется.
Федор выждал, когда они на мгновение умолкнут, и вставил:
– Я решил. Если вы меня не отпустите, я сам поеду.
Отец грохнул кулаком по столу:
– Мал еще условия ставить. Мать пожалей!
– А Аленину мать кто пожалеет? – вскинулся Федор. – Она в больнице с сердечным приступом.
– Хочешь, чтобы и я туда загремела?! – мать повысила голос.
Они ругались с полчаса, пока отец не произнес еле слышно:
– Надя, пусть он едет.
Мама заголосила в голос словно по покойнику:
– Вася, да как же так?! Да разве так можно?
Отец спокойно пояснил:
– Все равно ничего не получится, развернут его там.
И вот теперь Федор стоял в тамбуре, наблюдая, как в мутном окне проносятся редкие огни фонарей.
В Череповец поезд прибыл ранним утром. Федор, зевая, шагнул на остывшую за ночь платформу вместе с другими пассажирами. На небольшой площади перед железнодорожным вокзалом расспросил мужчину, торговавшего газетами, как пройти к автовокзалу: уточнить никогда не мешало – обидно пойти не в ту сторону, потеряв время. Мужчина указал направление и добавил: «Считай, что уже пришел».
На автовокзале Федор внимательно изучил расписание. Прямого сообщения между Череповцом и Ферапонтово не имелось. Федор на мгновение растерялся: и что теперь делать? Денег на такси не хватало: родители дали с собой десятку, велев экономить. Да и жалко: деньги с неба не падают. Он встал в очередь в кассу и через минуту уже спрашивал молодую женщину, стоящую перед ним: «Вы не знаете, как добраться до Ферапонтово?»
Женщина равнодушно пожала плечами, зато отозвались двое: женщина постарше и немолодой мужчина. Так что вскоре Федор взял билет до Кириллова, а уже там ему следовало купить билет до поселка. Вооружившись этим знанием, Федор залез в автобус и проспал всю дорогу. В Кириллове между маршрутами образовался перерыв, так что Федор закинул рюкзак за спину и отправился бродить по городу.
Город был небольшой; разбитым асфальтом, малоэтажными домами он походил на тысячи провинциальных городков. Главным украшением являлись монастырь и Сиверское озеро, вдоль которого расположились старинные постройки. Федор потрогал воду: прохладная; а через несколько минут сбросил одежду, снял часы и решительно вошел в заросли камыша. Миновал их и, не раздумывая ни секунды, нырнул и сделал несколько быстрых гребков.
Вода взбодрила. Сперва Федор замерз до костей, а затем по телу разлилось тепло. Фыркая и отплевываясь, он поплыл прочь от берега и в метрах ста от берега лег на спину, раскинул руки и уставился вверх. По безмятежному синему небу плыли пышные, точно взбитая молочная пена, облака. Бледно-желтым блином светило солнце, наполняя окружающее пространство безвременьем и безмятежностью.
Федор смотрел ввысь, проваливаясь в небо, точно в озеро. Стояла тишина, немыслимая для больших городов, даже ветер стих. Ни шелест камыша, ни назойливое приставание слепня, ничто не нарушало покой. Хотелось закрыть глаза и забыться, и Федор провалился в пограничное состояние между дремой и бодрствованием.
Кто-то провел пальцами по его спине, и кожа покрылась мурашками, а между лопатками стало горячо. В другой раз Федор бы с криком выскочил из воды, но сейчас он воспринял касание как нечто обыденное. Пальцы нежно перебирали волосы Федора, от этого волна наслаждения пошла от макушки до пяток. Федор растекся вместе с водой, становясь единым целым с озером, и тут зазвонили колокола.
Федор вздрогнул, будто от удара, и очнулся. Надо же! Едва не заснул. Он развернулся к берегу и поплыл обратно. Вылез из воды и начал махать руками, пытаясь согреться. Затем вытащил из рюкзака запасные трусы и переоделся в кустах. Мокрые трусы Федор выжал и убрал в пакет: потом высушит. Надел часы и внутренне охнул: автобус отправлялся через семнадцать минут. Федор закинул рюкзак за спину и поспешил на остановку.
Через полчаса, трясясь в старом ПАЗике, Федор пытался сообразить: как из памяти выпал солидный кусок времени? Сколько он был в озере? Минут десять? Или два часа?! А может, что-то случилось с часами? Федор взглянул на «Полет» – часы подарили родители на прошлый день рождения. Он после специально докупал металлический браслет вместо кожаного ремешка. Федор гордился часами: крутые и ходят точно, минута в минуту.
Он достал из рюкзака последние два бутерброда и съел их, запивая минералкой. Бутерброды ухнули в желудок, словно в бездонный колодец: маловато будет. Зря Федор полез купаться, лучше бы отыскал столовку и подкрепился, как следует. А теперь неясно, когда перекусить удастся: вряд ли в деревне имеется столовая или кафе. Если только кто из деревенских угостит, но ведь стыдно просить, а надеяться на чужую щедрость глупо.
Автобус мелко трясся на ухабах – грунтовая дорога была разбита. Стояла духота: все окна оказались задраены наглухо. Федор безуспешно подергал задвижку – форточка не поддалась. Снова потянуло в сон, но Федор со всей силы потер мочки ушей, на некоторое время это помогло. Он напряженно вглядывался в окно, боясь пропустить нужную остановку. В само Ферапонтово автобус не шел, останавливался на повороте. Федор договорился с водителем, что тот скажет, когда выходить, но лучше проконтролировать самому: на чужого человека надежды мало.
Автобус чихнул в очередной раз и резко затормозил.
– Кому Ферапонтово? – осведомился водитель.
Федор спохватился: это же ему! Что-то он спит на ходу, хотя в поезде, как залег на полку, сразу же отрубился. Взял рюкзак и вышел из автобуса. Кроме Федора, никто в Ферапонтово не направлялся. ПАЗик тронулся в путь, а Федор пошел по грунтовке, рассудив, что заблудиться тут невозможно: иди себе да иди.
Вскоре он увидел дворы, возле одного слегка поддатые мужики чинили видавший виды запорожец.
– Добрый день. Не подскажете, как в Щелково пройти? – полюбопытствовал Федор.
Его пристально оглядели.
– Художник, что ли? – уточнил один из мужиков: в тренировочных штанах, пузырившихся на коленях, и в линялой рубахе.
– Почему? – удивился Федор.
Мужик пожал плечами:
– Так летом художники обычно приезжают. У нас же природа, вот и рисуют, что ни попадя. Монастырь опять же рядом. А на туриста ты не похож, они завсегда на экскурсионных автобусах прикатывают.
– Я по делам, – туманно ответил Федор.
– А-а, – коротко сказал мужик и замолчал, потеряв всякий интерес.
Федор замялся: так куда идти?
– А в Щелково тут одна дорога, паря. Щаз прямо пройдешь, а потом направо повертывай, – объяснил второй мужик, отличающийся от первого лишь вислыми усами с проседью.
Федор поблагодарил и отправился дальше.
Вскоре он вышел к разветвлению дороги. Слева высился монастырь, справа шла грунтовка до Щелково, как сказали мужики. Федор подумал мгновение и свернул налево. Прошел мимо Ферапонтовского монастыря, расположенного на берегу одноименного озера, к деревянному мосту, возле которого стоял знак, запрещающий движение крупнотоннажных машин. Мимо шла девчушка лет десяти.
– Не подскажешь, Щелково в той стороне? – Федор указал в противоположную сторону. Мужики понятно растолковали, но лучше перестраховаться: мало ли перепутали по пьяни.
– Да, – подтвердила девчушка.
– А магазин у вас имеется?
– Да, вон там, – девчушка махнула рукой и зашагала по своим важным девчоночьим делам.
Сельпо находилось в деревянном доме, крашенном синей краской. Серую дверь словно перечеркнули длинной железной задвижкой. Федор изучил время работы магазина: эх, опоздал на десять минут! Обидно. Почему они так рано закрываются? И вряд ли в поселке имеется еще один магазин. Что же делать?
Федор заглянул в зарешеченное окно: грубо сколоченные полки с растительным маслом, хлебом, консервами и минералкой с водкой, ничего особенного. Но пополнить припасы бы не помешало: Федор собирался в спешке и из еды ничего не прихватил. Теперь придется или не ужинать, или как-то решать этот вопрос в Щелково.
Глава четвертая. Перевалочный пункт
Он вновь миновал мост. Мимо медленно проехала легковушка, от чего мост завибрировал. Федор тоже не спешил: разглядывал монастырь. Белая штукатурка местами облупилась, из-под нее выступила кладка из красного кирпича. Ворота и примыкающая к ним калитка были закрыты, из-за стены торчали церковные здания в строительных лесах. Ничего толком и не увидишь.
По обе стороны дороги тянулись поля с горохом, в которых торчали ярко-синие головки васильков. Федор зашел в поле и начал рвать горох: уже твердый, не сладкий, но съедобный. Очистил несколько стручков: с горохом усердствовать нельзя, потом живот пучить будет. А так бы Федор набил им карманы, а после лущил бы по дороге.
Подул ветерок, принеся волну жара, точно Федор попал в парилку. От этого воздух перед Федором замерцал, послышался перезвон медных колокольчиков. В ушах зашумело, перед глазами все поплыло, и Федор ощутил, как кто-то нежно касается выемки на шее, как гладит шею, запускает пальцы в волосы, отчего по телу разливается истома.
Колокольчики переговаривались на разные голоса, убаюкивали. Хотелось лечь на спину посреди поля и раскинуть руки, и долго вглядываться ввысь. Знакомое ощущение, кажется, с Федором сегодня было подобное. Или все это привиделось? Он потряс головой, прогоняя наваждение, и тут же послышался торжественный перезвон церковных колоколов. Федора будто в сугроб макнули. Он посмотрел на раскрытую ладонь, на которой осталось несколько горошин, бросил их на землю и поспешил дальше.
Тени удлинились, намекая на скорый вечер. Федору сделалось не по себе: неприятно оказаться ночью в незнакомом месте. Он невольно прибавил шаг: следовало добраться до деревни побыстрее, чтобы найти ночлег. Вдруг его не оставят на базе? Да и вообще… Вся эта история была чистой авантюрой со стороны Федора, надеявшегося лишь на счастливое стечение обстоятельств. Но удача – дама капризная, на нее полагаться нельзя.
До деревни он дошел быстро, тут и правда оказалось недалеко. В начале поселения дорога разветвлялась на два рукава. Спросить, куда идти, было не у кого – разве только у кур, бродивших по деревне. После секундного замешательства Федор отправился по дороге, спускавшейся к озеру. Он надеялся встретить кого из жителей по пути, но как нарочно, улица была пустой, даже собаки не лаяли. Федор задумался: может, следовало пойти по правому ответвлению дороги, но тут по левую руку он обнаружил дом. На нем виднелась табличка с крупными буквами: «БАЗА».
Дом ничем не отличался от остальных: с шиферной крышей, обитый рейкой серого цвета. С трех сторон сруб был обнесен невысоким забором, оставляя свободным вход. На лужайке перед домом были припаркованы три внедорожника и старый микроавтобус. Федор потоптался перед дверью, затем набрался решимости и постучал. Никто не ответил. Тогда он толкнул дверь и вошел.
Внутри было темно: Федор попал в сени. Немного подождал, пока глаза привыкнут к полумраку, а потом разглядел дверь слева, обитую дерматином. Снова постучал – звук получился глухой, едва слышный – и, не дождавшись приглашения, вошел. Над головой горела лампочка, вкрученная в патрон. По правую руку на стене висела доска с крючками для одежды. По левую располагалась деревенская печь, от нее тянуло остывающим жаром. Стояла газовая плита с четырьмя конфорками, рядом с ней газовый баллон. Деревянный резной буфет, раковина с умывальником – в ней стопкой лежала грязная посуда, небольшой стол, накрытый белой клеенкой с синим узором…
Прямо перед Федором виднелась большая комната с двумя столами и массивными скамьями возле них. На окнах висел короткий тюль. В одно из стекол с налета билась муха, пытаясь преодолеть прозрачную преграду.
Федор мялся на пороге: никого нет. Может, на улице подождать? Но дверь позади скрипнула, и появилась женщина средних лет, одетая в длинную черную, под бархат юбку и зеленую кофту с люрексом, облегающую фигуру. Кофта была застегнута на мелкие перламутровые пуговицы, на голову женщина повязала белый платок.
– Ты к кому? – удивилась женщина.
Федор растерялся. Мысленно он раз сто прокручивал слова, которые скажет, когда придет на перевалочный пункт, а теперь они все вылетели из головы.
– А никого нет? – вопросом на вопрос ответил он.
– Так ты к ходокам? – догадалась женщина. – Проходи.
Федор сел за стол и сглотнул: хотелось есть.
– Вы не знаете, где тут перекусить можно? – спросил он. – Или магазин?
– Так тут и можно, – ответила женщина. – Что будешь? Есть щи, картошка томленая со сметаной и говядиной.
В животе забурчало так явно, что Федор смутился, но женщина сделала вид, что не услышала.
– Все буду! – обрадовался Федор.
Женщина отодвинула заслонку в печи и ухватом достала поочередно два чугунка. Из одного поварешкой налила густые щи – из тех, про которые говорят, что ложка стоит – плюхнула в них щедрой рукой сметану, мелко порезанный зеленый лук и отрезала здоровый ломоть круглого хлеба – Ленинградского. Федор, обжигаясь, начал есть.
Сразу же стало хорошо, и Федор ощутил, как устал за день. Сказалось раннее пробуждение, да еще езда с пересадками по ухабам. Женщина принесла тарелку с картошкой и говядиной и поинтересовалась:
– Тебя как звать?
– Федя, – по-детски представился он и тут же поправился: – Федор.
– А меня Мариной Вячеславовной зовут.
Дверь распахнулась, и в избу ввалилось трое мужчин.
– Одну оставить нельзя, уже кого-то привечает, – с порога заявил огромный, под потолок мужчина. Он сразу же заполнил собой пространство.
– И правильно делает, – одернул первого другой вошедший. – Свято место пусто не бывает.
– Да ну вас! – Марина Вячеславовна шутливо замахнулась на них. – Ужинать будете?
– А как же! – новоявленные гости по-хозяйски расположились за столом рядом с Федором.
Тот поздоровался.
– Тебя каким ветром занесло? – полюбопытствовал первый мужчина.
– Дай парню поесть спокойно, – вновь вмешался второй. – Захочет, сам расскажет.
Федор рассматривал их: все трое одеты по погоде – в водолазки и комбинезоны. Хотя на улице еще лето, но ночи стояли прохладные. Комбинезоны с множеством карманов были сшиты из плотной материи, чертовой кожи, которую, захочешь, не порвешь. На этом сходство между появившимися заканчивалось. Первый мужчина был средних лет, богатырского телосложения, с короткой шеей, утонувшей в широких плечах. Второй – среднего роста, сухощавый, уже пожилой. Третий чуть старше Федора: поджарый парень с рыжими – вырви глаз – волосами.
– Я к ходокам пришел, – ответил Федор, положив вилку. – Хочу вместе с ними за мертвой водой идти.
– О-о-о, – протянул пожилой мужчина. – Вон оно как.
Марина Вячеславовна принесла щи, и на некоторое время установилась тишина. Федор доел картошку с мясом, но Марина Вячеславовна подала чай и пирожки с капустой.
– А чего сюда приехал? А не в Москву? – спросил первый мужчина.
– Меня в Москве не возьмут, – объяснил Федор, – мне восемнадцати нет. Решил, что проще напрямую с ходоками договориться.
– Голова, – уважительно протянул пожилой мужчина. – Как считаешь, Горелый, есть у него шанс?
Рыжий парень прищурился и взглянул на Федора:
– Шанс есть всегда. Меня же вы взяли.
– Попробовал бы я тебя не взять, когда ты из машины перед постом вылез, – засмеялся первый мужчина. – Думал, прибью гада.
– Да ладно, Иваныч, все нормально же прошло, – Горелый сделал вид, что прикрывается от удара. – Мы с тобой сработались.
– Попробовал бы не сработаться, – Иваныч все же отвесил парню шутливый подзатыльник.
Федор ощутил, как спадает напряжение. Тело охватила такая слабость, когда даже рукой двинуть невозможно. Словно ему сообщили об исполнении самого заветного желания, и теперь не о чем мечтать, да и нет смысла что-либо делать: все уже свершилось.
– Нельзя его брать, – возразил пожилой мужчина.
– Почему, НикДир? – удивился Горелый.
А Иваныч пристально посмотрел на Федора, будто только что увидел.
– Прав ты, НикДир, – подтвердил он, – я сразу-то и не приметил.
Внутри Федора что-то оборвалось, точно его поманили чем-то прекрасным, а затем с треском захлопнули дверь перед самым носом.
– Почему? – он не узнал собственный голос: тот сделался глухим, точно Федор говорил через вату.
– Да нормально все с ним, – встрял Горелый. – Четкий парень.
– Птица несчастья над ним пролетела, – пояснил НикДир и обратился к рыжеволосому: – А ты, Горелый, не лезь, коли без понятия.
– Да, парень, – Иваныч сочувственно улыбнулся Федору, – беда за тобой по пятам ходит, за спиной маячит.
Глава пятая. «Шизгару» давай!»
Ужин доели в полном молчании. Потом Федор не выдержал и задал мучивший его вопрос:
– Что со мной не так?!
– Да все так, – Иваныч смотрел на ложку, которую вертел в руке. – Смышленый ты, крепкий. Только беда у тебя недавно стряслась, отмечен ты птицей несчастья. Скажешь, не так?
– Так, – скрывать правду смысла не было.
– Ну так рассказывай.
Самое важное Федор утаил, поведал лишь про аварию, и что мертвую воду оплатил ее виновник. Мол, не хочет быть обязанным спасением тому мужику, а потому и решил добыть мертвую воду, чтобы вернуть вырученные за нее деньги виновнику аварии.
– Пусть подавится! – присовокупил Федор для достоверности.
– В том-то и дело, парень, что меченый ты теперь, – продолжил Иваныч. – Вон, и НикДир подтверждает.
Пожилой ходок кивнул:
– Тебе год обождать следует, чтобы мертвая вода выветрилась. А не то они тебя увидят.
– Кто они? – не понял Федор.
– Они, – с нажимом произнес НикДир, – которые в Заручье обитают. Мавки, русалки, лешие… Разной твари по паре.
– А так разве они нас не видят? – Федор чувствовал себя дураком: он и половины из сказанного ходоками не понимал.
– Видят, но как бы вскользь, – разжевал НикДир. – А ты для них, точно лампочка для мотыльков – светишься. Сожрут в два счета.
Федор растерялся: людоеды они, что ли, в Заручье? Хотя если вампиры или оборотни… О чем это он? Их не существует!
– Ну не в прямом смысле, конечно, сожрут, хотя упыри и волколаки могут, – Иваныч будто прочел его мысли. – Просто в болота заманят или в озере утонешь. Помнишь, Миху Патлатого, Горелый?
– Ну, – отозвался тот.
– Говорил я ему: не спеши, месяц потерпи, а потом топай в свое Заручье – он до этого радикулит мертвой водой лечил. Нет же! Как магнитом его туда тянуло. Отходился Патлатый, костей так и не нашли.
– Охренеть! – Горелый завис над пустой чашкой из-под чая. – А чего раньше молчал?
– А надо о таком перед вылазкой говорить? – отрезал Иваныч. – Вернулись, вот и говорю.
– Так что, – обратился Иваныч к Федору, – погоди годок, надежнее будет. Если в Заручье сгинешь, то все напрасно: и жизнь твоя, и мертвая вода, что на тебя потратили, когда другим не всегда хватает. Да и родителей этим не осчастливишь.
– Может, они мечтают от него избавиться, – хохотнул Горелый и осекся, заметив укоризненный взгляд НикДира.
В окно по-прежнему билась муха. Федор мгновение смотрел на нее, забыв обо всем. Он сам, как муха, колотится о невидимую преграду. Кажется, протяни руку, и все получится. Но надежда лишь поманила, да обманула.
– Та-а-ак, – произнес Горелый. – Сегодня у нас пятница, а значит, в клубе танцы. Ты идешь? – обратился он к Федору.
– Я? – растерялся тот.
– Ну не НикДир же, – Горелый встал из-за стола. – Чего тут штаны протирать, пойдем, растрясемся. На девчонок посмотрим.
Федор раздумывал недолго: и в самом деле, что тут делать? А в клубе, глядишь, Горелый что дельное расскажет.
– Идите, идите, – махнул рукой Иваныч, – а я отсыпаться. Прошлую ночь глаз не сомкнул, потому что всякая гадость именно перед возвращением начинается.
– Вещи свои оставь, – велела Федору Марина Вячеславовна: – у нас на Севере воровать не принято.
– Я верю! – среагировал он. – А почему так? – Федор все же не удержался от вопроса.
– Люди у нас счастливые, – пояснила она, – хотя и тяжело живем.
– Кому тяжело, а кому трудно, – не остался в стороне НикДир.
Марина Вячеславовна отвела Федора в клеть. Федор бросил рюкзак на тюфяк, набитый соломой, а сам спустился вниз, где уже ждал Горелый.
– Ну поехали, – Горелый направился к одному из внедорожников с брезентовым верхом, покрытому толстым слоем пыли. Сбоку кто-то выцарапал поверх грязи надпись: «Никита + Тина = любовь».
– Тебя Никитой зовут? – Федор указал на надпись.
– А-а, нет, это какому-то малолетке делать было нечего. Я Виталий.
Они, наконец, познакомились.
– А Горелым тебя за что прозвали? – полюбопытствовал Федор. – Из-за цвета волос?
– Да нет, – ответил Горелый, – история одна приключилась. Я белье над костром повесил сушиться, а веревка с одного края оборвалась. Вещи-то мои, тю-тю, сгорели, пришлось как погорельцу на базу возвращаться. Так в тот раз за мертвой водой и не сподобился.
Он включил зажигание, зажглись фары. Проснулось радио, которое сперва зашипело, а потом выдало:
«Голуби своркуют радостно,
И запахнет воздух сладостно.
Домой, домой, пора домой!»1
Горелый подхватил: «Домой, домой, пора домой!»
– Завтра рвану, как высплюсь, – обратился он к Федору. – Но сперва погудим, как следует.
Он выжал газ, и внедорожник ринулся вперед, распугивая возвращавшихся с поля коров.
– Зажжём, Федя! – заорал Горелый. – Я живой вернулся и с наваром!
Внедорожник мчался, подпрыгивая на колдобинах и поднимая клубы пыли. Даже на мосту Горелый не сбавил скорость, так что Федору показалось, что бревна не выдержат и вместе с машиной загремят вниз. Автомобиль свернул налево и вскоре остановился возле деревянного здания серо-зеленого цвета. Перед входом кучковались парни и несколько девушек.
– Привет, молодежь! – Горелый вылез из внедорожника и помахал им рукой. – Как жизнь?
В ответ раздался нестройный хор голосов: «О, Горелый, здравь буде! Какими судьбами? Как сам?» Его тут же обступили, одну из девушек Горелый ухватил за талию:
– Валюха, все цветешь?
Она в шутку оттолкнула его:
– Руки не распускай! А что за симпатяга рядом с тобой?
Федор понял, что это о нем, и смутился.
– Это, – Горелый указал рукой в его сторону и подмигнул, – наш новый коллега.
– Молодой больно, – протянула Валюха и улыбнулась Федору, тот сдержанно кивнул.
Валюха была высокой, плотной, с вытравленными до неестественной белизны пергидрольными волосами и черными тенями вокруг глаз.
– Возраст – дело наживное, – Горелый увлек Федора внутрь клуба.
Там гремела музыка, под потолком в клубах дыма мигал серебристый шар. Горелый с кем-то здоровался, пожимал руки, а сам уверенно шел к сцене, где сидел местный ди-джей. Федор следовал за ним.
– Привет, братан! – ди-джей поднялся из-за пульта. – Что слушать будем?
– На твой вкус.
– Хлебнешь? – ди-джей достал трехлитровую банку с белесой жидкостью, в которой плавали апельсиновые корки, и граненый стакан.
Горелый взял стакан:
– Плесни на дно.
Он залпом выпил содержимое стакана и занюхал рукавом.
– Хороша самогонка, аж глаз рвет. Будешь? – спросил он у Федора.
Тот отрицательно замотал головой:
– Не пью.
Но Горелый уже протягивал стакан:
– Значит, пора принять боевое крещение. Чтобы вылазка твоя первая в Заручье как по маслу пошла. Традиция такая.
– Но я… – Федор начал возражать.
– Ты с крючка не спрыгнешь, я же вижу, – подмигнул ему Горелый. – Через год, но вернешься. Так что считай это посвящением.
Федор зажмурился, перестал дышать и выпил самогон одним глотком. Жидкость обожгла гортань и ухнула в желудок огненным комом, из глаз брызнули слезы.
– Скажи, классная, – Горелый похлопал его по спине, – с нежным апельсиновым вкусом.
Федор откашлялся: говорить он не мог.
– Пошли зажигать, – Горелый ворвался в круг танцующих.
Казалось, он заполнил собой все пространство, так отчаянно работал руками, точно дрался с невидимым противником. Федор последовал его примеру. Сделалось легко, будто кто убрал невидимый камень с души. Им овладела беззаботность, переходящая в безбашенность, когда по плечу, как кажется, любой дурацкий поступок. Например, пройтись по карнизу на уровне десятого этажа или прыгнуть с крутого берега в воду, где полно крупных валунов на дне. Федор свободен и способен на все!
Музыка била по мозгам, мигал шар, по полу стелились клубы дыма. Горелый вновь пихнул стакан:
– Повторим.
Отказываться Федор не стал: самогон – как самогон, главное – задержать дыхание. Он выпил полстакана и в следующий момент уже отплясывал в центре круга. Рядом Горелый яростно вбивал каблуки тяжелых ботинок в пол. Звучала музыка, знакомая и понятная: «Нам не нужно образование, не нужно контроля за нашими мыслями…»
«We don’t need no education
We don’t need no thought control
No dark sarcasm in the classroom
Teachers leave them kids alone…»2
Федора охватил восторг. Чудилось, это и есть настоящая жизнь: веселые парни, симпатичные девчонки, музыка и алкоголь. Не надо ни о чем думать и беспокоиться, можно расслабиться и плыть по течению: ведь все пучком и в полном ажуре.
– «Шизгару» давай! – крикнул Горелый, который вошел в раж.
Ди-джей поставил следующую пластинку.
«She's got it yeah, Baby, she's got it
Well, I'm your Venus, I'm your fire
At your desire».3
Горелый подпевал словам песни, и Федор тоже: «Шизгара, бэби, шизгара… Вэл, адью Винес, адью фрау – тёща злая». Перевода песни он не знал.
Потом начался медляк. Федор стоял возле стены и покачивался. Казалось, тело медленно колышется в волнах, Федора оплетают водоросли и гладят по лицу, спине, ногам.
«Oh, life is bigger
It's bigger than you
And you are not me
The lengths that I will go to
The distance in your eyes
Oh no, I've said too much
I set it up».4
Подошла Валюха и пригласила на танец. Федор сделал шаг на негнущихся ногах и ухватился за нее, как за опору. Перед глазами все раздваивалось: и смутные очертания танцпола, и другие пары, да и сама Валюха расплывалась, а вместо нее проступала Алена. Из темноты высветились темно-русые волосы, светло-карие глаза и чуть вздернутый нос в россыпи мелких веснушек. Федор глядел на Алену, и на сердце разливалось спокойствие: жива, здорова, и с ней все в порядке. Хотелось прижаться к Алене, гладить ее волосы и молчать, чтобы не спугнуть счастливый момент.
А после свет будто выключили. Федор лишь помнил лицо незнакомого мужика, которое то приближалось, то отдалялось, а затем провал.
