Лада Монк
Туда, где кончается Лес
Каким ты видишь меня сейчас.
А старый друид, как только взошло Солнце,
Упал и распался на мотыльков и блуждающий огонь,
Вынырнувшие из-под его плаща.
И ведь долго владел я этим браслетом,
Почти до прибытия в город!
Прямо перед воротами его стащили с меня сороки,
С тех пор я ищу их, чтобы отнять свой чудесный браслет,
Испортивший мне, как всем своим прочим хозяевам, руку
Своим крепким объятием.
Даю на отсечение свою голову и на переплавку пряжку со шляпы, если я солгал тебе хоть где-то!
Огонь, к сожалению, унес жизни всех,
Кто видел меня и друида в Шоттроте.
Вот… Такова моя история.
Пришел тебе момент меняться с сестрой на посту, беги,
Поклянись только мне, что ни слова ей не расскажешь!
Пусть это будет лишь наша тайна.
И, взяв с воровки нерушимую клятву,
Де Рейв отпустил ее, точно зная,
Что она не обмолвится.
Место рядом с ним заняла вторая сестра,
Поспешившая узнать,
Почему же паяц никогда не снимает повязку с руки,
И де Рейв был рад ей ответить.
Де Рейв: Ах, тебе интересно?
Я и не знаю, как ты будешь жить дальше с тайной,
Которую выведаешь,
Но, раз ты не передумала, я начну,
А то, видится мне, предчувствие кольнет твое сердечко,
И ты передумаешь.
Это произошло давным-давно,
Когда твои волосы были длиннее, а мои – короче,
Когда паладины Бальтазар де Микелло и Рейвен
Еще не носили свои бордовые мантии с Лунами и звездами,
Еще не навещали нас,
Ища по всем землям под каждым гербом и флагом ведьм.
Я странствовал по нашему миру,
Видел много чудес,
Но однажды забрел в темные леса,
Где выли оборотни и клацали капканами челюстей хищные растения.
Шел я, спотыкаясь о корни и не видя ничего
Дальше своего курносого носа.
Шел я…
Да и наткнулся на фигуру во всем черном.
Это была хозяйка леса,
Черная вдова и черная колдунья,
Хелицера,
Сводная сестра всем паукам и скорпионам,
Всегда скрывающая лицо под черной вуалью,
Но неспособная скрыть блеск красных горящих глаз хищницы.
Она запретила мне без платы пересекать ее лес,
Пусть я даже не знал,
Что грязь, ручьи, из которых пьют лоси, и кусты репейника
Могут кому-то принадлежать.
Она сказала,
Что я должен отдать ей свою руку или ногу за то,
Чтобы пройти дальше по ее владениям.
Я подумал, что мне еще нужны мои ноги,
Ведь я же так люблю танцевать на столах и убегать от проблем!
И поэтому решил отдать ей руку.
Колдунья вынула из корсажа
Спрятанный там стеклянный кинжал
И взмахнула им, рассекая затхлый вечерний воздух.
От прозрачного кончика до полого шара в рукояти
Побежали красные капли сами собой,
А рука моя заныла от боли.
С тех пор от запястья и до локтя у меня
Неприкрытая кость без кожи, плоти и вен.
Я ношу повязку,
Чтобы никто этого не узнал.
И я заклинаю тебя,
Я прошу тебя поклясться твоим настоящим и всеми вымышленными именами!
Обещай мне, что никогда никому,
Даже сестре своей, Розалинде,
Не расскажешь эту историю,
Этот единственный подлинный рассказ из всех моих.
Иначе – чувствуя я, и боль в руке моей подтверждает опасения! – нас обоих найдет
Могучая чернокнижница Хелицера.
И сестры снова сменили друг друга.
Много прошло времени,
Множество сменилось оттенков и красок неба,
Плутавший де Рейв, двенадцать раз сбиваясь с пути и возвращаясь к первому следу на тропе,
Довел двух воровок до лабиринта,
Где густые заросли роз давно сменились высокими и сухими
Колючими кустарниками,
На ветви коих были наколоты черепа и нанизаны красные лианы.
Приговоренная и заклейменная
Избавили шута от веревок,
Стараясь не прикасаться к повязке на его правой руке,
И завели юношу в лабиринт.
Хотели они ждать возвращения де Рейва,
Но тени густого леса, крики ворон и шипение змей,
Окунувшись в черную краску их воображения,
Рисовали на каждом углу монстров и страшных созданий,
О которых им пел уличный музыкант и плут в едином лице.
Им привиделись голем, вурдалаки и ожившие мертвецы всех видов.
Когда один из кустов, нарочно задетый де Рейвом,
Затрясся и сбросил на землю разбившийся о камни череп,
А совы и гарпии, сидевшие на ветках деревьев, заплакали,
Подобно раненным девам,
Дрожавшие от страха воровки закричали и побежали прочь,
Спасая свои шкуры.
Перехитривший их де Рейв хотел уйти,
Да вдруг показалось ему, что меж ветвей что-то блеснуло,
И самого его наполнили любопытство и желание завладеть драгоценным цветком.
От отца, не без обмана пересказавшего свою историю,
Он узнал и запомнил правильный путь до сердца лабиринта.
Но, достигнув цели, юноша нашел только пьедестал с покрытым трещинами куполом.
И это ничуть не огорчило его.
Де Рейв: Нет ничего? И неудивительно, что такое сокровище
Хранить решили в доме, а не у всех на виду!
Нет, не уйду я все-таки без награды!
Там, где колючие кусты ниже, я вижу дом и двери,
Но все мои отмычки давно отправлены на переплавку.
Может быть, эти лианы и розы указывают мне на другой верный путь?
Там, прямо под башней! Все кроваво-красное, как ярчайший закат, и огненная линия ведет вверх!
По этим красным нитям стеблей я бы мог подняться к тому окну,
Не зря ведь я научился обращаться с веревками и канатами на корабле!
И он подошел ближе к черно-белой башне,
Вокруг которой все горело наиболее ярким огнем,
А ветер колыхал навитые на нагие ветки лианы.
Пройдя весь лабиринт и взявшись за красную полосу,
Бежавшую по стене,
Покрепче,
Де Рейв посмеялся и удивленно раскрыл глаза,
Словно неожиданная и прекрасная истина открылась ему.
Де Рейв: Вот так чудо! Вот так красота!
Будь я проклят еще тысячу раз,
Да это вовсе не розы и совсем не лианы,
А волосы!
Мне теперь еще интереснее,
Что или кого я встречу там, наверху!
Даже если я не найду драгоценную розу,
Я удовлетворю свое любопытство,
И это приключение будет стоить затраченных сил и сбитых каблуков!
Когда он достиг единственного окна на последнем этаже башни и коснулся створок,
Те будто сами собой распахнулись.
И еще более прекрасную розу увидел перед собой:
Красавица Симара, бледная от волнения, вся в красном огне, выглянула из своего окна,
Чтобы увидеть,
Кто потянул ее за длинные алые локоны,
Обвившие мертвый сад.
Никогда не видевшая ни единого лица, кроме лика своего мужа,
Она замерла в удивлении, и ее прозрачные скулы покрыл румянец
Цвета самой первой летней розы.
Де Рейв, потревоживший красавицу,
Был взволнован не меньше,
Но он все же нашел в себе силы спросить у нее имя,
Не сомневаясь,
Что оно должно соответствовать своей носительнице.
Де Рейв: Прекрасная отшельница, покой которой я нарушил!
Прекрасная отшельница, горящая в красном огне своих волосах,
Как твое имя?
И она, смущенная, назвалась Симарой.
Едва-едва срывались звуки с ее нежных губ:
Так встревожена она была незваным визитом,
Как бутон цветка, закрывающийся при касании.
Узнал де Рейв, земляк Магистра Габриеля,
Выросший в краю стужи и вечной мерзлоты,
Имя, которое назвала дева.
Де Рейв: Вот так случай! Вот так встреча!
Так твое имя, красавица, – имя северного демона?
А меня величают Наном,
Так зовут монахинь на одном из наречий нашего мира.
Так, может быть, я прибыл сюда, чтобы чему-то тебя научить?
Или чтобы ты искусила меня, цветущая роза?
Впустишь меня в тайный сад,
Где охраняют тебя шипы и навесы листьев от чужого взора?
Красавица медлила с ответом,
И паяцу пришлось сделать вид,
Что он падает,
Чтобы она впустила его, все еще стоявшего на широком подоконнике,
В свою башню,
В свою неприступную крепость.
Уловка сработала,
И хитрецу было дозволено войти.
Так произошло знакомство Нана де Рейва и Симары,
Обещавшее навсегда переплести и изменить их судьбы.
C
виток третий, содержащий сказание о пути туда, где кончается Лес
Нан де Рейв, приглашенный войти,
Спрыгнул с подоконника на паркетный пол,
Задевая прозрачные занавески и заставляя их взмыть к потолку.
Взгляду его предстал кабинет чародея с цветными иноземными коврами и шкафами, изрезанными рунами.
Свистнул и невольно потер руки плут и воришка,
Дивясь золотым потолочным подвескам в виде созвездий.
Шорох подола платья и едва слышимый скрип деревянных дощечек
Свидетельствовали о присутствии в комнате Симары.
Охраняемая колдовством Темного Милорда,
Она была незримой,
Недосягаемой.
Тщетно искали любопытные темные глаза прекрасное цветущее от волнения личико девы,
Находили они только обезображенные морды хищных чудовищ,
Глядевшие на нежданного посетителя из-за стекол лабораторных бутылей.
Де Рейв: Отчего же ты покинула меня, красавица?
Покажись-ка снова, Симара!
Солнце, огонь и любовь отдали тебе свою красоту,
Свой пламенно-алый цвет,
А ты прячешь ее за миллионом замков!
Почему бы тебе ко мне не выйти?
Она не отвечала.
Испуганная Симара
Стояла на перекладине под потолком башни, припав к капители колонны.
И голос Нана, доносимый до нее эхом, витал под сводом.
Де Рейв: Не слышит или молчит нарочно?
Чу! Слышно мне, как дышит она,
Как трещат атласные ленты корсажа,
Натянутые глубокими тревожными вздохами.
Не обманешь мой музыкальный слух!
Ну же, Симара, покажись!
Явись мне!
О, ты делаешь меня бесконечно несчастным из-за того,
Что я видел тебя,
А теперь оказался лишен этой большой чести!
Движением руки Симара приманила бабочек,
И те цветным ворохом подняли лиану с висевшими на ней пустыми коконами к подоконнику.
Кончик ее свесился и упал на нос сапога Нана,
Призывая его покинуть башню.
Де Рейв: Какая славная традиция там, откуда я родом – радушно принимать любого гостя,
Даже такого дерзкого, как я,
Даже пойманного на месте преступления вора в кабинете или вампира в стойле!
Симара, выйди ко мне!
Я не попрошу у тебя кружки темного эля, вяленой рыбы и приюта в юрте или землянке,
Только покажись еще раз!
Я не обращусь к тебе за тем, ради чего прибыл сюда,
Лишь дай мне тебя увидеть!
Возникла на миг и тут же пропала – разве так встречают гостей?
Симара: То, ради чего прибыл…
Вы готовы к этой встрече больше, чем я.
Ее неуверенные слова
Падали звенящими колокольчиками фейской пыльцы
Оттуда,
Из-под крыши башни волшебника.
Де Рейв: Готов! А то!
Увидел тебя
И понял, что ждал ее дольше вечности.
Симара: Мой муж ничего не говорил о Вас.
Он не принимает никаких гостей,
Кроме духов, являющихся из зеркал в безлунные ночи,
Но и тем запрещено смотреть на меня.
Для чего Вы явились сюда,
Незваный, не предсказанный гороскопом и хрустальным шаром посетитель?
Для чего Вы так настойчиво зовете меня?
Вам нужна помощь? Вы были ранены в лабиринте или на идущей сквозь логово хищников тропе?
Де Рейв: О, да, мне нужна помощь! Я ранен,
Я смертельно поражен!
Симара: Ах!
Я должна принести Лекарство…
Де Рейв: Если это означает, что ты покинешь меня,
То лучше замри там, где стоишь, и продолжай говорить,
Дай мне хоть голос твой послушать, красавица!
Не оставляй меня, не уходи,
О, будь со мной в этой комнате!
Я сражен твоей красотой и умираю от желания увидеть тебя еще раз,
Покажись мне снова,
И в воздухе опять засверкают миллионы звездочек, как во время звездопада и фейерверка!
Симара: Вам нужна помощь!
Вы бредите!
Де Рейв: О, нет, нет, не торопись,
Ты все равно уже опоздала!
Слушать, как дрожат под твоими ногами ступеньки –
Неописуемая мука!
Симара: Опоздала?
Де Рейв: О, да! Я убит!
Я убит твоей красотой!
Прекрасное Солнце спряталось от меня за тучи,
Не желая осветить даже последний миг моей жизни! О-о!
О, какие мучения!
Мне остается лишь мечтать о том,
Чтобы ты взглянула на меня
И скрасила эту горькую минуту,
Ворвавшись в нее вспышкой, фейерверком цветов…
Симара: Нет, Вы не бредите.
Вы лжете.
Спускавшаяся Симара замерла там,
Где не была заметна для Нана,
Встав в ряд каменных изваяний,
Прекрасных мраморных дев,
Став двенадцатой среди них.
Де Рейв: Я? Лгу?
Как могла закрасться эта мысль в твою прелестную головку?
О, да пусть ястребы и орлы, кружащие над лесом, вырвут мне язык,
Если я солгал!
Как могу я врать тебе, Симара?
Спустись ко мне, умоляю тебя!
Я погибну без тебя, как земля без света всех вместе звездочек!
Симара, прошу тебя,
Ежели ты не смеешь возникнуть передо мной, так объясни мне, отчего, прекрасная отшельница?
Не поразило ведь меня то, что тысячу веков назад угрожало гостям в иной башне, не так ли?
Симара, не то удивленная, не то настороженная,
Качнулась,
И длинные ее рукава зашуршали сложенными крыльями мотылька.
Симара: Угрожало?.. В иной башне?.. Что?
И проказник де Рейв усмехнулся,
Веря, что дар сказочника, рассказчика и лгуна,
Украденный у бродячих артистов глубокой ночью,
Позволил ему завладеть вниманием Симары.
Нан приметил на полу колдовской бубен,
Вооружился им и запрыгнул на стопку древних книг,
А с нее – на массивный серый шкаф,
Напоминавший окаменевшего под лучами зари тролля.
Ударяя по бубну, прислушиваясь к переливчатым звучаниям его колокольчиков,
Паяц запел свою песнь.
Де Рейв: Тысячу веков тому назад,
Когда я, неустанно идущий вперед, остановился там, где из шкур буйволов шьют шатры,
Там, где вместо пик и мечей – рыболовные остроги да трезубцы,
Там, где за слюдяными окнами стенают и бьют в ставни,
Напрашиваясь в дом,
Духи пурги и смерти,
Там, у подножия северных гор,
Я подаяния просил, сидя на деревянном крыльце таверны со шляпой своею в руках.
Двери ударили меня, а спину и затылок обжег мороз:
Лесорубы, чьи одежды пропахли метелью и хвоей,
На сильных плечах внесли в таверну человека с шершавыми веревками на поясе и скользким инеем на пальцах.
Согревшись у очага с оленьими головами и выпив смеси из горячего вина, мяты и пряностей,
Спасенный рассказал, что искал он в горах, которым едва жизнь не отдал свою.
Поведал он, что на самой вершине,
Где вместо снега – нетающая пыльца звезд,
Стоит белокаменная крепость,
А в крепости той,
Купаясь в водопадах, из которых рождаются горные ручьи, подземные источники и реки,
Наряжаясь в туманы, морозные узоры и мягчайший, пуховый снег,
Дни свои проводит дева,
Что прекраснее последнего клочка неба,
Который видит обреченный перед смертью,
Мудрее всех волхвов и написанных ими книг,
Искреннее в песнях, чем соловьи и ветер над морем.
Но запрещено человеку лицезреть ее, совершенную:
Каждый, чей взор посмеет коснуться стана девы,
Будет ослеплен ее неземной красотой,
Навсегда повергнут в вечную тьму,
Потому что в мире нет ничего, что могло бы сравниться с ее красотой.
Я был слеп от рождения, мне нечего было бояться,
Но и нечего узреть, явившись в крепость.
Мне не было это нужно… За другим я решил подняться на вершину гор.
Пожелал я услышать песнь, подобную благословению богинь,
Игре ветра на ксилофоне сталагмитов.
И я поднялся… Я лучше всех знал эти горы, стены родной земли моей!
Наощупь нашел я колонны крепости, которые не находил раньше оттого, что и не искал их.
По ним я взобрался и влез в окно, за коим слышались журчание водопадов и тихие шаги.
Услышал я, как совершенная дева опустилась на шкуру белого медведя, выйдя из купальни,
Да стала расчесывать гребнем свои волосы.
Тихо запела она, и сердце мое замерло, я стал ловить каждую ноту так жадно,
Как блуждающий в диких южных степях обезумевший странник ловит ситом дождь.
Ноты лились из ее уст, как сладкий мед, испорченный терпким дегтем:
Голос девы был мелодичен, песня – складна и лирична, но чего-то не хватало ей.
Я слушал, пока не пришло мне на ум, что в тоне спрятанной ото всех девушки нет той искренности,
Обещанной искавшим ее путником.
И всю песню, какой бы какой бы красивой она ни была,
Отсутствие чистоты и честности делали мертвой.
Ведь как можно петь, ежели ты не чувствуешь то, о чем поешь?
Как можно петь, ежели ты сам не веришь тому, что пытаешь донести людям или более способным певцам – ветру и воде?
И я не выдержал, как не выдержал бы любой настоящий музыкант или поэт.
Я перемахнул через подоконник и оказался в крепости, испугав и смутив поначалу деву,
Спрятанную в ней от глаз посторонних.
Моим долгом было пригласить ее пройтись по всей земле, узнать людей, научиться их чувствам.
Верил я, что только это поможет ей, далекой от мира и лишенной чувств, научиться любить,
Ненавидеть,
Плакать,
Возрождаться,
Смеяться,
Восхищаться,
Ценить,
Возвышать,
Обожать,
Улыбаться,
Переживать,
Сочувствовать… Словом, научиться всему, что умеют люди!
Она удивилась моей смелости и согласилась отправиться со мной в путь,
Вызвав всюду метель,
Чтобы, как вуалью, скрыть себя и не ослепить никого.
Весь наш мир, все его земли, моря и острова прошли мы.
Она видела горе и радость, счастье и отчаяние,
Она научилась любить и полюбила весь окружающий мир –
От букашки до Солнышка в небе!
Но больше всех полюбила она меня.
Совершенная дева предложила мне стать ее мужем,
Я не знал, как ей любезно отказать, и потому согласился.
Мы сыграли свадьбу…
В день торжества она пропела мне подвенечную клятву свою,
И замерли фейерверки радостных звезд в небе, слушая ее,
А две искры даже спустились с небосвода ко мне,
Чтобы стать моими глазами:
Так боги отблагодарили меня за невозможное,
За то, что я сумел оживить ледяную красавицу, скрывавшуюся от всего мира в снегах.
И остановила она вьюгу,
Соткавшую ей вуаль,
Потому что научилась любить, беречь и не ввергать во тьму своей красотой.
Мы жили с ней в ее ледяной крепости,
Пока застывшие воды не наскучили мне,
Пока я не пожелал бушующего океана.
Я сбежал от жены своей, дабы стать пиратом,
Каким был мой отец,
А она разозлилась и подняла в горах метели и вихри,
Замела все пути к вершине,
Чтобы я,
Ежели осознаю свою глупость да решу к ней вернуться,
Никогда не отыскал ее крепости.
Когда прозвучала и рассеялась последняя нота песни,
Заинтересованная Симара,
Осторожно приближавшаяся к Нану,
Сидела под самым шкафом и слушала рассказчика,
Взволнованно перебирая кончиками хрупких пальцев завязки корсажа и ленточки,
Которыми были украшены прозрачные белые рукава ее платья.
Она смотрела на него, облаченного в черное и почти незримого в тени сводов,
Под которыми оказался,
И он чудился ей летучей мышью,
Заманивающим в плен своими рассказами мудрым вампиром,
На каких охотится граф Каллестиас де Микелло.
Симара: Как же боги не отняли у тебя свет звезд,
Если ты так поступил с собственной женой?
Де Рейв: Боги милостивы – вот истина!
Да и, скажи мне, что я сделал? Предал ее разве?
Какой она была мне женой, если я ее никогда не любил,
Если я согласился на свадьбу с ней, потому что не придумал, как ей отказать?
Предать – это обмануть того, в кого влюблен, а я считал ее просто своей подругой.
Когда любишь, то не уходишь от человека. Если кого-то любишь, то жить без него и дня не можешь.
Симара: Ах! Разве так бывает?
Она дивилась этому высказыванию еще больше,
Чем всей истории, из слов которой образовалась подобная мораль.
Симара: Раз ты вечный странник, не имеющий крова и защиты,
Значит, ты никого не любишь?
Де Рейв: Нет, совсем никого!
Я родился у подножия седых гор,
Неживой голубой жилой тянется к земле моей сквозь мраморные снега
Гиблая река.
Тот, кто утонет в водах ее,
Будет навек заключен в прозрачный лед,
Как наивная мошка, увязшая в древесной смоле.
Однажды я выпил воды из той реки,
Невзирая на запреты матушки,
И мое сердце сковал иней,
Который нельзя разбить, растопить или уничтожить магией.
Мое сердце замерзло,
И с тех пор я совсем никого не люблю!
Симара: Разве там, в далекой северной земле,
Где люди сообща строят иглу и землянки,
Не было у тебя семьи,
Неужели лишь пурга качала твою колыбельку?
Де Рейв: Мой отец был пиратом,
Ненасытная вода пожрала его,
Когда он украл проклятый скипетр,
Навлекший на его корабль кракена.
Нет у меня отца.
Моя мать была ткачихой,
Ткала полотенца, пришивала монетки чешуи и меха к платьям невест,
Пока у деревянных ворот дома не разбился фонарик,
Слетевший с рогов пробегавшего мимо оленя,
И огонь не охватил мастерскую,
Переплавляя снег под ней в лед.
Нет у меня матери.
Храбрый воин Габриель Ремар,
Магистр Ордена Тьмы,
Был мне соседом и другом.
Тетка-шаманка научила его варить яды и зелья,
В дыме, поднявшемся от котелка,
Он увидел стены императорской крепости
И ушел за щитом и плащом паладина.
Нет у меня друга.
Ингрид, девушка в монетах, рубинах и кольцах,
Дочь шахтера, добывавшего самоцветы,
Была мне женой,
Была одной из моих жен.
А потом камни в туннеле, прокопанном ее отцом,
Засыпали ее,
И земля забрала ее.
Нет у меня жены.
Потерял я всех, обул семимильные сапоги и ушел прочь.
Не оставаться ведь одному в Тролльдоре…
Звук, отголосок щебетания
Вырвался из уст удивленной Симары,
И Нан посмотрел на нее.
Симара: Так называется место, откуда ты родом?
Де Рейв: Да! Тролльдор, край земли!
Колыбель всех зим, посещающих наш славный мир!
Суровые пустоши, где живут великаны и тролли,
Чьи меха окрасил в белый свет, отраженный снегом!
Ты встречалась когда-нибудь с настоящим троллем?
О! Я встречался!
Он был огромный, как гора, и серый, точно гранит,
От его уродливой головы к Луне,
Пытаясь насадить ее на острые ветки,
Тянулись два дерева-рога.
Горб на его спине был покрыт мхом и опавшей листвой.
Однажды я поспорил на двенадцать золотых,
Что сумею оседлать тролля, властителя подземелий и шахт.
И знаешь, что я сделал?
Тролли, так уж повелось, живут под мостами,
И вот я встал на мосту над оврагом, взял уду с привязанной к веревочке булкой
Да стал выманивать монстра.
Завидев угощение,
Он направился к нему.
Я слышал его громкие шаги и чувствовал, как сотрясается мост,
Когда раздуваются его принюхивающиеся ноздри!
Тролль вышел из своего убежища,
Тут я и запрыгнул к нему прямо на спину!
Он был таким же громадным и темным, как это шкаф!
Нан, сидевший на шкафу, подпрыгнул,
Отчего задрожали, закачались створки
И сбросили его, как неумелого наездника.
Взмыл в воздух, чтобы затем накрыть упавшего шутника, черный плащ,
Улетела и упала рядом с откатившейся по полу испуганной Симарой
Черная шляпа с поврежденным плюмажем.
Из склонившегося над де Рейвом шкафа,
Распахнувшего хищную створчатую пасть тролля,
Посыпались покидавшие свои емкости и сосуды искры, блестки и звездная пыль.
С полок разноцветным дождем падали склянки с заключенными внутри светлячками, огненными саламандрами и заспиртованными жабами,
Зельями, которые, разливаясь перламутровыми лужицами, обращались многоцветным паром или мыльными пузырьками.
Лишь один бутылек уцелел
И подкатился к ногам обескураженной Симары.
Симара: Ах, как же это случилось?
Будто твой черный разбойничий плащ навлек на меня беду…
Выпутавшийся из плаща,
Обхватившего его,
Нан посмеялся.
Де Рейв: Двенадцать тысяч раз я это слышал!
Ну, не отчаивайся, красавица.
Раз уж тебе так не нравится мой плащ,
Я согласен пустить его на тряпки,
Которыми можно вытереть пролитое варево.
Что наполняло этот шкаф?
Яды, пойманные твари и кислота…
Да я оказываю тебе и твоему муженьку услугу,
Избавляя вас от такого соседства!
Кто благоверный твой? Хозяин таверны?
Симара: Он чародей,
Вороны застилают перьями его путь.
Де Рейв: Ясно!
Приятель доктора из синей палатки в звездах,
Один из тех, кто уклоняется от уплаты налогов в королевскую казну Флердеружа!
Эх, ведала бы принцесса Камилла…
Симара: Камилла…
Ясные глаза ее помутнели.
Симара: Это принцесса?
Де Рейв: Ну да! А для чего ты спросила?
Симара: Я…
Нет, я не знаю.
Мне показалось,
Что я слышала это имя,
Но я не могла.
Я не покидала этой башни никогда в своей жизни,
Никогда я не выходила из леса, окружающего ее.
Нан развел руками и присвистнул.
Де Рейв: А как же твой муж, великий маг?
Разве не странствует он по свету,
Как все волшебники,
Зарабатывающие на жизнь всевозможными чудесами?
Разве же он коротает дни в своем доме?
Симара: Нет, он и сейчас странствует.
Де Рейв: Как? А то, что я говорил тебе?
О любви, которая связывает двух людей,
Не позволяя надолго покинуть друг друга?
Симара: И из-за этих слов я отважилась спорить с тобой,
Пусть и велено мне подчиняться мужчине,
Будь то муж мой или один из его воронов,
Слившихся с человеческим телом.
Известно мне, что ты мужчина,
И глаза мои говорят мне, что одет ты,
Как любимые птицы колдунов и самой Смерти,
Но я не поверю тебе.
Муж мой, великий чародей нашего мира Милорд,
Любит меня,
И огонь чувств его ярче моих пламенных волос.
Де Рейв: И он оставляет тебя одну, дивная алая роза?
Симара: Может быть, как и в твоей легенде,
Он боится, что моя красота ослепляет.
Или он волнуется за меня и прячет меня от юношей, носящих клинки за ботфортами,
Как ты.
Я не знаю.
Но мне не велено покидать башню.
Де Рейв: Скажи мне, красавица, а не превращается ли твой благоверный,
Да сопутствуют ему духи ветра и шипы плюща,
В дракона?
Симара: Он всемогущ. Но для чего ты спрашиваешь это?
Де Рейв: О, это просто напомнило мне, как я поймал рыболовной сетью,
Подкинутой к облакам,
Живого дракона.
Эти древние звери мудры и находчивы,
Я хотел заиметь одного, чтобы никогда не искать соперника для игр в карты.
Попался мне самый красивый:
Алый-алый, но с нежно-розовыми, как у тебя, Симара, щеками.
Драконы живут высоко в облаках, на вершинах гор или в башнях,
Всегда в полной изоляции от живых существ иных видов.
Они не готовы к краскам и соблазнам нашего мира, поэтому,
Завидев привлекательную деву или блестящую золотую монету,
Сходят с ума.
Обезумевшие, ставшие ревнивыми или алчными, драконы
Охраняют свое сокровище,
Спрятав его глубоко-глубоко в свое отдаленное от мира жилище,
Никому не дозволяют коснуться его или даже узреть.
Я потерял своего дракона пять лет назад,
А сейчас, кажется, отыскал.
Точно знаю: будь я твоим мужем,
Тоже обнес бы тебя лабиринтом и высокими стенами,
Никому бы не отдал!
Но оставил тебе лестницы и ключи,
Чтобы ты могла следовать за мной,
И осматривать наш благодатный домен.
Правят ведь маги,
Вопреки указам правителей и возражениям чванных феодалов в жемчугах и перьях,
Землей, над которой громоздят свои башни.
И, поверь мне, Симара,
Ландшафт, что кожей своих стоп ты боишься задеть,
Восхитителен и полон чудес.
Много тысяч лет назад люди не знали о том,
Что не только старушка-Земля кружит в космосе,
Ей сопутствуют другие планеты,
Все разные, но в одной и той же степени притягивающие взоры.
Так и ты, кажется, не ведаешь о мирах,
Которые существуют за пределами твоего.
И Симара снова отважилась спорить с вороненком,
Нарушившим тишину ее убежища.
Симара: Ты неправ.
Я ни с кем в своей жизни не спорила,
Но у тебя, проказник,
Умение навлекать на себя неприятности.
Де Рейв: Сочту за честь,
Прекрасная госпожа.
Симара: Знаю я об иных мирах,
Знаю больше, чем ты можешь вообразить,
Но мне мой растопленный очаг,
Что, как рыжий котенок,
Лижет котелок с супом,
Дороже кострищ, каминов и разожженных ламп других земель.
Есть в доме моего мужа комната, а в ней – тысяча дверей.
Стоят они, корешками друг друга касаясь,
На книжных полках, утепляющих стены башни изнутри
И тянущихся до самого потолка.
Когда меня покидает муж,
Я никогда не остаюсь здесь одна.
Мой муж говорил мне, что бренная почва не принимает лжецов,
И те живут дольше прочих,
Но я не могла представить, что однажды
Тот, кто пожелает меня обмануть,
Тот, кто посмеет разбить колбы со снадобьями,
Вторгнется в мой дом.
От таких, как ты, оберегает меня муж,
О таких, как ты, предупреждали меня книги и древние свитки.
Де Рейв: О, Ночь и все ее звезды!
Так мое появление здесь было предсказано? Я знал и верил!
Надеюсь, пророчества не сообщали, когда я должен тебя покинуть:
Я гляжу на тебя, и красота твоя не дозволяет уйти.
Симара: Пусть путеводные звезды молчат,
И луч Луны не опустится в пыль дорогой твоей,
Я укажу тебе на окно,
Так как не имею двери.
Де Рейв: Как мне уйти, если ты меня приворожила?
Если я покину эту башню, то только с тобой!
И все сильнее верю я в то, что это будет правильным решением.
О, милая Симара!
Книги не утепляют твои стены,
А делают их прочнее, не позволяя тебе разрушить их и увидеть то, что за ними!
И чтение, разумеется, не заменит тебе общения
С миллионами новых лиц,
Ведь, перелистывая страницы,
Ты всегда можешь предугадать фразу или действие,
Чего не сделать там,
За пределами твоего убежища,
Одинокой драконьей башни.
Плодородна земля, где обитает заперший тебя зверь.
Прекрасна та жизнь, от которой ты закрыла себя
Сказаниями древних мастеров пера.
О, Симара, запертый от ветров и гроз цветок,
Земля действительно носит плутов и разбойников,
Ты права.
Она рождает скалы и ледяные глыбы,
А небо плавит ее молниями и крошит градом,
Ты права.
И дороги любые, конечно же,
К смерти ведут,
Ты права.
Но, послушай, Симара,
За непогодой часто приходит живительное Солнце,
А за темными ночами следует красочная заря.
Не только зло ходит по свету,
Хорошего гораздо больше.
Видела ли ты хоть однажды,
Как двенадцать фей нашего мира
Взлетают в небо, боясь утонуть в снегу,
И пыльца их оставляет радужные линии северного сияния на небосводе?
Видела ли ты свое прелестное лицо,
Отражающееся в темно-изумрудной глади,
Украшенное веснушками и короной из мелких цветов и чешуи наяд?
Видела ли ты, как чайки взлетают над причалом,
И знойное бледно-голубое небо наполняется кучевыми облаками?
Видела ли ты, как желтые, красные и еще зеленые листья осенью,
Став витражами в рамах извилистых темных ветвей,
Пропускают лучи,
Тепло которых становится все менее ощутимо,
И рисуют на земле разноцветную дорогу,
Зовущую тебя в приключение?
Видела ли ты, как северный ветер
Рисует на камнях и толще льда
Силуэты повергнутых им животных,
Сомкнувших глаза в долгой зимней спячке?
Видела ли ты, как разноцветными непрочными слоями,
Точно фруктовый пудинг в хрустальной чаше,
На прозрачное небо ложится рассвет?
Видела ли ты, как внутри серых каменных пещер или упавших деревьев
Образуются крошечные миры
С водой, воздухом, минералами и растениями?
Видела ли ты, как прохладные волны живого океана,
Носящего на спине нашу землю,
Поглощают следы ладони,
Оставленные на песке,
Чтобы передать твой привет русалкам и их глубоководным сестрицам, сиренам?
Видела ли ты, как, вековые глыбы смещая,
Пробивается сквозь останки троллей,
Образующие хребты гор,
Цветок красоты необыкновенной,
Прекрасный, как ты сама, цветок,
Но готовый за свою свободу бороться?
Видела ли ты, как оживают погибшие деревья,
Когда в их тлеющую кору вонзается семя,
Дающее полный жизни росток?
Видела ли ты, как неподвластная тебе сила,
Что-то волшебное или дикое и присущее животным,
Создает в могучих пнях кольца мухоморов,
Поедаемых жабами и улитками?
Видела ли ты, как стайка разукрашенных к торжеству голубей,
Воркуя и стуча мохнатыми коготками,
Мчится к ароматным крошкам глазури с корицей,
Рассыпанным пухлой и притягательной женой пекаря?
О, Симара! Жизнь полна красок, голосов, имен, символов, ощущений и чувств,
А ты отказываешься от нее!
Боги расшивают полотно нашей жизни яркими нитями,
А ты выбрала красный цвет сухих розовых ветвей,
