Андрей Ланиус
Бедный Михаил
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. В ОДНОМ КУПЕ
Глава первая. ПОПУТЧИК
Довелось мне недавно возвращаться в северную столицу из дальней командировки поездом. Был конец апреля, сезон белых ночей еще не начался, и наш скорый шел полупустым. Народ, впрочем, подсаживался, но большей частью в плацкартные и общие вагоны, так что к середине путешествия я по-прежнему находился в своем купе один, уже смирившись с мыслью о неодолимости дорожной скуки.
И тут появился он, мой попутчик.
Он вошел в купе вскоре после того, как поезд мягко тронулся от перрона небольшого райцентровского вокзальчика.
Это был молодой человек, стройный и худощавый, скорее, даже субтильный, что еще заметнее подчеркивал его коричневый, в крупную клетку пиджак с широкими плечами, бывший ему явно не по росту.
Молодой человек учащенно дышал, определенно запыхавшись под тяжестью средних размеров дорожной сумки, которую он бросил сейчас у двери. Его слабые, тонкие пальцы нервно подрагивали.
Я как можно приветливее улыбнулся попутчику, одновременно окинув его более внимательным взглядом.
У него была большая, несколько непропорциональная голова. Пышная черная шевелюра открывала высокий лоб. Карие глаза смотрели сквозь линзы дорогих очков с любезной предупредительностью. Усики над чуть оттопыренной верхней губой только-только начали пробиваться, бородка же и вовсе состояла из нескольких завивающихся волосков, но, несомненно, он давно уже вышел из юношеского возраста, относясь скорее к тому мужскому типу, представители которого сохраняют моложавость до преклонных лет. Мне показалось, что ему около тридцати. Но если бы он сказал, что ему 25 или, напротив, 35, то я бы не удивился ни в том, ни в другом случае.
В целом же попутчик внушал доверие и даже симпатию.
– Давайте знакомиться, – предложил я и по праву старшего первым протянул руку: – Владислав Иванович!
– Михаил! – Он вежливо склонил голову. – Просто Миша. – Ладонь у него была прохладная и влажная.
– Снимайте пиджак, Миша, – посоветовал я. – Наш проводник, похоже, пришел на железную дорогу из банщиков. Топит так, будто здесь не вагон, а сауна.
Он кивнул и посмотрел на верхнюю багажную полку, словно прикидывая, хватит ли у него сил, чтобы забросить туда сумку. Но, подумав, затолкал ее под столик. А пиджак так и не снял, хотя в купе было действительно жарко, и я сидел перед ним в майке.
Мне показалось, что он никак не может отдышаться, и я из лучших побуждений придвинул к нему полуторалитровую пластиковую бутылку пива, почти полную.
– Угощайтесь, Миша!
Он энергично замотал головой, заявив, что принципиально не употребляет спиртное, включая пиво, равно как и все прочие допинги. Затем пошарил в своей сумке и с таинственной улыбкой извлек из нее комплект дорожных шахмат.
– Не возражаете, Владислав Иванович?
– Если только скоротать время, Миша, – твердо ответил я. – Чую в вас сильного игрока. Вы вообще-то кто по профессии?
– Программист.
– Тогда вам и карты в руки!
– Нет-нет, шахматист из меня самый заурядный, уверяю вас! – принялся отнекиваться он. – Я даже теории не знаю. Просто люблю импровизировать… А вы где работаете, Владислав Иванович, если не секрет? – Последний вопрос прозвучал как бы невзначай, но я уловил в нем какой-то затаенный интерес.
– В экспедиции, – ответил я, не вдаваясь в подробности.
– В научной?
– Отчасти. – Вообще-то, я не любитель говорить в дороге на производственные темы.
– Понятно… – Он снова кивнул, будто занося мой ответ в какой-то особый реестр.
Признаться, поначалу предложение Михаила сыграть с ним в шахматы несколько насторожило меня. Я достаточно опытный путешественник и имею представление о тех способах, с помощью которых ловкие ребята могут втянуть скучающего пассажира в игру “на интерес” и культурно ободрать его, как липку. Подчеркнуто безобидный имидж Михаила, между прочим, идеально подходил на роль такой вот «подсадной утки».
Но вскоре мои превентивные опасения рассеялись без следа. Попутчик совершенно не пытался усыпить мою бдительность тонко просчитанным проигрышем.
Шахматистом он был, конечно, сильным. Но не гроссмейстером. Он постоянно рисковал, пытаясь ценой ряда жертв завлечь главные силы соперника в безвыходную ловушку. Расчет иногда оправдывался, иногда нет. И уж тогда я не упускал своего шанса.
Общий счет, пожалуй, складывался в мою пользу, что, разумеется, ничуть меня не обольщало.
За игрой мы разговорились.
Михаил оказался интересным и умелым рассказчиком. Речь его журчала, как ручеек. Слова он выговаривал внятно, легко, вкусно, будто горох сыпал, паузы выдерживал в меру, не запинался и не повторялся, искусно владел интригой и умел поддерживать в слушателе, в данном случае – во мне, интерес к теме.
Вдобавок, как выяснилось, этот молодой человек обладал весьма обширными познаниями по части самых разнообразных сфер человеческой деятельности. Он играючи проводил парадоксальные параллели и аналогии, сыпал именами великих деятелей, датами, цитатами и ссылками.
– В древней Спарте многие годы правил царь Агесилай, – с многозначительным видом повел он одну из своих историй. (По правде говоря, для меня это имя оказалось в новинку.) – Но затем судьба повернулась к нему спиной, и бывший царь оказался на чужбине, став своего рода предводителем наемников. Однажды его с небольшим отрядом окружил в крепости враг, чье войско насчитывало свыше ста тысяч человек. В крепости не было никаких запасов – ни воды, ни пищи. Чтобы расправиться с ненавистным Агесилаем наверняка, враги повели вокруг городских стен в обе стороны глубокий ров. С каждым днем концы рва все ближе и ближе стремились друг к другу, грозя вскоре замкнуть кольцо и окончательно запереть осажденных, которые молились своим богам и уже готовились к смерти. Один только Агесилай с хитрой усмешкой поглядывал со стены на упорные труды своих врагов. А было ему, между прочим, на тот момент за восемьдесят. Завидным здоровьем, понятное дело, он тоже не отличался. Зато у него имелся хитрый план. И вот однажды в темную ночь Агесилай выстроил свое небольшое войско и обратился к нему с речью. Он объяснил, что враги собственноручно устранили опасность для осажденных, выкопав такой ров, что готовая его часть стала препятствием для них самих, лишая их численного превосходства в рукопашном бою. Оставшаяся же узкая перемычка позволяла вести сражение на равных условиях, не опасаясь за свои фланги. То есть, теперь исход сражения зависел исключительно от крепости духа и доблести воинов. Выслушав своего военачальника, солдаты воодушевились и ринулись на прорыв. Победа была полной! – голос Михаила звенел, глаза сверкали воодушевлением, будто парень сам готовился к некоему рискованному прорыву.
– Любопытная история, – отозвался я.
– Разве она не учит, что гибкий ум, опирающийся на смелый дух, всегда и везде, при любом стечении обстоятельств может восторжествовать над грубой физической силой, пусть даже имеющей многократный количественный перевес?! – воскликнул он, требовательно поглядывая на меня.
– Полагаю, этот спартанский царь был хорошим шахматистом, – предположил я. – Вот только не могу вспомнить: древние спартанцы знали про шахматы или нет?
Незаметно стемнело. Зажглось тусклое вагонное освещение.
Я невольно приметил, что с наступлением темноты Михаил как-то странно притих. Он вжался в угол, нахохлился, съежился, затаился в своем большеразмерном пиджаке, который он так и не снял. От предложения разделить со мной ужин он отказался. Отказался даже от чая. Весь его рацион за день составили пакет апельсинового сока и крохотное пирожное.
С каким-то тревожным блеском в глазах наблюдал он за моими приготовлениями к чаепитию, точнее, за движениями складного ножа, который я как раз раскрыл перед собой.
Я собирался отрезать кружок копченой колбасы, но тут вагон дернуло, и соскочившее лезвие ножа чиркнуло меня по пальцу. Ранка была пустяковая, но кровь всё же выступила – две-три капли.
Досадуя, я прижал к пальцу бумажную салфетку и направился к проводнику за пластырем. Уже на выходе мельком глянул на Михаила и обомлел. Я знал, конечно, что вид крови – своей или чужой – действует на некоторых людей гнетуще. Но Михаил прямо-таки находился на грани обморока. Я поспешил избавить парня от дискомфортного зрелища.
Когда через несколько минут я вернулся в купе, Михаил сидел на своей полке, вжавшись в угол.
– Вам больно? – покосился он на меня.
– Не о чем толковать, Миша. Обыкновенная царапина, для которой хватило кусочка пластыря.
Он дождался, пока я усядусь, затем выбрался из своего угла, слегка подавшись ко мне:
– Владислав Иванович, можно обратиться к вам с не совсем обычной просьбой?
– Почему бы и нет, Миша?
Он выдержал паузу, словно собираясь с душевными силами, затем спросил, заметно волнуясь:
– Вы не согласились бы выслушать один мой рассказ? Пожалуйста! Для меня это очень важно!
– Миша, нет ничего более естественного, чем выслушивать в дороге рассказы своих спутников, – примирительно отозвался я.
– Спасибо! – воскликнул он, при этом его острый кадык дернулся вверх-вниз. – Я только считаю своим долгом предупредить, что мой рассказ не очень-то короткий. И вы вовсе не обязаны слушать его до конца, притом, что он может показаться вам неинтересным. Вы даже можете заснуть, я не обижусь. Понимаете, я должен рассказать эту историю кому-нибудь. Хотя бы и спящему. Может, так даже лучше. Но, знаете, я немножко присмотрелся к вам, и мне кажется, что вы захотите дослушать ее до конца. Во всяком случае, вы наиболее подходящий кандидат в слушатели из тех, кто встречался мне за последнее время. Только у меня будет к вам еще одна просьба: слушайте меня, не перебивая. Если появятся вопросы, я охотно отвечу на них в конце. Извините уж меня за настырность…
Хм! Так он ко мне присматривался? У меня возникло странное ощущение, что, несмотря на смиренный тон и поминутные извинения, мой попутчик-вундеркинд переполнен гордыней, едва маскируемым чувством собственного превосходства над окружающими
Я придвинул к себе стакан с чаем.
– И о чем же вы собираетесь рассказать, Миша?
Глава вторая. ПРИЗНАНИЕ
Не стану утверждать, что в тот вечер трепетно ловил каждое слово Михаила. Напротив, я почти уверен, что пропустил мимо ушей какие-то подробности начальной фазы его рассказа.
Но позднее, через две-три недели, когда события приняли совершенно невероятный оборот, я всё же пришел к выводу, что ничего существенного из прозвучавшего в купе я не упустил.
Вот его рассказ, за максимальную точность которого ручаюсь.
– Во избежание каких-либо недоразумений позволю себе изменить имена и топонимику, относящиеся к произошедшему, – начал Михаил.
Так вот. Предыстория вкратце такова.
Я закончил школу в одном небольшом городке средней полосы России, после чего поступил в престижный питерский вуз. В другой вуз, тоже питерский и тоже престижный, поступила моя одноклассница Саша – чудесная, редкой доброты девушка, притом большая умница. Я всегда относился к ней очень хорошо, несмотря на то, что меня она почти не замечала. То есть, замечала, конечно, но считала, как бы это сказать, – ну, большим ребенком. Ладно, дело не во мне. Я ни на что и не рассчитывал. Просто желал ей счастья. По Пушкину: “…как дай вам бог любимой быть другим!” Я ничуть не сомневался, что Саше уготована счастливая судьба. И вдруг, уже после завершения учебы, произошла страшная беда. Саша ушла из жизни. Я был потрясен, полагая, однако, что всему виной трагический, трижды нелепый случай. Но вот некоторое время спустя в моих руках оказался документ, из которого однозначно следовало, что в гибели Саши виноват – целиком и полностью, без каких-либо смягчающих вину обстоятельств – некий господин, житель нашей северной столицы, которого я здесь назову Ухватовым.
Исподволь возникло желание взглянуть на него. И вообще узнать о нем побольше.
Ухватов оказался бизнесменом средней руки. У него был собственный офис с секретаршей, машина, квартира в хорошем районе, дача в ближнем пригороде. Жил он вдвоем со своей второй женой Анной, миловидной, стройной дамой, которая была лет на 10-12 младше его. Самому Ухватову на тот момент исполнилось 39. Был у него, кажется, сын от первого брака, который обитал отдельно и почти не общался с отцом. Первая жена Ухватова повторно вышла замуж и тоже не общалась с бывшим супругом.
А вот новый брак Ухватова не заладился. По слухам, Ухватов горел желанием снова развестись, но ни за что не хотел делить имущество. И будто бы у него с Анной был заключен брачный контракт, в соответствии с которым жена не получала ничего лишь в том случае, если причиной развода становилась ее супружеская измена. И будто бы Ухватов умышленно вел себя так, чтобы спровоцировать жену на адюльтер.
Все эти сведения я собрал на стороне прежде, чем лицезреть этого негодяя вживую.
Напротив его офиса помещалось небольшое кафе с широкими окнами. Там я и расположился однажды в конце рабочего дня за бутылкой минералки.
Ухватова я вычислил сразу же, едва тот вышел из подъезда и направился к своему темно-синему «Форду». Водил машину Ухватов сам.
Фигурой он напоминал сильно разжиревшего Геркулеса, выражением же лица – самодовольного, сытого кабана, готового, впрочем, в любой момент пустить в ход клыки и копыта. Такое вот сложилось первое впечатление об этом субъекте, и оно, отмечу, несколько забегая вперед, оказалось очень точным.
Два-три дня я ходил за ним буквально по пятам. Мне хотелось понять только одно: мучает ли его раскаяние за содеянное? Ведь по его вине погибла чудесная молодая женщина!
Увы! Он будто вычеркнул из памяти недавнюю трагедию. Забыл о ней – вальяжный сибарит, жизнелюб, любитель хорошеньких женщин, застолий, пикников, приятных поездок и прочих земных радостей. А Саша уже больше года лежала в земле. Клянусь, если бы я почувствовал в нем хоть толику внутренней боли, то отошел бы скорбно в сторону. Но мог ли я смириться с его циничным пренебрежением светлой памяти Саши? Ведь он даже аппетита не потерял! Не-ет, Ухватов должен был ответить за свою преступную низость. Я не имел права его прощать! Да и не хотел.
И вот, собрав оказавшиеся у меня документы, я отправился к известному адвокату, о юридических талантах которого одно время трубила вся пресса. Меня интересовал только один вопрос: существует ли возможность привлечь негодяя Ухватова к ответу? Адвокат растолковал мне, что Ухватов не подлежит уголовному преследованию, что тут можно вести речь разве что о нравственном осуждении. Более того. Если я подам иск и доведу дело до суда, то Ухватов, наверняка, выиграет процесс и, со своей стороны, сможет настаивать на материальной компенсаций за причиненный ему моральный ущерб. Более того: при известной настойчивости он без труда может добиться этого. Вот так.
Что же мне оставалось? Отступить в скорбном молчании? О нет! Только не это! Я должен был что-то предпринять. Но что? Этого я еще не знал.
В моей голове крутилась какая-то бесконечная пестрая карусель, но ни одна стоящая идея, как говорится, не выпадала в осадок. Я решил продолжить свои наблюдения за Ухватовым, сделав их более основательными, в надежде, что сам ход событий подскажет мне верное решение.
Как раз в этот период – шла середина мая – Ухватов перебрался на дачу, расположенную в одном из живописных пригородов Питера, в благоустроенном, обжитом поселке, главной достопримечательностью которого было озеро, ну… назову его для оригинальности Овальным. Да, пусть будет озеро Овальное.
Поселок же назову Васильками. Здесь и вправду вдоль всех обочин синели удивительно яркие, чудные васильки.
Глава третья. ДАЧА УХВАТОВА И ЕЕ ОБИТАТЕЛИ
Васильки – довольно крупный поселок. С почтой, аптекой, магазинами. В дачный сезон здесь дополнительно открывается с десяток ларьков, киосков и прочих торговых точек, а также пивбар, которому в этой истории принадлежит далеко не последняя роль. Поселок вытянут с севера на юг этаким полумесяцем, охватывающим озеро с восточного берега.
Само озеро и вправду имеет форму большого, почти правильного овала. Его чаша лежит в низинке, образованной склонами пологих, поросших соснами холмов и песчаных дюн. Песок здесь особенный – чистейший, рассыпчатый, почти белый, сверкающий на солнце, будто мириады крошечных жемчужин. На пляже в погожий день яблоку негде упасть.
Зато противоположный берег – западный – почти не тронут цивилизацией. Буквально к воде подступает густой буреломный лес. Говорили, что берег там топкий, болотистый, и что в прибрежных камышовых зарослях водится самая опасная в наших краях разновидность гадюки. Впрочем, нельзя исключить, что эти слухи намеренно распускали местные жители, дабы отвадить от урожайного леса заезжих грибников и сборщиков ягод.
Как бы там ни было, в последние годы Васильки определенно вошли в моду. Многие участки скупили здесь состоятельные горожане, возведя особняки в два и даже в три этажа с вычурными балконами, параболическими антеннами и высоченными заборами. В то же время сохранилось немало деревянных домиков с мансардами и верандами в стиле “дядя Ваня”. Вот один из таких домиков – старый, но отнюдь не ветхий, двухэтажный – и купил Ухватов, причем совсем недавно, в позапрошлом году. То есть здесь, в Васильках, Ухватов был практически новоселом. На тот момент, разумеется. Прошу запомнить это обстоятельство…
Его участок располагался в центральной, наиболее благоустроенной части поселка, в пяти минутах ходьбы от озера, образуя один из углов довольно бойкого перекрестка. Примыкающие соседние участки были застроены новыми кирпичными особняками с кирпичными же высокими заборами и раздвижными металлическими воротами. Видимо, с целью доказать, что и он не лыком шит, Ухватов обнес свои владения – еще в первый год – новым, поистине царским забором с фигурной решеткой на каменных столбах. Кроме забора, Ухватов поставил кирпичный гараж и бревенчатую баньку, после чего пыл новосела в нем несколько улегся. А может, просто не было денег на постройку дома.
Попутно подчеркну, что дом стоял в глубине участка, половину которого занимали ухоженные грядки. Имелся также небольшой сад, малинник, кусты смородины и крыжовника. Вдоль дальнего забора выстроились в ряд несколько сарайчиков, оставшихся, очевидно, от старого хозяина, а напротив веранды поднялась летняя кухня.
Хотя перекресток перед ухватовской дачей, как я уже отмечал, был бойким местом, всё же в качестве наблюдательного пункта, он, конечно, не годился. А я вдруг понял, что должен знать все-все о порядках в доме. Мне требовалась некая скрытная дозорная точка, откуда я мог бы вести свою слежку в любой час дня и ночи, не вызывая ничьих подозрений.
Какие проблемы? Пространственное воображение у меня развито неплохо. Изучив окрестности, я без труда вычислил несколько дач, вполне отвечающих моим намерениям. Хозяйка одной из них, одинокая болезненная старушка, сдала мне на весь сезон отдельную комнатку в мансарде, которую правильнее было бы назвать голубятней. Но это было именно то, что я искал.
Отмечу мимоходом, что в ту пору я зарабатывал вполне сносно, потребности же имел самые скромные. Поэтому я мог позволить себе некоторые расходы, требующиеся для продолжения этого благого дела.
Дача, где я обосновался, находилась через два переулка от ухватовской и на первый взгляд никак не подходила для моей цели, тем более что помимо садовых деревьев по всему поселку поднимались высоченные тополя, липы, сосны и ели. Но расчет мой был точен. Из окна моей комнатушки через просветы в разлапистых ветвях просматривалась значительная часть ухватовского двора, в том числе ворота, крыльцо и балкончик над ним. Конечно, расстояние было великовато. Но я и не собирался напрягать зрение. По объявлению в газете я купил у одного отставного шкипера трофейный морской бинокль, и когда посмотрел на ухватовскии дом через мощную оптику, то испытал эффект личного присутствия.
Чтобы ненароком не выдать себя блеском линз, я приспособил двойные тюлевые занавески, после чего самозабвенно отдался процессу наблюдения, порой не отлучаясь из своей комнатушки сутками, забывая про сон и пищу, благо никто мне не мешал: хозяйка физически не могла подняться по шаткой лесенке наверх, а другие жильцы проводили дни напролет на озере – лето в тот год выдалось необычайно жарким.
Занявшись регулярной слежкой, я еще не имел никакого определенного замысла. Одно только я знал твердо: высшая справедливость должна восторжествовать!
Довольно быстро удалось выяснить, что постоянных жильцов на интересующей меня даче всего четверо.
Самого Ухватова я покуда не буду касаться, об этом негодяе мне еще придется немало говорить отдельно. Начну с Анны.
Это была миловидная, еще молодая женщина – стройная, светловолосая, голубоглазая, с легкой поступью и мягкими манерами. При другом муже она, в ее возрасте, расцвела бы как яркий цветок, стала бы счастливой хозяйкой дружного дома, блистала бы в кругу друзей и знакомых. Но этот подлец просто изводил ее. Психика этой утонченной, неспособной на резкий отпор женщины находилась в течение длительного времени под прессом беспардонного хамства. Когда-то, я уже говорил, она подписала в силу ряда причин невыгодный для себя брачный контракт. Тогда это казалось пустой формальностью. Тем более что поначалу Ухватов весьма искусно изображал из себя джентльмена, рыцаря. Этот тип даже настоял, чтобы жена не работала. Этакий широкий жест с его стороны. И вот все это аукнулось. Сделавшись домохозяйкой, Анна утратила профессиональную квалификацию, растеряла прежние связи и, наконец, всецело подчинилась воле своего мужа-самодура. Чем он и воспользовался со временем. Охладев к жене, этот негодяй повел дело к разводу, задумав, однако, выставить Анну, это небесное создание, в роли неверной супруги. Каков мерзавец!
Анне же, с ее слабой волей и трепетной душой, просто некуда было уходить, не на кого было опереться в огромном равнодушном городе, и оставалось только ждать, что все как-то образуется само собой.
Она курила почти беспрерывно и пригоршнями глотала таблетки. Словно пытаясь забыться, с головой ушла в домашнее хозяйство, вникая в каждую мелочь по кухне, саду, огороду… Она практически не позволяла себе никаких развлечений. Даже на озеро никогда не ходила в одиночку, опасаясь, что заигрывания со стороны незнакомых мужчин еще более осложнят ее взаимоотношения с мужем. А заигрывать с ней пытались очень многие, ибо фигура у нее была, как это говорят всякого рода пошляки, по разряду фотомоделей. Но этот негодяй Ухватов, похоже, не замечал ее достоинств. Спали они в разных комнатах. Он демонстративно пренебрегал ею как женщиной. Бедняжка! Ее психика была на пределе. Периодически с ней случалась тихая истерика. Порой я наблюдал, как Анна, запершись в своей комнате, рыдала в подушку. И тогда мое сердце обливалось кровью…
– Я намеренно с такими подробностями рассказал, каким унижениям подвергалась эта еще молодая, привлекательная женщина, – подчеркнул Михаил, – чтобы вы лишний раз убедились в гнусной сущности негодяя Ухватова, для которого никакое наказание не показалось бы слишком жестоким.
Кроме хозяев, в доме обитала еще одна семейная пара. Назову их условно – Садовник и Стряпуха. Как я выяснил позднее, это были дальние родственники Ухватова, потерявшие свой дом и все нажитое в одной из «горячих точек». Ухватов приютил их и обогрел, но взамен потребовал верной службы. И опять же не прогадал. Эти двое фактически стали ему слугами, лакеями, да еще почитали его за благодетеля. Они-то и выполняли основную часть физической работы по дому.
Садовник – жилистый и угрюмый, немногословный мужчина раннепенсионного возраста – возделывал грядки и колол дрова, топил баню и чинил электропроводку. Несколько раз я видел, как он копается в моторе «Форда». Такой вот мастер на все руки. За ворота дачи он выходил крайне редко. Похоже, его мучила бессонница, но довольно своеобразная. Лишенный нормального сна, он клевал носом целый день, дремал на ходу, а присев где-нибудь в уголке или на крылечке, мог совершенно отключиться, но не более чем на 5-10 минут. Анну он как бы не замечал, но при нечаянных встречах с ней отступал далеко в сторону.
Стряпуха – низенькая толстушка, бойкая и смешливая – готовила, стирала и убирала, видя, кажется, в том свое предназначение на земле и охотно принимая его. Анну она всегда привечала ласково, но не из духа противоречия, а в силу своего покладистого, добродушного нрава, да еще почитая в той существо иного, более высокого рода – хозяйку. Спать Стряпуха ложилась сразу же после девяти вечера, спала как мертвая, вставала с петухами и тут же принималась хлопотать по дому, стараясь, однако, лишний раз не грюкнуть сковородой или ведром.
Хозяева спали наверху, хотя и в разных комнатах. Садовник и Стряпуха – внизу.
Имелся, впрочем, и пятый обитатель дачи – свирепого вида пес афганской породы по кличке Леонард, огромный, как теленок, и лохматый, как медведь, – вполне подходящая особь на роль собаки Баскервилей. Всю ночь он носился по участку, возникая в самых неожиданных уголках и злобно рыча на запоздалых прохожих.
Глава четвертая. ПОРЯДКИ В ДОМЕ
Однажды я подсмотрел в свой бинокль любопытную сценку.
Поздним вечером некий пьянчуга остановился у решетки ухватовской дачи и принялся водить по металлическим прутьям какой-то железкой. Прыжки Леонарда, похоже, доставляли «музыканту» истинное удовольствие.
На шум вышел Садовник. Он, видимо, попросил пьяного убираться прочь подобру-поздорову, но тот все хорохорился. Садовник ушел в дом и через минуту вернулся с ружьем, вид которого лишь раззадорил выпивоху. Тогда Садовник повесил ружье на сук и спокойно вышел за калитку. Причем Леонарда с собой не взял, хотя тот так и рвался на улицу. Пьянчуга оказался агрессивным и принялся грозно размахивать кулаками. Садовник, однако, ничуть не стушевался и ловко заломил тому руку за спину, затем вытолкал его к противоположному углу перекрестка, резким ударом в челюсть уложил в кусты, а сам как ни в чем не бывало вернулся на участок. Пострадавший, замечу, поднялся лишь через пару часов, заметно протрезвев и притихнув.
Этот случай показал мне, что Садовник – человек серьезный. И еще: в доме имелось оружие, которым, вероятно, Садовник умел пользоваться.
Не скажу, что эти выводы меня обрадовали. Но и не огорчили. Я ведь не собирался решать это дело силой. Ну какой из меня гладиатор?! Смешно! Я рассчитывал взять другим, а пока продолжил свои наблюдения.
Ухватов вел совершенно беспорядочный образ жизни, домочадцы же вынуждены были подстраиваться под его непредсказуемый режим.
Например, иной раз он выезжал по делам в семь утра, а иногда спал до полудня. Возвращался тоже по-разному – то в шесть вечера, то после двух ночи. Все субботы и многие воскресенья были у него рабочими, но иной будний день он целиком проводил дома. Примерно раз в неделю, обычно вечером, но иногда и с полудня, он принимал гостей. Собирались, как правило, мужчины его круга: трое-четверо-пятеро. Иногда гости приезжали с дамами. Какие-то лица мелькали постоянно, другие появлялись эпизодически. Стол обычно накрывали на улице. Чаще готовили шашлыки, но иногда подавали плов или пельмени. Нередко угощению предшествовала баня. Тогда Садовник перевоплощался в банщика и хлестал парящихся веничком, разминал хозяину косточки, сгонял с того жирок. Иногда Садовника тоже приглашали к столу, но это не было правилом. А вот Стряпуха за общий стол не садилась никогда, хотя ее, кажется, тоже приглашали. Из напитков Ухватов отдавал предпочтение пиву и в целом знал меру, но иногда под настроение да под шашлычки мог один осушить бутылку-другую водки. Без особых для себя последствий. Разве что назавтра, выезжая в город, глотал «Антиполицай». Своих гостей Ухватов, непременно водил на озеро, иногда дважды, а то и трижды за вечер.
Вообще же купание в водах озера было для него неким ритуалом, настоящим священнодействием.
Вот что еще чрезвычайно важно для понимания последующих событий. Весь наряд Ухватова, отправляющегося из дома на озеро, состоял из узких плавок, разношенных сандалий и широкополой соломенной шляпы. В таком виде он передвигался и по поселку, никого не стесняясь. Он вообще, едва добравшись из города до дачи, первым делом сбрасывал с себя всю одежду и облачался в свой пляжный комплект. Если в гости ожидались одни мужчины, то он и встречал их так. Если приезжали с дамами, то ради приличия он надевал спортивные брюки и легкую безрукавку, но после третьей рюмки сбрасывал все это с шутками и прибаутками.
Вместе с тем – вот странность – он всячески избегал солнца, держась в тени деревьев, а на озере норовил расположиться где-нибудь под сосной, да и соломенную шляпу не снимал, днем даже плавал в ней. Поэтому его все еще мощное, но уже заметно погрузневшее, оплывающее тело было белым, как у какой-нибудь затворницы, и резко выделялось своей белизной среди прочих загорающих. Думаю, именно из-за этой солнцебоязни он отдавал предпочтение вечерним и даже ночным купаниям. И вообще, каким бы поздним не было его возвращение из города, пусть даже часы показывали два или три ночи, Ухватов, поручив машину заботам Садовника, тут же раздевался и спешил на озеро. Соломенную шляпу по ночам он не надевал, но брал полотенце, которое вешал на шею или обматывал вокруг головы на манер чалмы, и обязательно прихватывал с собой две бутылки пива, одну из которых выпивал по дороге на озеро, а вторую – на обратном пути.
Именно эта его привычка и легла вскоре в основу моего плана отмщения.
Вас, наверное, интересует, а как же вел себя Ухватов по отношению к жене при гостях?
Грубо вел. Грубо и подло.
Притом, как мне показалось, мужчины из числа постоянных гостей Ухватова имели предубеждение против Анны. Порой разыгрывались некрасивые сценки. Анна просто выбегала из-за стола. В бинокль я видел, как она рыдает в своей комнате. Затем она выжидала, пока компания не уйдет на озеро, после чего одевалась и спешила на электричку, иногда самую последнюю.
Я еще коснусь этих ее странных отлучек, но сейчас не хотелось бы нарушать хронологию событий.
Глава пятая. ОЗАРЕНИЕ
Однажды я возвращался в Васильки из города, куда ездил ненадолго по неотложным делам. В электричке купил от скуки бульварную газетку и начал машинально перелистывать ее, думая о своем. А мысли мои были те же самые: как наказать подлеца, как доказать ему, что в мире есть, есть высшая справедливость?!
Я смотрел в некую коротенькую заметку в несколько строк и видел вместо букв самодовольного, сытого Ухватова, фланирующего в своих плавках по пляжу, видел его отвратительные жировые складки, его отталкивающей белизны кожу…
