Лара Кутиченко
Все время мира
С улицы кто-то постучал в окно машины. Я открыл глаза. Пожилая женщина улыбнулась мне, и жестом попросила опустить стекло.
– Молодой человек, с вами всё в порядке? Я увидела, как вы сидите и подумала, что вам нехорошо.
Женщина была такой, как бы это сказать, классической бабушкой и напомнила мне английскую королеву Елизавету. Очень интеллигентного вида, даже чуть подкрашенная, с мягкой улыбкой и чуть настороженными глазами.
– Всё хорошо, спасибо. Просто устал. Не беспокойтесь.
Она кивнула, пристально глядя мне в глаза, протянула руку вглубь машины и аккуратно накрыла мою руку на руле ладонью. Я ощутил лёгкое пожатие и вдруг подумал, что, если бы мама была жива, она, наверное, сейчас была бы примерно в том же возрасте, может быть, даже и выглядела примерно так же. Ком подкатил к горлу. Она ещё раз кивнула, будто отвечая на мои мысли, развернулась и неторопливо скрылась за соседними машинами. Я потерял несколько секунд, собираясь с мыслями, потом никак не мог открыть дверь, прежде чем сообразил, что толкаю её вместо того, чтобы потянуть за ручку. Когда я выскочил из машины, женщины уже нигде не было видно. Я немного пометался по парковке и почувствовал, что силы меня покинули. Понуро вернулся в машину и вновь попытался сосредоточиться на своих хаотично мечущихся мыслях.
На очереди вывод номер три. О чём? Не о чём, а о ком. Вика. Прекрасная милая девушка, к которой я не испытываю совсем никаких чувств. Не знаю, зачем я с ней встречаюсь, если все равно ощущаю себя одиноким? Это совершенно точно не та женщина, которую я хотел бы видеть каждый день на протяжении всей оставшейся у меня в запасе жизни. Неутомимая, энергичная, равнодушная ко всему, кроме себя. Настойчивая, пробивная, даже жестокая. Очень, правда, красивая. Если мы проводили с ней выходные, я уставал от неё уже вечером первого дня. Тема для разговоров: бизнес или сплетни про общих знакомых. Она не читала, не вникала в сюжеты фильмов, не интересовалась ни культурой, ни политикой, ничем, что не касалось ее лично. И всё же она не заслуживала быть прообразом гигантской осы, откладывающей в меня яйца. Меня опять передёрнуло. Вывод номер три: с Викой нужно расстаться. Какой-нибудь заумный психолог сейчас сказал бы, что это моё подсознание ощущает исходящую от неё опасность. Поэтому вывод номер четыре, последний на сегодня: иду в клинику к психологу, и к хирургу, и к чёрту лысому!
Дома первым делом я пошёл в душ. Хотелось смыть с себя запахи травмопункта, остатки геля с тела и дурные мысли из головы. Из душа, не вытираясь, шлёпая босыми мокрыми ногами по скользкому каррарскому мрамору, я добрался до холодильника, достал бутылку вина и, слушая, как набирается вода в ванную, как был, голый, встал перед окном. Дежурный красивый вид на город был на месте. Я пил прямо из горлышка и смотрел на чистое, безоблачное небо, на живущий своей жизнью человеческий муравейник. Ощущение одиночества охватило меня. Мне казалось, что все эти люди внизу – вместе и заодно, а я выброшен из обычной жизни, изолирован от здоровых людей, отодвинут на обочину, как поломанная машина.
Погрузившись в ванную, я впервые за это время расслабился. Тело окутывала тёплая нега, приятно и успокаивающе пахла пена, которую мне как-то тысячу лет назад подарила сестра. Вот и пригодился твой «девчачий подарок», милая. Надеюсь, ты не обиделась, что я назвал его «девчачьим». Это вообще-то была огромная корзина с бьюти-примочками в баночках и бутылочках, на каждой из которых гордо красовалось «for men».
Теперь, достигнув некоторого дзена, я разрешил себе, наконец, посмотреть на опухоль. Под рядом волосков явственно было видно тонкую розовую бороздку, похожую на свежий шрам. Чуть повернувшись на левый бок, так что опухоль оказалась над водой, я пальцами обеих рук потянул кожу в разные стороны. Когда тоненькая бороздка начала раскрываться, я чуть не закричал от ужаса и отвращения. Распаренная мыльная кожа была мягкой и податливой. Крови не было. Набрав в лёгкие побольше воздуха и сжав зубы, я продолжил разрывать кожу. Боли я не ощущал, будто края раны просто слиплись. Верхняя половина опухоли, снизу ограниченная волосками, вдруг вздрогнула. Я отдёрнул руки. Кожа поползла вверх, и я увидел, как обнажилось содержимое. Белое скользкое яйцо с тёмной серединкой. Я вытянул шею. Тёмная серединка дёрнулась, и я осознал, что смотрю в … глаз.
Это был натуральный глаз, с ресницами, подвижным верхним веком, радужкой и зрачком. Глаз моргал, зрачок двигался. Минуту мы смотрели друг на друга. Затем я медленно встал, кое-как вытерся, стараясь не задевать Глаз. Натянул штаны и вышел из ванной комнаты.
Я чувствовал, что схожу с ума. «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда, – вертелось у меня в голове. – Мне нужно сесть и подумать».
Ощущений никаких я не испытывал. Физических, я имею в виду. Но это дикое чувство, что у тебя, чуть ниже правого ребра есть Глаз, не давало возможности мыслить объективно.
«Так. Это уникально, необъяснимо и нелепо одновременно. Все шансы угодить на роль подопытного зверька. Стану лабораторной крысой. Меня запрут в лаборатории, будут тыкать в меня иголками, испытывать лекарства, собирать консилиумы и конференции. Я этого точно не хочу. Вот что я точно знаю, так это то, что это всё не для меня. Нужно избежать этого любой ценой, – лихорадочно думал я. – Но нужно как-то получить информацию. Непонятно, что мне ждать. А если дальше у меня начнёт расти нога на лбу, или новая голова на заднице? Если эта аномалия случилась со мной, возможно, такое уже случалось и с кем-то ещё, и кто-то когда-то о ней уже писал. Может быть, мифы, легенды. Может быть, научные труды или ещё что-то в таком духе».
Я сел за компьютер. Поисковый запрос сформировать было просто. Но вот ответы, выдаваемые поисковиком, не имели к моей проблеме никакого отношения. «Рост глаза» он воспринимал, как проблему близорукости. Постепенно я дошёл до пересадки роговицы и понял, что копаю не туда. Зато узнал, что роговицу пересаживать научились, но вот сетчатку и зрительный нерв – нет. Не говоря уж о пересадке всего глаза. Знаний определённо не хватало даже для того, чтобы понять приводимые термины, а уж, чтобы вникнуть в суть проблемы тем более. Я понял, что идти в библиотеку будет просто потерей времени. Ещё неизвестно, есть ли у меня это время. Я вздрогнул. А вдруг я умираю? Вдруг, это галлюцинации, и дело не в новом органе, а в мозге? Может, его вообще не существует, моего Глаза?
Я заставил себя посмотреть на него. Он в ответ посмотрел на меня.
Не в силах больше переносить всё это, я надел самую свободную футболку, из тех, что нашёл, и вышел из дома. Ближайший бар принял меня в свои объятия и предложил мне самый великий мужской способ найти выход из любой ситуации. Благодаря ударной дозе текилы мысли, теснившиеся в голове, тревога и паника покинули меня. Буквально по стенке я добрался до дома и рухнул в кровать, не дав себе труда снять ботинки или, скажем, откинуть покрывало.
Утро, как и полагается «после вчерашнего», было недобрым. Я некоторое время лежал, изучая потолок и накапливая силы, чтобы встать. Затем я выпил два стакана воды, после чего меня стошнило. Без сил упав в кресло, я задрал футболку и укоризненно посмотрел на Глаз. Капилляры в глазу полопались и вид у него тоже был похмельный и укоризненный. Я злорадно усмехнулся.
Нужно было что-то предпринять. Нельзя же сидеть и ждать, когда случится ещё что похуже. Возможно, для начала нужно понять, не сошёл ли я ума. В голове сидело откуда-то почерпнутое знание, что человек не может знать, что его охватило безумие. Мозг не даёт такой информации, не желая признаваться в собственной болезни. А вдруг я не был в поликлинике, не лежал на УЗИ с гелем на пузе и не видел пустого овала на экране? С другой стороны, если всё это существует только в моей голове, то как я пойму, что предпринял что-то в реальной жизни? Позвоню сейчас в клинику, приду на приём к врачу, он выпишет мне лекарство от Глаза… Так, если я продолжу об этому думать, я реально сойду с ума. Буду исходить из того, что вся моя предыдущая жизнь действительно существовала, а не придумана больным воображением.
После двух чашек кофе, таблетки аспирина, душа и получасового сна я почувствовал себя не то, чтобы бодрым и полным сил, но вполне способным действовать. Пересилив остатки внутреннего сопротивления, я позвонил в клинику и попросил записать меня к моему лечащему врачу. К моему счастью у врача ближайшие два часа были свободны. Быстро одевшись и вызвав такси (сам сесть руль я опасался), в течение минимально короткого времени я был уже в приёмной.
Со времени моего последнего посещения клиника сильно изменилась. Когда, ещё в мою бытность подростком, меня привозили сюда последний раз, интерьер был вполне «совковый», хоть и с претензией на элитность. Везде стояли кадки с фикусами и мягкие диваны. Вообще-то, раньше это был санаторий с хорошим клинико-диагностическим центром, обслуживающий партийную элиту, к которой, собственно и относился мой отец. В постсоветское время санаторий тихо и незаметно перешёл в частные руки и взял курс на оказание поликлинических и госпитальных услуг сильным мира сего. Аудитория сохранилась почти в полном объёме, но новые капиталистические реалии дали возможность для неуклонного роста всех показателей. Новейшее оборудование, лучшие пластические хирурги, вышколенный неврачебный персонал. А самое главное – приватность.
Всё было устроено так, что пациенты почти не пересекались. Система электронного доступа сменила медсестёр, раньше сопровождавших каждого пациента до нужного ему кабинета. Теперь же, получив электронный пропуск в виде браслета, пациент проходил к лифту, ехал на нужный ему этаж и оказывался в небольшом холле с дверьми, ведущими в разные блоки. В блоках коридорная система разделяла поток в мини-блоки, откуда уже можно было попасть к нужному кабинету. Браслет срабатывал как брелок от машины, открывая только те двери, которые вели к нужному кабинету. Пациент открывал дверь, попадая в следующую сортировочную секцию, к следующей двери, которая открывалась, если браслет имел туда доступ. Выйти обратно можно было, просто нажав ручку двери. Придя сюда, предположим, к проктологу или венерологу, ты почти не имел шансов встретиться с деловым партнёром у дверей врача. Эту приватность оценили многие из тех немногих, которым эта клиника была в принципе доступна. Годовой абонемент стоил нешуточных денег, но существовала гибкая система ценообразования. Так как я был клиентом клиники все тридцать с лишним лет своей жизни, но при этом за последние двадцать я не появлялся здесь ни разу, страховая сумма становилась всё меньше и меньше. Сестра же моя ежегодно только проходила диспансеризацию, но на здоровье не жаловалась, так что также имела хорошее предложение по цене.
В страховку входило даже ведение беременности. Роды принимались индивидуально, целой бригадой медицинских работников. Анестезиологи, реаниматологи, акушеры, неонатологи и ещё какие-то неведомые мне специалисты вели роженицу с момента её поступления до момента выписки. Сестра взахлёб рассказывала о прекрасных условиях, и не уставала возносить благодарность силам, позволившим ей всей этим воспользоваться. Но я никак не мог простить им маму. Как только мой подростковый ум додумался до чувства вины перед ней, он моментально экстраполировал эту вину на персонал родильного отделения в частности и на всю клинику в целом.
Сейчас я стоял в большом холле с колоннами, больше похожем на приличный пятизвёздочный отель и уже видел, как из-за стойки администратора ко мне выходит навстречу рыжая медсестра в белом халате и в туфлях-лодочках на приличном таком каблуке.
Поймите, мне только слегка за тридцать, и я холост. Женщины составляют важную часть моей жизни.
– Борис Сергеевич, добрый день! Рады вас видеть в нашей клинике, – приветствовала она меня.
И откуда только она узнала, что это именно я? Система распознавания лиц? Я – единственный посетитель за сегодня? Интуиция?
– Я уже заполнила для вас все бланки. Прошу вас подписать согласие на медицинское вмешательство и манипуляции. Вот здесь и здесь. Благодарю вас! Позвольте вашу руку, я надену вам электронный браслет.
Я покорно протянул лапу, и она ловко защёлкнула на моём запястье блестящий девайс. Кольца на пальце у неё не было.
– Вы давненько у нас не были, Борис Сергеевич, – слегка укоризненно сказала она. – Мы бы хотели вам предложить маленькую диспансеризацию, просто, чтобы оценить текущее состояние здоровья. Это не займёт много времени, зато позволит вам убедиться, что с вами всё хорошо.
«Ага, со мной всё просто прекрасно», – подумал я, но вслух сказал:
– Знаете, сегодня я не в форме, но на днях непременно вернусь к этому вопросу.
Она понимающе кивнула и пошла вперёд, жестом приглашая последовать за ней к лифтам. Я шёл чуть позади, невольно разглядывая её фигуру, ловко затянутую в белый халатик. Нежные завитки медных волос, слишком коротких, чтобы попасть в скучную компанию собранного на затылке пучка. Королевская осанка, красивая посадка головы. Довольно широкие бёдра, выгодно подчёркнутые каблуками, но при этом сказочно тонкая талия.
«Какая привлекательная. Уравновешенная, умный взгляд, приятный голос. Что ещё надо для счастья, как говорится? Почему ты прямо сейчас не назначаешь ей свидание, не ведёшь в ресторан, не даришь цветы, как это сделал бы любой нормальный человек? Зачем тебе эта вечная игра в кошки-мышки, где никогда не понятно, кто на кого охотится? Вот настоящая нормальная женщина. Смотри и запоминай, дурак. Чем Вика лучше этой милой медсестры? Псевдобогемной жизнью?»
Мы вошли в лифт и теперь я смотрел на её профиль. Никакого смущения, никакого кокетства. Она просто сопровождает пациента к нужному ему кабинету. Будь на моём месте дряхлый старик, её поведение было бы точно таким же. Я продолжал её разглядывать, уверенный, что она этого не замечает. Около тридцати. Нежная кожа, очень светлого оттенка, маленькое ушко, слегка вьющиеся волосы. Нормального размера губы, не знавшие уколов.
Как-то я смотрел фильм, где взрослая женщина разложила своему бывшему мужу «естественную» красоту его новой возлюбленной по полочкам. По её словам, выходило, что создать такую естественную красоту ей помогли хирурги и косметологи, а степень этой естественности была прямо пропорциональна цене их услуг. Эта сцена породила во мне смешанные чувства, мне было и смешно, и неприятно одновременно. Зачем женщины делают с собой всё это? Не старые, желающие удержать видимость молодости, а молодые? У меня только один ответ на этот вопрос: красота – это инвестиция, и она должна окупиться. Может, и здесь та же история? Или, у меня уже деформация восприятия, и я ищу подвох там, где его нет? Такая эффектная внешность, такие почти неуместные каблуки, и при этом полностью меня игнорирует. Это нелогично. Нет, точно, деформация. Я мысленно покрутил пальцем у своего виска. Совсем «того».
– Вот ваш этаж, кабинет первый справа, – она подняла на меня глаза, и я ощутил прилив тепла в районе солнечного сплетения. – Чтобы войти в сектор с кабинетами, приложите браслет к датчику у двери. Потом также приложите браслет к датчику у двери нужного вам кабинета и ждите вызова на экране табло. Если вам что-то ещё понадобится, вы сможете найти меня на первом этаже.
Уже когда двери лифта стали закрываться, я успел спросить:
– А зовут вас как?
– Анна.
Указанный мне кабинет был украшен табличкой с надписью «Психотерапевт». Я решил, что это уже не смешно, но прислонил браслет к датчику. Буквально через секунду на экране табло зажглась моя фамилия и я вошёл. Врач поднялся из-за стола мне навстречу. Это был седой уже мужчина в прекрасной физической форме с лицом, будто высеченным из скалы.
– Борис Сергеевич! Добрый день! Очень раз вас видеть!
– Рады видеть? Меня? То есть, простите, я хотел сказать…
– Вы, верно, меня не помните, а я вас помню очень хорошо, и батюшку вашего и Елену Леонидовну, – голос его, густой, обволакивающий, хорошо поставленный, звучал как-то знакомо, но я, как ни силился, не мог вспомнить его.
Видя моё замешательство, он улыбнулся:
– Прошло уже около двадцати лет, с тех пор как вы были у меня на приёме в последний раз. Да и неудивительно, что вы меня вытеснили из своей памяти, сеансы у нас с вами были тяжёлые и мне было очень жаль, что вы их прервали.
Он протянул руку и взял со стола какое-то подобие чёток. И тут меня осенило. Я помню эти чётки, помню, как держал их в руках и под этот тягучий проникновенный голос, перекидывал бусины, каждый раз, когда слышал кодовое слово.
– Ну, вот вы меня и вспомнили, вижу в глазах блеск узнавания. Подростком вы меня ненавидели, я думаю. Надеюсь, сейчас мы начнём наши отношения в другой тональности.
– Скажите, доктор, – начал я.
– Иван Андреевич, – мягко подсказал он.
– Иван Андреевич, – послушно повторил за ним я. – Вы сказали, что помните маму? Папа, видимо, приводил меня на сеансы, а мама? Откуда вы помните маму?
– Видите ли, Борис… Вы позволите мне вас так называть? – я кивнул, сглатывая густую слюну. – По прошествии стольких лет я могу свободно об этом говорить. Ваша мама была моим пациентом ещё до вашего рождения. Мы работали с ней целый год. И когда, спустя четырнадцать лет ваш отец привёл вас ко мне на приём, для меня это было не только знаком большого доверия, но и большой ответственностью.
– Я не знаю, почему я тогда отказался от ваших сеансов. Очевидно, потому что не испытывал облегчения. И… И мне до сих больно об этом говорить.
– Значит, давайте поговорим о чём-нибудь другом. Как складывается ваша личная жизнь, карьера, возможно есть что-то, о чём вы хотели бы поговорить?
– Мне не очень комфортно в принципе находиться здесь. В этой клинике, в этом кабинете. Я… я просил записать меня к моему лечащему врачу, и, видимо, потому что я тут не был эти двадцать лет, администратор записала меня к вам. Я не ожидал, что приду к психотерапевту, хотя, возможно, это не так уж и некстати. Не знаю, зачем я пришёл. Возможно, мне просто хочется разобраться в себе.
Иван Андреевич степенно кивнул.
– Давайте просто побеседуем. Пересаживайтесь сюда, в кресло. Я не практикую кушетку, о которой все знают по книгам и фильмам, предпочитаю уютную атмосферу, – он встал и прошёлся по мягкому ковру кабинета.
Всё пространство было оформлено в стиле английского кабинета. Даже камин присутствовал. Напротив входа стоял массивный стол с креслом, вся правая стена состояла из стеллажа и витрин. Слева был уголок с камином. Кресло для посетителей было развёрнуто от стола, так, чтобы сидящий ощущал себя в загородной старинной усадьбе, глядя на почти как настоящий огонь, обширную библиотеку, чувствуя спиной мягкие кожаные объятия кресла и упругий ворс ковра под ногами. Второе кресло, в которое, не дожидаясь моего ответа, уселся Иван Андреевич, было хитро развёрнуто вполоборота, так чтобы при желании я мог, чуть повернув голову, видеть собеседника. А если такого желания не было, можно было просто смотреть на камин и не казаться при этом невежливым.
Я молча сел. Искусственные язычки пламени завораживали.
– Люблю этот кабинет. Чувствую себя здесь лучше, чем дома. Не хватает только бокала коньяка, пледа и верной собаки у ног.
Слышно было, что он слегка улыбается, когда говорит.
– Иногда, когда погода на улице плохая, а я задерживаюсь здесь допоздна, мне приходится заставлять себя покинуть этот мой дом и отправиться в своё настоящее жилище. Иногда я не могу честно ответить себе на вопрос какое из них более мне близко.
– Знаете, – сказал я безо всякого перехода. – Я вчера встретил женщину и решил, что она моя мать. Она была так добра ко мне, так внимательна, а в глазах её было столько любви, что я всерьёз решил, что она явилась с того света, чтобы поддержать меня.
– Мысль о каком-то существовании души после смерти необыкновенно притягательна, правда? – тихо сказал он.
– Вообще-то она немного пугает, – подумав, сказал я. – Накладывает больше ответственности при принятии решений, или в некоторых поступках.
– В каком своём поступке вы не признались бы матери?
– Ну… Иногда бизнес требует жёстких решений.
– Трудно представить себе душу, оценивающую текущую бухгалтерию или вслушивающуюся в перипетии переговорного процесса. Может быть, что-то более личное?
– Думаю, я тщательнее выбирал бы себе женщин.
– Предположим, что выбор типажа женщин предопределён. Вы не очень-то вольны выбирать, хотя, можете и питать такие иллюзии. Выбирая женщину, вы стесняетесь своего выбора?
– Нет, что вы, я не определил бы это как стеснение. Скорее разочарование, потому что сейчас я вдруг понял, что, фактически, не могу отличить одну от другой.
Я вспомнил Анну, скрывающуюся от меня за дверьми лифта.
– Я так понимаю, что вам пока не удалось создать семью? Счастье вашей сестры не вдохновляет вас?
– Вы знаете и мою сестру? Это… Это очень неожиданно. Она – тоже ваш пациент?
Он взмахнул руками:
– Нет, нет. Она никогда не нуждалась в моих услугах, благо зачала и родила она совершенно самостоятельно. Она удивительно целостная личность. Удивительно потому, что вы близнецы, а у близнецов часть сознания неразрывно связана друг с другом. Мы встречались несколько раз на некоторых мероприятиях, куда меня приглашал ваш отец, и я имел удовольствие с ней пообщаться.
–А моя личность недостаточно целостная? Звучит как-то обидно.
– А ваша личность мне почти незнакома. Вас я видел в последний раз, когда вам было четырнадцать лет. Вы были замкнуты, враждебны всему миру и несли в себе огромную, почти невыносимую для человека боль. Что, впрочем, не редкость среди подростков.
– У меня был реальный повод.
– Безо всяких сомнений.
Мы помолчали.
– Вы были дружны с моим отцом? Он никогда мне о вас не рассказывал, да и в гостях вы у нас ни разу не были.
– Нет, дружбой это назвать было нельзя. В нашем возрасте новые дружеские отношения возникают редко, а если и возникают, то ненадолго. Но некоторые добрые отношения сложились, мы иногда созванивались, и даже встречались на разных званых обедах. Меня, конечно, очень интересовала ваша судьба, и он мне рассказывал о ваших успехах. Честно говоря, он всегда очень охотно говорил и о вас, и о Марии, потому что, я думаю, что вы составляли основу его жизни.
Я немного колебался, задавать этот вопрос или нет, но все же спросил:
– Скажите, Иван Андреевич, может ли человек сойти с ума и не заметить этого?
– Если мы говорим об абстрактном человеке, то шансов практически нет. Если, конечно, не было травм головы, например. Даже если случился психоз или другие навязчивые состояния, то при нормальном критическом складе характера, как, скажем, у вас, Борис, невозможно не заметить некоторых несостыковок. Провалов в памяти, или инопланетян. Кроме того, невозможно придумать всех людей, которые вас окружают в реальной жизни. Эти люди, во всяком случае, все те, кто реально существует, будут проявлять тревогу и будут делать попытки отвести вас к врачу. Искусственно выстроенная, вымышленная личная вселенная всегда даёт какой-то сбой и по этим сбоям можно понять, что что-то не так. Я ответил на ваш вопрос?
– Не совсем. Если пофантазировать и представить себе ситуацию, когда человек видит, скажем, лишний палец на руке. Как он может определить, что это реальный палец, а не галлюцинация?
– Крайне просто. Во-первых, этот палец должны видеть окружающие, а, во-вторых, если лишний палец действительно вырос, то он будет находиться на руке постоянно, без перерывов на обед.
Со смешанными чувствами я вышел в холл первого этажа. С одной стороны, приём показался мне раздражающим. Как-то я не предполагал, что психолог может не успокоить, а, напротив, ещё больше расстроить пациента. У меня было ощущение, что он обвинил меня в слабости характера, ненужной рефлексии, сравнил с более полноценной сестрой и сообщил, что моя мать тоже имела какой-то психологический изъян. С другой стороны, я убедился, что не сошёл с ума, плюс получил очень ценную информацию, позволившую мне ухватиться за неё, не как даже за соломинку, а как за намёк на эту соломинку. Теперь мне требовалась помощь, чтобы вырастить из этого намёка что-то посолиднее и попрочнее.
Анна стояла в холле, будто специально поджидая меня. На самом деле, она просто находилась на своём рабочем месте, встречая клиентов, провожая их к лифтам и лестницам, помогая быстрее скрыться из общей зоны холла в приватную зону кабинетов, не давая образовываться очередям, звучать громким голосам, порождающим суету.
Я шёл к ней от лифта, не отводя глаз. Когда до неё остался ровно один шаг, и казалось, что сейчас случится столкновение, я резко остановился. За всё это время она не отвела глаз, не сделала ни одного движения навстречу, не дрогнула при слишком близком моём приближении и не изменила выражения лица. Эта женщина была прямо образцом выдержки и спокойствия.
Всё так же невозмутимо она протянула ко мне руку ладонью вверх, и я нелепо положил свою руку на её, будто собираясь закружить её в вальсе. И тут, нет, она не улыбнулась, но тень улыбки мелькнула в её глазах. Она перехватила второй рукой моё запястье и сняла браслет, сделав вид, что ничего не произошло.
– Анна, я хотел бы пригласить вас выпить кофе в любое удобное вам время в любом удобном вам месте.
– Вам кажется это уместным? – она слегка подняла бровь.
– Я осознаю, что место и время не лучшее. Но знаете, жизнь меня всё время настойчиво учит, иногда довольно болезненно, что задуманное нужно воплощать немедленно, невысказанное озвучивать, неопределённое – определять. Если я сейчас выйду отсюда и через несколько дней попытаюсь вас «случайно» встретить у выхода, я почти уверен, что выяснится, что вы тут больше не работаете, или ушли в отпуск, или вас вообще не существует, потому что я вас выдумал.
Я почувствовал, что она колеблется, раздумывая над моими словами. И, конечно, приложил усилия, чтобы подтолкнуть чашу весов в мою сторону:
– Анна, это просто кофе. Я даю честное слово, что буду вести себя хорошо и всё такое. Обещаю вам полчаса приятной ни к чему не обязывающей беседы. И лучший десерт в городе.
Я спокойно выдержал её прямой взгляд. В этот момент совесть моя была чиста.
– Нам не рекомендуется контактировать с пациентами вне клиники.
– Поменять работу, вы, наверное, не согласитесь, тогда я готов никогда сюда больше не возвращаться. Я не шучу. Ну, или можем просто нарушить правила, без жертв. В любом случае, мы уже довольно подозрительно долго стоим тут на виду. Наверняка, тут миллион камер видеонаблюдения.
– Она тут всего одна, у нас крайне ценится приватность. Хорошо, послезавтра у меня выходной. Я планировала быть в центре в интервале с полудня до шестнадцати. У меня будет не больше получаса. Думаю, этого достаточно, тем более что я догадываюсь, что вам от меня нужно.
Мои брови удивлённо поползли вверх.
– Вы вышли от психотерапевта. После первого приёма человек часто нуждается в поддержке, но к близким обращаться не всегда удобно. Вам моя холодность и спокойствие показались подходящими качествами для собеседника. Боюсь, что ваша жизнь вас не научила, что внешность бывает обманчива. Тем не менее, я уделю вам время. Считайте это моим врачебным долгом.
Всё это она произнесла с совершенно невозмутимым видом, не выказывая эмоций и не смягчая речь улыбкой. А я-то рассчитывал на своё обаяние.
Дома я разделся и посмотрел на Глаз.
Глаз скосил зрачок налево вверх и уставился на меня. Мне пришло в голову, что, если бы у него была хотя бы бровь, я мог понять эмоции, которые он испытывает. Мама дорогая. Что я несу, ну какие эмоции? Эмоции – это мозг. Височные доли. А в этом организме (моём!) пока только одни височные доли – мои! В любом случае, точно Глаз сам по себе эмоций не испытывает. Но он же как-то контактирует со мной, смотрит мне сейчас в глаза. Возможно, с ним можно наладить контакт?
– Моргни, если слышишь мою речь, – сказал я с замиранием сердца. Только сейчас я осознал, что не хочу знать слышит он меня или нет. Если Глаз меня не слышит, значит, это просто аномалия, лишний орган, раковая опухоль, что угодно, что можно просто вырезать! Но если слышит, это означает, что внутри меня сидит другое существо, разумная жизнь. Осознать это было страшно.
Глаз моргнул.
Я покрылся холодным потом.
– Тогда давай так: один раз моргнуть – «да», два раза – «нет». Ты несёшь для меня опасность?
Глаз смотрел не мигая.
– Ты знаешь откуда ты взялся?
Глаз моргнул дважды.
– Ты меня видишь, ты меня слышишь. Есть ли ещё какие-то ощущения?
Глаз опять моргнул два раза.
– Ты ощущаешь себя мной?
Он неподвижно смотрел на меня. Я не знал, что ещё спросить. Мысли прыгали, как сумасшедшие.
– Ты – Борис?
И он в третий раз моргнул дважды.
Утром я поехал на работу. Дел накопилось много, чувствовал я себя нормально, к сюрреализму происходящего начал привыкать. Так почему бы и не поработать? В конце концов, мне необходимо отвлечься, сместить фокус внимания с правого подреберья на внешний мир. В холле первого этажа я остановился в ожидании лифта. Удивительным образом привычная обстановка включила ту часть моего мозга, что заведовала аналитикой. Я подумал, что мне нужно выяснить, что явилось триггером, причиной возникновения Глаза на (в?) моём теле. Нужно «отмотать» плёнку назад. Что происходило со мной накануне первых симптомов, что было за три дня, за неделю до?
Размышления прервал охранник, незаметно подошедший ко мне сзади слева.
– Борис Сергеевич, вы забыли нажать кнопку вызова, – и любезно ткнул пальцем в серебристую стрелочку, направленную вверх.
Я, словно вынырнув из тумана на просёлочной дороге в левый ряд скоростного шоссе, ошарашенно хлопал глазами. Вообще-то я был уверен, что уже еду в лифте. А на самом деле, как последний дурак стоял в холле рядом с потухшей кнопкой вызова. Иллюзия. Вдруг, всё это мне кажется? Всё это – иллюзия, морок. Я сплю и вижу дурной сон. Или ещё хуже: я лежу в коме и всё это – медикаментозный сон! Или я под наркотиком.
Наркотиком! Меньше недели назад мы с Викой были на вечеринке в честь кинопремьеры, одной из тех, что она называла «туса» и которые были важной составляющей её жизни. Больше всего на свете Вика боялась «выпасть из обоймы». На «тусах» заключались контракты, продюсеры принимали важные решения, модели знакомились с фотографами, фотографы обхаживали редакторов. Особняком держались модельеры. Приходили известные блогеры. Актрисы и светские дивы приводили своих бойфрендов и «папиков», которые курили сигары в своём узком кругу, пока девочки пили шампанское, хвастались новыми серьгами или туфлями и щебетали, щебетали, щебетали. На такие «тусы» ребята вроде меня ходили с двумя целями: ощутить себя частью богемы, которой мы не являлись, и расслабиться в конце трудовой недели в окружении красивых женщин, а может даже и завести новый нежизнеспособный роман.
